Kitabı oxu: «Озеро призраков»

Şrift:

Рональд Малфи
Дарин,
Джонатану
и Саманте
дарю красоту
этой тайны…

Он мой брат, и я умру сотню раз, лишь бы отомстить за его гибель.
Александр Шарп,
«Океанский штиль»

Хорошо писать – все равно что плыть под водой, задержав дыхание.
Ф. Скотт Фицджеральд,
недатированное письмо к дочери

Опубликовано с разрешения автора и его литературных агентов, “Donald Maass Literary Agency” (США), посредством Игоря Корженевского из «Агентства Александра Корженевского» (Россия)

Floating Staircase.

Благодарности

За помощь в написании этого романа я кланяюсь Керри Эстевез, Юрису Юржевику, Дэйву Томасу, Дону Д’Ауриа, моему прекрасному редактору Лори Попп и Джеймсу Тампе. Спасибо Эдриен Джонс, Роберту Данбару, Грегу Гифьюну, Сюзан Скофилд, добрым людям из Horror Drive-In и Horrorworld, Diabolical Radio, Pod of Horror, The Funky Werepig, Сюзан Розен и Венди Уинтерс. И конечно, моим друзьям и семье.

Наконец, я благодарю всех фанатов, присылавших мне вопросы о книге и желавших поскорее ее прочесть. Вы раскрыли свои объятия этой маленькой истории задолго до того, как она вышла в свет.

Спасибо!
Искренне ваш,
Р. М.

Часть 1. Незапятнанная земля

Глава 1

Говорят, что природа не знает смерти – ей известна лишь трансформация. На самом деле ничто не исчезает, какая-то часть всегда остается: след, кусочек, видимое сходство – что-то да есть. Можно превратить воду в пар, но она не исчезнет: конденсация вернет ее к жизни.

Думая о подобных вещах, мы должны понять: если чему-то суждено случиться – родиться, заявить о себе, выйти на свет – значит, оно было всегда. Формы развиваются и приходят в упадок, но вещи не исчезают. Творения и, следовательно, разрушения не существует – есть лишь трансформация. Вся жизнь – столкновение электронов и позитронов: преобразование материи в свет, в молекулярные потоки. Вода становится паром – и снова собой.

Когда мне было двадцать три, я написал роман под названием «Океанский штиль» – о мальчике, который едва не утонул. После этого в его мозгу словно открывается дверца, высвобождаются подавленные воспоминания. Но на самом деле история была о моем мертвом брате, Кайле.

Я писал ее вечерами за маленьким столом в унылой однокомнатной квартирке в Вашингтоне, в районе Джорджтаун; на другой стороне улицы была кучка университетских корпусов (в паре кварталов оттуда много лет назад снимали «Изгоняющего дьявола»). От чашки кофе – черного, без сахара – поднимались завитки пара, каплями оседая на правой стороне экрана, а слева стояла пепельница, щетинившаяся пожелтевшими, приплюснутыми бычками. Порой вентиляция в доме работала из рук вон плохо, и время от времени мне приходилось приподнимать рамы, чтобы впустить свежий воздух. Честно говоря, чаще я вспоминаю именно эти подробности – как открывал окна, курил бесконечные сигареты и чашку за чашкой пил маслянистый кофе, – а не работу над рукописью.

Я писал в помрачении, в тумане – на меня словно опустилась марлевая пелена. Черновик был готов, но потребовалось еще два года работы над собой и долгих размышлений, прежде чем я смог к нему вернуться и превратить его во что-то настоящее. Что бы за этим ни стояло, но мне было важно рассказать эту историю предельно честно. Закончив работу над черновиком, я спрятал его в стол и занялся другими делами. Лишь много месяцев спустя я понял, что достаточно вырос – и как человек, и как писатель, – чтобы вернуться к рукописи. Написанная мною история (несомненно вымышленная, фактически роман ужасов) для меня была так же реальна, как и воспоминания детства. Возвращаться в прошлое оказалось трудно. Годы превращаются в куски криптонита и вытягивают из нас веру, как вампиры тянут кровь… Повторное чтение рукописи едва не убило меня.

Но я доработал и завершил ее, словно в лихорадке. Все кончилось, и осталось лишь облегчение. Таким же усталым и вымотанным духовно и эмоционально я чувствовал себя после смерти младшего брата. Странно, что это сравнение не приходило мне на ум во время работы над рукописью, но теперь, когда с ней было покончено, оно обрушилось на меня, словно молот на гонг. Стало ясно: я не знал, что думать о своем детище.

Я не стал проверять текст на наличие противоречий и опечаток, просто послал его редактору, принимавшему рукописи в маленьком жанровом издательстве, с представителями которого я за несколько месяцев наладил диалог, пусть и формальный. Ответ не приходил, и я начал сомневаться: не в романе – в самом себе. Размышлял, хорошо ли я сделал, написав его. Никак не мог разобраться, увековечил ли память брата или продал и запятнал ее, превратив в цирковое шоу, доступное любому, кто заплатит за вход.

Несколько недель спустя, в день, когда лило так, словно начался потоп, редактор уведомил меня, что роман опубликуют. Он предложил несколько правок, но сказал, что это хорошая, сильная история, написанная живо, ярко и самобытно. Книгу внесли в список осенних релизов.

– Один вопрос, – сказал редактор.

– Да?

– «Александр Шарп»? – Это был nom de plume, который я поставил на обложку рукописи. – Почему вы решили использовать псевдоним?

Я постарался, чтобы мой голос в трубке звучал как можно безмятежнее:

– Решил посмотреть, вдруг мистеру Шарпу с книгоизданием повезет больше, чем мне. Думаю, так и есть.

Но это была ложь.

Я не мог признаться, что псевдоним помогал мне как бы «держаться в стороне». Казалось, что выдуманному незнакомцу раскрыть историю моего мертвого брата будет куда легче: он – никто из ниоткуда, а я был пристрастен, не мог отстраниться от действия. Все рисковало утонуть в отвратительной жалости к себе, чего я не хотел.

Ведь хорошие книги – это честные книги.

Я отпраздновал продажу рукописи с друзьями. Они угостили меня выпивкой и хотели пригласить и оплатить проститутку, хотя я наконец решился (пусть и не говорил об этом) сделать предложение Джоди Морган, с которой встречался уже давно. Дальше я праздновал один – гулял по Джорджтауну с полной пачкой сигарет и фляжкой «Уайлд Терки».

Желая убедиться, что это мне не снится, я снял трубку в таксофоне у какого-то бара и нажал на кнопки. Услышал несколько гудков, а затем – голос Адама, моего старшего брата.

– Кажется, я написал книгу о Кайле, – пьяно сказал я.

– Что ж, приятель, давно пора, – ответил Адам, и я почувствовал, как за спиной появляются крылья, а ноги отрываются от асфальта.

Время от времени я мысленно возвращался в ту позднюю осень, когда сидел, курил и писал о смерти младшего брата. Я помнил смену сезонов, о которой предупреждали листья на деревьях; ветреные, дождливые ночи, полные обещаний и дышавшие болотной влагой; резь в глазах, часами устремленных на мерцающий экран. Эта книга, единственная из всех написанных, не давала мне спать. Ночами я блуждал по улицам, словно зомби, почти в состоянии кататонии, а днем работал техническим редактором в «Вашингтон Пост» (денег хватало только на то, чтобы откупиться от домовладельца и набрать богемского пива и упаковок лапши быстрого приготовления).

Как-то вечером я лавировал между машинами на углу Четырнадцатой и Конститьюшн – одинокий прохожий в самом центре города под ледяным ливнем – и наконец подошел (пьяный, с зубами, стучавшими, как зерна в маракасе) к подножию монумента Вашингтону. А потом заявил фаллической конструкции: «Я тебя съем!» – эта фраза всегда звучит потрясающе, даже если обращена к каменному памятнику. Отсалютовал обелиску, развернулся на каблуках и двинулся через лужайку на Четырнадцатую улицу. Как я вернулся тогда в квартиру – до сих пор остается загадкой.

Эта книга была моим подарком Кайлу, но сам процесс написания – карой, а часы, которые я сгорбившись провел над рукописью, – моей епитимьей. Я никогда не верил ни в каких богов, и работа над рукописью оставалась единственным доступным мне покаянием. Думая о том времени, я вспоминаю его как нескончаемую муку.

Мне было тринадцать, когда умер Кайл.

Он погиб из-за меня.

Глава 2

Снег начался на выезде из Нью-Йорка; когда мы добрались до Мэриленда, мир скрылся под белым одеялом. Балтимор превратился в размытое пятно. Бастионы заводов и изрисованные граффити рекламные щиты казались безжизненно-серыми. Белесые столпы дыма вздымались в небо, как средневековые тюремные башни, и их вершины терялись в метели; тем временем автомобили начали съезжать на обочину в тревожно-красном мерцании задних фар и аварийных сигналов.

– Нужно остановиться, Трэвис, – сказала Джоди с пассажирского сиденья. Обхватив себя руками, она вглядывалась в ледяную слякоть на ветровом стекле.

– Обочина слишком узкая. Не хочу, чтобы в нас кто-то врезался.

– Ты хоть что-нибудь видишь?

Дворники ритмично лязгали, но температура упала настолько, что кое-где к ветровому стеклу прилипли кусочки льда. Я щелкнул кнопкой, включая обогрев стекол. Старая хонда кашлянула, взвыла, и приборная панель испустила жаркий едкий вздох. В салоне запахло горящими потными носками. Джоди откинулась на сиденье и застонала.

– Надеюсь, это не предзнаменование, – сказала она. – Не дурной знак.

– Я не суеверен.

– Потому что ты не чувствуешь иронии ситуации.

– Включи радио, – попросил я.

Буран стих, когда Милый Город¹ превратился в стылое пятно в зеркале заднего вида. Еще через два часа, пока машина тащилась на запад по стремительно пустевшему шоссе, тучи разошлись, открывая серебристое полуденное небо. Вокруг нас лежали сугробы – укрытые снегом поля. Домов становилось все меньше, телефонные столбы сменились растрепанными елями, согнувшимися под тяжестью свежевыпавшего снега. Станция альтернативного рока, которую Джоди поймала в Балтиморе, с треском уступила волну сонному, гнусавому кантри.

Джоди выключила радио и посмотрела на дорожную карту у себя на коленях.

– Что за горы там впереди?

– Аллеганы².

Бледные вершины, еле заметные во мгле, напоминали хребты бронтозавров.

– Боже. Уэстлейка даже на карте нет… – Она поглядела в окно. – Спорить готова: здесь ни одной живой души на двадцать или тридцать миль.

Хотя дорога была скользкой, я отвлекся от нее и бросил взгляд на жену. С резкими чертами лица, кожей цвета мокко и кудряшками, заправленными под жаккардовую кепку, она показалась мне очень юной. Нахлынули воспоминания о нашей первой зиме в Северном Лондоне: как мы жались к дровяной печке, пытаясь согреться, когда не смогли включить отопление, и смотрели по кабельному глупый британский ситком. Лондон был к нам добр, но мы мечтали вернуться в Америку – в мой родной штат – и наконец купить там свой дом.

Десять лет борьбы с бедностью кончились, когда мой последний роман, «Вид на реку», стал бестселлером и оказался в списке возможных голливудских экранизаций. Фильм так и не сняли, но сумма, указанная в предварительном соглашении, затмила все авансы от книгоиздательств, и мы решили сменить мрачную квартирку в Кентиш-Тауне на частный домик.

До звонка Адама мы не думали о возвращении в Штаты, но он сказал, что в его районе продается подходящий дом, прежние владельцы уже переехали и отчаянно хотят его продать. Проблем со сделкой не предвиделось. Мы с Джоди посоветовались и решили довериться моему старшему брату. Купили дом вслепую.

– Нервничаешь? – спросила Джоди.

– Из-за дома?

– Из-за того, что снова увидишь брата. – Ее рука опустилась на мое правое колено.

– Теперь между нами все хорошо, – сказал я, хотя с трудом вспомнил обстоятельства нашей последней встречи. Картинка перед глазами стояла яркая, но такими бывают сны или кошмары.

– Мы уже давно не отмечали Рождество в кругу семьи.

Я промолчал, не желая говорить о прошлом.

– Похоже, ты увез нас за край земли, – заметила Джоди, к счастью поменяв тему.

– Это, должно быть…

– Там, – сказала она. Ее голос зазвенел от восторга. – Вон там!

В раскинувшейся под нами долине, словно подснежник, вставал крохотный городок. Я различал узор улиц и огоньки светофоров, висевшие в воздухе, как елочные шарики. Двухэтажные здания с кирпичными фасадами и частные лавочки сгрудились по обочинам, словно пытаясь согреться. Дорога шла через центр и вела в горы – через поля, в которых изредка встречались похожие на россыпь поганок частные домики. Городок был окружен густым сосновым лесом, но за чернотой ветвей я вроде различил блеск воды.

Джоди рассмеялась:

– Только посмотри! Это же просто игрушечная деревенька.

– Добро пожаловать в Уэстлейк, – сказал я. – Следующая остановка – Юпитер.

Я свернул с шоссе на первом же съезде и повел хонду вниз по оледеневшему холму. Мы притормозили у развилки, и Джоди, достав из бардачка листок, прочла, куда поворачивать. Взяли влево и проехали через центр, обсуждая названия заведений, мимо которых проезжали: «Прачечная Кли», «Автозапчасти Зиппи», «Гуру-видео», «Музыкальная империя Тони». Наиболее оригинальными нам показались парикмахерская «Блеск на лысине» и бар в духе Дикого Запада, с распашными дверьми и коновязью, – «Текиловый пересмешник».

Мы свернули на Уотервью-корт и поехали по улице, превратившейся в однополоску; над нами нависали ветви деревьев.

– Заметил? – спросила Джоди.

– Что?

– Уотервью³. Как название твоей последней книги.

– Может, это еще одно из твоих любимых предзнаменований, – ответил я. – Только на сей раз – хорошее.

Уотервью закончилась тупиком, а вернее двориком, окруженным маленькими гостеприимными домами; их крыши поскрипывали под тяжестью снега.

– Вот и он, – сказал я и дважды просигналил.

Адам стоял в центре тупика – в огромном ярко-красном пуховике, вязаной шапке и тяжелых, словно у космонавта, ботинках. Под мышкой он держал закрытый пластиковый тубус. Рядом с ним в снегу резвились два шарика – Джейкоб и Мэдисон, мои племянник и племянница.

Улыбаясь, я просигналил в последний раз, а затем развернулся, чтобы припарковаться на обочине. Днище заскрипело – хонда наткнулась на оледеневший сугроб. Не успел я остановить машину, как Джоди выскочила наружу. Она бросилась к Адаму, одной рукой обняла его за шею и легонько клюнула в левую щеку. Мой брат был очень высоким, и Джоди едва-едва доставала ему до плеча.

– Эй, извращенец! – воскликнул я, выбираясь из машины. – Убери варежки от моей жены.

– Иди сюда, – сказал Адам и стиснул меня в объятиях. От него пахло дровами и лосьоном после бритья, и у меня перед глазами сразу же возникли картины прошлого. Я вспомнил нашего отца и такой же родной запах его кожи, когда мы были детьми.

– Вот черт, – сказал он, дыша мне в шею. – Рад снова видеть тебя, братишка.

Мы разжали объятия, и я оглядел его. Он был хорошо сложен, с внимательным, мудрым взглядом, способным становиться пронзительным, что не лишало его обаяния и не скрывало врожденного дружелюбия. Он использовал эту особенность, когда сделался полицейским, как и мечтал с самого детства. Внезапно я почувствовал такую гордость за брата, что у меня подкосились ноги.

– Отлично выглядишь, – сказал я.

– Дети! – обернувшись, позвал Адам.

Джейкоб и Мэдисон, проваливаясь в снег, кое-как подошли к нему, поправляя перчатки, вязаные шапочки и теплые наушники.

– Господи, как вы вымахали, – сказал я.

– Помните вашего дядю Трэвиса? – спросил Адам.

Я наклонился, чтобы они увидели мое лицо.

Мэдисон осторожно попятилась. Она была совсем крошкой, когда мы виделись в последний раз. Вряд ли я ей запомнился.

Десятилетний Джейкоб нахмурился и пару раз кивнул. Он был посмелей.

– Помню. Ты жил в другой стране.

– Да. В Англии.

– А люди там говорят на другом языке?

– Не, на том же, что и ты, приятель, – сказал я, имитируя говорок кокни. – От нас он пошел, то-то и оно.

Джейкоб рассмеялся.

Мэдисон набралась храбрости и шагнула ко мне, улыбаясь то ли из-за моей странной фразы, то ли из-за готовности, с которой брат рассмеялся.

– Ты привез что-нибудь из Англии? – спросил Джейкоб.

Глаза Мэдисон загорелись.

– А ну-ка хватит, – оборвал его Адам. – Ни к чему это.

Джейкоб уставился на ботинки, а Мэдисон все еще смотрела на меня, ожидая ответа на вопрос брата.

Я взглянул на Адама.

Он кивнул.

– Естественно, – сказал я, опуская руку в карман парки, и вытащил два сникерса, не съеденных по дороге из Нью-Йорка. Держа их, как веер карт, я протянул батончики детям.

Они схватили угощение со скоростью молнии. Мэдисон сразу же сорвала обертку со своего сникерса. Не прошло и секунды, как батончик оказался у нее во рту.

Моя золовка, Бет, вышла из дома и устремилась к нам по расчищенной от снега дорожке – умная, целеустремленная, сиявшая зрелой красотой матери двоих детей. В последний раз мы виделись еще до моего переезда в Северный Лондон. Тогда золовка назвала меня куском дерьма и, казалось, была готова выцарапать мне глаза.

– Я так рада тебя видеть, милая, – проворковала Бет, обнимая Джоди. Она была немного старше моей жены, но в эту минуту могла бы сойти за ее мать.

Затем Бет отступила от Джоди и подошла ко мне.

– Знаменитый писатель! – Она поцеловала меня в щеку.

– Привет, Бет.

– Хорошо выглядишь.

Конечно, она кривила душой. За последние несколько месяцев я похудел и побледнел, под глазами темнели мешки, а волосы слишком отросли, так что прическа казалась неопрятной – из-за творческого кризиса и бессонницы.

– Ладно, хватит болтовни! – Джоди просто сияла. – Покажите нам дом.

– Ага, – сказал я, оглядывая тупик. У каждого дома вроде бы стояла машина. – Который?

Адам выудил из кармана ключи.

– Здесь его нет. Идем.

Он повел нас к сосновому леску. Тропинка вела к деревьям и исчезала в чаще. Хрустя снегом, мы зашагали по ней.

Я начал смеяться, а потом остановился на середине пути.

– Ты шутишь, да?

Глаза Адама сверкнули.

– Видел бы ты, как грузчики подгоняли машину к дому! – И он двинулся дальше.

Джоди, шагавшая рядом со мной, задела меня плечом и прошептала:

1.Прозвище Балтимора.

2.Горы в системе Аппалач, тянутся через Мэриленд.