Кровь хрустального цветка

– Ты хотел, чтобы тебя уведомили, когда верховная владычица пересечет границу, – говорит Бейз, отводя глаза шоколадного цвета от моего грозного взгляда.

Рордин испускает почти неслышный вздох.

Он отстраняется и, бросив Бейзу меч, оглядывает меня с головы до ног.

– Закончи с этой, – произносит он, указывая в мою сторону подбородком, прежде чем поднять с пола изорванную рубаху.

– Но мое согласие выманили обманным путем! – возмущаюсь я, лихорадочно переводя взгляд с одного на другого. – Я бросаю занятия.

Рордин застывает как вкопанный.

Проходят несколько мгновений, которые кажутся маленькой вечностью. Наконец он отмирает, сжимая рубашку в кулаке до побелевших костяшек, и смотрит в мою сторону.

– Тогда тренировки будут заменены ежедневными поездками в близлежащие деревни. В моем сопровождении.

От удара не ускользает ни одна клеточка тела. Кости вот-вот рассыплются в прах.

Ловлю себя на том, что произношу слово «нет» одними губами… не в силах набрать достаточно воздуха, чтобы сказать его вслух.

Взгляд Рордина становится жестче.

– Значит – тренировки. Я вернусь завтра вечером.

Сердце ухает в пятки.

Завтра вечером…

Он отказывается от крови. Возможно, даже две ночи подряд. Такого еще не бывало.

– Но… разве я тебе не понадоблюсь?

– Нет, – рычит он. – Мне нужно, чтоб ты свое дерьмо разгребла.

Мудак.

– Надери ей задницу, Бейз. И продолжай, пока у нее в глазах цвет не проклюнется.

– Ненавижу тебя, – удается мне прошептать, когда он удаляется к распахнутым дверям.

Он застывает ровно в тот миг, когда слова слетают с моего языка.

Губы Рордина кривит легкая, лишенная веселья улыбка, которую почти больно видеть – жуткая, резкая, она мне напоминает, что, несмотря на все годы под одной крышей, я совсем не знаю этого мужчину.

Несмотря на все капли себя, которыми я с ним делилась.

– О, ненаглядная, – тянет Рордин, сверху вниз окидывая взглядом мое тело, все еще прижатое к стене его фантомным прикосновением. – Ты даже не знаешь значения этого слова.

И уходит.

Глава 11
Орлейт

Закрываю дверь теплицы, набрав полные легкие пронизанного цветочными ароматами воздуха в попытке успокоить себя изнутри. В кулаке зажат букет, яркие лепестки всех цветов, кроме того, что отражает мое настроение.

Голубого.

Не свежего и прозрачного голубого, каким бывает океан, когда его не обуревает непогода, но тусклый цвет неба прямо перед тем, как из него исчезнет последний луч света.

Откручиваю крышку с пустой банки, разжимаю пальцы, высвобождая стебли моего улова и свежие, сочащиеся волдыри, уродующие мою ладонь.

Вот к чему приводит перетаскивание пятидесяти шести камней по Бревну – становишься как прокаженная.

Старое дерево, которое двенадцать лет назад упало поперек застоявшегося пруда внизу поместья, раньше было достаточно безобидным… пока Бейз не начал использовать его для тренировок и телесных наказаний. На каждом конце лежит по груде камней, все больше моей головы размером, а если я потеряю равновесие, пока переправляю их на другую сторону? Ну, придется окунуться в кишащий селки пруд.

Надо было самой туда сигануть, когда волдыри только начали появляться, и бешеным рывком добраться до берега, но я слишком увлеклась тем, что тешила затаенную обиду.

Обиду, которая только возросла, когда я взобралась на самый верх Каменного стебля и обнаружила, что мой тайник девственно чист. Теперь придется заново собрать все тридцать четыре ингредиента, чтобы приготовить новую партию экзотрила, а для большинства сейчас не сезон.

Я в ярости.

Завтра, когда я проснусь с ощущением, что голову раздавило меж парочкой валунов, я буду взбешена еще больше. Уверена, именно об этом Рордин и думал, когда свалил с места преступления, уехал на пару дней и оставил меня спасать остатки моего самообладания.

С тяжелым вздохом втыкаю цветы в банку с чуть большей силой, чем нужно, и ломаю несколько стеблей.

Пока я прячу добычу в сумку, мимо с полным мешком проходит садовник. Он приподнимает шляпу в знак приветствия. Бурчу что-то в ответ, а потом застываю и ору:

– Погоди!

Готова поклясться, что он застонал.

Когда я подхожу, садовник развязывает мешок и, отступив на шаг, отряхивает куртку. Я же, опустившись на колени, перебираю обрезки самшита.

– Гейл, верно?

Молодой человек снова приподнимает шляпу.

– Да, мэм.

Натыкаюсь на дне на несколько ягодок остролиста и цокаю языком. Заматываю их в марлю и поднимаюсь на ноги, убирая сверток в сумку.

– Ты не срезал колокольчики, верно?

Не то чтобы я собиралась поддать в тон обвинения, но судя по бледнеющему лицу парня, выходит именно так.

– Н-н-нет, мэм. Я бы не посмел! Я всего лишь подмастерье, учусь стричь живую изгородь.

– Так, а остальные садовники, которые тут вечно суетятся, – машу рукой на идеально ухоженный сад, – и всякое подстригают?

Будь все по-моему, сад бы уже весь зарос. Дикий, непокорный, усыпанный цветами.

– Я, э-э, я не могу отвечать за других, но думаю, никто не посмеет, – говорит парень, туго затягивая шнурок.

Он, верно, имеет в виду проверки случайных мешков, которые я устраиваю каждую неделю, чтобы убедиться, не пропало ли чего ценного. Он бы и сам так поступал, если бы вырастил бо´льшую часть этого сада из семян.

Парень забрасывает мешок на плечо и отступает на шаг, приподнимая шляпу в третий раз.

– Если вы все, то у меня еще полным-полно работы перед балом…

Вздыхаю.

Проклятый бал. Да он меня преследует. И мои растения.

– Просто… не переусердствуй.

– И не посмел бы. – И парень спешит прочь, пока я массирую виски.

Осматривая землю, волочу ноги к восточной стене замка, где растут кустарники, в надежде найти пережившие мороз колокольчики. Луковицы в Рассадах дали только один урожай. То малое количество краски, которое он мне подарил, уже иссякло, стебли были высушены, растерты в порошок и добавлены в мой изъятый запас экзотрила.

Да, вот один из многих ингредиентов, которые мне теперь предстоит собрать. Просто соль на рану. Но что важнее, без голубой краски я не смогу закончить камень, который отделила от стены в Шепоте. От одной только мысли об этом болит голова.

Спотыкаюсь о коварно торчащий из земли камень, лечу и падаю лицом в траву – в неприятной близости от кучи конского навоза.

Застонав, выпрямляюсь, и взгляд вдруг цепляется за что-то за кустарником, поблескивающее в луче солнечного света.

Ползу вперед и, раздвинув ветки, обнаруживаю маленькое круглое окошко почти у самой земли. Стекло такое грязное, что за ним ничего не рассмотреть. Плюю на край рукава и протираю поверхность, а потом припадаю к ней носом.

Хм.

Тусклый свет послеполуденного солнца позволяет разглядеть помещение, битком набитое большими предметами мебели, которые накрыты белыми простынями.

Я еще никогда его не видела, а это редкость. Я исследовала все места замка Нуар, кроме логова Рордина, запертой двери у подножия Каменного стебля и Крепости. Вход в эту комнату, должно быть, очень хорошо спрятан, что лишь усиливает интригу.

Мой неиссякаемый источник любопытства вновь бурлит.

Тянусь назад и вытаскиваю из земли камень, о который только что споткнулась. Прикусив язык, готовлюсь швырнуть его в оконное стекло…

– Лейт.

Взвизгиваю, чуть не подпрыгнув.

Развернувшись, я с прищуром уставляюсь на Бейза. Отбрасываю камень так, будто он сделан из огня, прижав другую ладонь к бешено колотящемуся сердцу.

– Ты какого рожна здесь делаешь? Видеть тебя не желаю! – Вдруг хмурю брови. – Ты что, видел, как я упала?

– Да, – отвечает Бейз, с дерзкой полуулыбкой скрестив руки на груди. – Болел за кучу дерьма.

Ну конечно.

– И я здесь, потому что моя работа – за тобой следить. – Он садится на корточки, пытаясь заглянуть в окошко. – А ты что делаешь?

Сдвигаюсь, загораживая ему обзор, и тереблю кончик своей косы.

– Ты, как и многие в этом замке, относишься к работе слишком серьезно. Может быть, тебе стоит взять выходной? Иди найди горничную, займись с ней… не знаю… чем-нибудь. Я все еще зла, что ты лгал мне последние пять лет, поэтому буду признательна, если ты оставишь меня в покое.

Бейз вскидывает бровь и принимается загибать пальцы.

– Во-первых, я извинился, что прибегнул к откровенной лжи, дабы побудить тебя обучиться самообороне. И во‐вторых, судя по моему весьма и весьма обширному опыту, такого рода реакция обычно означает, что ты замышляешь нехорошее.

Ну, тут Бейз не ошибся.

Он жестом приказывает мне сдвинуться, чем загоняет кол прямиком в мое любопытное сердце. Закатываю глаза и смещаюсь в сторону только потому, что все равно не смогу просидеть здесь весь день, охраняя на- ходку.

Бейз раздвигает куст и заглядывает в окно.

– Выглядит неинтересно.

– Ты издеваешься? – Отталкиваю Бейза и снова прижимаюсь носом к стеклу. – Выглядит как раз наоборот!

– Просто пыльная кладовая, – невозмутимо отзывается он.

– А судя по моему весьма и весьма обширному опыту, ты так говоришь только тогда, когда пытаешься что-то скрыть. – Бросаю на него косой взгляд. – Это сюда ведет запертая дверь? Та, что у подножия Каменного стебля?

Он поджимает губы и встает.

– Ты слишком наблюдательна, чтобы это шло тебе на пользу.

– Ну так что?

Бейз вздыхает и парой отрывистых движений отряхивает тунику.

– Нет, не сюда.

– Так… ты знаешь, куда ведет та дверь. – Морщу нос и возвращаюсь обратно к… да кто его знает к чему. – Интересно.

Молчание затягивается, и я, повернувшись, вижу Бейза на полпути через поле.

– Ты куда?!

Вскакиваю на ноги и бросаюсь за ним.

– Прочь! – кричит Бейз через плечо. – У этих вопросов есть шипы, Орлейт. Шипы, которые пустят тебе кровь.

– Я пускаю ее себе каждый день! – отзываюсь я на выдохе и бегу рядом трусцой, чтобы не отставать от его длинных, проворных шагов. – И я могу выдержать ответы. Через четыре недели мне уже двадцать один.

– Именно! – рычит Бейз и разворачивается так стремительно, что я врезаюсь ему в грудь и отшатываюсь, едва не потеряв равновесие. – Ты все еще дитя. Защищенное дитя, которое никогда не покидает земли.

Кровь стынет в жилах.

Эти слова наносят раны куда глубже тех, что на моих ладонях, и, судя по тому, как смягчается взгляд глаз цвета земли, Бейз тоже это понимает.

Он со вздохом смотрит в темнеющее небо.

– Пойдем, уже поздно. Скоро начнут визжать кра. И гадить повсюду. Сама знаешь, как сильно я ненавижу этих тварей.

Хмурясь, тоже поднимаю взгляд.

Говорят, что если на тебя насрет кра, твои дни сочтены – дата смерти уже предопределена.

Бейз несется в укрытие всякий раз, как услышит в небе их стаю. Меня больше беспокоит то, что скоро я сомкну веки и закончится мой первый полноценный день, когда мне не пришлось прокалывать кожу. Ронять каплю в кубок.

Отдавать себя ему.

По-моему, это куда отвратительней, чем чуточка дерьма.

Я думала, Рордин во мне нуждается.

Теперь я не так уверена.

Глава 12
Рордин

Туман клубится у моих лодыжек, собирается у подножия древних деревьев, окружает лес мерцающими тонами, глубокими омутами теней. Поляна достаточно большая, и можно разглядеть облака сливового цвета, прорезающие небо.

Сквозь израненный мрак с пронзительными воплями скользят кра. Я глубоко вонзаю кинжал в живот кабана. На руки течет густая кровь, исходящая на холоде паром, и я протягиваю лезвие вниз, оставляя жуткий разрез, после чего втыкаю кинжал в срубленное бревно, которое заменяет мне стол.

Воздух пропитан дымом пылающего костра, окруженного петлей обугленных камней. Над ним взгроможден самодельный вертел, который я соорудил из нескольких крепких веток.

В кронах деревьев посвистывает легкий ветерок, принося с собой еще нотки мускусного, звериного запаха, от которого волосы у меня на загривке встают дыбом.

И еще кое-что.

Замираю, по локоть в кишках, втягиваю воздух… улавливаю еще запахи. Один мужской, один женский, один свежий и сладкий и…

– Проклятье.

Не рассчитывал, что кто-то покинет дом в столь поздний час. Еще и заберется так далеко.

Поляна – как перепутье. Мох, трава, деревья – все отмечено множеством запахов. Именно поэтому я ее и выбрал.

Лесные обитатели приходят чистить добычу или готовить мясо к здешнему ручью, чтобы не привлекать внимания к своим жилищам или деревням. Однако большинство знает, что так близко к закату дом лучше не покидать, и, кем бы ни были пришельцы – обладатели трех новых запахов, которые до меня доносятся, – когда я начну готовить этого зверя, они захотят оказаться подальше.

Берусь за теплые, влажные органы, вырываю их и бросаю на землю рядом. Они падают с тяжелым шлепком.

Слетаются мухи – так, словно оголодали.

Не могу их винить, когда сам знаю тягу истинного, неумолимого голода.

Несколько минут спустя сквозь завесу покрытых листвой лоз продирается мужчина. Он высок, темноволос и широкоплеч. Едва заметив меня, он тут же выбрасывает в сторону руку, не давая полностью показаться миниатюрной женщине.

Наблюдаю за ними из-под края капюшона, держа в руке все еще теплое сердце кабана.

Женщина миловидна, с волосами до плеч, россыпью веснушек на щеках и раскосыми глазами, которые кажутся мне знакомыми. К ее груди привязан извивающийся сверток, она прикрывает его перепачканной землей рукой.

Они не двигаются. Я вырываю сердце, швыряю его на землю, а затем откидываю капюшон.

Мужчина испуганно вскрикивает и, выронив деревянное ведро, бросается на колени. Женщина опускается куда медленней – приседает в осторожном реверансе, видимо, чтобы не потревожить дитя.

– Владыка, – выпаливает напряженно мужчина. – Я так виноват. Не признал вас сразу.

Разглядываю их, отмечаю отсутствие иного оружия, кроме маленького клинка на поясе мужчины.

В горле зарождается низкий рокот, угрожая вырваться наружу.

– Вы… вы здесь проездом? – спрашивает мужчина и встречается со мной взглядом. Глаза у него сосново-зеленые, они распахиваются шире, когда он замечает кровавое месиво на земле со мной рядом.

– Да, – отвечаю я низким, ровным тоном. Мне совсем не нужна их паника. – У вас есть убежище?

Мужчина хмурится, женщина прикрывает сверток и второй рукой.

– Э-э, да, есть… – Глава семьи указывает на опрокинутое ведро, из которого высыпались белые, похожие на опухоль комки. – Мы храним там трюфели.

Его взгляд снова скользит по кабану, потом снова поднимается к моему лицу.

– Вам… вам оно потребуется? Чтобы сохранить добычу? Для одного это очень много мяса.

– Нет, – бормочу я и, выдернув из бревна кинжал, швыряю его вперед. Он вонзается в землю у ног мужчины по самую рукоять. – Бери. Идите прямиком в убежище и оставайтесь там до восхода.

Они оба бледнеют, женщина с широко распахнутыми глазами отступает на шаг.

– Конечно, – отвечает мужчина с быстрым кивком.

Они дрожащими руками лихорадочно собирают свои трюфели, подбирают кинжал и убегают, оставляя позади лишь резкий запах страха.

Я наконец позволяю рычанию вырваться, придаю ему веса, чтобы оно разнеслось по всему лесу. Властный звук пронизывает деревья, кустарники, саму землю, на которой я стою.

Бросаю немного потрохов ближе к линии деревьев и в ручей, затем обмазываю лицо, грудь и шею кровью добычи. Насадив тушу на влажную крепкую ветку, я подвешиваю ее над огнем, затем сажусь на испачканное алым бревно, натягиваю капюшон и жду.

Солнце зашло некоторое время назад и оставило лес погруженным во тьму, которая кажется более густой, чем обычно. Единственная отрада – огонь, что потрескивает, выбрасывая поток тепла и дыма.

Протягиваю руку и вращаю вертел, чтобы пламя прожарило кабана под другим углом, заставляя шкуру пузыриться и кипеть, издавая возмущенное шипение, когда на поленья и раскаленные камни капает сок.

Зверь был хорошо откормленный, от него исходит сильный, божественно вкусный аромат жареной дичи. Аромат, от которого у меня текут слюнки, когда я смотрю, как жир все стекает, стекает, стекает…

Поднимается ветер, унося запах в лес, пока я вращаю кабана в ритме своих медленно кружащих мыслей.

Возможно, дело в том, что время позднее и мои внутренние часы бьются в предвкушении, но я думаю о сиреневых глазах, что взирали на меня с нескрываемой злобой…

Ненавижу тебя.

О, ненаглядная. Ты даже не знаешь значения этого слова.

Лучше ненависть, чем те горячие взгляды, которыми она в последнее время меня поражает.

Еще один поворот шипящего, кипящего жертвенного животного.

Пока я не пронзил клинком его сердце, кабан рылся в лощине в поисках трюфелей, а трюфель дает сильный аромат. Он пропитал мясо, придавая жареному запаху земляную нотку.

Описывая круги, кабан смотрит в никуда широко распахнутыми глазами. Из раззявленной пасти торчат клыки. Он завизжал на меня, умирая, и я вижу отголосок этого звука на его наполовину обугленной морде.

Непредусмотрительно. Благоразумнее было бы отрубить ему голову.

Тыкаю кабана заостренной палочкой, выпуская струйку ароматного сока точно такого же цвета, что и жидкость, которую каждый вечер предлагает мне в кубке Орлейт.

Со вздохом гоню мысль прочь.

Ненавижу этот, мать его, цвет.

Кра перестают верещать, лесные песни затихают на пике, и я, в который раз проворачивая кабана, слышу прямо за линией деревьев хруст ветки.

Потом раздается сопение и почти неразличимый рык.

Волоски на руках и ногах встают дыбом, внутри, угрожая хлынуть через край, вскипает буйство.

Еще поворот, самодельный вертел скрипит под тяжестью мяса. Еще одна ароматная капля падает на пылающие дрова.

Еще хруст.

Не в моей природе сидеть к угрозе спиной, особенно к той, что так сильно пахнет мускусом. Но я выдерживаю натиск инстинктов и выжидаю…

Прислушиваюсь.

Кто-то выходит сзади меня на поляну. Чую его желание убивать. Опускаюсь на колени и отрываю кусок мяса, оно распадается на волокна, по пальцам стекает горячий сок.

Атмосфера переменяется.

Подхватываю меч с земли, рывком разворачиваюсь на врука, который несется вперед мощными длинными прыжками. Тем же движением я разрубаю открытую грудь и горло животного, раню его прежде, чем он успевает взреветь или выпустить когти из огромных кошачьих лап.

Отпрыгиваю в сторону, наблюдая, как он по инерции движется, припадает на четвереньки, а потом врезается в вертел.

Взметаются искры, угли, камни.

Тварь издает горестный булькающий вой, и земля с содроганием принимает на себя его дюжий вес.

Он дергается и замирает, из зияющей раны хлещет черная кровь, пачкая густую зимнюю шерсть. Маслянистая жижа заливает и кабана.

Бросаю оторванный кусок мяса, слышу, как он шлепается о землю. Отвернувшись от зверя, всматриваюсь в деревья.

Из кустарника, выставив когти, выбираются два… четыре… целых семь громадных рычащих вруков. У них такая же плотная шерсть, прижатые к низко опущенным массивным головам уши, с острых ощеренных клыков капает слюна.

Вздыхаю, отставляю ногу назад и делаю ровный вдох.

Они нападают одновременно.

Глава 13
Орлейт

Просыпаюсь еще до восхода солнца, когда небо до сих пор кажется бархатным, усыпанным звездами покрывалом. Правда, мне трудно оценить его красоту, когда в череп вбиваются невидимые гвозди.

Приклеенная к кровати тяжестью собственного тела, я цокаю языком. Из меня будто выкачали всю влагу.

Если проглочу еще каплю каспуна, то могу больше не проснуться. А если останусь в постели пялиться в потолок, то буду изводить себя мыслями о том, что в Шкафу стоит мой хрустальный кубок, полный до краев напитком для Рордина, потому что я не сумела устоять.

Просто не сумела.

Пусть даже Рордина нет и он не примет подношение, я все равно его оставила – как мисочку для бродячего животного, которое так и не пришло.

Лучше всего скатиться с кровати, побегать кругами по балкону, пока не пройдет действие экзо, а потом до восхода разрисовывать камни.

Я со стоном свешиваю руку и с глухим стуком падаю на пол грудой вялых конечностей. Отдираю край ковра, поднимаю камень и, сунув ладонь в тайник, похлопываю его гладкое дно. Пустое…

– Нет. Нет-нет-нет!

Сердце подскакивает к горлу, я сую внутрь вторую руку, обшариваю эту гребаную бесплодную могилку.

Ничего нет.

Осознание запускает бурный поток воспоминаний, и я перекатываюсь на спину, кривя лицо. Массирую виски, швыряя в полоток вереницу грязных слов, и ненавижу Рордина еще чуточку сильней.

И себя в равной степени.

На одну бессмысленную секунду даже подумываю обыскать весь замок при свечах, вдруг найду свой трехгодичный запас, но прихожу к выводу, что он, скорее всего, уничтожен или спрятан в логове Рордина. Вероятнее – первое.

Сворачиваюсь клубком, дрожу…

Какая потеря.

Будь Рордин здесь, я бы отправилась прямиком к его логову, заколотила кулаком в дверь и высказала все, что думаю, в самых резких, ядовитых выражениях.

Сквозь приоткрытые глаза смотрю в окно, пытаясь найти в мерцании звезд и полумесяца хоть каплю умиротворения. Но они слишком близко – а земля слишком далеко.

Мне нужно зарыться ногами в мясистую почву, найти в ней хоть немного покоя и притвориться, что я не трещу по швам.

Просто нужно.

Встав на четвереньки, ползу к графину и выпиваю два стакана воды, затем кое-как поднимаюсь и шаркаю к деревянному столу, уставленному банками. Хватаю ту, что до краев наполнена сушеным имбирем и мятой, и набиваю ими половину рта в надежде унять боль в висках.

На данном этапе сгодится любая помощь.

Стараясь, чтобы меня не стошнило от резкого вкуса, натягиваю первые попавшиеся штаны, затем набрасываю куртку, чтобы защититься от пронизывающего меня изнутри холода. Вешаю на плечо сумку, открываю Шкаф и беру кубок за длинную, хрупкую ножку, а потом с усмешкой выливаю подкрашенное содержимое прямо на пол.

Жаль, что приходится тратить впустую такой красивый оттенок розового.

После каспуна ступеньки Каменного стебля не знают жалости. Вздрагиваю и проклинаю Рордина с Бейзом при каждом легком шаге, который отнюдь таковым не кажется. Коридоры бесконечны, Перепутье неумолимо, но я наконец выскакиваю с восточной стороны замка и набираю полную грудь свежего утреннего воздуха, встав на траву, погрузив пальцы во влажную почву.

Облегчение наступает мгновенно.

Вздыхаю, чувствуя, как расслабляются плечи, и запрокидываю голову к яркой россыпи звезд. Закрыв глаза, наслаждаюсь тишиной, которую нарушает лишь стрекотание сверчка.

Притяжение земли унимает боль, заполняет пустоту внутри меня смыслом. На этот метод я полагалась до того, как открыла для себя рецепт экзотрила, кажется, целую вечность назад.

Я уже почти не помню ту девочку.

Если б я могла хранить это чувство в бутылке и постоянно отпивать, все мои проблемы не казались бы столь тяжкими.

Бросив взгляд на стену, я вдруг понимаю, насколько близко нахожусь к найденному круглому окошку…

Очень кстати.

Крадусь к нему на цыпочках, прячась от лунного света в омутах тени, что скопились у основания стены. Пусть я не вижу существ, что снуют ночью по лесу, я знаю, что они наблюдают. Чувствую на себе их взгляды из-за Черты.

По спине будто пробегают неосязаемые пальцы, я роюсь в кустах в поисках камня, который вчера выбросила, и наконец мои губы кривит улыбка: вот он.

Отведя руку назад, я представляю лицо Рордина и бросаю камень. Взрыв стекла…

Проклятье, вышло громковато.

Медлю в ожидании, не выскочит ли из тени Бейз. Убедившись, что берег чист, я запасной банкой из сумки сбиваю остатки стекла, потом разворачиваюсь и спускаю в окошко ноги, тело и наконец повисаю на пальцах на несколько напряженных мгновений.

Готовлюсь к падению.

Приземляюсь с гулким стуком, который потрясает мой больной мозг, затем ищу в сумке свечу и спички. Зажигаю фитиль, окутывая призрачную мебель, разбросанную по комнате, ярким сиянием – и вокруг сразу оживают в танце и ползут по стенам вытянутые тени.

Ничто не съеживается. Ничто не движется, не шуршит.

Я одна.

Воздух кажется густым и тягучим, словно он был заперт здесь так долго, что без движения совсем обленился.

Откашлявшись, я на цыпочках обхожу осколки стекла и крадусь к большому силуэту, чей белый саван тут и там провисает под тяжестью пыли. Приподнимаю край простыни, заглядываю. Хмурюсь, стягиваю ее полностью и, развеивая ладонью пыль, обнаруживаю шкаф.

Нежнейшего розового оттенка, с резным рельефом в виде наброска сада.

Тяну за изящную ручку и выпускаю еще одно облако пыли, которое чуть не гасит мне свечу. Дверца со скрипом приоткрывается, и я заглядываю внутрь… Пусто.

– Наверное, это и правда просто старая пыльная кладовая.

Перехожу к следующей простыне и, откидывая край, открываю набор тумбочек к шкафу. Потом – изголовье кровати, а еще – миленькую колыбельку со стопкой вязаных одеял, со временем пожелтевших. Они мягкие, как сливочное масло, и я зарываюсь в одно носом, отмечая слабый, непривычный аромат ванильных бобов с ноткой сырой почвы.

Все это принадлежало предкам Рордина?

Нахмурившись, откладываю одеялко и сбрасываю очередную простыню: под ней сундук, украшенный точно так же, как и все здесь. Рядом с ним на полу стоит закупоренная урна и множество баночек размером не больше пальца.

Поднимаю крышку сундука – тяжелая, изогнутая, она возмущенно скрипит. И я изумленно распахиваю глаза и охаю, глядя на россыпь крупных драгоценных камней, что сверкают в мерцающем свете.

Рордин не из тех, кто любит выставлять богатство напоказ. Единственные драгоценности в замке, которые я видела, за исключением собственных алмазных инструментов, болтались в ушах тех, кто посещал Трибунал.

Щурюсь, разглядывая прозрачный камень, частично скрытый другим, большим и черным, достаю его и подношу поближе к пламени, чтобы оценить его чистоту. Теплый свет отражается от множества плоских граней, разбрасывая по всей комнате яркие пятна.

Что-то внутри меня рвется при виде этого, словно кто-то слишком резко дернул струну лютни.

Возвращаю камень обратно и, пропуская сокровища сквозь пальцы, вдруг обнаруживаю старую книгу с оттиснутыми на кожаном переплете золотыми буквами. Вызволяю ее из могилы, ставлю ногу на край сундука и, положив находку на бедро, обвожу пальцами название.

Те Брук о’Авалансте

Повторяю слова три раза, выговаривая новые звуки, пробуя их на вкус. Бросаю взгляд на сундук, потом снова на книгу и пожимаю плечами, решая, что в старой пыльной кладовой она все равно никому не нужна. Кладу ее в сумку и закрываю сундук, запечатывая красивые камни в их гробнице, которая вряд ли вновь увидит свет.

Снаружи начинают щебетать птицы, оповещая меня о восходе солнца, и я принимаюсь искать то, что можно прислонить к стене, чтоб стало легче вылезти через окно.

Взгляд цепляется за торчащий из-под простыни угол оцинкованной картинной рамы. На ткани не осело пыли – значит, на то, что под ней скрыто, кто-то недавно смотрел.

Нахмурив брови, резко поворачиваюсь, вглядываюсь в сумрачные углы комнаты.

Двери нет. В тенях никого.

Дергаю ткань, и, когда она падает на пол, моя ладонь сама собой прижимается к груди…

Боюсь моргнуть, чтоб не испортить вид, и мое прерывистое дыхание – дань уважения шедевру перед моими глазами.

Я еще никогда не видела столь прекрасной картины, как эта, заключенная в резную раму.

Мужчина и женщина, по колено в траве, бредут бок о бок по вершине пологого холма. Издали надвигается гроза, ветер отбрасывает в сторону длинные, цвета воронова крыла волосы женщины. Все прорисовано до такой мелочи, что я чувствую, как могла бы провести по прядям кончиками пальцев – пригладить или заплести в длинную косу, чтобы они не падали ей на лицо.

Ее спутник наполовину скрыт тенью, он широкоплеч и уверен в себе. Но настоящая красота – между взрослыми, пойманная в вечности масляной краской. Маленькая девочка с длинными серыми волосами, что разметались вокруг нее в искусственной жизни.

Ее счастье бурлит во мне, такое же осязаемое, как орган, который тяжело бьется в груди.

И в следующий же миг оно утекает.

Кто эти люди? Что с ними случилось? Почему все это спрятано в комнате, которой никто не пользуется?

Окидываю пространство взглядом…

Помещение похоже на склеп, куда попадают красивые вещи, чтобы их забыли. По крайней мере, до тех пор, пока я в него не пробралась и не сунула повсюду нос.

Мне здесь не место.

На этот раз любопытство зашло слишком далеко и я не смогу замести следы. Не смогу развидеть счастье на той картине, безмятежность, что кажется пустой, как шкаф, кровать и колыбель.

У вины есть вкус, и он слишком хорошо мне знаком – горький, едкий.

Он заставляет мой и без того несчастный желудок сжиматься, пока я возвращаю все простыни на место. Подпрыгнув, хватаюсь за нижнюю часть пустой рамы и вытаскиваю себя на свободу от этой комнаты.

Склеп… вот как я ее назову.

Склеп для того, что приносило счастье.

Подъем обратно на мою башню кажется мне более долгим, с каждым бесшумным шагом тяжесть давит на плечи все сильней.

Стыд.

Стыд, что я вломилась в усыпальницу. Что в моей сумке лежит книга…

Нужно ее вернуть. Наверняка верну.

После того, как прочитаю.

Дверь с лязгом захлопывается, и я задвигаю засов, запечатываю себя в склепе иного рода. В том, где я намереваюсь просидеть весь день, выхаживая ноющий, осоловелый мозг, выискивая желание снова двигаться.

Все кажется таким тяжелым. Ноги, тело, разум…

Сердце.

Забиваю камин дровами, заглатываю очередной стакан воды, подкладываю под спину подушки, чтобы поудобнее устроиться в эдаком гнезде. Прижавшись носом к кожаному переплету книги, вдыхаю и хрипло стону – застарелый запах искупает мои грехи.

Не стоило ее брать.

Тем не менее я открываю книгу, переворачиваю страницу за страницей, роюсь в ее тайнах.

Пытаюсь их расшифровать.

Когда через час раздается яростный стук в дверь, я не обращаю на него внимания и перебираюсь на балкон читать в свете утреннего солнца, чьи лучи льются сквозь пушистые облака. Несколько минут спустя Бейз принимается орать на меня снаружи, снизу, на что я опорожняю за балюстраду кувшин, дабы окатить его своей неприязнью.

Если Бейз думает, что после вчерашних мучений сегодня я выйду тренироваться, он страшно ошибается.

Если он хочет обращаться со мной как с ребенком, я буду вести себя соответственно.