Kitabı oxu: «Ход до цугцванга», səhifə 2

По спине бежал холодный пот от ужаса и предвкушения, внутри все кипело от предстоящей победы: я чувствовал, как мой оппонент начинал сдавать позиции. Я поставил очередной шах, но он продолжал бегать. Сам противник еще ни разу не попытался атаковать моего короля.

Вокруг меня словно никого не было: судья, часы, оппонент – все осталось за кадром. Сейчас в моем мире находились только фигуры. Живые. Я видел, как бил копытом конь, готовый вот-вот выйти в атаку на а3, как точил свое оружие ферзь, намеревавшийся поставить грандиозный мат. Ладья красовалась на f1, величественно возвышаясь над остальными фигурами.

Оппонент неудачно пошел конем, и я почти ликовал: такая глупая ошибка позволила мне взять фигуру без малейших потерь. Он разменял еще одну пешку, и буквально через четыре хода я поставил ему сокрушительный мат.

Мы пожали друг другу руки – моя ледяная ладонь стиснула его горячую. Несмотря на проигрыш, противник ослепительно улыбался и без малейшей обиды поздравлял меня с заслуженной победой.

– Отличная партия! – воскликнул он.

– Спасибо за игру, – искренне поблагодарил я, поднимаясь из-за стола.

Судьи готовились к вручению наград, а я стоял посреди просторного шахматного зала, и мне так легко дышалось. Как в тумане прошла церемония награждения: меня объявили чемпионом, обещали присвоить звание. На шее красовалась медаль. Не первая, но самая значимая.

Дорога домой была легкой – я уселся на переднее сиденье, сверкая наградой, а отец расположился рядом. Он еще на крыльце стиснул меня в объятиях, горделиво улыбнувшись, и одобрительно похлопал по плечу.

– Ну, шахматы так шахматы, – подвел он итог нашего уговора. – Заслужил. Надеюсь, и дальше так пойдет. Тренер сказал, что ты достигнешь больших высот.

Он вроде радовался за меня, но в голосе так и читалось: не дай бог тебе, Рудольф, их не достичь.

Глава 3

Я допоздна читал «Гарри Поттера» и с каждой страничкой все больше мечтал перенестись в Хогвартс. Волшебный мир меня так захватил, что я и не уследил, когда стрелки часов перевалили за полночь. Выигранный турнир оставил приятное послевкусие – такое, которое хотелось смаковать на языке, а сам я то и дело поглядывал на новенькую медальку, висевшую рядом с остальными.

Перевернув пятисотую страницу «Кубка огня», я услышал, как скрипнула дверь. Пришлось оторвать взгляд от книжки. В дверях стоял отец, и я дернулся было к ночнику, но уже все равно не успел бы сделать вид, что сплю. Папа, в пижаме выглядевший особенно уютно и безопасно, привалился плечом к косяку.

– Моя любимая часть – «Принц-полукровка», – поделился он, проходя внутрь.

Он не собирался отчитывать меня за то, что не сплю, и я приободрился, сев на кровати поудобнее.

– Не знал, что тебе такое интересно.

– «Гарри Поттер» попался мне случайно в дороге, – пожал он плечами. – За долгие часы перелета и не такое начнешь читать.

Книжки, которые я читал, и правда не были новыми. В «Узнике Азкабана» были порваны несколько страниц, а на первом листе «Кубка огня» расплывалось уродливое неровное пятно то ли от чая, то ли от кофе.

– Мне она только предстоит, – с улыбкой сказал я. – Думаю, завтра эту часть уже дочитаю.

Отец взглянул на обложку, потом на меня и замолчал. Я тоже не произносил ни слова. Он редко заглядывал ко мне перед сном, а теперь даже присел на край кровати, поправляя одеяло.

– Ты сегодня играл блистательно.

– Ты же не видел партии, – возразил я, – так что не можешь знать.

Папа покачал головой.

– Я звонил Александру Иванычу. Он мне рассказал. Говорит, у твоего противника не было шансов. Тем более ты играл белыми.

Я смутился, мне показалось, что у меня заалели уши. Отец хвалил меня так же редко, как и приходил пожелать спокойной ночи. Два этих события за один сегодняшний вечер заставляли нервничать. Робко кивнув, я все-таки отложил книгу и мимолетно посмотрел на часы. Половина второго ночи. Совсем поздно.

Завтра выходной, но ранний подъем никто не отменял: обычно Ира будила меня около восьми даже в воскресенье, но теперь большинства секций у меня не было.

– Поедем завтра в одно место, – наконец, прервав долгое молчание, произнес отец.

И почему-то при взгляде на него мне показалось, что эта фраза далась папе с трудом. Будто бы он совсем не хотел ехать в то место, куда собирался отвезти меня.

– Куда? – полюбопытствовал я.

– Увидишь. Как проснешься, спускайся в гостиную. Доброй ночи, Рудольф.

Спорить было бессмысленно.

– Хороших снов, папа.

Стоило отцу выйти, как я тут же положил книжку на тумбочку, завернув уголок на пятисотой странице, и погасил ночную лампу. Комната погрузилась во мрак, из-за плотно задернутых штор почти не пробивался лунный свет. Мысли в голове роились быстро, хаотично метались и перебивали друг друга.

И тогда я начал перемножать четырехзначные числа. Прямо в уме. Все лишние раздумья и волнения отсеялись, и через десять минут я крепко спал, зажав между коленками одеяло и скинув подушку на пол.

* * *

На удивление, меня никто не разбудил ни в семь, ни в восемь, ни в девять. Солнце сквозь тюлевые занавески слепило глаза: видимо, поутру портьеры кто-то открыл. Я отвернулся к стенке, желая спрятаться от назойливых, ласкающих мои щеки лучей. Откинув теплое одеяло, я перевернулся на чуть влажную от пота простынь и потянулся. Косточки хрустнули, а я сощурился: докучливые солнечные лучи так и лезли мне в глаза, играя причудливыми зайчиками по стенам.

Босыми ногами я шлепал по теплому полу, выходя из своей комнаты, а когда посмотрел на часы, то оказалось, что почти одиннадцать утра. Сердце заколотилось быстрее: в столовой уже никого не было, Ира давно убрала завтрак со стола.

«Я все пропустил, – промелькнула в голове мысль, пока я тонкими пальцами теребил рукава темно-зеленой вискозной пижамы. – Отец меня убьет».

– Доброе утро, – услышал я из кресла в углу.

Папа читал газету, закинув ногу на ногу. Он, как всегда, в чистой рубашке, в идеально выглаженных брюках с ровными стрелками. На рукаве сверкнула запонка, а галстук удавкой висел на жилистой шее.

– Привет, – растерянно отозвался я.

– Ира накроет тебе на кухне. – Он махнул рукой. – Ешь быстро и одевайся. Ты и так сегодня нарушил весь режим.

С облегчением выдохнув, я, ни секунды не медля, ринулся к кухне, что располагалась прямо напротив гостиной. Сквозь горизонтальные жалюзи на окнах и здесь скользило по мебели солнце. Его лучи добирались до Ириных рук, пока она накрывала на стол и раскладывала тканевые салфетки мне под посуду.

Запах свежеиспеченных сырников разливался по всей кухне, рядом с большой тарелкой стояли пиалы, наполненные сгущенкой и вишневым вареньем, которое Ира варила сама.

– Сырники? – удивленно спросил я, присаживаясь к столу.

Ира нежно поцеловала меня в макушку.

– Папа разрешил сегодня обойтись без каши, – тихо сказала она, а потом и вовсе перешла на шепот, – он очень гордится твоей вчерашней победой.

Я стащил с тарелки сырник.

– Если даже без каши, то точно гордится, – прыснул я и заметил, что Ира тоже весело улыбнулась.

Съев больше половины лакомства с общей тарелки, я почувствовал, что живот забурлил от сытости и удовольствия. Ноги стали тяжелыми, и меня разморило. Кровать так и манила обратно к себе, хотелось снова забраться под одеяло и взять не дочитанный в ночи «Кубок огня». Но готовый ехать отец уже стоял в дверях.

– Рудольф, поторопись, – процедил он, барабаня кончиками пальцев по металлическому косяку входной двери.

Взмахнув полами своего пальто, отец удалился, а я ринулся собираться. Он терпеливо ждал меня в машине, и только его пальцы отстукивали незамысловатый ритм по кожаной оплетке руля, выдавая легкую нервозность. Я плюхнулся рядом с ним на переднее сиденье, сразу же сделал радио тише и пристегнул ремень безопасности. Отец окинул меня довольным взглядом.

– Быстро ты, – похвалил он. – Молодец.

Поджав губы, я сдержанно кивнул и только сейчас вспомнил, что случайно натянул футболку задом наперед.

Отец выехал со двора, кивнув бдительной охране на посту. Ворота за нами закрылись, и папа взял курс на город. Машина двигалась неспешно, папа плавно объезжал все ямы, не создавал аварийных ситуаций, а от отсутствия музыки и полной тишины меня снова начало клонить в сон.

– Тренер говорит, что тебе можно попробовать выйти на международный уровень, – внезапно сказал отец. – Хочешь?

Я резко распахнул глаза.

– Я о таком и мечтать не мог! – восторженно выпалил я. – Это же… Да это… невероятно! Конечно!

– В Будапеште скоро будет чемпионат. Дам команду Александру Иванычу тебя записать.

Сон мгновенно прошел. Первый международный турнир для любого шахматиста значил много: это принципиально другой уровень, новые звания, новые победы и рейтинги.

– А если у меня не получится? – вырвалось у меня случайно. – Вдруг я проиграю?

– Будешь так думать – точно проиграешь, – раздраженно бросил отец. – Соберись и выложись на полную.

«Ладно, – решил я про себя. – Раз Александр Иваныч сказал, что я готов, значит, готов».

За всеми сомнениями и раздумьями я не заметил, как отец припарковался у большого частного дома. Место было мне незнакомым, раньше мы сюда никогда не приезжали. Отец достал из кармана телефон.

«Мы подъехали», – сказал он коротко и нажал на отбой.

Калитка была глухой, забор – высоченный, из коричневого профлиста. Вокруг стояла тишина и раздавался только лай собак, долетавший до ушей даже с плотно закрытыми окнами в машине. Собак я не то чтобы боялся, но всегда, идя мимо бездомной своры, я испытывал мандраж, а по спине пробегал холодок.

– Выползай, – велел отец.

И я нехотя вышел из машины. Солнце спряталось за тучи, и на поселок сразу же опустилась прохлада.

– Куда мы приехали?

Отец не успел ответить: калитку нам открыла женщина. Ее лицо было моложавым, но испещрено тонкими морщинками возле уголков губ и глаз. Есть люди, которые злятся всю свою жизнь, и эта злость отпечатывается у них на лице. Эта женщина точно была из таких, я за пару метров почувствовал ее колкий взгляд. Она, чуть сгорбившись, поманила нас внутрь. Я замешкался, и отец подтолкнул меня в спину.

К калитке выпрыгнул огромный доберман. Испугавшись, я сделал шаг назад, но там стоял отец, и он не дал мне отступить. Хозяйка громко прикрикнула на пса, и он просто обнюхал мои ладони.

– Ты же хотел собаку, – с гордой улыбкой сказал отец. – Вчерашней победой заслужил. Пойдем.

Я удивленно уставился на отца. Казалось, что с доберманом я не слажу, потому что хотелось мне маленького пуделя, который спал бы у меня в ногах. Мне всего четырнадцать, и доберманы меня сильно пугали. На улице я обходил больших собак за несколько метров – а вдруг кинется? Их клыки были по два сантиметра – вполне достаточно, чтобы перегрызть мне шею.

– В помете три суки и четыре кобеля, – проскрипела хозяйка, открывая щеколду у небольшого крытого загона. – Все документы готовы, можете забирать сегодня, цену знаете.

Внутри пахло мокрой псиной, но было достаточно чистенько. Я поморщился, проходя внутрь, и зацепился курткой о неудачно торчавший из доски, не до конца забитый гвоздь. Одежда порвалась – я услышал треск, но у меня дома висело еще четыре куртки. Поэтому, не заботясь, я рванул дальше внутрь.

В загоне сидели семь щенков. Для них оборудовали специальные лежанки, на которых они могли спать, стояли миски с чистой водой и кормом. Они тут же облепили нас обоих: и меня, и папу. Двое, радостно тявкая, скакали вокруг него, скребя маленькими лапками прямо по брюкам с идеально выглаженными стрелками.

– Выбирай любого, – приказал отец, присев на корточки и брезгливо погладив по шерстке одного из малышей кончиками пальцев.

Задача оказалась непростой. Их было семеро, и все они скулили от радости и жажды внимания. Я погладил каждого, чтобы никого не обидеть: мне казалось, что у собак эмоциональная сфера развита едва ли не лучше, чем у людей. Но приглянулся мне щенок, которого от меня старательно отпихивали лапами два его собрата.

Протянув руку, я ловко поднял малыша на руки. Он казался совсем дохлым по сравнению с остальными и поскуливал так жалостливо, что я сразу прижал его к себе.

– Этот.

Хозяйка нахмурилась.

– Для выставок не пойдет, – выпалил она. – Бракованный малеха, в весе не добирает. На пять тысяч дешевле.

Цена для отца не имела значения, поэтому он нахмурился.

– Выбери нормального, – приказал он.

– Этот нормальный! – запротестовал я, сильнее вцепившись в поскуливающего щенка. – Ты сам сказал выбирать любого. Я выбрал.

– Любого нормального!

– Этого не было в условиях! – огрызнулся я и сделал шаг назад вместе со щенком.

Рука отца сжалась в кулак, я видел, как на его скулах заиграли желваки, а шея с плотно застегнутым на ней воротом рубашки напряглась. Но я не отступал. Женщина глядела то на меня, то на папу, и в итоге раздраженно фыркнула:

– Покупаете?

– Покупаем, – бросил отец.

Я первым выскочил из загона со щенком на руках, пока они разбирались с документами и оплатой. Щенок спокойно сидел, и я запихнул его под свою наполовину расстегнутую куртку, боясь, что на улице после теплого загона малышу станет холодно. Он был мельче своих собратьев, но его шелковистая короткая шерсть все равно лоснилась, а черные глазки-бусины смотрели на меня заинтересованно. Я не сомневался, что не ошибся в выборе щенка.

Отца еще не было, и я двинулся к машине. Большой доберман, выскочивший на меня при входе, сидел запертым в клетке, поэтому я, спокойно открыв дверь калитки, вышел на безлюдную улицу. Папин «мерседес» стоял закрытым, поэтому я прислонился к капоту и снова уставился на мордашку щенка, торчащую из куртки.

«Лапочка, – подумалось мне. – Вот бы тебя так назвать. Но отец точно будет против».

Папа вышел через десять минут. Он не сказал ни слова, пока мы не отъехали от дома заводчиков. Я зажмурился, стоило отцу ко мне повернуться и поднять руку. Но он только погладил щенка по макушке и спросил:

– Как назовем? Ты даже пол не узнал. Заводчица сказала, что кобель.

«Лапочка!» – чуть не брякнул я, но вовремя сдержался.

– Мне нравится Рэй.

– Красивое имя, – согласился отец. – Звучит благородно. Ему уже полтора месяца, почти все прививки стоят. Можешь заниматься с ним, только смотри, чтобы он не грыз мою мебель, слышишь?

Я интенсивно закивал.

– Хочешь, прогуляемся с ним по парку?

– Поводка нет, – напомнил я.

Отец отрешенно пожал плечами и свернул к крупному зоомагазину, попавшемуся нам по дороге.

– Ерунду не бери, – велел он, глядя, как я разглядываю дешевые алюминиевые миски. – Нормальные, керамические, подороже. И поводок нормальный возьми, а не эту дурацкую рулетку. Ничего выбрать не можешь, Рудольф!

Приуныв, я вернул на прилавок миски, пока щенок вошкался под моей курткой. Взял, как велел отец, керамические, темно-синие, с нарисованными на них белыми косточками. Поводок я тоже взял крепкий, плотного плетения, вернув на место не приглянувшуюся отцу рулетку.

– Все выбрал?

Отец подошел неслышно, и я вздрогнул от его неожиданного появления за моей спиной. Мы купили поводок, корм премиум-класса, миски и витамины, а еще книгу по дрессировке доберманов. Щенок уснул, пока я бродил между рядами, и теперь тревожить его прогулкой не хотелось ни мне, ни отцу.

Страх не справиться с собакой был велик, но отец пообещал нанять хорошего кинолога, который будет по выходным приезжать прямо к нам. Размер нашего участка позволял хоть целую площадку для Рэя оборудовать.

– Тебе пора учиться брать ответственность, Рудольф, – пожал он плечами, заезжая в ворота дома. – Пес – отличный тренажер для этого.

«Собака – живое существо, а не тренажер», – хотел возразить я, но, как всегда, не решился.

Глава 4

– Грозовский, сколько можно витать в облаках?! – окрикнула меня Инесса Сергеевна, учительница русского языка и литературы. – Ты вообще не здесь, у тебя двойка выходит в четверти!

Я оторвал голову от парты и посмотрел на преподавательницу без интереса. Ее родинка над верхней губой и бородавка на правой щеке приковывали все внимание, отвлекали его от ярких зеленых глаз и искривленного в недовольстве рта.

– Я пропустил пару уроков, – брякнул я невпопад. – Я выучу Пушкина, сдам…

– Мы уже Лермонтова изучаем, – пожурила меня учительница. – Ты же понимаешь, что скоро конец четверти?

Я потупил взгляд. Конечно, я понимал, что в табеле за четверть у меня будет красоваться в лучшем случае тройка. Учительница литературы вечно называла меня неучем, но я привык: все-таки зубрить стихотворения было не так интересно, как запоминать сотни шахматных комбинаций и проглатывать за одну ночь «Учебник эндшпиля» Марка Дворецкого.

– Мы почти добрались до Фонвизина… – продолжала, забывшись, Инесса Сергеевна.

– Ага, до «Недоросля», – хихикнул мой сосед по парте Агафонов. – Прям про Грозовского.

– Заткнись, – прошипел я еле слышно, даже не повернувшись к нему.

– А ты знаешь, – с иронией продолжил одноклассник, – что Митрофанушка в «Недоросле» тоже был грубым и неотесанным? А еще необразованным…

Мое терпение вмиг испарялось, когда я смотрел в поросячьи глазки соседа по парте, пялившиеся на меня с насмешкой. Нас посадили вместе не случайно: у того в текущих оценках красовались одни пятерки, он читал книжку за книжкой и не уклонялся от школьной программы. Меня дома ждал недочитанный «Гарри Поттер», а вот запомнить строки великих поэтов мне никак не удавалось.

– Я сейчас тебе врежу, – предупредил я.

Агафонов издевательски хмыкнул.

– Тогда тебя вызовут к директору, а потом твой папа.

Не выдержав, я занес кулак и изо всех сил ударил его прямо в губы, не дав закончить фразу. Одноклассник повалился на пол, а я прыгнул на него сверху, поднимая руку для новых ударов. Инесса Сергеевна закричала и отшатнулась к доске.

– Прекратите! Я позову директора!

Ее голос я слышал отдаленно, сосредоточившись на драке. Агафонов вцепился мне в волосы, но я только запрокинул голову и впился пальцами прямо ему в лицо, ногтями вонзаясь в тонкую кожу щеки, словно желая ее разодрать. Он закричал, а я стиснул пальцы сильнее.

– Отпусти его! – взвизгнула Инесса Сергеевна. – Грозовский, немедленно отпусти!

Агафонов ослабил хватку на моих волосах, и я тоже начал медленно разжимать пальцы. На его щеках остались полумесяцы от моих чуть отросших ногтей. На крики Инессы Сергеевны прибежал завуч, кабинет которого находился через одну дверь по коридору справа.

Он стащил меня с Агафонова, вздернул за пиджак, как нашкодившего кота за шкирку. Глаза его пылали злостью, а между бровей залегла толстая глубокая морщина. От него воняло потом, и я невольно сделал шаг в сторону.

– Восьмой класс! – взревел он. – А деретесь, как в детском саду! Я сообщу классному руководителю!

У него перехватывало дыхание, поэтому он говорил обрывисто.

– Она пусть! Звонит родителям! Обоих! К директору!

Агафонов нахмурился. Подбородок у него задрожал, и Инесса Сергеевна тут же его приобняла.

– Ну что ты, ты не виноват… – шептала она ему на ухо, и это были те немногие слова, которые удалось разобрать.

Я молча подхватил рюкзак. Одноклассники, сбившись в кучу, смотрели затравленно и враждебно, как будто я мог кинуться на них просто так, потому что мне захотелось. Незаметно для Инессы Сергеевны я показал им средний палец и вышел из кабинета. Кожа головы еще болела из-за того, что Агафонов тянул за волосы, и правая скула неприятно ныла – все-таки этот уродец приложился к ней кулаком.

В кабинет директора я зашел первым, пока Агафонову вытирала сопли литераторша. Раздраженно пнув стул, я плюхнулся в него, едва не отбив задницу о плотное глянцевое сиденье, и скрестил руки на груди.

Директор нехотя оторвал взгляд от лежавших на его столе в беспорядке бумаг и зыркнул на меня. Молчание повисло нехорошее: я точно знал, что они опять заведут речь о моем отчислении из лицея. Так было в прошлом году, когда Инесса Сергеевна выставила мне два за год по литературе. Она обозвала меня неучем в сотый раз, а я ее – козой драной. Правда, про себя, а не вслух.

Агафонов зашел вместе с учительницей литературы, и она держала его за ручку, как маленького. Он зло таращился на меня, кривил свои пухлые губы, а покрасневшие поросячьи глазки точно хотели прожечь во мне дыру. Он сел напротив. Я дернулся в его сторону, и тот, испугавшись, отшатнулся и чуть не свалился со стула. Он казался таким уморительным увальнем, что я засмеялся.

– Грозовский, – предупредительно зашипел директор, и я замолк, но ухмыляться не перестал.

Отец ввалился в кабинет подобно грозе без штормового предупреждения, распахнув дверь и даже не постучавшись. За ним тащилась мать Агафонова, и я видел ее впервые за все время обучения в лицее. Ее светлые волосы аккуратными прямыми прядями лежали на плечах, и она, едва успев зайти в кабинет, кинулась к сыночку, причитая:

– Солнышко… Да что ж это такое… Приличный лицей… Батюшки святые.

Папа же молча встал за моей спиной и стиснул плечо. Я так и не понял, поддерживающий это был жест или предупреждающий. Ухмыляться больше не хотелось, и я уставился на собственные ладони.

– Рудольф под угрозой отчисления, – оповестил завуч, а потом внимательно посмотрел на меня. – Может, скажешь что-нибудь?

Поведя плечами, я мельком скользнул по нему взглядом.

– Я не виноват. Агафонов первый начал.

– А в драку кто полез? Инесса Сергеевна сказала, что ты!

Пухлый палец завуча ткнулся почти мне в лицо, и я отшатнулся к отцу.

– Я, но он меня оскорблял. И моего отца тоже.

– Ложь! – воскликнула Инесса Сергеевна. – Мы обсуждали «Недоросля» Фонвизина, Агафонов просто пошутил. Да, возможно, неудачно. Но это не повод распускать кулаки! Все можно решить словами!

Я потупился и замолчал. Директор, до этого что-то увлеченно писавший в своем ежедневнике, поднял взгляд на папу.

– Это недопустимо, Всеволод Андреевич. Мы закрываем глаза на многое, но…

– Травля в классе – именно то, на что вы закрываете глаза? – перебил его отец. – Рудольф не в первый раз говорит, что учитель литературы относится к нему предвзято и с негативным настроем, что в классе его дразнят, а педагоги закрывают на это глаза!

Я ошалело посмотрел на отца. Директор замолчал. Завуч, тяжело дыша и постоянно утирая платком пот с сального лба, тоже заткнулся.

– Он распускает кулаки… – начала было мать Агафонова. – В приличном лицее. Батюшки мои.

Мне показалось, что еще немного, и она начнет креститься. Отец даже головы в ее сторону не повернул.

– Я напишу заявление о травле, – пригрозил папа, глядя директору в глаза.

Тот опустил взгляд. Я с детства знал, что один звонок «кому надо» – и все проблемы решаются. Директор раздражающе барабанил пальцами по столу. Видать, он тоже знал об отцовских связях.

– Всеволод Андреевич.

– Мы поговорим с Рудольфом сами. Но не сметь! Обижать моего ребенка я не позволю. И скажите спасибо, что я не требую для сына публичных извинений перед всем классом.

Он вышел не прощаясь. Схватив рюкзак, я посеменил за ним, еле переставляя ноги. Плечи отца подергивались, а шаги были крупными и рваными. Я не успевал за ним, и мне пришлось побежать.

Мы сели в машину. Ехали молча. Отец дергал руль в разные стороны так резко, что на поворотах приходилось держаться то за бардачок, то за ручку над дверцей. Я весь съежился. Не до конца застегнутый рюкзак с учебниками упал в ноги. Никогда мы так быстро не добирались из школы домой, даже когда я раньше опаздывал на секции. Папа проносился на все желтые сигналы светофора, иногда на красные. Его щеки горели алым, и я был рад, что не видел его взгляда.

Он бросил машину прямо у крыльца. Выходить не хотелось. Я мечтал спрятаться под сиденье и никогда оттуда не выбираться, стать прозрачным и незаметным, но под тяжелым отцовским взглядом я подобрал-таки рюкзак. Тот выскользнул из моих рук, и ручки, карандаши, тетрадки – все разлетелось прямо по асфальту возле машины.

Первое, что я почувствовал, – острая, жгучая боль в щеке. Он ударил меня раскрытой ладонью, попав в уголок рта. Тонкая кожица треснула, и тут же засочилась кровь. Я застонал и присел за тетрадками, но папа опять вздернул меня на ноги.

– Паршивец… Дрянь…

Он ударил меня снова, но на этот раз по второй щеке. Голова мотнулась в сторону, и я захотел, чтобы она оторвалась и мои мучения закончились. Но судьба не была ко мне милостива: рука отца опять поднялась в замахе. Раздался сильный шлепок, и я, не выдержав, завалился на колени. По щекам потекли слезы, смешиваясь с кровью на подбородке.

– Почему ты постоянно меня подводишь?! – заорал он, схватив меня за рубашку.

Я только всхлипнул и безвольно опустил голову. Охранники выскочили из будки, но молча, со стороны наблюдали за нами. Один попытался дернуться ко мне, но второй придержал его и небрежно махнул рукой.

– Я не хотел… – пролепетал я.

Отец ударил еще раз, и с моих губ сорвался острый, громкий вскрик.

– Ты должен соответствовать! Своей фамилии! А ты ее только позоришь! Почему лицей во второй раз ставит вопрос о твоем отчислении?!

Слезы бежали по моим щекам нескончаемым потоком, пока отец крепко, до боли сжимал мои плечи через ткань расстегнутого бежевого пальто.

– Не реви! Не реви, щенок, научись отвечать за свои поступки!

Мои ноги совсем подкосились и ослабели, поэтому я повис в его руках. Отец не стал меня держать – швырнул прямо на асфальт. Локоть обожгло болью, и теперь на рукаве пальто, а может, даже и рубашки, точно была дырка.

Он обошел меня, захлопнув дверь пассажирского сиденья, и пнул рюкзак прямо мне под ноги. Мотор «мерседеса» опять зарычал. Я не успел и голову поднять, а отец уже сорвался с места, проезжая в услужливо открытые охранниками ворота.

Лицо пылало болью. Разбитые губы опухли, и я почти не мог ими шевелить. На помощь мне выскочила Ира – несмотря на приближающийся ноябрь, в одних домашних тапках и униформе. Она нежно приподняла мое лицо за подбородок, и в глазах ее блеснули слезы.

– Солнышко… – прошептала она.

И я жалко уткнулся ей в плечо, запачкав светлый воротник платья бордовыми пятнами.

Ира помогла мне встать. Она собрала рассыпавшиеся тетрадки, бережно сложив их в рюкзак, а потом, придерживая меня, повела к дому. Охранники давно скрылись в будке, а от присутствия отца остались разве что расцветающие на моем лице синяки. Ира, когда мы зашли в дом, стянула с меня пальто, которое неопрятно соскользнуло на мраморный пол бесформенной кучей ткани.

– Надо умыться, – шепнула она, придерживая меня за пояс.

Поскуливая, я направился к ванной. В зеркало смотреться не стал: хватило того, что в белоснежную керамическую раковину закапала кровь. Ира взяла чистую одноразовую тряпочку из ящика и смочила ее прохладной водой. На тонкой безворсовой ткани после соприкосновения с моим лицом тоже остались бледно-красные разводы. Я склонился над раковиной ниже, резко выкрутив ручку крана вправо, и дождался, пока на мои пальцы побежит ледяная струя. Набрав полные ладони, я ополоснул лицо. Розовая вода потекла в слив, и я сплюнул. Во рту крови, к счастью, не было. Языком я скользнул по зубам, проверяя, все ли на месте.

По лестнице со второго этажа неуклюже бежал Рэй, радостно потявкивая, но у меня не было сил склониться к нему и погладить. Тогда он начал тереться об мои ноги, не желая пропускать на кухню.

– Я найду аптечку, – негромко сказала Ира, усадив меня в гостиной.

– Ага, – шепнул я.

Рэй запрыгнул ко мне на колени, и я мягко потрепал его за ушком. Он хотел было вылизать мое лицо, но бдительная Ира, вернувшаяся с ватой и хлоргексидином, быстро приняла меры.

– Инфекция! – воскликнула она, спихивая щенка с моих колен.

– Поласковее, – нахмурился я. – Он же просто маленький и радуется.

Хлоргексидин почти не щипал, больно было от прикосновений. Я то и дело судорожно втягивал в себя воздух сквозь зубы, тихо шипел и все время пытался увильнуть от Ириной руки. Она кружила возле меня, не позволяя вывернуться, и требовала сидеть ровно, ведь я уже не маленький, по ее словам. Не подействовало – я крутился и хныкал от боли в разбитом лице.

– Тебе надо лечь, – наконец убрав вату и хлоргексидин подальше, вздохнула Ира. – Вдруг сотрясение?

– Меня не тошнит, – пожал я плечами. – Голова не кружится. Других симптомов тоже нет.

– Все лицо в синяках будет…

– Зато в школу не пойду, – внезапно нашел плюс я. – Мне совсем не хочется туда ходить.

* * *

Простынь подо мной опять взмокла от пота, пока я ворочался, пытаясь уснуть. Лицо все еще ныло, и спать на боку, уткнувшись разбитой скулой в подушку, было больно. Все тело горело, не помогала даже прохлада из открытого на проветривание окна. Комната давно погрузилась во мрак. Я не спускался к ужину и отца не видел с обеда – он не заходил ко мне в комнату, а я не рвался из нее выбираться. Забытый «Гарри Поттер» валялся у тумбочки.

Единственным, кому безмятежно спалось ночью, был Рэй. Он свернулся клубком в моих ногах, прямо на одеяле, и чуть похрапывал во сне. Дотянувшись, я коснулся кончиками пальцев его шерстки, погладил, и щенок встрепенулся, доверительно подставляя макушку под мою руку.

Желудок заурчал, стянутый голодом, и я с трудом спустил ноги с кровати, засунув их в мягкие уютные тапки.

– Пойдем, – шепнул я Рэю. – Отрежу тебе колбаски.

Пока отец и Ира спали, можно было угостить Рэя чем-нибудь очень вкусным – обычно он питался только сухим кормом. Не знаю, понял ли щенок слово «колбаска», но уж очень радостно он соскочил с кровати и ринулся к двери. Я, шаркая ногами, пошел за ним.

Наши с отцом спальни располагались недалеко друг от друга, через дверь, ведущую в ванную комнату. Обычно я слышал, когда отец возвращался, а он контролировал мой режим.

Его комната оказалась приоткрыта, хотя обычно папа плотно захлопывал дверь, иногда даже запирал ее на щеколду, особенно по вечерам, будучи уставшим после работы. Из спальни доносился его тихий, но рассерженный голос.

– Я все для него делаю, все! – агрессивным шепотом говорил он кому-то. – Но сегодня опять сорвался…

Я прислушался. Рэй тоже замер у моих ног, выжидающе подняв голову. Сделав несколько аккуратных шагов, я замер у отцовской двери.

– Рудольф все время меня выводит! Почему он не может быть просто нормальным, обычным ребенком?!

– Он и так ведет себя как обычный ребенок, Всеволод… – отвечал ему женский преломленный сотовой связью голос.

С опаской я заглянул в тоненькую щелку между дверью и косяком. Папа сидел на кровати еще в костюме, и телефон, включенный на громкую связь, валялся рядом. Отсюда было видно, как у него тряслись руки, а правый глаз слабо подергивался.

– Нет, он ведет себя отвратительно! Он ужасно учится, дерется, дерзит!

– У него переходный возраст… – мягко настаивала женщина.

– Я опять не сдержался! Я же не хотел, не хотел его и пальцем трогать! Но он вывел! Он сам виноват!