Kitabı oxu: «Но ад не вечен…»
Отшельнику с острова Патмос посвящается
Земля имеет оболочку; и эта оболочка поражена болезнями. Одна из этих болезней называется, например: «человек».
Фридрих Ницше, «Так говорил Заратустра»
Земля слишком уж долго была домом для умалишённых!..
Фридрих Ницше, «К генеалогии морали»
Будет война, голод, смерть, разрушения. Последние люди будут выползать откуда-то и греть ладони около развалин. Но и они не останутся в живых. Но знаете? Я благословил бы такой конец. Что ж? Человечество слукавило, сфальшивило, заслужило свою гибель и погибло. Всё! Счёт чист!
Юрий Домбровский, «Факультет ненужных вещей»
Глава первая
День прошёл, а ты всё жив…
группа «Чёрный обелиск»
1.
Ядовито-жёлтое облако, вопреки всем законам природы, медленно наползало с северо-запада. Оно ползло против ветра, ползло ровно, уверенно, словно вдоль туго натянутой струны, притягиваемое невидимым магнитом. А внизу, по земле, ползла зловещая его тень, оставляя за собой прямой, как стрела, гигантский жёлтый след.
След был нешироким, метров сто в поперечнике, но как только облако проходило, он начинал расползаться, поражая землю своими жёлтыми метастазами – так расползается в небе инверсионный след от реактивного самолета. Там, в этой жёлтой зоне, прежние, привычные формы жизни мгновенно мутировали, трансформировались, превращались в жуткий уродливый гротеск, словно бы сошедший с картины иллюстратора фантастических романов о внеземных монстрах.
Жёлтая жизнь жадно цеплялась за планету, и остановить её неумолимую поступь не могло уже ничто.
2.
Приход к власти демократических сил мало что изменил в жизни города N-58. Сняли многокилометровые кумачовые лозунги, за одну ночь исчезли портреты партийных лидеров, красный флаг на здании горсовета сменился трёхцветным российским полотнищем. Но бюст Ленина на главной площади почему-то остался – слишком уж кощунственным показалось городским властям вот так сразу, за одну ночь, перечеркнуть прошлое. Пускай стоит, авось времена изменятся, осторожно думали городские головы – и бюст вождя мирового пролетариата остался незыблем.
Слишком многое связывает нас с прошлым, чтобы одним махом, в одночасье вырвать его из людских сердец. Человек инертен, и никакие новые веяния не приживаются по одному лишь росчерку пера – нужно время, и порой немалое.
Но была ещё одна причина, препятствовавшая крутому повороту в сознании горожан. Безымянный город с безликой аббревиатурой вместо названия относился к разряду закрытых и ни на одной карте, даже самой подробной, обозначен не был. Концентратором людских ресурсов являлся большой завод, а мозгом города считался некий исследовательский центр. Всё это скопом – и город, и завод, и центр – денно и нощно работало на оборонную промышленность, или «оборонку», как кратко именовали эту отрасль народного хозяйства сами горожане.
Как и во многих подобных городах бывшего Союза, жизнь N-58 определялась нуждами военных ведомств, а военные, как известно, всегда отличались повышенным консерватизмом. Резкий поворот суверенной России во внешней политике и курс на сближение с Западом вылились в конверсию и значительное снижение госассигнований на оборону, многие перспективные проекты были заморожены, и даже космические исследования потеряли былую значимость. Всё это, без сомнения, не могло не тревожить городские власти, которые, к слову сказать, представлены были в основном людьми в военной форме. Новая политика и новые политики были встречены ими весьма и весьма прохладно.
Потому и соседствовал рядом с трёхцветным российским флагом незыблемый гранитный Ильич – как символ старых, лучших времён в смутную эпоху перемен и развала былой мощной военной империи.
3.
В ту зиму Игорю исполнилось четырнадцать лет. Он был невысок ростом, бледен, худ, крепким здоровьем похвастаться не мог. Как, впрочем, и все его сверстники из N-58: повышенная детская заболеваемость была здесь обычным явлением.
Свою четырнадцатую зиму Игорь встретил там же, где и тринадцать предшествующих: в двухкомнатной квартирке, которую делил со своими родителями и из окон которой открывался тоскливый вид на грязную кирпичную стену котельной.
Все эти годы он провёл за бетонными стенами «пятьдесят восьмого» – если не считать, конечно, тех редких случаев, когда школьным автобусом их вывозили за город. Детям необходим свежий воздух, твердили умудрённые опытом педагоги и убелённые сединами врачи из городского госпиталя, и притихшую, посерьёзневшую ребятню везли на «природу».
Эти эпизодические выезды на «природу» чреваты были многими опасностями и походили скорее на высадку санитарного десанта в какой-нибудь забытый Богом тропический район, где свирепствовала по меньшей мере бубонная чума или холера – столь тщательно инструктировались дети накануне поездки и столь усердно готовились к этой операции сопровождавшие их взрослые.
На то были особые причины.
К бетонному периметру, оцепляющему город сплошным непроницаемым кольцом, вплотную подступал чахлый, вымирающий лесок, который в свою очередь обрамлял город вторым кольцом – узким, рваным, с проплешинами, просеками, чёрными стрелами асфальтовых дорог, расползающимися от глухих городских стен подобно щупальцам гигантского осьминога. Дальше, за лесополосой, до самого горизонта, тянулись лысые безжизненные холмы, перемежаемые грудами мусора, залежами отходов химических производств и отстойниками, парящими зловонным туманом и ядовитыми миазмами. И ни единой деревушки, ни одного населённого пункта в радиусе ста километров.
Вот в этот-то лесок и наведывался порой, не чаще двух-трёх раз в год, старенький школьный автобус, битком набитый бледной детворой. Здесь не слышно было насекомых, не пели птицы (их здесь просто не было), и даже лягушки не квакали тёплыми июньскими вечерами. Здесь не цвели цветы. Листья – там, где они ещё остались – и редкая трава были серо-стального цвета, толстый слой липкой пыли покрывал землю и мёртвые стволы деревьев – а таких здесь, в этом «саду Эдемском», было большинство. Мутные маслянистые лужи, подёрнутые жирной нефтяной плёнкой, не пересыхали даже в самые жаркие летние дни и никогда не замерзали зимой.
В самом городе деревьев не было вовсе – если не считать полудюжины традиционных голубых елей у здания бывшего райкома.
Но самое страшное было в другом: над этим городом никогда не светило солнце.
Небо над городом и районами, прилегающими к нему, затянуто было белесой пеленой, не рассеивающейся никогда. Ни один солнечный луч не мог пробиться сквозь неё, и лишь зимой, в сухие морозные дни, над городом порой всплывало грязно-багровое расплывчатое пятно, освещая землю мутным сумеречным светом. Ничего общего с солнцем оно не имело.
Да и неба как такового, ясного, чистого, голубого неба, о котором пишут в красивых книгах, неба, подёрнутого барашками лёгких облачков, здесь не помнил уже никто. А дети, родившиеся и выросшие в «пятьдесят восьмом», чья жизнь была замкнута в бетонном кольце городских стен, и вовсе не знали о нём. Как не знали они о солнце.
Здесь никогда не дул ветер. Вечно моросил лёгкий холодный дождь, наполняя воздух сырой колючей пылью. Люди, и в особенности дети, страдали от хронических бронхитов, астмы, пневмонии, туберкулёза, страшной аллергии, многие умирали от странных, неведомых болезней, ставивших в тупик местных врачей и заезжих светил медицины.
Игорь не был исключением: целый сонм недугов гнездился в этом тщедушном теле, подтачивая организм, сокращая и без того безрадостные и скучные дни мальчика.
Когда ему было пять лет, он, листая детскую книжку с яркими картинками, впервые наткнулся на изображение солнца.
– Что это, пап? – спросил он, удивлённо тыча пальчиком в круглый оранжевый шар в углу страницы. От шара во все стороны исходили прямые оранжевые стрелы-лучи.
Отец, как всегда занятый своими делами, пробормотал что-то невразумительное и ушёл от ответа. Мама, слышавшая вопрос маленького сына, в тот вечер тихо плакала, запершись на кухне.
На следующий день из дома исчезли все книжки с рисунками солнца. Отец не желал создавать себе лишние проблемы.
Среди взрослых существовало молчаливое соглашение: никогда, ни при каких обстоятельствах не упоминать в разговорах с детьми о солнце, дабы не подвергать их неустойчивую и ещё не сложившуюся психику ненужным потрясениям и стрессам. Солнце было вычеркнуто из их жизни, как были вычеркнуты голубое небо, зелёная трава, пение птиц, летняя гроза, шумный прибой океана, и ещё многое, многое другое. Даже в школе учителя старались избегать запретных тем, а география, природоведение и астрономия сводились к перечислению полезных ископаемых, добываемых в той или иной точке планеты, тщательному вызубриванию законов Кеплера и умению переводить парсеки в световые годы и обратно. О Копернике и Джордано Бруно не упоминалось вовсе: слишком тесно их судьбы связаны были с солнцем.
Нельзя сказать, что родители не любили Игоря, нет, это было не так, просто оба, и отец, и мать занимали ответственные должности в исследовательском центре и целиком, без остатка, отдавали себя работе, суткам пропадая в лаборатории, забывая порой и о сне, и о еде, и о собственном сыне. По мере своих сил и возможностей они заботились о нём, в мечтах своих лелея надежду на то, что когда-нибудь, лет этак через пятнадцать, их единственный сын вырастет и станет известным учёным, которому суждено будет продолжить дело своих родителей. И, вне всяких сомнений, он останется работать в «пятьдесят восьмом». Работать на благо государства и во имя процветания оборонной промышленности. По крайней мере, в этом открытых разногласий у них не было. Впрочем…
Впрочем, в самой глубине души мама Игоря мечтала об иной судьбе для подрастающего сына. Пусть будет кем угодно – учёным, как того хотел отец, артистом, сапожником, барменом в валютной забегаловке (а почему бы и нет?) – лишь бы не в этом проклятом городе. Сердце матери чувствовало: этот город убьёт его. Убьёт наверняка, ещё прежде, чем мальчик встанет на ноги. Как два года назад убил соседскую девочку Машу – ей было тогда десять лет, – с которой Игорь дружил едва ли не с пелёнок.
Но эти крамольные, потаённые мысли она не смела высказывать никому – ни сыну, ни немногим друзьям, ни даже супругу. В первую очередь супругу. Слишком фанатично относился к своей работе отец Игоря. Он бы просто не понял её и посоветовал бы обратиться к психиатру.
В городе был всего один кинотеатр (впрочем, большего и не требовалось), в котором месяцами крутили одни и те же фильмы. Раз в месяц в городском клубе устраивались дискотеки, но и те часто срывались из-за вето, накладываемого городскими властями: нечего, мол, нашей молодёжи трясти задами под ихний заграничный пилёж и скулёж. И тогда в пустом клубе вместо долгожданных дискотек всю ночь напролёт пыхтел и надрывался сводный духовой оркестр, наполняя сонную атмосферу городка бравурными маршами и классикой советского песнепроизводства. Иных развлечений в городе не имелось.
Правда, в каждом доме пылился обязательный телевизор, но ни один из них никогда не включался. Город жил под своего рода экранирующим куполом, и пробиться сквозь него не могла ни одна, даже самая мощная телепередающая станция. Кое-как, с грехом пополам, ещё работали радиоприёмники и допотопные радиолы, но и те больше боролись с радиопомехами, нежели передавали что-нибудь вразумительное и членораздельное.
Игорь рос, предоставленный самому себе. Друзей у него было немного, а с тех пор, как от астмы умерла соседская девочка Маша, его единственная подруга, он вообще перестал знаться со своими сверстниками. Учился он кое-как, подолгу пропускал занятия в школе в связи с бесконечной чередой повторяющихся болезней, редко выходил во двор, чтобы поиграть с другими детьми или покататься на велосипеде, и почти никогда не ходил в кино.
Единственное, чему он отдавал всё своё свободное время – а его у него было более чем достаточно – были книги. Он читал запоем, взахлёб, проглатывал одну книгу за другой, коротал в одиночестве долгие-предолгие вечера. Нет, он не был одинок, с ним вместе, в их двухкомнатной клетушке со всеми удобствами, жили персонажи чудесных произведений: отважные рыцари и прекрасные дамы, сошедшие со страниц романов Вальтера Скотта и Дюма, быстроногие и коварные индейцы, рождённые воображением Фенимора Купера и Майна Рида, герои поэм Шекспира, Гёте, Шиллера. Он читал Достоевского, Пушкина, Сервантеса, Бальзака; «Консуэло» прочитал дважды, а «Хронику Амбера», зачитанную буквально до дыр, целых четыре раза. Он читал всё, что попадалось под руку в городской библиотеке, благо, что библиотека в городе действительно была хорошей. Мальчик жил в вымышленном мире полюбившихся героев, а мысли его, всегда светлые, солнечные, переполненные романтическими грёзами, витали где-то там, в далёких тропических странах, на берегах бурных морей, во дворцах восточных раджей и средневековых замках королей-рыцарей. Там, где светило солнце.
О солнце он знал, не мог не знать. Книги твердили о нём каждой своей страницей, каждой строчкой, и никакие умолчания взрослых, никакие запреты отца (который очень недоброжелательно относился к его увлечению «пустыми книжонками», твёрдо убеждённый в их негативном влиянии на ум сына), – ничто не могло скрыть от мальчика правду. Он никогда не видел солнца, это так, но знал, что где-то оно всё-таки есть. И страстно мечтал взглянуть на него хоть одним глазком.
Но даже в самых смелых, самых фантастических своих грёзах он не смел предположить, что мечте его суждено будет сбыться, и очень скоро.
4.
Весть о приближении необычного атмосферного явления, получившего вскоре название «жёлтого облака», пришла в город по каналу правительственной связи. По прогнозам метеорологов, ровно через две недели, день в день, облако накроет город. Никто из горожан облака не видел, но слышали о нём уже все – слухи, подобно отражённой волне, намного опережали само явление. Страх закрадывался в сердца людей, сгоняя с их и без того невесёлых лиц скупые улыбки и лишая покоя. Но когда у бетонных стен, увенчанных сигнальной проволокой, появились первые мутанты, городом овладела паника.
Подошла уже середина апреля, но морозы всё ещё стояли под двадцать пять-тридцать градусов – весна в этом году явно запаздывала. Весть о срочной эвакуации города обрушилась на людей внезапно и в первый момент вызвала нечто вроде шока. Покидать благоустроенные квартиры и ехать неведомо куда, с одной стороны, никому не хотелось, но с другой… в самых потаённых уголках души, куда не было доступа никому, люди питали отчаянную надежду когда-нибудь вырваться из ненавистного «пятьдесят восьмого» и навсегда вычеркнуть его из памяти, как кошмарный сон. Теперь, похоже, надежды становились реальностью.
Так или иначе, но обстоятельства вынуждали в спешном порядке бежать из обречённого города – ведь город стоял на пути «жёлтого облака», несущего смерть, безумие и безнадёжную, беспросветную желтизну.
Мутантов становилось всё больше и больше. Жёлтыми тенями бродили они по городским окрестностям, оглашая близлежащие холмы и мусорные горы диким воем и леденящим душу хохотом. Поражённые неведомым недугом, они повсюду оставляли жёлтые следы, и смельчаки, отважившиеся выйти за пределы города, не раз натыкались на цепочки этих жутких отпечатков, отчётливо желтевших на свежевыпавшем снегу. Но после несчастного случая, когда один из горожан не вернулся вечером в город, а спустя двое суток был обнаружен бездыханным, замёрзшим и абсолютно жёлтым в трёх километрах от бетонной стены, городские власти запретили жителям покидать город под страхом суровой кары.
Были мутанты горбатыми, приземистыми, косолапыми, с тремя глазами и огромными слоновьими ушами. Их постоянно колотили судороги неудержимого хохота, рвавшегося наружу из недр поражённых ядовитой желтизной грудных клеток, при этом жалкие подобия лиц морщились в уродливых гримасах. Они были безумны, безумны и абсолютно желты.
Вереница грузовиков потянулась из города нескончаемым потоком, увозя в неизвестность людей, оборудование и материальные ценности. Работники секретных объектов, составляющие подавляющее большинство населения города, подлежали эвакуации вместе с заводом и исследовательским центром. У этих людей не было выбора, специфика их работы и строжайшая дисциплина требовали от них беспрекословного подчинения вышестоящему руководству. Вместе с ними покидали город и их семьи.
5.
Но на долю Игоря выпала иная судьба. Посовещавшись друг с другом и придя к мнению, что болезненный процесс адаптации на новом месте, наверняка сопряжённый с суетой, неустроенностью и нервотрёпкой, нежелательны для сына, родители мальчика решили на некоторое время, пока всё не утрясётся, отправить его к деду Мартыну, старому леснику, обитателю одинокой сторожки где-то в нехоженых лесах Восточной Сибири. Деда Мартына Игорь видел всего раз в жизни, лет семь назад, когда тот приезжал к ним погостить; тогда седой старик произвёл на мальчика неизгладимое впечатление, вызывая впоследствии ассоциации с чем-то древним, былинным, богатырским. Потому он и пришёл в такой восторг, когда отец объявил о своём решении. Ещё бы! Окунуться в жизнь, полную приключений, романтики, суровой борьбы за существование, неожиданных встреч с таёжными обитателями, а долгими вечерами сидеть у весело потрескивающего костра, бок о бок с чудесным, сильным дедом Мартыном и слушать, слушать, слушать его нескончаемые истории о своём житие-бытие – ничего более заманчивого и восхитительного Игорю даже во сне не снилось. И ко всему прочему, не нужно будет ходить в школу. Словом, нет худа без добра, решил про себя Игорь.
Но была у него ещё одна мысль, тайная, невысказанная, жадная мысль, заставляющая детское сердце бешено биться.
Он увидит солнце. Солнце.
В тот же день к деду Мартыну полетела телеграмма-молния.
