Kitabı oxu: «Люди такие разные. Записки газетчика»

Şrift:

ISBN 978-5-4498-5033-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Работа в газете – это, прежде всего, встречи с людьми. Людьми самыми разными, со своими неповторимыми характерами, своими заморочками. Их было много таких встреч.

ТРИ РУБЛЯ НА ВЕРЕВОЧКЕ

Ещё в школе я писал заметки в ставропольскую газету «Молодой ленинец». Там же публиковались и мои первые стихи. Когда я принёс свои новые творения в редакцию, мне сказали, что вирши отнюдь не газетные, а журнальные. И посоветовали показать их писателям.

Редакция альманаха «Ставрополье». находилась в этом же здании. Там сидел какой-то человек, который, как он объяснил, не имеет никакого отношения к альманаху.

– Андрей Максимович сейчас находится дома, – сказал он. И дал мне его адрес.

Андрей Максимович Исаков был тогда ответственным секретарём альманаха. Я читал его стихи, но они не произвели на меня никакого впечатления, как и стихи всех других тогдашних ставропольских мэтров.

Я сначала не хотел идти к нему – не хотел, чтобы свой вердикт по поводу моих опусов выносил человек, который пишет рифмованной прозой. Но потом всё-таки пошёл. Мне стало интересно узнать, что этот человек из себя представляет. Поднялся на третий этаж, позвонил. Услышал чьи-то шаги. Меня долго рассматривали в глазок, но не открыли.

Я услышал, что хозяин квартиры уходит, и позвонил ещё раз. Снова – шаркающие шаги. Под дверь просунулась бумага. На ней было написано: «Обойди дом с другой стороны, я спущу тебе три рубля на верёвочке, купи бутылку водки и позвони в квартиру ниже этажом. Этот человек, его зовут Пётр Иосифович, откроет мою квартиру».

Я не понимал, к чему такая конспирация, но выполнил все указания Андрея Максимовича. Я выглядел старше своих лет, и водку мне продали.

Сосед Исакова, Пётр Иосифович, внимательно меня оглядев, спросил:

– Ты не из нашего дома?

– Нет, – ответил я.

– А, ты, наверное, из станицы Родниковской? Ты кем доводишься Андрею Максимовичу?

– Никем, – сказал я. – Я стихи ему принёс.

Пётр Иосифович был сильно разочарован. Потом я узнал, что корни Исакова были в этой станице, и к нему часто приезжали родственники. Они привозили продукты, часть которых перепадала и его соседу. Так как Исаков сильно пил, жена закрывала его в квартире и уходила на работу. Она не знала, что у соседа точно такой же замок, и он может открыть дверь своим ключом, что он и делал, но только при условии, если бутылку они распивали вместе с Андреем Максимовичем. Супруга же Исакова так и не могла понять, почему её благоверный, несмотря на закрытую дверь, каждый раз навеселе.

Андрей Максимович показался мне глубоким стариком, хотя ему было немногим больше 60 лет. Он принимал участие в Гражданской войне, а потом случайным образом познакомился с известным учёным Отто Юльевичем Шмидтом. Тот помог Иакову поступить на литературный факультет педагогического института в городе Орджоникидзе (ныне Владикавказ).

Застал он и Великую Отечественную, был фронтовым корреспондентом. На войне погиб, причём погиб при освобождения Ставрополя, его друг Иван Булкин, тоже причислявший себя к поэтам.

Исаков был человеком с хитринкой. Но о своем творчестве сказал прямо:

– Знаешь, то, что я написал, – туфта. Сам себя убеждал не раз бросить это дело, а не могу, втянулся. Да и печатают, деньги идут какие-никакие.

Мои стихи произвели на него большое впечатление.

– Бог талантом тебя не обидел, – похвалил он меня. – Береги его, не разменивай по мелочам.

Увы, не внял я его совету.

ОБЩАГА НА ДОБРОЛЮБОВА

Я поехал в Москву поступать в институт. Экзамены сдал на одни пятерки, но по конкурсу не прошёл – тогда преимущественным правом зачисления при равенстве баллов пользовались те, кто имел производственный стаж. У меня его не было.

В Москве я задержался. Попал в общежитие Литинститута на улице Добролюбова вместе с кем-то из абитуриентов. За каким дьяволом, мы поехали туда, я уже не помню.

Это жёлтое семиэтажное здание было построено где-то в конце 50-х годов. Но выглядело оно непрезентабельно. Внутри тоже не было порядка. По паркету на пятом этаже пытался кататься пьяный парень на лыжах. У него это не получалось, и он то и дело падал.

Я так и не понял, кто составлял контингент общежития. Скорее всего, тоже абитура, потому что у студентов были каникулы. Но не берусь утверждать это на сто процентов.

Комната, куда мы постучались, была грязной, все вещи раскиданы. Разбитое окно заткнуто подушкой. За столом сидели два мужика – им было на вид под сорок. Оба густо заросшие щетиной.

Нам пришлось ждать того, к кому мы пришли, – его послали в магазин за очередной бутылкой. Но мы принесли свою, и предложили хозяевам выпить. Те с радостью согласились.

Тут дверь открылась и появился ещё один жилец – его представили как классика узбекской литературы. Но он пить с нами отказался. Пошарил в своей тумбочке, достал флакон одеколона и схватил стакан со стола, намереваясь вылить в него его содержимое.

Но стакан у него отняли.

– Завязывай, Айдар, – сказал один из «ощетиненных», – на тебя стаканов не напасёшься. Как ни возьмёшь какой, «Тройным» одеколоном воняет. Пей из горлышка.

– Так оно же узкое, – оправдывался Айдар.

– — А ты раскрути посильнее посуду, – вразумляли его. – Быстрее пойдёт.

Айдар опустошил флакон и завалился спать. Храпел он очень музыкально.

Пока мы допивали принесённую нами бутылку, пришёл «гонец». И не один. С ним был ещё какой-то скуластый мужчина, тоже гораздо старше нас.

– Шукшин, – сказал он, протягивая мне руку.

Мне эта фамилия тогда ни о чём не говорила, хотя она уже была на слуху. Годом раньше на экраны вышел фильм Шукшина «Живёт такой парень», в журнале «Сибирские огни» печатался роман «Любавины». Но я не видел фильма и романа не читал и подумал, что это – очередной «классик узбекской литературы». К тому же новый знакомый был изрядно пьян.

– Вот оформляю свой развод с Викой, – объяснил он своё состояние.

Только потом стало понятно, что Вика – это Виктория Софронова, которая в феврале 1965 года родила от Шукшина дочь Катю. Шукшин приглашал нас в Свиблово, где он недавно получил квартиру, чтобы продолжить пьянку. Но туда мы не поехали. Так мы избежали скандала – много времени спустя я узнал, что практически каждая попойка Василия Шукшина кончалась мордобитием. Он бросил пить то ли в 1968-м, то ли в 1969-м году…

Позже мне попалось на глаза стихотворение Александра Воронина, посвящённое общаге литинститута. Он очень точно описал то, что там творилось:

На Добролюбова спокойно,

что удивления достойно.

Должно быть, пьянствуют пристойно

на всех прожжённых этажах.

Молчанье в коридорах бродит,

и ничего не происходит,

но этот дом, в каком-то роде,

как злая брага на дрожжах».

ЭПАТАЖ

Как-то в интервью Наталье Горбаневской Бродский сказал следующее: «Безусловно, Вознесенский, Евтушенко – это люди, которые бросают камни в разрешённом направлении, не то чтобы в заранее указанном, я не хочу так дурно о них думать, но, в общем, это люди, которые создают видимость существования литературы».

Я был знаком с Петром Вегиным, который называл себя «главным шкелетом республики». В своём романе «Опрокинутый Олимп» он писал примерно то же самое: «Евтушенко нельзя было не восторгаться. Тем более в те времена, когда он, практически первый, начал, как я сегодня могу позволить себе выразиться, вполне сексуальные отношения с советской властью. Он делал вид, что безумно её любит, она делала вид, что любит его и возлагает на него большие, как на Маяковского, свои конкретные надежды». И, наверное, это справедливо.

Обменялись лишь парой слов

В 1968 году после службы в армии я приехал в Москву – поступать в полиграфический институт. В Белокаменной у меня было много друзей. Главным образом – выходцев из Ставрополя, где меня знали. Я печатался в молодежной газете, в альманахе «Ставрополье», а в 1967 году в Ставропольском книжном издательстве вышла книжка. Я тогда ещё служил.

Один из моих друзей, сокурсник Николая Рубцова, Вадим Поляков, учился в литинституте. Я нашёл его, и мы встретились.

Я тогда не знал, что Вадим имеет какие-то отношения с Самиздатом. Да и он на эту тему не распространялся. Но во время нашей встречи сказал, что ему надо позвонить.

Мы сидели в летнем кафе, и он направился к телефонной будке. Позвонил и вернулся.

– Знаешь, – сказал он, – скоро сюда приедет Лидия Чуковская, дочь Корнея Чуковского.

Я про неё ничего не знал.

– Это вообще человек уникальный, – объяснил Вадим. – Первый раз её арестовали еще в 1926 году за антисоветскую пропаганду. В 1937 году расстреляли ее мужа, физика-теоретика Матвея Петровича Бронштейна. Её саму не тронули из-за заступничества отца. Потом она выступала в поддержку Бродского, Синявского, Даниэля, Гинзбурга…

Мы договорить не успели. Из такси вышли совершенно седая женщина и… Евгений Евтушенко. Его я сразу узнал. Одет он был очень неординарно. Я бы сказал – пижонисто: какие-то широченные брезентовые штаны, рубашка навыпуск, шейный платок, бейсболка.

Вадим нас познакомил.

– Это – начинающий поэт из Ставрополя, – представил он меня.

Евтушенко поинтересовался:

– Где твои стихи можно почитать?

Вот, собственно, и всё общение. Чуковская, Евтушенко и Вадим заторопились по каким-то своим неотложным делам, но прежде, чем проститься, Лидия Корнеевна пригласила меня к себе на дачу в Переделкино:

– Приходите завтра. Евгений Александрович будет у нас читать свои стихи.

Придти я не смог – в это день сдавал свой первый экзамен. Только много лет спустя, читая опубликованные дневниковые записи Корнея Чуковского, я наткнулся на такие строки: «Был Евтушенко… читал вдохновенные стихи… Читал так артистично, что я жалел, что вместе со мною нет ещё десяти тысяч человек, которые блаженствовали бы вместе».

Но мне, кстати, манера исполнения стихов Евтушенко не нравилась. Это выглядело как-то жеманно.

Игра угадай-ка

Раньше из Теберды в Абхазию вела Военно-Сухумская дорога, проложенная ещё во второй половине девятнадцатого века. Однако землетрясения, обвалы и оползни со временем прервали регулярное транспортное сообщение. Оставалась только пешая тропа.

Маршрут был сложный. Но он пользовался большой популярностью у туристов и у журналистов Карачаево-Черкесии. Конечный его пункт находился в абхазском селе Чхалта, откуда до Сухуми можно было добраться на рейсовом автобусе.

И вот мы (нас было четверо) в столице Абхазии. И здесь узнаём, что в селении Агудзера (в 12 километрах южнее Сухуми) отдыхают на своих дачах Евгений Евтушенко и Константин Симонов.

Про этот дачный район мы кое-что слышали. Знали, что там находится пансионат «Литературной газеты», дачи Нодара Думбадзе, Георгия Гулиа. Но про дачу Евтушенко слышали впервые.

– Ему её Шеварнадзе подарил, – пояснил хозяин кафе в Сухуми. – Это у нас в Грузии самый богатый человек.

Игорь Косач, мой коллега, сразу же предложил взять быка за рога:

– А давайте к Евтушенко в гости нагрянем. Заодно и интервью возьмём.

Вскоре мы воплотили задуманное в жизнь. Купили коньяк в виде рога, фрукты и отправились в Агудзеру. Место это очень живописное. Пальмы, мелкий, как мука тончайшего помола, песок на пляже, оригинальной архитектуры храм пророка Илии. Есть свой рынок, магазины, почта, кафе, ресторан в бамбуковой роще… Даже в разгар лета там не было удушливой жары, а с пляжей открывалась панорама Сухумской бухты.

Евтушенко принял нас радушно. Он был в китайском шёлковом халате. Его семилетний сын Петя сразу же оседлал самого высокого из нас Анатолия Подопригору и буквально с него не слезал. А вот тогдашняя супруга Евтушенко, Галина, выглядела какой-то букой, не проронила ни слова.

– Я её у Михаила Луконина увёл, – похвалился Евтушенко. – Живём уже четырнадцать лет, страшно даже подумать. Она из-за моих «левых» закидонов вены себе резала…

Зачем Евтушенко говорил это незнакомым людям, непонятно. Нам всем стало как-то не по себе. Это было сказано ещё и при ребенке. Спустя много лет я узнал, что Галина взяла Петеньку из детского дома.

Недаром говорили, что Евтушенко склонен к эпатажу. Повертев в руках наш подарок в виде рога, он сказал:

– Коньяк не пью, предпочитаю грузинские вина. – И пригласил нас в винный погребок.

Когда мы гурьбой спустились туда, Евтушенко повернулся к нам спиной и возжелал, чтобы мы проверили его дегустаторские способности.

Мы стали наливать ему вина из разных бутылок, и он безошибочно угадывал не только марку вина, но и его «возраст». При этом читал стихи, посвященные винам:

Ненавязчиво вас пожалевши,

сладость мягкую даст «Оджалеши»…

Или

В «Цинандали» кислинка хрустальна,

как слезы человеческой тайна…

Дегустация продолжалась долго и порядком нам надоела. Мы же рассчитывали на общение в другом формате. Но Евтушенко был занят исключительно собой. Никто другой его не интересовал.

Первым свое раздражение выплеснул Косач.

– Мы хотим поблагодарить вас, Евгений Александрович, за приём, – сказал он. – Но мы, пожалуй, откланяемся. Есть дела, много дел. Да и пообедать надо.

Намёк был весьма прозрачный. Но Евтушенко то ли сделал вид, что ничего не понял, то ли не понял действительно.

– Заходите, – сказал он. – Всегда буду рад.

На этом мы и распрощались. Интервью так и не взяли.

– Может, теперь к Симонову заглянем? – сказал я.

Все молчали, как на похоронах.

– Издеваешься, что ли? – вопросом на вопрос ответил Косач.

Багдати

И, наконец, третья встреча. Она состоялась на родине Маяковского в поселке Багдати недалеко от Кутаиси, куда я был послан в командировку для освещения праздничных мероприятий в связи с днем рождения поэта – тогда ежегодно проводились Дни Маяковского.

Я впервые видел Кутаиси и приехал сюда на несколько дней раньше. Ознакомился с местными достопримечательностями: Храмом Баграта, Гелатским монастырем, монастырем Моцамета. Побывал и в знаменитых пещерах Сатаплии, которые находились на территории государственного заповедника. Вернее, только в одной – доступ в другие был закрыт. Но и то, что я увидел, меня поразило. Разноцветные, необычной формы сталактиты и сталагмиты, озерцо с кристально чистой водой, а вблизи пещер – окаменевшие следы динозавров…

В Кутаиси собралось много известных деятелей культуры: кинорежиссеры Тенгиз Абуладзе и Реваз Чхеидзе, оперные певцы Маквала Касрашвили и Зураб Анджапаридзе, большая группа русских писателей и деятелей искусств. Кое у кого мне посчастливилось взять интервью. С Евтушенко я не виделся. Но говорили, что он здесь, в Кутаиси.

Все эти встречи сопровождались обильными возлияниями – грузины в то время иначе гостей не встречали. Потом всё это плавно перетекло в поселок Багдати. Здесь мы и встретились с Евгением Александровичем.

Надо отдать должное Евтушенко, он меня узнал.

– Читал твое стихотворение, не помню где, кажется, в «Звезде», – сказал он. – Не шедевр, конечно, но вполне…

Тут его кто-то отвлёк, и Евтушенко, не договорив, ушёл. Больше пообщаться нам не довелось. Поэт остался верен себе. Он демонстрировал свои способности в угадывании марок вин.

Стихи его, посвященные Маяковскому, мне показались откровенно слабыми:

Что до тех, кто правы и сердиты,

он жив – и только. Нет за ним вины.

Я воспою его. А вы судите.

Вам по ночам другие снятся сны…

***

За несколько лет до своей смерти Евтушенко приезжал в Агудзеру. Дачи там его больше нет – её сожгли во время грузино-абхазской войны 1992—1993 годов. Но он договорился с местной администрацией о её восстановлении. Не за свой, естественно, счет.

Этот визит вызвал массу критики как со стороны грузин, так и со стороны абхазов. Первые обвиняли Евтушенко в том, что он не защищает грузин, которые были вынуждены покинуть места своего постоянного жительства, а вторые – в том, что он и пальцем не шевельнул, чтобы добиться признания независимости Абхазии. Что сейчас делается там, честное слово, не знаю.

ВСТРЕЧА БЫЛА КОРОТКА

Он ворвался в мою жизнь штормовым ветром, ревущим в корабельных снастях, совершенно не похожим на других своей неповторимой манерой исполнения, усиленной горловым «эр» и обилием глаголов они всегда преобладали над существительными. А самое главное – песни его были «нелакированными» в отличие от тех, что звучали тогда с эстрады.

«Верхи» его не любили. Боялись, что взбаламутит сонное болото, в которое погрузилась страна.

Как замполит пленки замылил

Всенародная известность пришла к Высоцкому после выхода на экраны фильма «Вертикаль». Я служил тогда в армии. И по дивизионному радио вечерами крутили исключительно только песни Высоцкого.

Но магнитофонные ленты вскоре затерли до дыр. А когда появились новые песни (поклонники барда тиражировали их во всех городах и весях бывшего Союза), дивизионное радио неожиданно замолчало. Впрочем, следствие продолжалось недолго. Замполит Протопопов громогласно объявил, что пленки изъял он сам и больше не потерпит, чтобы по радио звучали блатные песни.

– У нас советская армия, а не тюремная камера, – сказал он

Напрасно убеждали Протопопова, что «блатной цикл» Высоцкого – это всего лишь пародия, что не надо путать героев его песен с ним самим, но замполит, похоже, не знал, что такое пародия. Он потрясал номером газеты «Советская Россия», в котором сообщалось, что на концерты Владимира

Высоцкого в Куйбышеве (ныне Самаре) 14 тысяч человек (по тем меркам, колоссальная цифра) пришли лишь затем, чтобы послушать песни, которые «распевают во время пьянок». В один голос ругали певца, набиравшего неслыханную популярность, «Комсомолка», «Советская культура», другие издания. Даже такие, совершенно «правильные» песни, как «Братские могилы», подвергались зубодробительной критике. Человека просто травили и нигде не печатали. Но – странное дело! – песни его можно было услышать чуть ли не в каждом доме.

Здравствуйте – всем!

В 1968 году я поступил в Московский полиграфический институт на заочное отделение. Первая сессия была в мае следующего года. И я, приехав в столицу, начал с того, что разыскал своего приятеля Славу Крашенинникова, который учился в Московском авиационном институте.

Слава сразу меня огорошил.

– Хочешь Высоцкого вживую увидеть? – спросил он. И, не давая возможности что-то ответить, продолжил: – Сегодня вечером пообещал у нас выступить.

Было это так. Студенты нашли номер телефона квартиры, где жил Высоцкий после развода с Людмилой Абрамовой. Позвонили. Предлагали деньги, которые собрали вскладчину, но бард заявил, что с бедных студентов ничего брать не будет. Дескать, сам такой. Концертная ставка у него всего 11 рублей 50 копеек.

– А как насчет стакана водки? – спросил главный переговорщик из студпрофкома.

Высоцкий рассмеялся:

– Ну что ж, не откажусь.

К шести часам вечера актовый зал МАИ был забит под завязку. Ректорат, узнав о том, что Высоцкий даёт концерт, препятствий не чинил. Преподаватели сами хотели послушать его песни.

Потянулись томительные минуты ожидания. Шесть часов, половина седьмого, семь… Наконец, дверь распахнулась, и с гитарой в руках на пороге появился тот, кого так долго ждали.

– Извините, ребята, – сказал он, словно знал всех минимум лет сто. – С поезда только. А он запоздал.

И неожиданно добавил, улыбаясь:

– Здравствуйте – всем!

В зале зашумели, засмеялись. Одна из студенток поднесла в это время Высоцкому граненый стакан водки и соленый огурец.

– Ну, уважили! – удивился бард, и, одним махом выпив полстакана, ударил по струнам.

Больше часа продолжался этот концерт. Он был сплошной импровизацией. Высоцкий пел, рассказывал о том, над чем работает, отвечал на вопросы. И никакой дистанции не чувствовалось между ним и нами.

Закончил он как-то на полуслове:

– Все! Устал. Пойду с вашего разрешения.

Все встали, долго аплодировали опальному барду.

Студпрофком (его как раз и возглавлял Слава) затянул Высоцкого в одну из пустых аудиторий. Здесь опять ему поднесли стопку.

На этот раз он выпил раздумчиво. Выкурил сигарету и неожиданно снова взял гитару. Осмотревшись, увидел, что девушек среди его окружения нет, объявил:

– А теперь – хулиганские!

И тут пошел репертуар, который сегодня бы назвали блатной лирикой. Исполнял Высоцкий и песни одесские, и про Ростов-«папу», и другие, которые уже выветрились из памяти.

А всё это втихомолку записывалось на магнитофон. И вполне вероятно, что те самые записи стали дополнительным компроматом для Владимира Семеновича.

«Спроси любого москвича»

В 1978 году я жил в Ставрополе, работал в книжном издательстве. И вдруг звонит мне по телефону мой приятель, фотокор «Ставропольской правды» Саша Волков:

– Бросай все дела, бери ноги в руки и дуй к нам в редакцию. Через полчаса придут Высоцкий и Всеволод Абдулов. Театр на Таганке на гастроли приехал.

Я сломя голову бросился в «Ставрополку». Успел как раз к приходу артистов. Абдулов был в строгом костюме и при галстуке, Высоцкий – в кожаном пиджаке и джинсах. Впрочем, в другом прикиде я его до сих пор как-то не представляю.

Пресс-конференция включала в себя рассказ о театре, его актерах и репертуаре. Она длилась недолго. Под конец Высоцкий исполнил несколько своих новых песен.

После этого Саша Волков и я вызвались проводить гостей, а заодно показать им город. Но от экскурсии они отказались, сославшись на усталость. Попросили только найти такси.

Пока Саша ловил тачку, я купил бутылку коньяка и марочное вино «Янтарь Ставрополья», которое выпускалось на Прасковейском винзаводе и завоевало много золотых медалей на престижных международных выставках.

Вскоре мы оказались в гостинице. Высоцкий коньяк пить не стал, плеснул себе немного вина и потягивал его, пока мы находились вместе. Был он почему-то мрачным, похоже, со здоровьем имелись проблемы. На это указывала, прежде всего, серая бугристая кожа лица.

Зато Абдулов был в ударе. Он рассказал, каких трудов Любимову стоило протолкнуть свой самый «шедевральный» спектакль – речь шла о «Гамлете»:

– Кто только ему ни звонил из номенклатуры, когда узнавали, что Гамлета будет играть Володя! «Какой это Гамлет?! – кричали они в трубку. – Это же пьяница из подворотни с пропитым голосом».

Но Любимов всё же сумел отстоять Высоцкого. Роль Гамлета стала его звёздной ролью.

Запомнилась и байка Абдулова об актрисе Алле

Демидовой. Абдулов и Михаил Козаков о чем-то беседовали в Доме актера. Неожиданно к ним подошла Демидова.

– Миша, как ты полагаешь, в Высоцком действительно что-то есть? – спросила она Козакова.

Тот поначалу даже опешил.

– Алла, ты в каком веке вообще живешь? – сказал он. – Вся Москва Высоцкого знает, знает его песни наизусть, весь Союз тоже. Хочешь, я тебе его пластинку подарю? Послушаешь – больше таких вопросов не возникнет.

…Когда мы уходили, Высоцкий вроде бы пришёл в себя и простился с нами дружелюбно.

– Спасибо вам за всё, – сказал он. – Будете в Москве, заходите. А вино просто прекрасное. Если бы я не в завязке был, выпил бы бочку.

– А какой теперь у вас адрес в Москве? – спросил Саша

– Адрес? – переспросил Владимир Семенович и усмехнулся. – Спроси любого москвича – он тебе скажет.

Вот и всё. Сумбурный, беспредметный разговор, мало что значащие фразы, ничего существенного. А только запомнились эти короткие встречи. Видимо, всё дело в обаянии личности этого человека.

…А жить Высоцкому оставалось совсем мало. Год спустя, в Бухаре у него прервалось дыхание, пульс не прощупывался. Это была клиническая смерть.

В тот день врач Анатолий Федотов и Всеволод Абдулов спасли Владимира Семеновича. Но летом 1980 года сердце его остановилось…