Kitabı oxu: «Вьетнам. История трагедии. 1945–1975», səhifə 11

«Единственный парень, которого мы там нашли»

Навстречу массовому потоку беженцев из Северного Вьетнама в 1954–1955 гг. в обратном направлении тек лишь тонкий ручеек. Коммунистические партизанские отряды после эмоциональных проводов в своих деревенских общинах отправлялись маршем на Север. В общей сложности за этот период Северный Вьетнам принял всего 173 900 бойцов Вьетминя и 86 000 членов их семей. Один ветеран революционного движения нанес прощальный визит в дельту Меконга, прежде чем неохотно подчиниться приказу о «перегруппировке» на Север. «Что ж, увидимся через два года!»¹⁶² – уверенно сказал он остающимся товарищам и поднял вверх два пальца – жест, ставший популярным среди вьетминевцев, который символизировал, что до исполнения их мечты осталось совсем немного времени. Жена секретаря ЦУЮВ Ле Зуана была беременна вторым ребенком, когда муж отправил ее на Север на польском корабле вместе с семьей своего близкого товарища Ле Дык Тхо. Сам он остался. До конца своих дней Ле Зуан утверждал, что Хо Ши Мин совершил две исторические ошибки: в 1945 г. позволил вернуться французам и в 1954 г. согласился на раздел страны. Он и другие сторонники жесткой линии были убеждены, что за единый коммунистический Вьетнам им придется сражаться с оружием в руках. Перед отъездом он сказал Нга: «Передай Хо, что пройдет 20 лет, прежде чем мы увидимся снова»¹⁶³.

В нарушение Женевских соглашений Ханой, чтобы подстраховаться на случай возобновления военных действий, приказал 10 000 вьетминевцам тайно остаться на Юге. Между тем большинство из тех, кому пришлось «перегруппироваться» на север от новой демилитаризованной зоны (ДМЗ), были возмущены решением Ханоя согласиться на раздел страны. На Севере им пришлось столкнуться с гораздо бо́льшими трудностями и лишениями, чем на относительно сытом Юге; многие тяжело переживали расставание с семьями, что усугубляло их недовольство. Жена Ле Зуана с двумя маленькими детьми жила в крошечной комнатушке над автомастерской на окраине Ханоя, зарабатывала на жизнь статьями для партийной газеты «Вьетнамские женщины» и ничего не знала о судьбе своего мужа. Некоторые южане, особенно занимавшие высокие партийные посты, открыто демонстрировали неповиновение северному политбюро, и почти каждый мечтал вернуться домой. Те, у кого была такая возможность, отправляли своих детей учиться в СССР и Китай.

Новое государство Южный Вьетнам и его правительство оказались в более выигрышном положении, чем северяне: дельта Меконга традиционно была ведущим рисопроизводящим регионом в Юго-Восточной Азии; к тому же его сельская местность меньше пострадала от военных действий. Местное население, хотя и поддерживало национально-освободительную борьбу, которую вел Вьетминь, не было увлечено коммунистическими идеями. Наконец, американцы поставили перед собой цель превратить Южный Вьетнам в витрину «свободного мира». Позже один офицер южновьетнамской армии размышлял по поводу тех дней: «Мы воспринимали происходящее как должное. Мы не были богаты, но наша жизнь оставалась довольно благополучной, и мы располагали некоторой свободой. Южные вьетнамцы всегда отличались мягкостью, потому что они живут на плодородной земле. Северяне же были более жесткими, потому что живут на скудных и суровых землях»¹⁶⁴. Бывший северянин, сумевший сделать карьеру на государственной службе в Сайгоне, писал: «Для многих из нас 1956–1960 гг. оказались лучшими в нашей жизни – мы были полны ожиданий и радужных надежд»¹⁶⁵. Фунг Тхи Ли, родившаяся в 1949 г. в крестьянской семье, вспоминает свое деревенское детство как «рай, где мы жили посреди многоцветья тропических птиц, неповоротливых буйволов, домашних животных – собак, кур и свиней, среди полноводных рек, в которых мы любили купаться, и просторных полей, где могли бегать и смеяться днями напролет»¹⁶⁶.

В отличие от Хо Ши Мина, который проложил себе путь к власти в Северном Вьетнаме огнем и мечом, Нго Динь Зьем стал премьер-министром Южного Вьетнама по прихоти марионеточного «главы государства», бездельника и плейбоя Бао Дая. Как политическая фигура Зьем не вызывал восторга ни у французов, ни у американцев. Он обладал некоторыми качествами, присущими великим лидерам: смелостью, честностью, целеустремленностью и страстной преданностью своей стране. К сожалению, он также был ревностным католиком, слепо преданным своей алчной и беспринципной семье, пропитанным мессианской убежденностью в собственной избранности и ностальгией по иллюзорному прошлому, а также абсолютно безразличным к нуждам и чаяниям народа.

Правление Зьема в глазах большинства вьетнамцев мало чем отличалось от французского колониализма. Постоянно окружавшие его крупные, высокорослые американцы лишь подчеркивали физическую и политическую малозначительность Зьема. Он родился в 1901 г. и какое-то время мечтал стать священнослужителем, как его старший брат Нго Динь Тхук, – впоследствии Зьем убедил Ватикан сделать того архиепископом Хюэ. Но в итоге Зьем выбрал государственную службу и к 25 годам дослужился до должности губернатора провинции. В 1933 г. французы заставили Бао Дая назначить молодого амбициозного политика министром внутренних дел, однако тот продержался на этом посту всего три месяца: Зьем требовал реальных полномочий и свободы действий, в результате чего перессорился с колониальными властями. Именно тогда он сказал слова, которые впоследствии оказались пророческими: «Коммунисты победят нас не благодаря своей силе, а по причине нашей слабости». Во время Второй мировой войны он попал в плен к вьетминевцам, которые убили одного из его братьев и племянника. Хо Ши Мин встретился с Зьемом и предложил ему сотрудничество, но получил резкий отказ. «Вы – преступник, который сжег и разрушил нашу страну, – якобы заявил тот. – Мой брат и его сын – всего лишь две жертвы из сотен тех, кого вы убили». Позже коммунисты сетовали на добросердечие Хо, который приказал отпустить Зьема на свободу.

В 1950 г., после неудачного покушения на него агентов Вьетминя, Зьем покинул Вьетнам. Первые два года изгнания он провел в семинарии католического общества «Мэрикнолл» в Лейквуде, штат Нью-Джерси, где жил в семинарском общежитии и смиренно выполнял черную работу по хозяйству. Однако там же он свел знакомство с такими влиятельными собратьями по католической вере, как кардинал Спеллман, судья Верховного суда Уильям Дуглас, и сенаторы Майк Мэнсфилд и Джон Кеннеди, которых Зьем впечатлил своей пылкой ненавистью к колониализму и коммунизму. В 1953 г. он перебрался в бенедиктинский монастырь в Бельгии, где наладил важные связи с французами, а также каким-то образом завоевал доверие Бао Дая, находившегося тогда в изгнании под Каннами. Его хваткий младший брат Ню – будущий политический советник президента, получивший зловещее прозвище Серый Кардинал, – сыграл важную роль в продвижении Зьема к власти.

Назначение Зьема премьер-министром, после которого он 26 июня 1954 г. без громких фанфар вернулся в Сайгон, никак не отразилось ни на его аскетизме, ни на его гипертрофированном самомнении. Убежденный в том, что безупречная религиозность наделяет его моральным превосходством над остальными, он рассматривал власть как принадлежащую ему едва ли не по праву помазанника Божьего, что, как и короля Англии Карла I за три века до этого, привело Зьема к печальному исходу. Зьем считал безопасность Южного Вьетнама исключительно военной проблемой, и в 1955 г. ввел всеобщую воинскую повинность. Он не пытался приобрести новых друзей или помириться со старыми врагами. Он единолично принимал решения и требовал их беспрекословного выполнения, сам работая по 16 часов в сутки. Одержимый желанием докопаться до всех деталей, он мог беседовать с иностранными послами и журналистами по четыре часа кряду без перерывов на отдых; иногда он лично подписывал выездные визы. В отличие от Хо Ши Мина, который был остроумным собеседником, Зьем был напрочь лишен чувства юмора, особенно когда дело касалось его самого. Проблема финансов – национального дохода его новой страны – счастливо разрешилась сама собой: 12 августа 1954 г. Совет национальной безопасности США заключил, что в свете «теории домино» в этом регионе Юго-Восточной Азии было чрезвычайно важным восстановить престиж Запада, серьезно пострадавший из-за поражения Франции. Неделю спустя Эйзенхауэр подписал директиву NSC5429/2, которая превратила США в главного спонсора Южного Вьетнама.

Пожалуй, самым серьезным недостатком сайгонского режима было то, что практически никто из его ключевых фигур, ни даже людей рангом пониже не участвовал в борьбе за независимость, более того, многие из них раньше служили французам. Вопреки данному обещанию предоставить амнистию активистам Вьетминя, Зьем принялся сажать их в тюрьмы и специально созданные концлагеря. Французский премьер-министр Эдгар Фор утверждал, что этот низкорослый фанатик «не только не способен управлять государством, но и явно безумен», и руководство США все чаще склонялось к этой мысли. Но на кого еще они могли сделать ставку? В 1961 г. вице-президент Линдон Джонсон высказался со всей прямотой: «Черт побери, это был единственный годный парень, которого мы там нашли!» В 1954 г., несмотря на серьезные сомнения, в крошечном кругу образованной элиты Сайгона американцы попросту не смогли найти более подходящего кандидата на пост премьер-министра новой страны.

Среди первых американцев, которые начали вести игру на вьетнамской сцене, был знаменитый полковник ВВС Эдвард Лансдейл, 48-летний глава сайгонской Военной миссии. В обязанности миссии, помимо прочего, входило проведение секретных операций на территории Северного Вьетнама, но эта деятельность была не особо успешной: диверсионные вылазки стоили свободы или жизни практически всем местным жителям, которые имели глупость завербоваться к американцам. Лансдейл стал первым в череде «актеров», которых вашингтонские «импресарио» в течение последующих двух десятилетий выводили на вьетнамскую сцену в своих попытках найти подходящего исполнителя на роль «Лоуренса Индокитайского». Бывший руководитель рекламного агентства, обладавший замечательным даром втираться в доверие, Лансдейл установил тесные отношения с Зьемом, который, казалось, был готов прислушиваться к Вашингтону. Прежде чем прибыть в Сайгон, полковник блестяще проявил себя на Филиппинах, где помог президенту Рамону Магсайсаю подавить коммунистическое партизанское движение «хуков». И теперь Даллес поручил ему повторить этот успех во Вьетнаме. Соотечественники в Сайгоне относились к Лансдейлу по-разному. Некоторые считали его «неуправляемой ракетой», хотя один из его коллег позже сказал: «Я уважал его за то, что он умел внимательно слушать всех – и американцев, и вьетнамцев, а также за его проницательность и прагматичность. Он четко понимал, что было возможно, а что нет»¹⁶⁷. Лансдейл не переставал твердить Зьему, что тот должен завоевать умы и сердца своего народа.

Интриги, которые плел полковник за кулисами, были довольно противоречивы. Предположительно именно он стоял за срывом попытки военного переворота в октябре 1954 г. Он подкупил предводителей религиозных сект Каодай и Хоахао с их внушительными армиями, выплатив им несколько миллионов долларов из кармана ЦРУ в обмен на обещание поддерживать Зьема. Он также попытался заключить сделку с Бай Вьеном, боссом могущественной мафиозной группировки Бинь Сюйен, которая контролировала империю борделей и опиумных притонов в Шолоне¹⁶⁸ – густонаселенном китайском квартале Сайгона. В центре этой империи, за высокими стенами, находилось казино «Великий мир» – Дай Тхе Зёй – 50 деревянных строений с жестяными крышами, вмещавшими 200 игорных столов. Вьена охраняли «зеленые береты» – частная армия численностью в 40 000 человек, а также французы.

В те дни бывшие колониальные правители отчаянно боролись за влияние с американцами, «новыми парнями на районе», что порой приводило к трагикомическим стычкам. Лансдейлу нравилось рассказывать историю о том, как однажды в вестибюль дома, где жили служащие американского посольства, кто-то стал подкидывать гранаты¹⁶⁹. Сотрудники ЦРУ пришли к выводу, что это была попытка запугивания со стороны галлов. Вечером Лу Конейн, главный в американской военной миссии эксперт по разборкам, отправился в «Адмирал», самое популярное французское заведение в Сайгоне, вытащил из кармана гранату, выдернул чеку и, размахивая ею перед помертвевшими от страха посетителями, произнес поучительную речь на их родном языке: «Я знаю, все вы очень огорчены тем, что американцы в Сайгоне, и особенно наши секретари посольства, не чувствуют себя в безопасности. Я обещаю вам: если произойдет какое-либо недостойное и прискорбное событие, и у вас, и у нас будет повод для слез». После этого он вставил чеку обратно в гранату и удалился. Больше никто не пытался запугивать сотрудников посольства.

Когда все попытки Лансдейла подкупить Бай Вьена провалились, американцы стали опасаться, что при поддержке французов главный мафиози вполне может взять верх над премьер-министром. Британские наблюдатели были столь же пессимистичны; в своем докладе в Лондон британский дипломат писал: «Г-н Зьем обладает многими качествами национального революционного лидера, посвятившего себя спасению своей страны, – а именно смелостью, порядочностью, целеустремленностью, убежденностью и непримиримой враждебностью к коммунизму»¹⁷⁰. К сожалению, продолжал дипломат, ему также присуща «неспособность к компромиссам» и «ограниченная способность к административному управлению». После того как генерал Джозеф Коллинз по прозвищу Джо-Молния, в 1944–1945 гг. командовавший корпусом армии США в Европе, посетил Вьетнам в качестве личного посланника президента Эйзенхауэра, по возвращении в Вашингтон он заявил, что США поддерживают неудачника. Позже Коллинз сказал: «В целом мне понравился Зьем, но я пришел к выводу, что ему не хватает силы характера, чтобы совладать со всем этим диким скопищем персонажей, которые его окружают». 27 апреля 1955 г. в 18:10 вечера Даллес отправил из Вашингтона в Сайгон телеграмму, в которой санкционировал смещение премьер-министра, словно речь шла об увольнении не оправдавшей ожиданий горничной.

Однако Зьем переиграл всех. Тем же вечером – вероятно, по простому совпадению, хотя не исключено, что Лансдейл приложил к этому руку, – в Сайгоне вспыхнули уличные бои между южновьетнамской армией и отрядами Бинь Сюйен. Спустя шесть часов после того, как Даллес потребовал отстранить Зьема от власти, он поспешно отменил свою телеграмму – вопрос так и остался в подвешенном состоянии, пока длилась гражданская мини-война, унесшая жизни 500 вьетнамцев. В конце мая правительственные силы одержали победу: Бай Вьен был вынужден бежать из страны и до конца своих дней жил на попечении у приютивших его французов. Американцы решили, что Зьем – не такой уж провальный вариант, как они считали раньше, и заключили его в свои удушающе теплые объятия. Сенатор Губерт Хамфри, ключевая фигура во влиятельной лоббистской группе «Американские друзья Вьетнама», назвал южновьетнамского премьер-министра «воплощением честности, порядочности и достоинства». Генри Люс написал в журнале Life: «Каждый сын и каждая дочь Американской революции, каждый ее сторонник, где бы он ни жил, должен праздновать поражение Бинь Сюйен и кричать “Ура Нго Динь Зьему!”»¹⁷¹

В октябре 1955 г. Зьем, не желая проводить общенациональные выборы, в которых почти наверняка победили бы коммунисты, инсценировал референдум и по его результатам сместил Бао Дая, провозгласив себя президентом новой республики Южный Вьетнам. Лансдейл утверждал, что внес непосредственный вклад в успех Зьема на выборах: именно он предложил отпечатать избирательные бюллетени за Зьема красным цветом, который у вьетнамцев считается символом удачи, а бюллетени за Бао Дая – зеленым, цветом несчастья. По официальным данным, на референдуме за Зьема проголосовали 98,2 % избирателей, что было абсурдной цифрой, на которую не решались даже политические лидеры СССР. В Вашингтоне Даллес заявил: «Сегодня Южный Вьетнам – свободная нация. Это больше не марионетка в чужих руках». Однако существование этой «свободной нации» всецело зависело от щедрости американских спонсоров. Если в Северном Вьетнаме не было жизнеспособной экономики, то у южного соседа дела обстояли ненамного лучше: вместо экономики там был огромный торговый дефицит и финансируемый американцами поток импорта. Среди южных вьетнамцев снова стала популярной циничная поговорка времен французского колониализма: «Хочешь есть рис – стань католиком»¹⁷². Одним из тех, кто прислушался к этому совету, был Нгуен Ван Тхиеу, будущий президент Республики Вьетнам, который в 1958 г. перешел из буддизма в католическую веру. Размеры американской помощи увеличились с $1 млн в 1954 г. до $322 млн год спустя и с тех пор только продолжали расти – в пересчете на душу населения Вашингтон влил в Южный Вьетнам больше денег, чем в любую другую страну в мире, за исключением разве что Южной Кореи и Лаоса. Пол Каттенберг из Госдепартамента предложил альтернативу – дать Северному Вьетнаму взятку в размере $500 млн якобы «на восстановление нанесенного войной ущерба»¹⁷³, на деле же – чтобы тот пообещал не трогать южан. По словам Каттенберга, это было гораздо более дешевым решением проблемы, чем из года в год финансировать режим Зьема.

Но в Вашингтоне не заинтересовались этой идеей. США продолжали вливать в сайгонскую казну миллионы долларов, тем самым лишь способствуя коррупции и разбазариванию средств: чиновники и генералы могли тратить эти деньги по своему усмотрению, не отчитываясь перед зарубежными спонсорами. Получение правительственной лицензии на импорт открывало путь к богатству. Часть городского среднего класса сколотила приличные состояния на волне притока наличности и товаров, причем многие из нуворишей были выходцами с Севера, сумевшими преуспеть на Юге. С приходом капитализма необходимость зарабатывать на жизнь честным трудом, казалось, осталась только уделом крестьян: в Сайгоне началась эпоха процветания.

Короткая эпоха процветания

В конце 1950-х гг. южная столица по-прежнему несла на себе отпечаток колониальной элегантности с оттенком восточного декаданса, что так восхищало западных людей. Вновь прибывшие приходили в экстаз от вида вьетнамских девушек в традиционных платьях-рубахах аозай или, еще лучше, без них. Образованные иностранцы вспоминали строки из романа Грэма Грина: «Любить аннамитку – это все равно что любить птицу: они чирикают и поют у вас на подушке»¹⁷⁴. Большинство западных мужчин предпочитали сексуальные связи с профессионалками; вьетнамский же средний класс продолжал придерживаться строгих традиций невинности. Браки по договоренности по-прежнему были нормой, и лишь немногие решались до свадьбы на что-то большее, чем просто подержаться за руки. Нгуен Као Ки, который позже стал премьер-министром Южного Вьетнама и прославился впечатляющей вереницей жен и любовниц, утверждал, что, когда 21-летним курсантом летной школы отправился на учебу во Францию, он, как и почти всего его ровесники, был девственником.

Респектабельные вьетнамцы называли девушек, которые пытались подражать «круглоглазым», т. е. западным женщинам, «меми» – прозвище лишь немногим менее презрительное, чем клеймо проститутки. В семьях царила строгая дисциплина в отношении детей обоих полов. Отец Чыонг Ньы Танга сам выбрал карьеру для своих шестерых сыновей: врач, фармацевт, банкир, остальные трое – инженеры. Танг изучал фармакологию, пока не решил, что его призвание – революция: «Каждое воскресенье мы собирались в доме нашего деда, где он учил нас заповедям конфуцианской этики. Он говорил нам о необходимости вести добродетельную жизнь, о прямоте души и поступков, о почитании отца. Он учил нас фундаментальным этическим принципам: нян, нгиа ле, чи, тин – человеколюбию, долгу, почтительности, благородству и преданности… Он говорил, что у нас, мужчин, есть две незыблемые обязанности: защищать честь своей семьи и быть преданным своей стране. Мы вместе пели нравоучительные песни, которые все знали наизусть: “Конг тя ньы нуй Тэйшон” – “Самопожертвование твоего отца, взрастившего тебя, выше горы Тэйшон. Любовь и забота твоей матери – вечнотекущие реки”»¹⁷⁵.

В 1956 г. жизнь беженки из Ханоя Нгуен Тхи Чинь приняла неожиданный поворот, когда эту красивую молодую женщину случайно увидел американский режиссер Джозеф Манкевич, приехавший в Сайгон снимать фильм «Тихий американец». Он предложил ей попробоваться на роль вьетнамской девушки Фыонг, которая сначала была подругой британского журналиста Фаулера, а затем – сотрудника ЦРУ Олдена Пайла. Чинь была в восторге, но ее муж, офицер южновьетнамской армии, в тот момент находился на учебе в США, а в его отсутствие, как того требовали нормы приличия, она должна была получить согласие своей свекрови. Та пришла в ужас от мысли, что в их семье появится актриса. Карьера Чинь в кино началась только в следующем году, когда она снялась во вьетнамском фильме в роли буддийской монахини, которая была одобрена семьей ее мужа.

После этого Чинь снялась в главных ролях в 22 фильмах, таких как «Янки во Вьетнаме», «Операция ЦРУ» и т. д. Эти фильмы сделали ее знаменитой по всей Юго-Восточной Азии, а в своей стране она стала настоящей звездой. Но, несмотря на громкую славу, она продолжала тосковать по своей семье, ничего не зная о судьбе тех, кто остался на Севере: «Война – мой враг. Не будь войны, какая бы чудесная жизнь у меня была!»¹⁷⁶ Что же касается фильма Манкевича, то полковник Лансдейл, которого некоторые ошибочно считают прототипом Пайла, присутствовал на гала-показе в Вашингтоне и расхвалил фильм до небес. Сам автор отрекся от экранизации: Оди Мерфи сыграл «тихого американца» как хорошего, порядочного парня, концовка была изменена, и Грин выразил сожаление по поводу пропагандистской «санации» его циничного романа.

Несмотря на то что значительная часть американских денег разворовывалась и растранжиривалась, эти огромные денежные влияния вкупе с передышкой от войны принесли в дельту Меконга в конце 1950-х гг. счастливые времена. Один из крестьян впоследствии рассказывал: «Я вспоминаю то время как сказку. Я был беззаботен и наслаждался своей молодостью»¹⁷⁷. Членство в коммунистической партии резко пошло на убыль. Поля дарили щедрые урожаи риса, сады – изобилие фруктов; во дворах бродили толстые свиньи, а в деревенских прудах кишела рыба. На смену соломенным хижинам начали приходить деревянные дома. Наиболее зажиточные крестьяне покупали мебель, велосипеды и радио; их дети ходили в школы. Сампаны с лодочными моторами и автоматические водяные насосы стали первыми шагами на пути к модернизации сельского хозяйства.

Тем не менее самые обездоленные остались в стороне от всеобщего процветания. Политический режим Южного Вьетнама был ничуть не более справедлив и гуманен, чем коммунистический режим на Севере, хотя и проливал меньше крови поначалу. Землевладельцы вернулись в деревни, из которых были выгнаны вьетминевцами, и предъявили свои права на земли, а некоторые даже потребовали вернуть им «задолженность» по арендной плате. Зьем постепенно усиливал свою авторитарную хватку: Чан Ким Туйен, глава его разведывательной службы SEPES, маленький человек ростом меньше полутора метров и весом меньше 50 кг, был известен как один из самых безжалостных убийц в Азии. Зьем отвергал любые обвинения в том, что он нарушил условие о проведении общенациональных выборов в двухлетний срок. Впрочем, в какой-то мере он был прав: официально его правительство не было участником Женевских соглашений, а о свободных и честных выборах на Севере не могло быть и речи.

Американцы и некоторые европейцы рассматривали Южный Вьетнам в контексте других клиентских государств США, где американцы обеспечивали выживание и даже процветание куда более неприятным режимам, чем режим Зьема. Жестокость и коррумпированность южнокорейского диктатора Ли Сын Мана не мешали ему удерживаться у власти уже много лет. На Филиппинах президент Рамон Магсайсай не чурался самых безжалостных методов, чтобы очистить страну от партизанского движения хуков. В Греции правящий режим с шокирующей жестокостью подавил коммунистическую угрозу. Мало кто из диктаторов Латинской Америки правил своими странами, пытаясь создать хотя бы видимость честности, справедливости и человечности, однако все они продолжали пользоваться поддержкой Вашингтона.

Таким образом, в конце 1950-х гг., несмотря на очевидную некомпетентность, коррумпированность и репрессивную политику режима Зьема, американцы не видели причин для его краха, по крайней мере до тех пор, пока оплачивали его счета. В феврале 1957 г. южновьетнамские коммунисты совершили очередную неудачную попытку покушения на Зьема. Полковник Лансдейл расхваливал президента перед своими боссами, и некоторые были действительно впечатлены его успехами: приезжавшие в Сайгон западные корреспонденты своими глазами видели прогресс и процветание, о котором трубили американцы. Когда в мае 1957 г. Зьем посетил США, его лично встречал президент Эйзенхауэр и четверть миллиона ньюйоркцев вышли поприветствовать его торжественный проезд по улицам города. Газета The New York Times в эйфорической передовице назвала его «азиатским освободителем, олицетворением твердости воли»¹⁷⁸; The Boston Globe окрестила его «вьетнамцем, сделанным из стали». Журнал Life опубликовал статью под заголовком «В Америку прибыл творец чудес из Вьетнама: Зьем – жесткий лидер, который пробудил свою страну и искоренил красную угрозу»¹⁷⁹. Вряд ли можно было втиснуть в одну короткую фразу больше фантазий.

По возвращении в Сайгон Зьем уступил уговорам американских советников чаще показываться перед своим народом, тем более что каждое его появление те умело оркестрировали восторженными толпами. Зьем считал это искренним проявлением народной любви и только укреплялся в одержимой вере в собственную избранность. Стремясь при каждом удобном случае подчеркнуть свою независимость, в одном из интервью журналистке Маргерит Хиггинс Зьем заявил, что, если бы США контролировали правительство Сайгона, «как марионетку на веревочках… чем бы они тогда отличались от французов?»¹⁸⁰ По словам Эва Бумгарднера из информационного агентства USIA, Зьем считал американцев «большими детьми – с добрыми намерениями, обладающими деньгами и военной мощью, продвинутыми в техническом плане, но не очень-то искушенными в ведении дел с ним и его расой»¹⁸¹.

Зьем действительно был сам себе хозяином, чего нельзя сказать о последующих южновьетнамских лидерах. К сожалению, он не прислушался к советам, которые могли бы обеспечить ему политическое выживание и даже успех: обуздать свою зарвавшуюся семью; перестать покровительствовать католикам; выбирать подчиненных исходя из их компетентности, а не лояльности; положить конец коррупции; прекратить преследование оппозиционеров; провести радикальную земельную реформу.

Традиционно жители Сайгона с гордостью считали себя «настоящими вьетнамцами» – «нгыой вьет» – и свысока смотрели на северян, которых они называли «бак ки»¹⁸². Теперь же они с негодованием смотрели на засилье северян-католиков при дворе у Зьема и в его правящей политической партии Кан Лао¹⁸³. Зыонг Ван Май, которая сама была уроженкой Ханоя, писала: «Режим Зьема все больше напоминал правительство саквояжников¹⁸⁴»¹⁸⁵. Самое пагубное влияние на репутацию президента оказывал его брат Нго Динь Ню, хитрый и безжалостный глава службы безопасности, чья жена, мадам Ню по прозвищу Леди Дракон, могла бы стать голливудской звездой в роли Злой ведьмы Востока. Ханойское руководство также не чуралось пользоваться услугами палачей и истязателей, но предусмотрительно заботилось о том, чтобы об этом мало кто знал за пределами тюремных стен. В противоположность этому, Ню прославился своими зверствами на весь мир, что наносило непоправимый ущерб имиджу сайгонского правительства.

Генералы Зьема любили носить массивные, обильно украшенные латунью фуражки вместе с солнцезащитными очками – сочетание, казалось, ставшее отличительным признаком прислужников тиранов по всему миру. Некоторые представители политической элиты обожали смокинги, облачаясь в них по любым торжественным случаям. Каждый южновьетнамский крестьянин, глядя на фотографии своих новых правителей в «западных одеждах», видел пропасть между «ними» и «нами». Репортер информационного агентства UPI, вьетнамец по происхождению, наблюдая за приездом Зьема в Национальное собрание в Сайгоне, заметил своему коллеге: «Возможно, в Ханое правят полные ублюдки, но им хватает ума не разъезжать перед своим народом на мерседесах»¹⁸⁶. Это был разительный контраст с Хо Ши Мином, который отказался жить во дворце бывшего генерал-губернатора Ханоя, вместо этого поселившись в скромном домике садовника на его задворках. Как заметил один американский репортер, «люди, которые, как мы рассчитывали, займутся национальным строительством, не имели никакой связи со своим народом»¹⁸⁷.

В 1960 г. 75 % всех сельскохозяйственных угодий на Юге по-прежнему принадлежали 15 % населения; подавляющее большинство землевладельцев, боясь за свою безопасность, жили вне своих землевладений. Коммунисты призывали крестьян не платить арендную плату, поскольку неповиновение превращало их в сторонников революции: после того как землевладельцы и правительство восстанавливали контроль над деревней, они взыскивали с крестьян все долги. Широкое недовольство вызвало возвращение старой колониальной системы принудительного труда, в соответствии с которой каждый крестьянин был обязан пять дней в году бесплатно отработать на государство. Когда представитель ЦРУ в Сайгоне Уильям Колби попытался убедить Зьема провести радикальное перераспределение сельхозугодий, тот ответил: «Вы не понимаете. Я не могу уничтожить свой средний класс». Назначаемые правительством деревенские администраторы превращались в местечковых тиранов, обладавших почти абсолютной властью и правом судить тех, кто стоял ниже них, – вплоть до вынесения смертных приговоров. Взятки брали поголовно: медсестры в местных медпунктах; полицейские, занимавшиеся регистрацией населения для взимания налогов; члены сельсоветов, отвечавшие за разрешение споров. Чтобы умаслить своих угнетателей, запуганные крестьяне были вынуждены приглашать их на свадьбы и поминки, а также предлагать им лучшие куски мяса собак и кошек, которых они готовили для еды. Конечно, не все государственные чиновники были мерзавцами, но подавляющее большинство оказались некомпетентны, коррумпированы, жестоки – или совмещали в себе все три качества сразу.