Kitabı oxu: «Легенда»

Тем летом я и предположить не мог, что моя жизнь прервется. Что окажусь в небытии, там, откуда не возвращаются. Стану тенью, туманным воспоминанием, тающим в предрассветных сумерках. Безмолвным безымянным призраком, потерявшим все.

Когда-то мне казалось, что между жить и не быть – всего одно движение, один удар, шаг, выстрел. Но теперь я знаю, что это не так. Дорога к небытию – это череда случайностей, слов и поступков, не только тех, кого ты знаешь, но и твоих предков, чьи имена давно забыты. Это длинная цепь событий, которая тянется из глубины веков, и она приведет тебя к концу. Это выбор, который сделали за тебя – не вчера, не год назад, и даже не в прошлом веке. Тебе остается лишь вслепую следовать по пути, завершение которого у всех одинаково.

Кирилл

Я скучаю по нему. Прошло десять лет, но не было и дня, когда я о нем не думал. Мне хочется верить, что он где-то там, жив-здоров и относительно счастлив. Настолько, насколько это для него вообще возможно. Все-таки он был странным.

Хотя почему «был»? Для меня он есть и сейчас. Может, издали наблюдает за нами, оберегает и, когда действительно понадобится его помощь, появится. Это очень в его духе. В конце концов, он уже исчезал на семь лет, может, сейчас ему понадобилось чуть больше времени. Наступит день – и он вернется.

Большинство думает, что этого никогда не произойдет. Но они не знают моего брата. Никто так и не узнал его по-настоящему. Да и я, что греха таить, хоть и пытался, но так и не сумел его понять. И не только потому, что он был скрытным даже с нами, с его семьей, но и потому, что с детства избрал свой путь, который пролегал далеко от дорог, по которым предпочитают ходить обычные люди.

Я построил дом на берегу озера. Каждую весну мы семьей перебираемся сюда – и живем до поздней осени. Дом добротный, в нем можно зимовать, крепкие стены выдержат любые морозы. Запасной ключ всегда лежит в известном нам обоим тайнике – на случай, если он решит вернуться. Я знаю, он ни за что не сунется в деревню, такой уж он, мой нелюдимый брат. Он предпочтет остаться здесь. Время от времени я выбираюсь сюда даже зимой, на выходные, чтобы немного передохнуть от трудов и побыть одному. Сейчас у меня есть спутник – сын, которому уже восемь. Он достаточно взрослый, чтобы выжить в тайге. Лес – его стихия. И он поразительно похож на брата. Не только внешностью, но и своими повадками. Порой я улавливаю в нем ту же отчужденность.

Я могу часами сидеть на берегу. Иногда замечаю какое-то движение– то дрогнут метелки тростника, то шевельнется ветка, то взлетят потревоженные птицы. Жена говорит, что это самообман. Но я продолжаю ждать и верить. В конце концов, никто ведь не видел его мертвым. Он просто исчез. Бесследно. Словно растворился в осенней ночи.

Я знаю, он не умер. Он решил покинуть нас на время. И пусть люди говорят, что это не так, однажды он вернется. С сединой в волосах, исхудавший, обветренный, мрачный. Бросит сумку на пороге, скинет с плеча рюкзак, усмехнется и выдавит из себя приветствие. Или каким-нибудь зимним днем зайду в этот дом, споткнусь в полутьме о чужие вещи и обнаружу его спящим на диване. Уставшим с дороги, голодным, но живым.

Сегодня ему должно исполниться тридцать пять. Я стою у озера, смотрю на эту белоснежную гладь, на островок, который несколько лет назад появился из ниоткуда, на нем очень быстро выросли лиственницы. Мы с сыном сходили туда по льду, он взял и пересчитал их. Получилось ровно семь. Не знаю, имеет ли это какое-то значение.

Мне бы не хотелось, чтобы он чувствовал себя одиноким в этот день. Поэтому и стою тут второй час. Замерз, конечно, да и солнце садится, но я не собираюсь уходить, пока он не подаст хоть какой-то знак. Сын несколько раз подходил, но так ничего и не сказал. Тоже молчун, весь в своего дядю. Серьезный не по возрасту. Порой я смотрю на него и вижу брата. Это и пугает, и вселяет надежду. Он, конечно, другой, я это понимаю, и у него будет совсем иная судьба, более счастливая, во всяком случае, я сделаю все, чтобы его жизнь сложилась как можно лучше.

В кармане завибрировало. Не хочется нарушать тишину своим осипшим на морозе голосом, но все же вытаскиваю телефон – вдруг срочный вызов? С экрана улыбается девушка с длинными волосами, не верится, что наша младшая сестренка выросла в такую красотку. Она в городе, студентка, отличница, спортсменка, активистка и гордость всего университета. Я откашливаюсь, чтобы прочистить горло, воздух вылетает изо рта белесым облачком пара.

– Привет, – Лиана, как всегда, говорит так, словно куда-то мчится. На очередную встречу, тусовку, пару, мероприятие, – Ты в доме у озера?

Нет нужды отвечать, вся семья прекрасно знает, что в этот день я всегда выбираюсь сюда, но все же произношу короткое «Да».

– Он подал знак?

Еще один традиционный вопрос.

– Пока нет.

Сестренка умолкает. Это на нее совсем не похоже. Обычно нужно очень постараться, чтобы вставить хотя бы слово в бесконечный поток ее новостей. А тут пауза затянулась на минуту, а то и больше. Переминаюсь с ноги на ногу – относительно тепло, но я уже долго стою на улице, и холод начинает пробирать до костей.

Мы дружно дышим каждый в свою трубку. Лиана явно перешла на шаг, а то и вовсе остановилась.

– А Август? – наконец спрашивает она.

– Ничего.

Снова молчание, растянувшееся на тысячу километров. Я представляю, как оно несется по воздуху от вышки к вышке, а то и успевает метнуться в космос, к спутнику. Интересно, как для машины выглядит тишина? Ведь и для нее должен быть какой-то свой код, последовательность символов. Но нет, это ведь не полная тишина. Лиана судорожно выдыхает, я почти вижу ее хрупкую фигурку, грустно замершую у окна, лицо, скрытое длинными волосами, слезы, застывшие на кончиках ресниц. Она не умеет долго печалиться, и в этом ее спасение. Пусть лучше радуется жизни.

– Эй, – я робко нарушаю молчание, – ты чего? Только вот не надо слез, слышишь? Он вернется.

– Почему ты продолжаешь в это верить? – ее голос звучит неожиданно громко и резко, – Ведь прошло десять лет! Он уже не придет!

Еще немного – и она разрыдается. Будь я рядом, просто обнял бы ее, это всегда работало, даже в первые месяцы после исчезновения брата, когда боль была еще слишком свежа. Но я далеко. Единственное, что я могу – утешить ее словами.

– Малыш, вот увидишь, он обязательно вернется. Ты же его знаешь. Однажды он просто перешагнет порог нашего дома, ухмыльнется и выдаст одну из своих мрачных шуточек. Ты только представь, как это будет. Может, за это время он успел обрасти бородой. Или, наоборот, сбрил волосы и теперь лыс, как колено. Может, растолстел, и теперь у него приличное брюшко, и мы будем над ним издеваться. А вдруг он вставил золотой зуб и будет строго цыкать на тебя, когда ты приедешь на каникулы, – в трубке раздается сдавленный смешок, так-то лучше, и я продолжаю, – Или разрисовал все тело, вставил серьгу в нос и носит на голове ирокез. А одежда у него вся в шипах, на ногах те же самые армейские ботинки, за спиной – большой рюкзак…

– Это на него больше похоже, – Лиана не выдержала и рассмеялась. Чего мы только не навоображали за эти годы! Брат бы немало возмутился, услышав наши предположения. Хорошо, что он вряд ли о них узнает, если, конечно, сестренка не решит ему рассказать.

– Ты только не теряй надежды. Я уверен, он чувствует, что мы его ждем. И будет идти на наши мысли о нем, как на свет маяка.

– Папа! Я чайник вскипятил! – звонкий голос сына раздается откуда-то сзади. Я оборачиваюсь и вижу его худощавую фигурку, как всегда, выскочил без шапки, в одной толстовке, на ногах болтаются ботинки брата, которые я вместе с другими вещами перевез в этот дом.

– А ну быстро вернись в тепло! Еще простудишься! – строгим голосом кричу я ему, сын ухмыляется и нарочито медленно, волоча тяжелую обувь, идет в дом. Спрятал руки в карманы, ссутулился, но даже при этом умудряется выглядеть самоуверенным и независимым. Мои окрики на него мало действуют – он упрям и всегда предпочитает поступать по-своему. Взрослые ему вообще не указ. В кого он только такой уродился? Впрочем, точный ответ знаю не только я. Все замечают его сходством с братом.

– Что, совсем отбился от рук? Передай ему, что летом вернется строгая тетка и всерьез возьмется за его перевоспитание, – Лиана смеется.

– Строгая, как же, – я скептически ухмыляюсь, – В новогодние каникулы, помнится, кое-кто едва не попал впросак из-за этого мелкого хулигана.

– Это был единичный случай! И вообще, это нечестно! Он же твой сын, вот сам им и занимайся, а я всего лишь студентка, с меня и спрос меньше, – сестренка притворно возмущается, но потом вдруг снова становится серьезной, – Сколько ты там уже ждешь?

Я оторвал трубку от уха, взглянул на экран:

– Почти два часа.

– Замерз, наверное… – протягивает она.

– Сегодня тепло.

– Ну да, минус двадцать пять – это, конечно, теплынь. Иди в дом, прошу тебя. Если он решит вновь подать знак, он сделает это так, чтобы ты точно заметил.

– Я должен дождаться, понимаешь? Показать ему, что буду ждать его до последнего. Если я уйду, это будет выглядеть как предательство. Представь его разочарование, когда он после долгих колебаний решится выглянуть из своего логова, а меня нет. Единственного человека, на которого он рассчитывал.

– Но ты ведь не можешь стоять там целый день! – вполне резонно возражает сестренка, но я упрямо гну свою линию:

– Не хочу пропустить его знак. Я боюсь его пропустить. Вдруг отвернусь, отвлекусь, зайду в дом на несколько минут погреться, и именно в этот момент он и появится? Нет, не могу, – я даже качаю головой для пущей убедительности, хотя Лиана меня не видит.

– Ты ведь понимаешь, что знака может и не быть, – совсем тихо, почти шепотом, произносит она.

– Он будет! Он всегда появлялся в этот день!

– Потому что его тоже давно нет…

– Нет! – я не осознаю, что почти кричу.

– Эти знаки, этот остров, все говорит о том, что он ушел еще тогда, десять лет назад…

– Я не верю в это!

– Ты убедил себя в том, что он еще жив…

Мне хочется отшвырнуть телефон, лишь бы не слышать этих слов. Внутри нарастают горечь и обида – я снова один, один в своей слепой вере, в своей отчаянной надежде.

– Ты не можешь так говорить! Ты ведь тоже ждешь его возвращения!

– Да, жду! Но знаю, что этого не будет. А ты продолжаешь жить иллюзиями! Хватит уже обманываться! И обманывать других! – Лиана уже не сдерживается и начинает рыдать, – Посмотри на своего сына, приглядись к нему, это же он! Он уже рядом с тобой, чего ты еще хочешь!

– Ты не понимаешь, – я решительно прерываю разговор. Подумав немного, отключаю телефон, потому что сестренка в своей настойчивости будет снова и снова набирать мой номер. Она такая же упрямая, как брат.

Пока мы кричали друг на друга, сгустились сумерки. Я почти не различаю, что происходит на другом берегу. Вижу лишь сплошную стену леса. Лиственницы тянутся к стремительно темнеющему небу, одна за другой зажигаются первые звезды. Я ежусь от холода, нерешительно топчусь на месте – вряд ли удастся что-то разглядеть в таких условиях. Лиана права, больно это признавать. Я медленно бреду в сторону дома. В окне едва виднеется слабый синеватый свет от монитора – сын снова торчит за ноутбуком. В этом он пошел в другого дядю – в Марка. Тот тоже часами стучит по клавиатуре. У них много общего – свои интересы, свой жаргон, которого я не понимаю, свой юмор. Кажется, я единственный, кто не может по-настоящему сблизиться с сыном. Я люблю его, забочусь о нем, готов на все ради его счастья, но он порой относится ко мне как к старому зануде, с легким превосходством и снисходительностью. Покорно выслушает мои нравоучения и поступит по-своему. Иногда кажется, что мы оба старательно исполняем навязанные кем-то роли – строгого отца и непослушного сына. Вроде бы никто не оценивает нашу игру, но мы все равно пытаемся следовать сценарию. Я вижу, куда нас это может привести, но не в силах свернуть с проторенной дорожки. Пройдет всего несколько лет, сын подрастет, и наше противостояние усугубится.

Видел бы сейчас меня брат! Он всегда считал, что я стану образцовым отцом. Но когда появляется собственный ребенок, ты вдруг оказываешься беспомощным. Все твои мудрость, терпение и заботливость странным образом преображаются во что-то совсем другое – ты становишься тревожным, нервным, дерганым.

Я тянусь к двери, но решаю напоследок обернуться – и вдруг замечаю на светлом пространстве озера тень. С такого расстояния не понять, кто именно там стоит, человек или животное. Первый порыв – кинуться туда, на лед, через сугробы, утопая по пояс в снегу. С трудом подавляю это желание и просто смотрю. Тень словно кивает мне, разворачивается и огромным скачками уносится в сторону леса. И мне становится легче. Знак подан.

Наутро, когда рассветет, я пойду туда, на озеро; и, как во все предыдущие годы, не увижу никаких следов. И вновь буду сомневаться – а был ли знак? Не показалось ли? Ведь он всегда появляется в сумерках, и никогда – в скудном свете зимнего дня. Может, я видел лишь то, что хотел? Может, это была игра воображения? Отмахиваюсь от этих мыслей, открываю дверь и перешагиваю порог, отделяющий холод и тепло, свет и тьму, жизнь и смерть.

В печке уютно потрескивает огонь, я грею озябшие руки над плитой и жду, когда чайник закипит снова. Сын почему-то не спешит выходить из своей комнаты, хотя обычно он сразу прибегает. Я решаю заглянуть к нему, проверить, все ли в порядке. Дверь закрыта, стучусь и, не дождавшись ответа, осторожно заглядываю. Странно, что ноутбук выключен. Когда глаза привыкают к темноте, замечаю силуэт сына у окна. Он устроился прямо на столе, сидит, уткнувшись подбородком о колени.

– Эй, что-то случилось? – подхожу, надеясь, что не наступлю по пути на одну из его игрушек, – Ты чего тут затаился?

Хочется его обнять, но он этого не любит. Совсем как брат. Тот тоже в этом отношении был холоден, и мне так и не удалось растопить лед.

– Папа, а куда я денусь, когда умру?

Я невольно вздрагиваю от этого вопроса. Ему же всего восемь! Первая реакция – сказать, что рановато думать о смерти. Оборвать его, перебить, может, даже рассердиться, лишь бы он сменил тему. Но потом меня охватывает чувство вины. Скорее всего, я сам спровоцировал такие мысли, ведь сын с раннего детства слышал рассказы о своем дяде, которого большинство считает погибшим. Что тут можно ответить? Ведь я сам толком не знаю, что там, за гранью. Брат считал, что загробного мира не существует, и говорил, что эта мысль его успокаивает. Он всегда был реалистом. Причем его взгляды на мир порой доходили до цинизма. Он не питал никаких иллюзий на этот счет. Черт, а что же я? Мне отчаянно хочется верить, что души отправляются в какой-то другой мир, переходят на новый уровень. Иначе зачем все это? Брат бы усмехнулся и возразил: «Да низачем. Жизнь не имеет смысла. Смирись». В этом весь он. А я до сих пор не смирился. И никак не могу его отпустить.

Так что же ответить?

Пока я отчаянно пытался подобрать слова, сын заговорил сам:

– Я видел его там, на озере. Ты думаешь, это был он? Он ведь умер! Так все говорят. И если мы его видим, значит, это не конец.

Испытующий взгляд темных глаз, в которых горит то же пламя, что и у брата. Но этот огонь спокойнее, ровнее, тише.

Сыну всего восемь, но он логичен и последователен, в этом ему не откажешь.

– Ответь же!

И умеет быть настойчивым.

– Не знаю. Честно. Я видел столько умирающих, но так и не понял, что происходит в тот момент, когда в них гаснет последняя искра жизни. Рано или поздно мы все раскроем эту тайну. И либо нам уже нечего будет сказать по этому поводу, поскольку от нас ничего не останется, даже частички души, либо… – я присаживаюсь на стол рядом с сыном. Он слушает очень внимательно, не сводя глаз с моего лица, словно пытаясь понять, насколько я искренен.

– Что либо?

– Человечество за свою долгую историю придумало немало ответов на этот вопрос. Но суть одна – душа бессмертна. Смерть просто меняет форму твоего существования, – я ловлю себя на том, что заговорил с ребенком слишком взрослым языком. Но сын все понял.

– А ты веришь в это? – его голос звучит едва слышно.

– Да.

– Но тогда получается, что ты ждешь зря. Если бы дядя был жив, не было бы и знаков от него, которые ты так ждешь, – и снова испытующий взгляд. Сын обнаружил противоречие – и будет в нем разбираться, пока не докопается до сути. Порой его умозаключения способны поставить в тупик даже взрослых и причинить боль своей жестокой правотой. Я чувствую себя беспомощным перед его логикой.

Мы как-то поспорили с братом на эту же тему. И он сказал, что если его душа будет жива, то он попытается найти способ утешить тех, кто остался. Подать знак, что все в порядке.

Неужели все эти годы я заблуждался? Неужели его действительно больше нет?

Мне не хочется терять веру. Это слишком смахивает на предательство. Я единственный, кто продолжает ждать. И не вправе покинуть свой пост. Но мне нужно что-то ответить сыну.

– Я верю, что однажды он вернется. Так бывает, когда кого-то очень сильно любишь. Я тоскую по нему. Каждый день думаю о нем, – мой голос срывается, делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться, – Знаю, это неразумно. Но он был моим самым близким человеком, другом и братом. Может, я до сих пор не простил себя, поэтому и цепляюсь за эту веру, как за спасательный круг, чтобы унять муки совести. Я был старше, я должен был удержать его, помочь, остановить, уберечь. Он бы послушался. Но я пустил все на самотек. Переложил свои обязанности на Августа, а он не справился. Я слишком увлекся своей жизнью, с головой окунулся в счастье, а он молча позволил мне это. Отступил, чтобы не мешать. Впрочем, он делал так всегда. Уходил, когда видел, что в нем больше не нуждаются. И возвращался, когда вновь мог понадобиться, – я спохватываюсь, украдкой смахиваю слезы, и вновь поворачиваюсь к сыну. Его глаза широко раскрыты. Что в них? Удивление? Страх? Жалость? Этот мальчик – загадка. Я не всегда понимаю, что творится в его голове.

Но он вдруг тянется ко мне и обнимает. Словно это он взрослый, а я – маленький ребенок, нуждающийся в утешении. Мы сидим так некоторое время, потом он размыкает свои тонкие руки и как ни в чем не бывало осведомляется:

– Может, выпьем чаю? Наверное, придется кипятить воду в третий раз.

И уже выходя из комнаты, оборачивается:

– Знаешь, я теперь тоже верю, что он вернется.

Алек

Иногда меня накрывает. Я перестаю контролировать свои мысли и медленно погружаюсь в знакомую бездну.

Мы вернулись в деревню. Айзек, как и опасался Август, решил в очередной раз исчезнуть, Костя последовал за ним. Но меня это уже не волновало. Все эти месяцы прошли как в тумане, я гнался за призраком и никак не мог его настичь. Не знаю, когда именно случился переломный момент – но меня отпустило. Август, когда я сообщил об этом, тоже успокоился. Жизнь начала налаживаться. Первые недели пролетели незаметно – короткое северное лето заставляет мобилизоваться, нужно многое успеть. Суровая зима требует серьезной подготовки, иначе просто не выжить. Когда с утра до вечера ты занят физическим трудом, голова отдыхает. За это я и уважаю тяжелую работу, она позволяет отвлечься от гнетущих мыслей. И боль в плече тоже отступила, то ли я перестал ее замечать, то ли привык к ее постоянному присутствию.

Но так не могло долго продолжаться. Все было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.

Эйфория сошла на нет, и мои преследователи вновь заявили о себе. Их темные размытые силуэты вначале мелькали на приличном расстоянии, медленно подбираясь все ближе и ближе. День за днем они подкрадывались, пока я не почувствовал их горячее зловонное дыхание.

Впрочем, сам виноват. Забыл о том, что произошло прошлой осенью. Почувствовал себя неуязвимым, встретившись с ними лицом к лицу и одержав верх. Ошибся, когда принял победу в одной-единственной битве за окончательную и безоговорочную.

Поделом мне.

И теперь я сижу в своей комнате, в полутьме летней ночи, пытаясь не утонуть в потоке мыслей.

Охотник, почуяв, что со мной творится неладное, забился в логово. Ему не нравится боль, которую я испытываю. Он не понимает ее, не знает, как с ней справиться, поэтому прячется.

Как и я.

Август уехал на другой конец заказника, Денис вернулся на пару недель в столицу, навестить родных. Я совершенно один.

Оказывается, я отвык быть один. Раньше мне нравилось одиночество, а сейчас оно воспринимается совершенно по-другому.

Тревожно. Слишком тихо.

Тут-то мои преследователи и накинулись. Я оказался без защиты – людей, благодаря которым держался на плаву.

Сижу на полу, прислонившись к стене, напротив – старинное зеркало, совершенно мутное. И кажется, что темных силуэтов за спиной с каждым часом становится больше. Это пугает. Не знаю, как избавиться от наваждения, хотя понимаю, что в реальности ничего подобного не происходит.

Темная бездна под ногами жадно распахивает пасть. А я покорно делаю шаг вперед.

Так нельзя – кричит моя рациональная половина.

Остановись!

Но уже не могу. Доводы рассудка сейчас бессильны. Я переступил эту грань.

Медленно смеркается. Гаснет последний луч. В окна вливаются серые сумерки. Но я ничего этого не замечаю. Завороженно всматриваюсь в темноту, которая и манит, и пугает.

Не стоило настолько сильно привязываться к людям. Я ведь знал, что это ошибка. Рано или поздно они уходят, а ты остаешься – опустошенный и разбитый. Не стоило слишком полагаться на их помощь. Я был один, и справлялся со всем сам. Был вынужден, чтобы выжить. А сейчас меня окружают те, кто готов всегда подставить плечо. Я переложил на них часть своей ноши, и теперь жалею об этом. Я утратил уверенность в своих силах. Стал слабее.

Подтягиваю ноги и обнимаю колени. Становится прохладно. Но я не могу пересесть на кровать. Не могу подняться и взять одеяло. Понимаю, что это звучит и выглядит глупо, но не могу иначе. У меня просто кончились силы.

В голове стучит мысль: что происходит? Вопрос не нуждается в ответе. Всматриваюсь в свое отражение, но его не разглядеть. Поверхность стекла подернута мутной патиной, кое-где амальгама облупилась. Где Август нашел эту рухлядь? И зачем я согласился поставить его в своей комнате? Простая деревянная рама с небольшими резными деталями, окрашенная в черный цвет. В памяти всплывают строгие лики неизвестных, которые глядели со стены в доме старика Захара. Он тоже был любителем старины. Довольно бессмысленное занятие, как по мне. Иногда я вижу тот дом во сне. И каждый раз ловлю осуждающие взгляды со старых фотографий. Они словно говорят: зачем ты предал нас огню? Что мы тебе сделали? Старик что-то видел в них – но он был художником, видеть было его профессией. Ему нравилось придумывать истории про этих людей.

Но я сжег их. И сами портреты, и его истории. Не сгорела только боль утраты.

Почему бесполезные вещи должны продолжать быть, а человек, который собрал их, вдохнул в них жизнь, нет?

Бездна засасывает все глубже.

Мне уже не различить отражения. Я ничего не вижу. Натягиваю капюшон, опускаю голову. Позорно капитулирую. Мне стыдно из-за собственной слабости, но ничего не могу поделать. Это сильнее меня, сильнее всех разумных доводов, которые я вчерашний мог бы привести себе сегодняшнему. Во мне снова что-то сломалось, и все пошло наперекосяк. Хочется кричать, просить о помощи, но что-то заставляет меня молчать; мог бы встать, взять необходимое и уйти в дом на окраине, к брату, но не двигаюсь с места. Я оцепенел. Тишина пугает.

Раньше я бы разнес зеркало на осколки. Подобрал что-то с пола и швырнул в собственное лицо. Или просто бил бы кулаком, вымещая ярость.

Но теперь этого не происходит. Я почти научился принимать себя, смирился с тем парнем, чей взгляд вижу каждый раз, проходя мимо зеркал. Я ему киваю, как старому знакомому, иногда могу осторожно улыбнуться. Кажется, я так долго не улыбался, что почти разучился это делать. Лицо – словно маска. И приходится прилагать усилия, чтобы уголки губ приподнялись. Надеялся, что со временем эта способность вернется. Ведь все-таки в моей жизни произошли перемены к лучшему. Я больше не один. Во всяком случае, так было до сегодняшнего дня.

Наверное, вся наша жизнь – это вереница зеркал. И мы сами – всего лишь отражение в чужих глазах. Сложно не запутаться в этом лабиринте. Сложно не потерять себя настоящего.

Тьма вливается в меня, заполняет изнутри, я уже не тот, кем был утром. Это какое-то другое существо. Не человек. Не зверь. Тень.

Первые дни прошли спокойно. Я наслаждался уединением, слушал музыку, выбирался на пробежки по лесным тропам, читал, в общем, вел праздную, но приятную жизнь.

Что касается ночных кошмаров… Без них не обходится ни одна ночь. Я все еще просыпаюсь от собственного крика и почти никогда не могу вспомнить, что именно снилось.

Позапрошлая ночь не стала исключением. Пришел в себя от грохота выстрела, который долго отдавался в ушах тревожным эхом. Чтобы успокоиться, сходил на кухню, выпил воды. Сидел за столом и смотрел в окно, на косые струи дождя, хлеставшие по стеклу, пытаясь убедить себя, что это был всего лишь гром. Поднялся, сварил кофе и приготовил завтрак. Есть совершенно не хотелось. Кое-как одолел половину порции и вновь уставился в окно. Гроза все не заканчивалась, словно небеса решили взять реванш за двухнедельный зной. Быстро стемнело, хотя в это время занимается рассвет. Молодые деревца гнулись под порывами ветра, дождь остервенело бил по крыше, холодильник внезапно умолк – отключилось электричество. Я медленно и без удовольствия цедил остывший кофе. Плечо вновь заныло – эхо выстрела пробудило дремавшую боль. Что-то происходило, но я не мог сказать, что именно.

И тут, словно кадр из фильма, всплыло воспоминание – луг, проливной дождь, пепел над головой. Я давно не думал об этом дне. Или старался не думать. Холодный взгляд Айзека. Выстрел. Боль. Все эти образы слились воедино. Давняя история, которая невидимой, но крепкой нитью тянулась из прошлого. Я надеялся, что она оборвалась. Видимо, рановато было испытывать радость по этому поводу.

Я уже не различаю, где заканчивается боль физическая, и начинается душевная. Перед глазами проносится вереница прошлогодних событий – я снова и снова проживаю их. Снова испытываю вину, отчаяние, скорбь. Блуждаю среди зарослей, не видя выхода, а за мной медленно, но настойчиво, следует вода, темная и холодная. Она поднимается все выше и выше, и вдруг я понимаю, что оказался в ней по колено.

Сколько прошло времени? Трудно сказать. Бросаю взгляд на часы – но цифры ничего не говорят. В доме светло, вернулись привычные признаки жизни – холодильник, едва слышное гудение счетчика, будильник Августа мигает красными нулями. Стряхиваю оцепенение, выхожу на крыльцо, опускаюсь на ступеньки, бессильно приваливаюсь к перилам. Что происходит? Мой мозг ищет ответ – и не находит. Это пугает.

Вчера я смог заставить себя заняться хоть какими-то делами.

Сегодня – нет.

Ночь была паршивой. Я так и не смог уснуть. Только начинал задремывать, как внезапно вздрагивал, и меня выбрасывало в реальность. К утру я оказался во власти иррационального страха, совершенно необъяснимого. Сполз с кровати и сидел на полу до рассвета, обхватив плечи руками. Сердце гулко стучало в груди, громом отдавалось в ушах, я пытался остановить происходящее усилием воли, но так и не смог. Когда солнце заглянуло в дом, прошел, пошатываясь, на кухню, выпил воды. Наверное, я вырубился прямо за столом – подняв голову, увидел, что пятна света на полу сместились. Машинально взглянул на часы – кажется, был полдень. В голове все смешалось, я уже не понимал, когда это началось, и как долго я пребываю в таком состоянии.

Я не был голоден, но все-таки сделал бутерброд. Откусил дважды, пожевал и отложил, не ощутив вкуса. Выпил воды. Снова посмотрел на часы, но забыл, сколько было времени, когда пришел в себя. Цифры больше ничего не значили.

Я оказался внутри какого-то кокона, в котором ничего не было, кроме боли и страха. Когда второе отступило, осталась только боль. И тут-то под моими ногами и разверзлась та самая бездна. Она манила, обещая спасение, и я послушно шагнул в нее. Боль действительно утихла. Меня охватило безразличие. Стало все равно, что творится там, снаружи. Мир в этот момент просто перестал существовать. Я повис во тьме, никаких ощущений не осталось. И в первые мгновения это было даже приятно, но потом начало пугать. С трудом вынырнув на поверхность, обнаружил себя сидящим на полу в своей комнате. В окно вливались теплые золотые лучи вечернего солнца. Я почувствовал их живительное прикосновение, но это длилось недолго. Свет сменился на тревожный багровый, а потом и вовсе погас. С ним растаяла и надежда выбраться из этого оцепенения.

Не знаю, сколько я так просидел. Часы? Дни? Недели? Вскоре я перестал понимать, где заканчивалось мое существо и начиналась бездна. Границы размылись. Я больше ничего не контролировал. Мне бы позвать кого-то, но это было непосильной задачей – встать, взять телефон, произнести вслух слова «Мне нужна помощь!». Я лишился и воли, и голоса. Оставалось только слушать собственный крик, который раздавался где-то в груди. Так уже было год назад. И я помню, к чему это привело.