Kitabı oxu: «Одним словом»

Şrift:

И скорее справа, чем правый,
Я был более слово, чем слева.

Велимир Хлебников

Туда, во мглу Небытия,
Ты безвременным, мёртвым комом
Катилась, мертвая земля,
Над собирающимся громом.
И словно облак обволок
Порядок строя мирового,
И презирающий зрачок,
И прорастающее слово…

Андрей Белый

[Часть 1. Яйцо]

Слово
(пролог)

Слоёного солнца солёной слюной
Стекают лучи в чернозёмную плоть.
И льют свои слёзы застывшей слюдой
Гранитные духи у племени водь.

Поёт соловей лишь во славу свою,
И слёткам наследство – лишь соло его.
В силок я изломанный смыслы ловлю,
Невольник, молясь (о неволе ль?) и вот:

Раскатами! Гром – в неземном руднике,
Раскованы! Тучи – и буря грядёт;
Раскатывал СЛОВО я на языке,
В раскованной длани вместив небосвод.

Череп
(отражение пролога)

Мой череп – путестан, где сложены слова…
Велимир Хлебников

Пустых глазниц темны пещеры,
Опал мой грим, иссох язык;
Внезапно обнажился череп —
Мой подлинный явился лик.

Мой череп, полон что пьянящим
Хрустальным семенем богов,
Я опрокинул в настоящем,
В пустыне снов и мёртвых слов.

Опустошённый череп этот
Подобен выцветшим стихам,
Столь старомодным, неприметным —
Пустой, ненужный миру хлам.

Расколотый на сто кусочков,
Подобен свод земной коре;
И чешуя кости височной —
Пчелиным крыльям в янтаре;

Каналы в костном мавзолее —
Ожоги от текущих слёз…
Куски головоломки клею
Экстрактом ласточкиных гнёзд.

Дым

Ах!
Эта нежная ореховая сладость
С кислинкой металла, что щиплет язык,
В горле что першит мечтою – лишь осталось
Мне по ветру выдохнуть дым, как привык.

Мне тюрьмою стала бытность обстоятельств —
Но их окрыляет пусть каждый мой вздох,
Выдох, вдох. Кем нарисованная святость
Мне губы сожжёт, как проклятый Молох?

Всех пожаров, войн, молитв слепых и плача
Удерживать дым так устал я во рту…
Пепел? С пеплом как же быть? Пожалуй, спрячу
В своих же слезах, так похожих на ртуть.

Но – роняю лишь на собственную плаху
Я собственной тлеющей жизни щепоть.
Как сражаются хорей и амфибрахий,
С пространством сражается дольная плоть.

Соль

Я рисую солью слёз, что наша
Общая подушка сохранила
Со следами щёк (я ошарашен
Странностями собственного стиля).

Я рисую солью слёз на стенах —
Флизелиновых обоях – руны,
Карты снов своих, поломок в генах.
(Будто я романтик, что ли, юный?)

Я рисую солью слёз спирали
Млечного Пути, и так искрится
Каждый из кристаллов, так играет
Светом… (Я – фотон, я лишь частица.)

Я рисую солью слёз изгибы
Тела твоего в минувшей ночи.
Я не в силах произнесть что-либо
(Скуп я на слова любви, короче).

Я рисую… Но, дождавшись бури,
Я открою настежь в келье окна —
Хлынет ливень кровью буйной, бурой,
Смоет соль. (Да будь навек он проклят!)

Память

Воспоминания подобны
Молчащим листьям в сентябре —
Тишайший люд на месте Лобном,
Их мысль: забыть, забыть скорей.

Историю не пишут те, кто
Казнён, отвержен, заклеймён.
Мы спим – надежд и планов вектор
Утрачен (cuz the past is gone).

Уносит прахом поколенья
За поколеньем вихрь времён.
Мы забываемся в сомненьях,
Запутавшись среди знамён.

О, нам бы знать не то, что ближе,
А то, что скрыто от очей!
Быть может, память – это мы же,
Цветок, засохший в книге (чьей?).

Но если так, то, взяв time-out,
Сорвав пьянящих истин гроздь,
Пусть наши дети воссияют
Ярчайшей из несметных звёзд!

Домой

Домой. Зовёт тоска бродяжья —
Туда, где кофе пьёшь ты утром,
Где в беспримерном эпатаже
Мне пасть бы чистым перламутром
В окружность полной жара чаши.

А может, дом мой там, где мама
Моя меня ходить учила?
Но свежевырытая яма —
Мой ум, и память – лишь лучина…
Куда ж идти сынам Адама?

Но, может, «дома» – это грядки
И столик под ветвями вишен?
Зимой весёлые колядки?
В закат погост с его затишьем?..
Я не свихнулся, я в порядке,

И есть предел моим программам:
Бездомность – первый знак свободы.
Так пусть в финале этой драмы
В согласии с самой Природой
Я в прах уйду – к отцу Адаму.

Плачу

Не стенания под стенами,
Не страданья стародавние —
Лишь растаяли растения,
На ура в слезах уравнены.

А растения – на подоконнике…
А растения – на обоях…
Их любовники-поклонники
Завернут в букет – изгоев.

И плывут не половинками,
Незнакомки, будто скомканы.
Вот исслезли горько – инками.
Словно смоквы, скромно сомкнуты

Человеки – веки – синеокие,
Что растеряны, рассеяны,
Все поблёкли вы, далёкие.
И растаяли… растения.

Молоко

Он мёртвый. Он мёртвый. Ушедший он сеятель будто,
Исполнивший святый, назначенный предками долг.
До времени матерью-почвой любовно укутан
Я в тонкий и влажный и пульсом алеющий шёлк.

Молочным. Молочным и сладким казалось пространство,
Его целовал я. В неведомых сферах мой взгляд
Блуждал. Но однажды воззренье моё стало ясным,
И я усомнился: родившись, не пил ли я яд.

Я помню. Я помню во мраке открытую рану —
Она ослепляла мерцавшей своей синевой.
Среди же ревущих и рвущих меня ураганов
Искать ли сияние это? Любой ли ценой?

Пришелец. Пришелец из дальнего тёмного мира,
Явившийся здесь, в перепутье бескрайних дорог,
Я должен, с рожденья лишившийся ориентиров,
Занять, захватить столь поруганный ныне чертог.

Исчезнуть. Исчезнуть и мне предначертано вскоре,
От всходов своих предстоит пребывать далеко.
Дистанция эта – не знаю – ни счастье, ни горе.
Виною всему – тот дурман, дикий хмель – молоко.

Элегия

Слепцы напрасно ищут, где дорога,
Доверясь чувств слепым поводырям;
Но если жизнь – базар крикливый бога,
То только смерть – его бессмертный храм.

Афанасий Фет

Поэтов былых выцветают портреты, и
Мои письмена вдохновит угасанье.
Их выдох последний исполнен ответами
На наши мольбы, что, возможно, и сами

Не в силах облечь в словозвучье кристальное,
Но всходы восславив прощанием с плодом,
Поют бронхиальные флейты печальную
Элегию жизни = погибели оду.

Ночными кошмарами в солнечный полдень я
Опоен, как сладким вином горькой тризны:
Атлантов нелепые сны о прародине
Развеяны пеплом = пыльцою душистой.

Я смерть утверждаю опять как единственный
Критерий всей жизни, её самый признак.
И я уповаю на смерть – словно к пристани
Стремится туманами парусник-призрак.

Рим

I

Над землями, водами тенью распахнутый,
Парящий орёл, солнцем неопалим,
Багровые крови в очах твоих – яхонтах,
Рим.

II

Ты – в поисках жертвы извечных отечеству —
Молящийся богу войны пилигрим,
Светильники жгут твои жир человеческий,
Рим.

III

Ты – обетованной земли царь помазанный,
И что ни тиран, то лишь твой псевдоним.
Врагов ты лишаешь и воли, и разума,
Рим.

IV

Мы прокляты душами мёртвых безвинными,
О вечный мой град. И однажды сгорим
В пожаре всемирном, остынем руинами,
Рим.

Вино

Искрящийся кубок, наполненный светом
Извечного солнца и маревом гор,
Теплом винодельческих рук, до сих пор
Наполненный ливнями жаркого лета,

Хочу я поднять ещё твёрдой десницей.
Покуда мой ум ещё держит форпост,
Хочу произнесть я свой пламенный тост,
Смотря в ваши светлые юные лица.

Я пью за любовь. От затворника вроде
Меня это слышать дано вам впервой.
Творящая жизнь своей тайной игрой,
Сердечная кровь пусть в вино перебродит!

За мудрость я пью – со звериной тоскою:
Мы стали ревущим животным под стать.
Хотите ль священные тексты писать?
Пишите вином их – не кровью людскою.

Я пью за отвагу. Отвага порою —
Не в подвигах ратных: в смиренье она.
Эй, мальчик! Налей-ка ты всем дополна!
Вино да не будет нам горькой виною!

Я тост завершаю, как чёртов пьянчуга
(И пьяным на ложе усну, как мертвец):
Я пью за вино, за вино, наконец!
Воспойте друг друга, испейте друг друга!

Скажи!

– Мама! Ах, мама! Чудесное поле.
Только не слышно уж многоголосья.
Что же, скажи: от грозы ли недоля?
Молнии ли опалили колосья?
Чёрной воронки не вижу я дна.
– Доченька, просто была здесь война.

– Папа! Ах, папа! Скажи мне скорее!
Был ли когда-то там город огромный —
Может, Гераклион или Помпеи?
Птицы, гляди, кружат, будто над домом.
Люди глядели ль на птиц из окна?
– Доченька, просто была здесь война.

– Мама! Ах, мама! Скажи мне, родная!
Красная роза та, что над могилой,
Мясо гниющее, кровь забирая,
Как могла вырасти нежной и милой?
Тайна какая здесь сохранена?
– Доченька, просто была здесь война.

– Папа! Ах, папа! В огне, что не гаснет,
Облик твой стал будто образом в храме.
Мама! Ах, мама! Цвети ярко красным,
Стань, как всегда, между небом и нами…

В поле золой – я осталась одна,
Смрадным болотом – стоят времена.
Но отчего, скажи, вдруг тишина?
– Доченька, просто была здесь война.

Идиллия

Проходит сеятель по ровным бороздам…

Владислав Ходасевич

Проросшее семя осмысленной речи
в поту трудовом – это слово в поэзии.
Созрел урожай на полях Междуречья,
созрели слова мои сочно-трапезные.

Шумерские боги забыли о людях,
и средь зиккуратов лишь ветер хозяином
зову, призывая к свершению чудо, —
но стоит ли ждать возвращения Каина?

О Каин, принесший бескровную жертву
молочным и чистым незрелым лишь семенем!
Пусть те, кто воскреснут однажды из мертвых,
взойдут, будто полем, тобою засеянным.

И Нил разливается, спеют колосья
хлебов. Возжигая богам восхваления,
мы высечем солнце вселенскою осью —
тела фараонов да будут нетленными.

Рассеявшись, звёздная пыль застывает
в зерне из железа. И жизнь в изобилии,
что мной созерцаемо, как ключевая
вода, сокрушает каменья. Идиллия.