Kitabı oxu: «Месть Клитемнестры»

Посвящается Жаклин. Мы пережили столько счастливых моментов, с головой погрузившись в магию Греции

И правило это незыблемо: коль падают на землю капли крови, знать, дальше будет только больше.

Эсхил. Плакальщицы

Susan C. Wilson

CLYTEMNESTRA'S BIND

Copyright © Susan Wilson, 2023

Originally published in the United Kingdom by Neem Tree Press Limited 2023

All rights reserved

Настоящее издание выходит с разрешения Randle Editorial & Literary Consultancy и The Van Lear Agency LLC.

Карта выполнена Татьяной Гамзиной-Бахтий

© Е. О. Алешина, перевод, 2025

© Издание на русском языке. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

Издательство Иностранка^®

* * *

Часть первая

Глава 1

Порой я слышу в коридорах дворца плач убитых детей. Однажды я сказала об этом мужу. Но он ответил, что это подвывают лисицы на склоне под стенами цитадели да визжат свиньи. Он не любит, когда ему напоминают о преступлениях, совершенных членами его семьи. Однако убиенные дети молят о справедливости. Я слышу их всхлипывания и шепот и строю планы.

Мой муж ведет войну в чужих землях. Как это естественно – править вместо него, а не прислушиваться из тени к тому, как он вершит наши судьбы. Я отпраздную возвращение мужа. Но его в трапезной зале не будет.

Возвращение в родные стены… С него началась череда преступлений его семьи, оно же и положит им конец.

* * *

Отец моего мужа, Атрей, замыслил злодеяние, с которого и начались все наши беды. За долгие годы это преступление прочно укоренилось в моем сознании, будто я сама присутствовала при нем. Я слышала эту историю от Фиеста, Атреева брата. Он рассказывал ее вновь и вновь в часы пьяной бессонницы, а также когда кричал и ходил во сне. Фиест и Атрей связали себя узами взаимной ненависти, и Фиест считал их неразрывными. Источником их вражды стал, конечно же, микенский трон. В таких обстоятельствах неудивительно, что Фиеста охватило дурное предчувствие, когда Атрей вдруг пригласил его после изгнания в Микены на пир в знак примирения. Но кто не рискует, тот не выигрывает.

Место действия: зал во дворце Атрея. В очаге потрескивает огонь. Помимо этого не слышно ни звука – нет ни певцов, ни акробатов, ни гостей на празднике в честь возвращения Фиеста, только суровый хозяин восседает на своем месте, да за отдельным столом – мальчики. Один – восьми безрадостных зим от роду, а второй, съежившийся от страха, – шести.

Губы Атрея искривляются в редко появляющейся у него улыбке.

– Наполни чашу моему брату.

Раб поднимает крышку трехногого котла, выпуская запах варева, чем-то напоминающий свиной, и несет дымящуюся чашу Фиесту.

Фиест прикладывает край чаши к губам и заливает в себя похлебку. Непонятное варево с плавающими на поверхности кружочками жира обжигает ему пищевод. Он отрыгивает и выносит свой вердикт:

– Отвратительно. Но с тех пор, как ты отправил меня в изгнание, я знавал вещи и похуже больного живота.

Улыбка не озаряет глаз Атрея.

– Довольно ссор, Фиест. Наша семья воссоединилась и стала крепче, чем когда-либо. Я тут думал: может, ты перестанешь рваться на мой трон, если я поставлю тебя во главе войска? Будешь владеть вторыми по величине землями после моих.

Фиест чешет затылок, пожимает плечами.

– Надо подумать. Похлебки не отведаешь, Атрей? А твое потомство? Судя по виду твоего младшего, он привык к двойным порциям, а то и к тройным и дочиста вылизывает котел.

Младший мальчик встает и спешит к очагу с пустой чашей.

– Сядь, жадный ты паскудыш! – гаркает на него Атрей. – Поешь, когда я скажу.

Мальчонка, весь пунцовый, тащится обратно за стол. Брат тычком локтя в ребра заставляет его перестать шмыгать носом.

Пир, совсем не похожий на пир, продолжается. Атрей посасывает пропитанный оливковым маслом хлеб, и его сыновья делают то же самое. Оба мальчика и оба мужчины разом поднимают взгляды на балкон, откуда до них доносится звук шагов и шуршание многоярусных юбок, напоминающих оперенье летящей птицы.

– Аэропа, шпионишь, сука, – ревет Атрей, и птица – его царица-жена – отшатывается назад. – Спускайся сюда и покажи моему брату свое гостеприимство, коим ты прославилась. Я уверен, что он по нему соскучился.

В ожидании, пока царица спустится по ступеням, Атрей с Фиестом пристально смотрят друг на друга. Кажется, проходит целая вечность к тому моменту, как алый занавес в дверном проеме распахивается и Аэропа в сопровождении вооруженного стражника входит в зал. Младший мальчик вскакивает с места и тонким голоском приветствует мать; старший из братьев хватает ребенка за руку и рывком усаживает обратно на стул. Стражник ставит за детский стол третий стул, и царица садится на него. Она сидит, опустив голову. На царице традиционный лиф, оставляющий открытой грудь – женский дар вскармливания. Но надетая под него тонкая рубашка оскорбляет похотливый взгляд Фиеста.

– Титьки она нынче прикрывает, – замечает Атрей. – Я бы заставил ее спрятать под вуалью еще и лукавое лицо, если бы оно не выдавало ее секретов. Ладно, Аэропа, неужели не поприветствуешь Фиеста? Ты бы, без сомнений, была приветливее, оставь я тебя с ним наедине.

Царица лепечет:

– Атрей, почему бы тебе не попросить аэда¹ спеть?

– Женщина, почему бы тебе не съесть чего-нибудь? Возможно, ты станешь мне приятнее, если твои кости хоть немного обрастут мясом. Что, Фиест, как тебе нравится моя жена?

– Просто говори уже, что собирался, – вместо ответа просит Фиест.

– Ох, не только мне придется что-то говорить сегодня. Тебе ведь всегда хотелось иметь то, что было моим по праву, верно, Фиест?

– Если ты имеешь в виду трон Микен, то он никогда не был твоим по праву рождения.

– Нет! – кулак Атрея с силой обрушивается на стол. – Я получил его благодаря своим заслугам. Микенцы хотели видеть на троне меня, а не тебя. Наш племянник имел глупость, уходя на войну, назвать своими правопреемниками нас обоих. Если бы мы правили совместно, то разорвали бы его царство напополам.

– На троне может уместиться только одна задница, – соглашается Фиест.

– После того как он был убит, его сторонники умоляли меня править единолично. Мы оба были чужаками в Микенах, но о тебе микенцы знали только, что ты есть. Поэтому, в этом не сомневайся, они всегда останутся верны мне. У них преданные сердца настоящих мужчин. – Атрей опорожняет кубок, выплескивая остатки в лицо жены.

Аэропа сидит, не шелохнувшись и не издав ни звука. Затем она встает и стряхивает капли с лифа. Ее младший сын начинает хныкать. Старший покусывает ломоть хлеба.

– Разве я разрешал тебе уйти? – орет Атрей, и царица падает обратно на стул. – Это ты его взяла. Шлюха! Я знаю, что ты сделала.

Он подает резкий жест рабу, чтобы тот наполнил чашу Фиеста. Фиест заставляет себя проглотить еще похлебки. Она остро приправлена. Возможно, чтобы скрыть несвежесть мяса. Но его внутренности напрягаются не поэтому. Его брат каким-то образом все-таки узнал правду.

– Это ты украла золотое руно, – обвиняет Атрей Аэропу. Ее взгляд прикован к его сжимающимся и разжимающимся пальцам. – Ты отдала его Фиесту, чтобы он надел его в день моей коронации. Из-за твоего предательства микенцы решили, что боги выбрали его, а не меня. Мы провели в изгнании долгие годы, пока мне не удалось вернуть себе трон и отправить его в изгнание. Ты что же, думала, что он отберет и тебя, а потом сделает своей царицей? Бестолковая сука. А что, Фиест, хорошо с ней покувыркался до того, как выставил вон?

Ногтем большого пальца Фиест достает застрявший между зубами кусочек хряща и смахивает его жадно кружащему по залу псу.

– Да вроде бы.

Беззвучные слезы катятся по щекам Аэропы и капают в вино. Свойственная женщинам ошибка – вообразить, что любовник должен полюбить ее в ответ, и уверовать в то, что он избавит ее от постылого супружеского долга. Некоторые женщины видят лишь то, чего сами страстно желают, возводят башни на восковом фундаменте.

– О ее распутстве мне рассказал писец, когда я застал его самого за тем, что он пытался залезть ей под юбки, – говорит Атрей. – Он видел, как вы возлежали тогда, давно, на скамье в ее тронном зале. Небось, думал, что эти запоздалые сведения его спасут. Я отрезал ему член и смотрел, как он истекает кровью во дворе.

– Нельзя обвинять человека только за попытку, – говорит Фиест.

На шее у Атрея вздуваются вены.

– Обвинять? Да если бы я знал, насколько далеко ты зашел в своем предательстве, то убил бы тебя, как только вернул себе трон, а не позволял прелюбодействовать с чужими женами в изгнании.

– Никуда я не заходил, – возражает Фиест. – Но довольно уже, хватит со мной заигрывать. Верни мне копье, и мы решим все по-мужски. Или я ухожу. Радушие твоей жены всегда доставляет мне удовольствие, но я могу согреть и другие постели.

Улыбка наконец озаряет глаза Атрея.

– Правда? Подумываешь навестить парочку старых любовниц, поглядеть на каких-нибудь беспризорных сосунков? Я всегда говорю, что мужчина должен знать своих детей. Хотя сегодня ты своих не узнал.

Фиест, хмурясь, смотрит на сидящих подле матери мальчиков. У старшего тускловатые рыже-каштановые волосы Атрея и смуглое лицо. Младший светлее – чечевица с творогом. Сам Фиест темный, как египтянин.

– Это твои отродья, Атрей.

– Агамемнон и Менелай? Никаких сомнений. Ладно, убирайся, Фиест, и похлебки прихвати.

До того как Фиест успевает дать брату презрительный отпор, его хватает стражник с мечом в руке. Фиест решает оказать сопротивление, хотя в изгнании выжил именно благодаря тому, что не действовал сгоряча. Охранник ведет его к стоящему над очагом котлу. Раб поднимает крышку. В затылок Фиесту упирается холодный бронзовый клинок, заставляя наклониться. Пар обжигает ему глаза. Его щеки раздуваются от странного, будто знакомого запаха. Фиест вглядывается сквозь клубящийся пар, издает дикий рык и падает назад, зажав рот.

Головы его сыновей приобрели янтарный оттенок. Их волосы колышутся в бурлящем бульоне, подобно щупальцам. В них путаются три пары отрубленных кистей. Они подпрыгивают в кипятке возле детских лиц, будто игриво указывая на миловидные губки и щечку с ямочкой.

Фиест схватывается со стражником в борьбе, кричит и осыпает его ударами. Он думает, что умрет сегодня вечером, что будет даже рад смерти, если только сначала прикончит брата. Атрей приговорил их обоих, устроил так, что они стали противны богам. Он начертил кровавый круг, охвативший целые поколения, круг вечного разрушения. Отцы обречены мстить за убитых сыновей, сыновья – за убитых отцов, братья будут убивать братьев, а племянники – дядьев, и так будет продолжаться бесконечно.

Когда мужчины ввергают семью в саморазрушение, женщины обязаны найти способ снять проклятие.

Глава 2

У Фиеста был еще один сын, зачатый от крестьянки в тот период, когда он снова скитался в изгнании после убийства невинных детей. Этот мальчик, Тантал, и стал моим мужем.

Мы поженились, когда Танталу было пятнадцать, а я была на три года старше его. К тому времени Фиест вернулся в Микены во главе наемной армии и окончательно сверг Атрея с его отделанного слоновой костью трона. Мои родители знали о вражде братьев, но не о том жутком ужине. Поскольку теперь Атрей был уже мертв, мне удалось преодолеть их возражения против этого брачного союза. Микены были слишком лакомым кусочком, чтобы отказаться.

Дурные предчувствия появились, только когда я забеременела.

Как любая молодая мать, я ужасно боялась, как бы что-нибудь не произошло с моим малышом. Завистливая душа могла лишить его жизни, пока он спал в колыбели. Бог мог ниспослать ему болезнь в наказание за совершенный мною по незнанию проступок. Я сомневалась в своих материнских способностях, несмотря на то что нянчилась с двоюродными братьями и сестрами, племянниками и рано ушедшими из жизни родными братьями. Больше всего я боялась безжалостных родственников в семье, где моему сыну довелось родиться.

Несмотря на то что празднества в честь его рождения прошли благополучно, я не находила себе места, пока Тантал с сыном на руках трижды не обошел вокруг очага на церемонии имянаречения. Духи, которые рыщут повсюду в поисках безымянных младенцев, теперь улетели, отчаявшись заполучить легкую добычу. Но даже когда Тантал вернул сына в мои протянутые руки, я не была уверена, что нам удастся его уберечь.

– Маленькому надо поспать, – сказала нянька, после того как гости вручили свои именинные подарки.

Я сделала вид, что не расслышала. Прижав ребенка к себе, я шагнула в толпу топтавшихся в зале сторонников – людей, принадлежавших к местной знати и некогда преданных Атрею, но теперь подчинившихся совместной власти Фиеста и Тантала. Они толклись поблизости, а повара и мясники готовились возле очага к пиру в честь имянаречения.

Тантал коснулся раскрасневшейся щечки сына.

– Ему плохо от этой жары и дыма. Нужно отправить его в детскую, любовь моя.

Конечно, он был прав. Нянька протянула руки, чтобы забрать ребенка, и я, ощутив укол ревности и сожаления, отдала его. Нас разделили впервые с тех пор, как он через муки и кровь вышел из моего тела. Ему было семь дней от роду.

Сторонники с венками парами сидели за маленькими круглыми столами, расставленными по залу. Они ели мясо и фрукты с той же неохотой, что и участвовали во всех предыдущих обрядах. Сейчас, в окружении этих людей, мне как никогда не хватало родителей. Мои мать с отцом не поехали в Микены на празднование. Отец сломал на охоте ногу, а мама еще не оправилась от очередного выкидыша.

– Попробуй кальмара, он прекрасен, – предложил Тантал, ободряюще мне улыбаясь.

Слуга поставил на стол фаршированного кальмара. Я выпрямила спину и внутренне собралась. Мои родители ждали бы от меня, что я ничем не выдам своего страха и буду вести себя царственно. Я не должна думать о мертвых детях, не должна представлять себе, как они рыдают в коридорах дворца. Я не должна думать о царевичах-воителях в изгнании: Агамемноне, Менелае и их сводном брате – трех молодых мужчинах, спасшихся во время взятия Микен Фиестом. О них, я в этом не сомневалась, думала не только я, носящая во чреве ребенка.

Отец Тантала ухватил за зад проходившую мимо молоденькую флейтистку.

– Скажи музыкантам, чтобы утихомирили свое мычание, красотка, – он угрюмо улыбался рассредоточившимся по украшенному цветами залу сторонникам. – Ну же, дамы! От ваших взглядов вода стынет. Мне кажется, я знаю почему.

Я сжала под столом руку Тантала. Неужто даже Фиесту не достанет прямоты и грубости высказать вслух то, о чем, вероятно, думаем мы все? В день имянаречения моего сына он не стал бы заявлять, что мой ребенок не единственный претендент на трон.

Фиест выпятил подбородок, и его черная борода встопорщилась:

– Размышляете о сыновьях гончара, художника и подтиралы, верно, дамы? Атрей был рогоносцем. Его сыновья могли быть от кого угодно. А Тантал настоящий царевич, и теперь у него самого появился наследник Микен.

– И царица тоже, чтобы править нами, – высказался один из сторонников.

Фиест пристально и сердито посмотрел на меня.

– Малышка Клитемнестра? Мой трон будет безраздельно принадлежать только моему сыну, и даже понюхать подушку, на которой он сидит, не посмеет ни одна девка с костлявой задницей. Скоро он научится воздавать ей ремнем за ее заблуждения.

– Если позволите, – произнесла я, не обращая внимания на начавшие пылать щеки, – боги даруют мужчинам власть, а женщинам – сыновей. Мое единственное стремление – вырастить ребенка, который стал бы мудрым правителем в этом государстве.

– Хорошо сказано, – согласился Тантал.

– Достаточно сказано, – Фиест швырнул на пол обглоданную кость, из-за чего псы с рыком вцепились друг в друга. – Так что теперь, дамы, больше никаких хмурых взглядов. Никакого перешептывания в коридорах, где, как вы думаете, нет моих ушей. Служите мне преданно, и у вас никогда не будет недостатка в землях или ренте, ваши кладовые будут переполнены. Атрей никогда не был так щедр, – он грохнул своим кубком по столу. – Что случилось с музыкой? Приведите танцовщиц!

Но даже кувыркающиеся женщины в коротких, как у мужчин, юбках не могли поднять настроения присутствующим в зале. Сторонники разговаривали так тихо и неразборчиво, что я почти не разбирала слов, кроме упомянутых раз или два имен Атреевых сыновей.

Фиест становился все пьянее. Его затуманенный взгляд то и дело возвращался к треножнику с парящим котлом в центре просторного зала, затем он усаживал себе на колени одну или двух танцовщиц и снова опорожнял кубок. На его лбу блестели бисеринки пота.

Я шепнула Танталу:

– Идем в нашу спальню, – скорее бы отгородиться дверью от этих людей.

Фиест пьяно тянул какую-то песню и ласкал бедро нубийской танцовщицы. В этот момент мы подошли к его столу, чтобы пожелать ему спокойной ночи.

– Это кто? – Фиест уставился своими налитыми кровью глазами на Тантала, будто наполовину ослепнув. – Который из них?

– Отец, это я, – ответил Тантал.

Нубийка успела отскочить в сторону, а Фиест сгреб моего мужа в свирепые объятия и заколотил сжатыми кулаками по его спине.

– Терпеть не могу твое смазливое личико, – произнес он и оттолкнул сына от себя.

Тантал обратил ко мне взгляд, полный скорби. Он намекал на то, что сегодняшней ночью мы услышим из спальни Фиеста его рев; кошмары вернутся.

Сегодня ночью во дворце будут кричать мертвые дети.

* * *

Мы вышли в широкий вестибюль с прохладным расписным полом. Ночь приглушила яркие краски настенных фресок. Обитая бронзой дверь была отворена настежь, и, пропустив нас, стражники откинули алый занавес, чтобы в зале стало не так душно.

После жара дымного очага я с удовольствием вдохнула несущий в себе успокоение воздух. Тантал приобнял меня за плечи и прижался щекой к моей щеке. Если Фиест наблюдал за нами из зала, то утром нам будет не избежать его насмешек. Но я все равно прильнула к Танталу, и мы пошли наверх.

Фиест настоял на том, чтобы наша спальня граничила с его. Нам приходилось терпеть не только его игрища с рабынями. Он нередко врывался к нам вполне осознанно, но при этом будто бы застряв в своих кошмарах. Наутро после таких ночей мы никогда не рассказывали ему о том, что он долгие часы проплакал, как младенец, в объятиях сына.

В моей груди разрасталась тоска.

– Мне надо посмотреть, как там Ифит.

Тантал потащил меня на кровать.

– Не сейчас, любовь моя. Ты только разбудишь его няню.

– Но это мой ребенок.

В ответ на мой раздраженный тон он улыбнулся:

– И самый везучий на свете, потому что у него такая мама.

Муж коснулся моих волос, которые я начала отращивать со времен девичества, когда они еще были обриты. Он вытащил гребешки и шпильки, с помощью которых служанки создали на моей голове иллюзию послушных женственных кудрей, и от того, как их кончики щекотали мне шею, я снова ощутила себя девчонкой.

Мы слишком устали, чтобы раздеваться, и легли прямо в праздничных одеждах – Тантал в длинной тунике, а я в многоярусных юбках и кофточке с коротким рукавом. Еще совсем недавно моя мать руководила нашими свадебными торжествами, а мы стыдливо изучали друг друга, одновременно познавая себя в первые брачные ночи. После того как Мать Тейя благословила мое чрево, мы стали бояться навредить цветущему семени. А теперь, в нашу первую ночь после моего освобождения от бремени, все мое тело начало нестерпимо ныть от одной только мысли о том, чтобы предаться любви с Танталом.

Его пальцы скользили вверх и вниз по моей руке, и вдруг его прикосновения сделались отвлеченными, как у Фиеста с танцовщицами.

– Мне страшно, Клитемнестра.

Я застыла. Мой спокойный муж редко чувствовал приближение опасности.

– Почему?

– Отец. Я не в силах ему помочь.

Я могла бы его успокоить – чем повредила бы моя ложь? Но никто не в силах избавить Фиеста от его прошлого.

– Ох, Тантал. И как тебя угораздило родиться в такой семье?

В первую брачную ночь мне открылась степень порочности моих новых родственников. Сбежав со свадебного торжества, Тантал собрался с духом и развязал мой пояс. И тут к нам в спальню с воем ворвался его отец. Мне казалось, я прождала целую вечность, брошенная и потрясенная, пока мой муж провожал пришедшего во сне Фиеста обратно в постель.

Когда мы снова улеглись в объятия друг друга, желание пропало, и мы проговорили, зябко прижимаясь друг к другу, до самого утра. Тогда Тантал впервые рассказал мне о том нечестивом ужине и долгих годах, которые Фиест провел, собирая армию для взятия Микен. Атрей пал не от Фиестова копья, но все же пал, и Фиест послал за Танталом, чтобы уберечь его от изгнанных сыновей Атрея.

И теперь мы произвели на свет еще одного ребенка в этой семье.

– Мы будем оберегать Ифита, – сказал Тантал, разглядев мои мысли, словно они были фресками на стене. – Мы будем править Микенами вместе, ты и я, даже если сторонники этого не одобрят. Из нас двоих получится замечательный царь.

Его слова меня взволновали. Тантал был так юн и улыбался мне своими доверчивыми темными глазами. Он был мне как любимый брат и дорогой сердцу питомец. Как разумно поступил Фиест, вспомнив о нем спустя четырнадцать лет. Фиест рассчитывал на то, что молодость и скромность Тантала помогут ему обезоружить сторонников. На то же рассчитывала и я.

Мой муж так и уснул, держа меня за руку и переплетя свои пальцы с моими. Мне было видно, как на его безбородых щеках трепещут ресницы. Где-то во дворце завизжала женщина и засмеялся мужчина – сторонники развлекались с рабынями, по мере того как над дворцом сгущалась ночь. В остальном все было тихо, только посапывал во сне Тантал.

Я встала с кровати и укрыла плечи мужа. Какое тяжкое бремя несли эти плечи! Мальчику, которому еще не исполнилось и шестнадцати и который воспитывался матерью в пастушьей семье, выпало на долю защищать государство и нашего беспомощного ребенка от кружащих стервятников. Мы исполним этот долг вместе.

По щекочущим ступни мягким коврам я подошла к окну и села. Сквозь узкий проем виднелся пик Арахны – более высокой из двух гор, стоявших по обе стороны от акрополя и известных под общим названием Лоно Матери.

– Матерь Тейя, – прошептала я, – не обнимай пока никого из своих детей.

Порывистый ветер овевал поросший кустарником склон. Где-то за пределами крепости из темноты раздался вопль, высокий и протяжный, будто потусторонний. Он прозвучал трижды. Лисицы или Матерь Тейя плачут по своим детям.

Трое убитых сыновей Фиеста, непогребенные и неупокоившиеся. Трое сыновей Атрея, в свою очередь жаждущие отмщения за свои беды. Это должно наконец закончиться. Я должна остановить колесо возмездия, вбив отлитый из воска клин. Фиест мог бы начать глумиться надо мной за такое проявление честолюбия, «царь с красивыми грудями». Лучше бы ему называть меня матерью сына.

Бросив последний взгляд на мирно спящего мужа, я прошла через спальню и открыла дверь. Ифита я бы не побеспокоила. Мне просто нужно было услышать его дыхание, увидеть его сонное личико, выглядывающее из пеленок. Коснуться его губок нежнейшим поцелуем.

Стражники редко проходили по верхним этажам дворца, но сегодня они неслышно скользили по коридорам, настороженные, словно ласки. Необходимая мера предосторожности, подумала я, – благодаря щедрости Фиеста в отношении вина между гостями, оставшимися ночевать во дворце на время празднеств, уже вспыхнуло несколько драк.

Фиест, несмотря на мои протесты, настоял на том, чтобы устроить комнату Ифита в дальнем конце жилых помещений, чтобы плачущий младенец не будил его среди ночи. Из жалости к Фиесту я не стала возражать. По пути к детской мне время от времени встречались сторонники в малиновых плащах, хотя большинство из них сегодня должны были спать в зале. Лица некоторых были мне знакомы; кое-кто из них избегал смотреть на меня. Я никого не замечала и постаралась отогнать от себя воспоминания о грубости Фиеста, проявленной им на глазах у этих людей на празднике имянаречения.

Один сторонник, шедший опустив голову, чуть не врезался в меня. Встретившись с моим взглядом, он моментально отвел глаза, в которых проскользнуло что-то неясное, и пробормотал:

– Прошу прощения.

Я прошла мимо. Я была царицей Микен, а также дочерью царя. Этим людям могло быть не по нраву новое правило, но боги дозволили. Смертные должны принимать волю бессмертных.

– К вашим услугам, дамочка, ой, то есть царица, – со смешком произнес другой сторонник, встретившийся дальше по коридору. Он угоднически покивал.

Донесшийся из зала взрыв хохота заглушил мой упрек. На балконе над очагом я собиралась ускорить шаг. Теперь же я вышла из скрывавшей меня тени у стены и остановилась возле перил, как когда-то Аэропа в день того ужасного пира. Я вгляделась в происходящее в зале через тонкую пелену дыма над вечно горевшим очагом.

Столы были опрокинуты. На полу валялась растоптанная пища. У прикрытого занавесом входа столпились сторонники. Еще больше их окружило Фиеста. Они скандировали его имя и толкали друг друга, чтобы лучше разглядеть. Фиест держал над головой огромный серебряный рог и пьяно балансировал на одной ноге. Вместо того чтобы совершить возлияние богам, он направил содержимое священного рога себе в рот. Похоже, он не понимал, что делает. Его качало, как гнилое дерево, и завалиться ему не давали постоянно хватавшие и поддерживающие его руки сторонников.

Почувствовав болезненный укол жалости, я отвернулась. И это царь? Ну хотя бы спать сегодня будет крепко, потому что на сновидения у него не останется сил.

Больше до самой детской мне никто не встретился. Возле двери стояли двое стражников и, склонив головы друг к другу, перешептывались: «…Богами… покинуты…» При моем приближении их головы вскинулись, а глаза бестолково заморгали. Без единого слова они тихо растворились в коридоре.

В любом другом случае я велела бы им остановиться, объясниться и выказать мне почтение. Но сейчас я распахнула дверь, смазанную смолой для отпугивания злых духов. Привыкать к темноте комнаты не требовалось. Я могла бы дойти до колыбели даже с завязанными глазами.

Спеленатый Ифит лежал неподвижно. Внутри у меня все сжалось. Я коснулась его щечки, и мой вздох почти заглушил его сонное воркование. Мои страхи улетучились, как вино из кубка Фиеста.

В своей постели простонала и пошевелилась няня Ифита.

– Спи, спи, – сказала я ей.

Придвинув скамью к колыбельке, я села полюбоваться своим малышом. Было ли во всем мире, даже среди богов, существо прекраснее? Но подобные мысли гневят бессмертных, и от них следует отказаться.

– Гадкий мальчик, – произнесла я, хотя сама не смогла сдержать улыбки, поскольку, конечно же, так не думала.

Мне очень хотелось распеленать Ифита. Во время коротких часов бодрствования он уже пытался вытащить из пеленок ручки, когда видел мое лицо или слышал позвякивание моих украшений. То, что он мог узнавать меня так рано, говорило о блестящем уме. А то, как он разглядывал висящее у меня на шее и качающееся на шнурке кольцо с печатью, предрекало его врожденную способность чувствовать власть. На этом кольце – свадебном подарке Тантала – были выгравированы заступницы Микен: львицы-близнецы Матери Тейи. Они стояли по обе стороны от алтаря, над которым свернулась змея, символизирующая мое перерождение в мужнином доме.

Я подняла руку, чтобы пощупать золотое кольцо. Мои пальцы коснулись кожи. По-видимому, шнурок развязался, когда я лежала рядом с Танталом.

В коридоре закричала женщина.

Я вскочила на ноги и подхватила Ифита. Няня скатилась с кровати и потянулась к ребенку.

Я отвернулась от нее.

– Иди посмотри, что происходит.

Она приоткрыла дверь.

– Это сторонники. Со служанкой. Мне кажется, они собираются… собираются…

Я с отвращением распахнула дверь и поспешно вышла в коридор, нянька последовала за мной.

– Немедленно отпустите ее!

Трое сторонников, пытавшихся затащить в спальню извивающуюся рабыню, замерли на месте. Один из них ухмыльнулся и произнес:

– Да просто решили немного развлечься.

Непочтительность обращения поразила меня.

– Ты что, пьян, раз позволяешь себе говорить со мной подобным образом?

В этот момент Ифит решил разразиться громким плачем.

– Дай своему ребенку сиську, женщина, – брякнул сторонник, – если не хочешь пойти с нами.

Его сообщник пристально посмотрел в темный коридор.

– Панов уд! Пора уже.

Раздался звук шагов – к нам кто-то приближался. Прежде чем я успела разглядеть, кто идет, сторонники бросили свою жертву. Тот, что очень грубо разговаривал со мной, схватил меня за плечо и впихнул в детскую. Он захлопнул дверь у меня за спиной как раз в тот момент, когда няня хотела ринуться за мной следом. Я услышала, как кто-то ударил ее, раздался глухой удар об пол.

Ифит голосил во все горло. Я прижала его к себе слишком крепко и хорошо это понимала, но мои мускулы свело. В коридоре открывались и захлопывались двери. Был слышен скрежет мечей.

В себя меня привел рык какого-то мужчины. Я положила Ифита в колыбель и придвинула к двери нянькину кровать. Она была слишком легкой, чтобы послужить преградой, – всего лишь натянутая на деревянную раму воловья кожа. Я в отчаянии оглядела комнату. Какая еще есть мебель? Стол. Скамейка на трех ножках. Я водрузила их на кровать, поверх перевернутого стола взвалила сундук, а рядом с ним поставила колыбель.

– Папа придет, – прошептала я своему ревущему в колыбельке ребенку. Я прижала его к груди. – Дедушка придет.

Я представила себе Фиеста в зале, как он в окружении толпы сторонников покачивается на одной ноге и поглощает предназначенное для богов вино. В этом посягательстве не было ничего неожиданного: сторонники планировали бунт. Я представила себе мужа, просыпающегося в нашей кровати, мальчика-пастушка Тантала, ни разу в жизни не бывавшего в бою. Ох, только бы они не причинили ему вреда! Пусть свергнут Фиеста и оставят на троне одного только Тантала.

– Папа придет, – рыдание застряло у меня в горле.

Что-то ударило в дверь. Дерево треснуло, кровать отбросило. Снаружи донеслось приглушенное ругательство.

Я отскочила назад, спрятав Ифита между собой и стеной.

Еще один удар. Отлетела скамья. Она откатилась к нам. Третий. Дверь раскололась. Колыбель, сундук и стол с грохотом рухнули на пол.

В комнату ворвался мужчина. Даже в тусклом свете ламп, проникавшем из коридора, было видно, что его лицо и латы блестят от крови. В несколько больших шагов он подошел ко мне.

– Тантал? – услышала я собственный голос.

– Мертв, – его мускулистые руки протянулись ко мне. Он оторвал от моей груди Ифита. Его голос, заглушаемый моими воплями, прозвучал хрипло. – У меня не было выбора.

Не было выбора. Время и мое сердце остановились.

Он взял моего малыша за спеленутые ножки. Ифит задохнулся в неистовых рыданиях. Я бросилась на мужчину. Он, наверное, был из гранита. Каменной ладонью он толкнул меня в лицо и швырнул на пол.