Kitabı oxu: «Мувитурия… он был и точка»

Разговор

Начало февраля 2023 года

– О чем Вы думали, писав свой роман? – задав вопрос Михаилу Афанасьевичу, не надеясь на то, что он мне ответит, я все равно ожидала чуда.

– О чем я только думал…

Старое деревянное здание. В нем кабак. Настенные панели из досок отшлифованы грязью, брызгами жира, потом, пивом и всем остальным. Полная безвкусица в интерьере. Стоит жуткий запах. Табака, перемешанный с запахом спиртных напитков, человеческого пота, и блевоты. В углу стоит стол, за столом два стула. Но занят только один. Занят гражданином. Он был в пьяном беспамятном сне. Спал лицом в стол, лоб лежал на его на тыльной стороне руки. Был чисто и опрятно одет. Спал, казалось, как младенец. Легкая улыбка периодически была на его лице, он то вздрагивал немного, то снова улыбался. Время довольно позднее уже было. Тут его будто что-то толкнуло, он резко поднял голову. Осмотрелся, пытаясь сообразить, где он находится. Сообразив, встал из-за стола, подошёл к официантке, пробормотал, – должен ли он что ни будь? Она ему в ответ, отрицательно помотала головой. Он ей гордо кивнув, покинув кабак.

В эту ночь, на улице было довольно прохладно чем обычно. Он поднял воротник на своем пальто, вжал шею поглубже, поправил шляпу, и старательно пытался идти ровно, но его все равно периодически покачивало из стороны в сторону.

– Это же Вы Михаил? – я смущено произнесла.

– Да… иногда меня заносило. Начиналось все безвинно, а заканчивалось черти чем! Как сейчас. Очнулся, даже не сразу понял, где я. И даже не где я, а кто я! Этот вопрос меня тревожит давно. Кто же я!? Я сам не знаю, врач ли я. Хочу им быть? Пытался привить большую любовь к этому, но она только уменьшалась. Я лгал, сам себе. Или я сам себя оправдываю. Теряюсь во времени… Я писатель, поэт, драматург? Тьфу… какой я писатель! Записываю свои происшествия, и возомнил себя литератором. Нет-нет. Ах, я очень расточителен. Могу потрать последнее, если мне захотелось, тут и сейчас. Плохая привычка. Надо бы избавиться от нее. Столько мыслей одновременно в моей голове. Можно сойти с ума.

Тут его взор упал на трамвайную остановку. Там спал, закутавшись сам в себя человек. «Пора заканчивать с выпивкой, иначе кончится все намного хуже, даже чем у этого человека. Очнусь и позабуду кто я насовсем. Нет этого я себе не желаю».

Он достал папиросу, прикурил ее смакуя. Еще раз поправил воротник своего пальто, вжал шею поглубже, и уже быстрым шагом направился в сторону своего дома.

Михаил Афанасьевич кивком головы, позволил мне глотнуть воды. Поняв, что мы снова оказались за столом, я отпила немного. Он улыбнулся, мол, – пей не жди.

– Но как мне это сделать? Если мы перемещаемся? Я уже путаюсь где реальность, а где нет!

Проигнорировав меня, он продолжил рассказ:

– Это были 1920 годы. Все началось тогда… я не хочу вспоминать тяжелые годы. Я неделями голодал, не хуже Кнута Гамсуна. Не пользовался врачебным положением. Со мной рядом была моя первая жена. Я ей благодарен. Она через многое со мной прошла. Когда я заразился дифтерией, и заглушив боль привык к морфию. Она была рядом. Помогала мне. Она золотая женщина была. Сколько слез проливала. Но каждый раз вытирая их, будто принимала решение. Что ничего, это уже прошло, будет дальше лучше. И с этим чувством оставалась со мной. А я далеко не подарок в красивой обертке. Да только обертка у меня к тому моменту и осталась… тяжёлые времена были. И на ее цепочку жили. Отрубали кусочек, продавали и жили.

Я был военным врачом, в годы войны. Далее гражданский переворот. И именно это оттолкнуло окончательно от революции. Кому она нужна? Россия погибла. Рухнуло и без того качающееся как на ветру имперское государство. Рухнуло в ту пропасть, с которой выбраться было уж не реально. А я… как политически неверный. Кусаюсь в своем писании. Кусаю всех. Я был против.

В дальнейшем, они меня перестали печатать, ставить мои пьесы. Издательства даже не хотели разговаривать со мной. Боялись. Боялись все. Гонораров нет. Я как чума для них. Революция. О… как я… был против.

Писал обращение к генеральному секретарю партии, председателю, начальнику главискусства. Писал о том, что уже десять лет как занимаюсь литературной работой в СССР, и меня запрещают. И пьесы, и фельетоны… – он вздохнул, помолчал, – тяжело было видеть, как отменяются спектакли.

Они запретили мне выехать из страны. Сковали в прямом смысле, не давав дышать. Уехав, я еще пожил бы…

Взяв стакан, и отпив немного воды, посмотрев задумчиво на грани в стакане, ухмыльнулся. Поставил его обратно.

– Излечил от морфия меня, отец жены. Я тогда писал. Писал и под морфием, и в трезвом состоянии. Понимал, перечитывая то, что писал. Пишут будто два разных человека. Я истинный, и я врач. Во мне уже тогда были две личности. Во мне было несколько меня… зависимость прошла, но…

Когда начинались все эти события, все шло под откос. Я был уверен в том, что все будет иначе. Но вышло… не совсем так как хотелось. Но обо всем буду по порядку. – Он взглянул на меня. – Старое деревянное здание. Там кабак. Пошел туда, зачем? Подумать… Не знаю… Народу было много в тот вечер. Но в дальнем углу, был свободный стол. Я прошел к нему. Там было всего два стула. Один я развернул спинкой к столу, чтобы никто не подсаживался. Не хотел ни с кем разговаривать. Я был в своих мыслях. Глубоких мыслях. Была у меня в голове одна идея. Нестандартная, снова выходящая за все рамки творческого писания тех лет. Я хотел написать роман. Который взбудоражит реальность. Жил в моих мыслях персонаж. Не давал он мне покоя, долгие годы. Только тогда он не звался ни как. Жил отдельной жизнью… в моем воображении. И из года в год, только и говорил, Исус существовал! Я сам лично видел его казнь! Он говорил это как в мое подтверждение. Я искал множество фактов про его существование, но кроме как в Евангеле, более про него ничего толком не было. Впрочем, как и про перфекта Понтия Пилата. Я решился писать роман, строчка за строчкой, запоминая, каждую букву, писал в своей памяти. Сама идея уже была губительна. Ведь события виделись иначе. Выходящие вон из всех каноном бытия. Иешуа… он существовал, и точка. Я помнил где жил, и что происходит. Тогда в голове родилась идея написать роман о Понтии Пилате, и в нем, уже написать, что Исус существовал. Без фактов, и доказательств. Я видел все это. Видел казнь, видел не состыковки, во сне, будто наяву.

Вся история начиналась в первом тысячелетии, но я сомневался в датах. Ориентировался на погодные условия. Весну можно отличить и от лета, и от осени. И тогда почки не появлялись, цветы во всю цвели, значит стоит отметить, что это было лето. Начало лета. Но те данные которые я находил противоречили мне же. И я сомневался. Изучал фазы луны, карту небесную, историю, все что мог тогда найти. Иногда сомневался даже в существовании, того события, и самого себя.

Думая обо всем этом, я заказал себе водочки. Селедку с луком. И кусками нарезным хлебом, разных видов. Бах рюмка выпита. Бах вторая. Дальше еще одна. Я практически не ел, был погружен в мысли. Медленно опустил голову, уперся лбом в ладошку…

В белом плаще, с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром, во дворце царя Ирода, вышел прокуратор Иудеи. «головная боль мучает» – подумал он. Прищурив глаза стал разглядывать, кто приближается к нему вдалеке «очень рано идут».

Человек одетый в блестящую кольчугу, на ней отражались лучи восходящего солнца, тяжело поднимая ноги шел по лестнице в сторону прокуратора. Сунув руку под шлем, он попытался почесать себе голову. На его руках были кожаные перчатки без пальцев. Подойдя к прокуратору стукнув большим железным копьем об каменный пол, он склонил голову.

– Таким раним утром? Большая спешка. – прокуратор прикрыл глаза, головная боль становилась сильней.

Подняв голову, воин ответил, – как привели в город, немедленно пришли к вам. Шли ночь. Не стали медлить. – Он снова попытался почесать голову через шлем.

– Сколько их?

– Шесть.

– Где они сейчас? Главный их, схвачен?

– Схвачен, они за входом, в кандалах под охраной двадцати пехотинцев.

– Двадцать на шестерых? – Удивился прокуратор.

– У нас приказ, доставить любой ценой.

– Даже ценой собственной жизни? – Очень серьезно нахмурив брови, не только от услышанного, но и от боли, он поднял свой подбородок, – пока в камеру всех. Главного привести ко мне через час.