Kitabı oxu: «Занавес памяти», səhifə 4

Глава 8
Улита из тьмы

Окрестности Кукуева

Звали ее Улитой в Кукуеве с детства. И она всегда любила собирать грибы в лесу. И сейчас брела сквозь ельник, зорко смотря себе под ноги, выискивала пни, усеянные опятами. Насолить опяток на зиму – мировой закусон под «слезу». «Слезой» всегда грешил Карп, алкаш запойный, однако нужный Улите человек в домашнем хозяйстве. Карп вскоре явится ей подсобить – починить гнилой штакетник, заделать в нем дыру. Вот и нужно опят насобирать ему на ужин. Кроме опят интересовали Улиту красные мухоморы: на них вдруг взлетел спрос. Но вместо красной шляпки в белых крапинках Улита узрела две бледные поганки. И возликовала душой.

Яд смертельный сам плыл к ней в руки! Она с усилием нагнулась (годы, годы, проклятые!) и бережно, почти любовно вырвала «бледнух» с корнем из влажной лесной подстилки. Месяцем раньше она уже использовала их смертельные дары: накрошила вместе с червивыми яблоками и свекольной ботвой в корыто и поставила смесь к дыре в заборе. Дыру проделали два юных кабанчика и свинья – живность односельчан, они подрыли штакетник Улиты, а затем прорвались в дыру, разорили, потоптали грядки, пожрали ее молодую морковь и капусту, похозяйничали в парниках. Улита отправилась к хозяевам свиней требовать возмещения ущерба, но те лишь руками развели – свинки, мол, выскочили сами из огороженного рабицей загона и убежали. Улита получила извинения, но не деньги. Она верила: свиньи к ней нагрянут опять – и приготовила им угощение с «бледнухами». Свиньи пришли и нажрались из корыта. Подохли, твари! Их посинелые вздутые туши вывозил грузовик санэпиднадзора – грешили на «африканскую чуму».

Новые «бледнухи» предназначались для коз – тоже соседских. Они к Улите на участок не вламывались. Просто они ее дико раздражали своим существованием. Соседи с молока коз имели бабло, торговали им на рынке. И Улита завидовала. Уж такая она баба уродилась – не терпящая чужого благополучия. Козы тоже сдохнут, угостившись погаными грибами из ее рук вместе с посоленным круто «хлебушком». Аминь.

Еще пара бледных поганок росла у кривой березы. Улита засеменила туда. И внезапно… она осознала, где очутилась, бродя по сумрачному глухому кукуевскому лесу.

Гнилой старый забор.

За забором – дом ведьмы.

Улита слабо охнула: «Занес же черт меня снова сюда!» Вырвала из земли «бледнуху» и, сжимая ее в руке, попятилась в кусты. На хрен, на хрен…

Бакенщик, обслуживавший фарватер для барж на Оке, когда-то здесь жил со своей ведьмой-цыганкой. С детства Улита слыхала молву: привез бакенщик Илья свою цыганку из Казахстана, с Целины. Он «поднимал Целину» комсомольцем-добровольцем, а она прикатила с хором цыганским развлекать советских пахарей и первопроходцев. Болтали досужие языки в Кукуеве: комсомолец Илья умыкнул ее из хора и начал прививать ей вместо таборного кочевого крестьянский оседлый образ жизни. Говорят, любили они друг друга сильно, души не чаяли. И цыганка, бросив все, после Целины отправилась со своим комсомольцем на его малую родину в Кукуев. Но в городке ее не приняли. В Кукуеве она моментально прослыла ведьмой из-за таланта гадать на картах и по руке.

Улита, повзрослев, накрашенной девицей с накладными ресницами и в мини-юбке сама тайком шмыгала в их дом на отшибе над Окой: бывший комсомолец поселился подальше от местных из-за пересудов о жене-цыганке. И ведьма погадала Улите на будущее. Глядя в ее ладонь, объявила: «Тюрьма, тюрьма да сума, бедная ты, бедная. Ползать тебе улитой во тьме веки вечные». Улита, жаждавшая получить от гадалки благоприятный прогноз насчет «прынца на белом коне», пережила эмоциональное потрясение: Улитой за неловкую шаркающую походку ее прозвали в школе безжалостные одноклассницы. Но цыганка про ее детское прозвище знать никак не могла! Страх в душе Улиты смешался с яростью: «Все ты врешь! Ведьма! Лгунья! Беду мне со зла пророчишь! Я тебе отомщу!» Темной ночью она вернулась и ломом убила пеструю кошку цыганки. Лом с острым концом специально приволокла на Кручу из своего сарая. А затем сотворила из трупа кошки и лома жуткий «оберег» и воткнула лом в землю перед калиткой ведьмы.

Она считала, ее не заподозрят, но помощник местного участкового стажер Милонопоклонов – тогда еще совсем юный сержант милиции – каким-то образом догадался и вычислил ее. Лом проклятый, наверное, на нее указал. Правда, она тогда по причине несовершеннолетия отделалась легко: внушением-беседой с его начальником, участковым, «о недопустимости противоправных действий». Увы, предсказание настигло Улиту позже. Первая судимость… Трах – тибидох! Она ведь тогда просто села в чужую машину покататься с пьяными знакомыми парнями, а ей пришили групповую кражу автомобиля, она шла соучастницей! Вторая судимость: она стояла рядом, когда ее сожитель Савка и его дружок Карп вырвали сумку с бутылками водки у такого же забулдыги на проселке. А ей менты снова пришили групповое похищение чужого имущества.

Жизнь в тюрьме прошла словно с белых яблонь дым.

Ведьма цыганская и ее муж-бакенщик давно сдохли. Могилы их заросли травой на кукуевском кладбище.

А их единственный отпрыск…

Улита знавала их чадо еще в детстве. Генка-цыган… Его велик со звонком «Орленок». Его черные кудри. Он никогда не сидел в тюряге. Он всегда умел крутиться. И с годами из юной нищей деревенщины превратился в холеного делягу. Много он нахапал разного добра, недвижимости, судачили люди в Кукуеве. Но ветхий дом бабки-ведьмы, видно, и его притягивал магнитом.

Там Улита его и нашла тогда. Одиннадцать лет назад.

Нет, она не собирала грибы в дремучем лесу в тот день. У нее имелось дело: Карп с подельником Савкой (они тоже успели отсидеть и вернулись в Кукуев) послали ее к дому ведьмы на разведку. Они тогда «бомбили» дачи и дома, выгребали все – от стареньких холодильников до металлической посуды и ложек-вилок. Все сдавали в приемные пункты вторсырья при мусорных полигонах, а деньги пропивали. Улита солгала оперу, мол, оказалась у дома случайно. Легавый ей, естественно, не поверил, но на допросе не сумел зацепить ее. Он тогда плотно занялся мальчишкой. Волчонком. А Улита ничего ведь не успела совершить уголовного. Ничего не украла. Она наткнулась на труп Генки-цыгана.

Брела по лесу к дому ведьмы – специально не по дороге, а сквозь чащу. Скрытно. С деревьев капало ей за шиворот. Накануне после жарких дней хлынул сильный ливень. Словно хорек потянула носом – вонь била ей в ноздри.

Неописуемый жуткий смрад – мокрой гари и… жареного протухшего мяса.

Вонь шла от дома ведьмы. На секунду Улиту обуял смертельный, почти мистический ужас. Ей померещилось: колдовка вылезла из могилы и жарит человечину в своих владениях. Мертвая обгладывает чьи-то берцовые кости, запалив их на костре… Бежать, бежать от ее логова – а то она припомнит Улите кошку и кол! Мертвяки ведь все знают. Они чуют…

Парадокс: желая бежать, Улита не помчалась прочь. Ноги сами принесли ее в обход к калитке. А дальше…

Калитка стояла настежь. Во дворе – смрад. И нечто обугленное. И коса с длинной ручкой, всаженная острием в черную жуткую паль.

Улита охнула, сунулась на участок, но впопыхах задела боком ладони за ржавый гвоздь, торчащий из забора – странно он выгнулся. Кровь ее закапала на листья растущего рядом дудника, смятого…

Улита зажала ладонь другой рукой и на ватных ногах направилась к косе, воткнутой в головешку. Труп Генки-цыгана… он сгорел лишь наполовину. Обуглились его ноги, живот, часть груди. Под лысым черепом, давно лишившимся буйных кудрей, – лужа черной запекшейся крови. Искаженный дикой гримасой лик в пятнах копоти. Острое лезвие косы отливало сталью. Острием ударили прямо в рот, сломав передние зубы.

«Ну и морда тогда была у мертвого Генки-цыгана…» – пронеслось в голове Улиты. Воспоминания одиннадцатилетней давности.

Улита тогда во дворе, стоя над мертвецом, зыркала по сторонам. Дверь дома ведьмы настежь… Тихо кругом. Дом бесхозный, а внутри… Генка с его-то деньгами наверняка привез в родительский дом немало нового добра. Им и планировали поживиться воры – кореша Улиты, пославшие ее на разведку.

Над головой каркнула ворона. Ведьма все же покинула кладбище, обернулась черной птицей и прилетела. Сейчас она спикирует на Улиту, вырвет ей когтями зенки. Острым клювом ослепит ее, мстя…

И вновь ужас объял суеверную Улиту. Она ринулась назад, к калитке, забыв о наказах подельников, о возможно оставшихся в доме вещах, спиртном, бумажнике с деньгами, ценных фирменных шмотках, дорогом мобильном телефоне убитого…

Она выскочила со двора. И вспомнила: ее кровь на листьях сорняка! Она уже дважды пыхтела на нарах ни за что, а мертвяк – дело дрянь! Менты вполне способны ей пришить еще и убийство. Улита вернулась к калитке, нагнулась и вырвала дудник, росший у забора. Что-то было и на листьях соседних буйных сорняков. Она выдрала с корнями их тоже. Схватила траву в охапку и через весь участок помчалась к обрыву с видом на Оку. Размахнулась, швырнула растения в воду. Маленький предмет выпал из листьев к ее ногам. Она наклонилась разглядеть. Снова охнула от изумления.

Помчалась через лес на проселок, замахала руками редким проезжающим машинам, истошно вопя. Она несла Кукуеву дурную весть.

По иронии судьбы, подельники Улиты – тогдашний ее официальный сожитель Савка и Карп, пославшие ее на разведку к дому ведьмы перед намеченной кражей, – обнаружили Волчонка.

Внучка ведьмы-цыганки.

Волчонок был в невменяемом состоянии.

Глава 9
Ферма

– Я до сих пор помню тот страшный случай. Шок и недоумение. Геннадий Ильич Елисеев являлся моим арендодателем. Хозяином фермы. В голове не укладывалось происшедшее: сын-школьник зверски убил отца! А Геннадий Ильич с сынка пылинки сдувал. Лелеял его.

Катя и Гектор слушали нынешнего владельца мясо-молочной фермы. Они не доехали до Кукуева всего пять километров.

– Лушево. – Гектор кивнул на дорожный указатель, когда они мчались по шоссе. – Помнишь, наш Бродяга Кэнсин упоминал про бывшую ферму отца? Еще гостевой дом неподалеку для оптовиков.

– Ты арендовал его для нас? – спросила Катя.

– Нет. Я ж сказал: выберу лучшее, предлагаемое градом Кукуевым.

Гектор, проводив Полосатика-Блистанова, лишь мельком глянул в мобильный и объявил:

– Экоотель – запасной вариант, зачем нам с тобой соседи за стеной номера, а? – Он улыбался. – Логистика полностью на мне, Катеныш. Сделаю.

И когда он успел забронировать жилье? В тот вечер они сразу отправились на пробежку по темному лесопарку вокруг Бездонного озера, раскинувшегося недалеко от их дома. На его пустынном берегу под луной Гектор скинул толстовку, кроссовки и прямо в спортивных штанах бухнулся в стылую сентябрьскую воду, парируя восклицание Кати: «Она ледяная, Гек!» – возгласом: «Зато я горячий». Катя наблюдала его мощный кроль во время заплыва. А едва он вышел на берег, крикнула: «Наперегонки теперь, догоняй!» И помчалась стремглав сквозь лесопарк, желая не дать ему ни секунды, чтобы замерзнуть. Гектор настиг ее у ворот, подхватил на руки, и они напрочь забыли про кукуевские дела – устремились к себе на второй этаж, пустили горячую воду в ванну. Сумасшедше целовались, плескались, потом перекочевали в постель. У Гектора имелось всего минут пятнадцать на определение с «локацией», когда Катя сушила феном волосы. Наверное, тогда он все и забронировал.

На обочине маячил дополнительный указатель для путешественников: «Экоферма. Свежее мясо. Молочные продукты».

– В нашей хижине есть мангал и холодильник. Но пансион уединенный, без питания, – приоткрыл завесу тайны Гектор. – Затоваримся здесь ужином и завтраком, а? Заодно расспросим пейзан на ферме: вдруг помнят про убийство в доме бакенщика.

Он крутанул руль «Гелендвагена» и свернул на проселок к ферме, покрытый гладким новым асфальтом. Катя оглянулась: шоссе на Кукуев осталось в стороне. На горизонте серели фабричные здания среди мрачного индустриального пустыря. За ними начинался хвойный лес. А дорога на ферму уводила в поля и заливные луга, к Оке. Катя вспомнила слова мужа по дороге в Кукуев: «Сразу не стоит заморачиваться с местной топографией, пытаться все запомнить, охватить». Да, Гек прав: общая картина нарисуется позже, когда они в своем расследовании окажутся внутри кукуевской жизни – прошлой и настоящей. Слева возник деревянный добротный штакетник, отделяющий пастбище. По нему гурьбой бежали, словно соревнуясь с «Гелендвагеном», мохнатые коричневые коровы с белыми мордами и грудью. На ушах их желтели бирки. И звонкий женский голос призывал:

– Домой, домой, девочки! Ну-ка, не толкаемся!

Новые ангары коровника. Железные навесы, автоматические поилки с синими буями – крышками. Коровы тыкались в буи мордами и пили перед возвращением в стойло. Белые рулоны в траве – Катя понятия не имела, зачем они. Тарахтящий японский трактор… Павильон с вывеской: «Свежие фермерские продукты». Они остановились возле него. Их встретил кряжистый седой мужчина в рабочем комбинезоне. На его пальце поблескивал золотой перстень-печатка. Гектор и Катя поздоровались. Гектор спросил, нельзя ли купить мяса для гриля и «молочку». Мужчина начал объяснять, что все свежайшее. В лавке Катя выбрала на витрине сливочное масло для тибетского чая Гектора и молоко в бутылках. Для себя греческий йогурт. Творог и кефир – им обоим. Гектор с мужчиной в комбинезоне занимался мясом. Фермер нахваливал товар, мол, поставляю для интернет-магазина.

– Изготавливаю сыр «Комте» настоящий, без изъянов, – хвалился он. – У меня «симменталки» элитные. Возьмете сыр попробовать? – И он кивнул в окно лавки: по загону чинно брели уже другие коровы – белые с рыжими пятнами, толстые, едва не лопающиеся от сытости. Симментальская порода.

– Вы владелец фермы? – спросил Гектор словно между прочим.

– Сам фермерствую, сам торгую. Возим с сыном и женой в Москву продукцию индивидуальным клиентам помимо интернет-магазина. И лавку имеем постоянную на Даниловском рынке-фудкорте.

– Гек, и нашим домой закажем. – Катя поняла мужа с полуслова: сначала надо купить товар у фермера, а уж затем лезть к нему с вопросами насчет давнего убийства. – Мы возьмем йогурты, творог, кефир. Молока, масла и мяса или фарша на котлеты и сыр ваш знаменитый. – Она выбирала по прейскуранту для свекра и сиделки. Уточнила дату и время доставки, указала адрес.

– Серебряный Бор? Вы у меня первые клиенты оттуда. На Патриаршие вожу, в Сербор не доводилось. – Хозяин фермы пристально разглядывал их. – Вы туристы? На отдых?

– Я в прошлом журналист, собираю материал для документальной книги про убийство в доме бакенщика в Кукуеве, в нем подозревался малолетний сын жертвы. – Катя сразу пошла ва-банк. Разу уж они заключили договор с Симурой Кэнином, грех не представить все дотошные расспросы в свете творчества и «будущей книги».

– Вы писатель? – Фермер заинтересовался. – Может, жена что-то ваше читала?

Катя скромно потупилась: чем ей похвастаться, если все проекты – пока лишь воображаемые фантомы? Но виду не подала.

– Вы помните события с убийством в доме бакенщика? – Гектор оплатил картой домашний заказ, их с Катей покупку и продиктовал номер телефона – по нему фермерский грузовик пропустят по его заявке через КПП в природный заповедник Серебряный Бор на их Третью линию, куда путь чужому транспорту закрыт.

И фермер выдал: мол, до сих пор помню… и нахожусь в шоке… А также сообщил сразу ценную информацию: покойник его бывший арендодатель. Обвинил недвусмысленно именно Серефима в убийстве отца. И внезапно добавил:

– Не дом бакенщика. Домом ведьмы зовется в народе хибара в лесу на Круче.

– Ведьмы? – Катя выказывала живейшее любопытство. – А почему?

– Не в курсе, связано вроде со страшилками про мать Геннадия Ильича. Он никогда не вдавался в подробности – понятно же. А мы с женой люди приезжие, мы ферму у него арендовали за два года до трагедии. Он сельским хозяйством не интересовался, в ферму просто деньги вложил, но пустил все на самотек. Мне потребовалось немало сил на выправление ситуации. Зато сейчас мы твердо стоим на ногах.

– Если нашим домашним понравятся творог, кефир и сыр, мы станем вашими постоянными клиентами, – пообещала Катя. – Ферма перешла к вам во владение после гибели Елисеева?

– Я ее выкупил у его компаньона. Он счел ее убыточной. Избавился. Здесь же надо вкалывать, навоз возить. Ему вся доля бизнеса Геннадия Ильича за пять пальцев на ладони досталась после похорон. У них, оказывается, имелся корпоративный договор. Я о нем и не подозревал. Геннадий Ильич вдобавок компаньону и задолжал много. Он ему доверял – они школьные товарищи с детства. И бизнес вместе крутили. Главный доход им приносила фабрика по производству торговых павильонов. Вы могли видеть ее с дороги, когда сюда поворачивали, в Лушево. И еще цех по изготовлению упаковки, но масштабы, конечно, не сравнить с фабрикой. Ферма всегда шла довеском. В голове до сих пор не укладывается поступок его сына-пятиклассника! Убийство! Он же его бил, резал и жег огнем. Причем мальчишка никогда не слыл психически нездоровым. Нормальный ребенок. Геннадий Ильич в нем души не чаял.

Катю в тот миг поразила словоохотливость их собеседника. В полиции от свидетелей порой слова не добьешься. Не желают рассказывать, общаться. Неужели писателю выдают сразу все на-гора? Облегчают задачу поиска информации. Или же имеется у хозяина фермы иная причина? Его деловая связь с потерпевшим очевидна. И он ее не скрывает.

– Насколько мы знаем, он в то лето забрал сына у супруги, они разводились, – осторожно заметила Катя.

– У Геннадия Ильича – второй брак. И снова не повезло мужику, – хмыкнул фермер. – Жена была намного моложе. Сынок – его поздний ребенок. Он с женой познакомился вроде у себя в офисе. Девочка после колледжа устроилась по протекции матери в их компанию. А мамаша ее с Геннадием долго раньше вместе работала, бизнес поднимала. Девчонка в девятнадцать забеременела, грянул страшный скандал. Мать ее рвала и метала. И Геннадий Ильич, несмотря на траур, вынужден был жениться на своей юной секретарше.

– Траур? – Катя сразу по прежней полицейской привычке уцепилась за вылетевшее «не воробьем» слово. – По кому траур носил Елисеев?

– По старшему сыну от первого брака, он его долго оплакивал. Я не знаю никаких подробностей. – Фермер замахал руками. – Все случилось еще до моей аренды фермы, месяца за два. Несчастный случай вроде, в Москве. Или еще что-то нехорошее. Сын его двадцатилетний погиб. А с первой женой они еще до его смерти горшок об горшок. Геннадий Ильич потерял единственного наследника. Он тогда начал троюродную сестру в свои дела вовлекать – дабы не уплыло нажитое из семьи. Траур держал долго по сыну, и вдруг здрасте вам: интрижка с дочкой своей подчиненной. Беременность… Женился он второй раз, может, и вынужденно, но ребенку радовался. Я же помню их вдвоем с мальчиком – видел неоднократно. Геннадий Ильич в свои пятьдесят с небольшим обрел вновь наследника. Он бы сынка у жены забрал после развода. Он начал ее от всего отсекать – от собственности, недвижимости, бизнеса. У них вроде даже брачный контракт имелся подписанный. По слухам.

У фермера пикнул мобильный.

– Мясо вам нарубили, – объявил он. – Антрекоты, стейки. Сумка-холодильник нужна? Купите? Запакуем тогда все в нее.

– Ой, замечательно! – искренне обрадовалась Катя.

Демонстрируя всем видом: аудиенция окончена, раз товар оплаченный готов к отгрузке, фермер вывел их из лавки.

– Милон Поклоныч! – крикнул он. – Забери заказ со склада и запакуй. Они сумку-холодильник берут с собой, загрузи им в багажник.

Приказ относился к пожилому работнику фермы в комбинезоне. Шаркая ногами, он вел через загон на цепи коричневого быка – морщинистого и первобытного с виду: гора мяса на коротких ногах, острые рога. Скотник привязал быка у поилки, защелкнул карабин, проверил. И засеменил к ангару-складу.

Катя посмотрела на Гектора, не вмешивавшегося в беседу, вроде рассеянно рассматривавшего ферму, коровник, пастбище, «симменталок» и мельком заглядывавшего в мобильник, где он одновременно что-то искал. Необычайно тихий Гектор Троянский. С чего бы?

Пожилой скотник вышел со склада с сумкой-холодильником.

– Милон Поклоныч, они смертью Гени-цыгана интересуются для книги документальной. Возьми себе на заметку по желанию, – вдруг крикнул с порога лавки хозяин фермы.

Катя оглянулась: «Геня-цыган»? Прозвище Елисеева-старшего? Но фермер уже скрылся за дверью лавки. Скотник медленно направлялся с тяжелой сумкой-холодильником к «Гелендвагену». Гектор открыл багажник, забрал у него груз.

– Отец, неужели не боишься своего страшенного Минотавра? – поинтересовался он.

– Как смеешь матерным словом непотребным нашего племенного быка позорить? – вскинулся тщедушный юркий Милон Поклоныч, блеснув очками. – Эх, протокол на тебя составить некому, хулигана. Прекратить выражаться в общественном месте! Думаешь, сел в черный сундук на колесах – и море по колено? И что еще за книга? Кто разрешил? Кто вас уполномочил писать?

– Я «Гелендваген» кровью заработал, отец. А Минотавр – слово греческое, не матерное, уверяю. – В серых глазах Гектора вспыхнули синие искры, но тон был серьезным. – Ты нам прям допрос учинил с пристрастием. Привычка из прошлой жизни, а? Я ж просто восхитился смелостью твоей, отец. От чистого сердца.

– Ишь ты, смелостью он моей… кровью он заработал… Видно сразу, откуда такой… дерзкий. – Низенький скотник, доходящий высокому Гектору лишь до груди, смерил его взглядом, сверкнул очками и выпятил клочкастую бородку, смахивающую на лесной мох. – Я бычару нашего из теленочка вырастил-выкормил, он меня одного признает. Я ему папанька, понял?

– Так точно. Круть! – Гектор состроил виноватую мину. – Ты человек основательный, глубокомысленный. Твой шеф Геню-цыгана упомянул, сам-то, отец, наверняка в курсе тех давних событий, а? Мы не из праздного интереса, понимаешь? Книга – прикрытие. – Он наклонился к скотнику и шепнул доверительно: – Дело уголовное поднято из архива.

– Возобновляют производство, что ли? – насторожился скотник.

Катя слушала внимательно: Гектор Шлемоблещущий в своем репертуаре, но он попал в яблочко – старик не обычный скотник. Лексика, им употребляемая, весьма красноречива. И привычка властно пресекать поступки, кажущиеся ему нарушением общественного порядка. Но кто же он – Милон Поклоныч?

– Молока-творога взяли, а яйца свежие вам нужны? – неожиданно сменил тему скотник. – С грядок овощи, зелень?

– Мы бы охотно купили. – Катя не понимала, куда он клонит, но шла ему навстречу. Вдруг он торгует овощами со своего огорода?

– Тогда махните к гражданке Харитовой Антонине. Ее все здесь Улитой кличут, – нейтральным тоном посоветовал скотник. – У нее куры-несушки, яйца она продает и с грядок-парников своих кормится. От пристани последний участок со стороны поля. Найдете. Она ж на Геню-цыгана тогда в доме ведьмы первая наткнулась. Только не верьте ей насчет ведьмы-колдовки. Брехня все злая. Мамаша Гени Елисеева пусть и цыганского рода-племени была, а человек здравомыслящий. В Тарусе при музее хором руководила, сама соловьем пела. А на картах местным гадала, они ж, дураки, всему верят. Шастали к ней в лес на Кручу: «Раскинь да раскинь колоду».

– Намек прозрачный ясен. – Гектор улыбнулся. – Мы с женой сейчас прямо к Улите нагрянем.

– Карпов у нее вроде снова дома ошивается, – проскрипел Милон Поклоныч. – Где-то носило его – и вдруг опять к бывшей зазнобе приперся. И его расспросите. Они тогда вместе с гражданином Савельевым, подельником, мальца нашли. Сына Гени. Савельев-то помер от рака, а Карпов – Карп – живехонек. Вдруг он, алкаш, тоже… того… зажурчит насчет мальца, если, конечно, во вменяемом виде, а не зюзя-зюзей. Все, пока! Меня буренки наши ждут.

И скотник повернулся к ним спиной весьма демонстративно. У Кати в тот миг возникло стойкое ощущение: их с Гектором, приезжих, чужих, словно сбагривают с рук. Сначала фермер, затем скотник… Вроде не отшивают, рассказывают понемногу интересные и важные факты, но отфутболивают: фермер – к скотнику, тот – к некой Улите с Карповым.

– Восьмибратов – фамилия нашего производителя сыра «Комте», – известил ее Гектор, когда они по навигатору искали кукуевскую пристань – ориентир.

– Он нам не представлялся, откуда ты узнал его фамилию? Два звонка, три мейла твои? – Катя лучилась любопытством.

– Даже не потребовалось дергать источники, – скромно пожал плечами Гектор. – На стене у них реклама, на плакате ссылка на сайт. Я глянул, когда ты выбирала молочку. На сайте их продукция. И сыр «Комте». А в пояснении к продукту указан производитель «Экоферма Восьмибратов И. П. и сыновья». И еще: «батяня» Минотавра – мент бывший.

– Мне его лексикон показался странным для скотника. Гек, а ты почему его полицейским счел?

– Шестерка⁸. Он меня тоже просек. Наверняка служил на малой должности. Либо сошка-опер, либо участковый. Сейчас на пенсии. Не ясно лишь, с чего он вдруг в скотники подался на ферму. Для бывшего представителя власти «на деревне» – явное понижение статуса.

– А что в коробке, Гек? – тихонько спросила Катя.

Большой картонный контейнер Гектор забрал по пути в постамате на Татарской улице, когда они лишь начинали свое путешествие в Кукуев. И контейнер не давал Кате покоя своим таинственным содержимым. У постамата Гектор лаконично нарек контейнер «сюрпризом», а затем Катя отвлеклась и забыла о нем. Но когда сумку-холодильник грузили в багажник, контейнер вновь бросился ей в глаза.

Гектор притормозил, обернулся, легко поднял одной рукой увесистый контейнер с заднего сиденья, оторвал крышку. Внутри – ларчики с секретом – еще три коробки: большая и две поменьше. Катя сдвинула крышку большой: мужские черные резиновые сапоги. Во второй – женские резиновые сапоги изумрудного цвета. Упс!

– Деревня. Хлябь. – Гектор, улыбаясь, кивнул в окно внедорожника. Асфальт фермерской бетонки давно закончился, и они месили грязь по разбитому проселку. – Боты – сила!

Катя рассматривала зеленые «боты». Покосилась на свои мягкие замшевые мокасины, в них она надеялась не натереть ноги во время путешествия. Открыла крышку третьей коробки – ярко-красной, круглой. Клубника в шоколаде, видимо-невидимо. Обожаемые Катей конфеты.

– Избушка Харитовой прямо по курсу, – объявил Гектор.

Возле раскисшей от дождей сельской дороги обитала Улита. Дальше – распаханное поле. Еще дальше – Ока и пристань.