Kitabı oxu: «Я уехала в кантон Ури. Дневник эмигрантки»

Şrift:

«Прошлого года я, как Герцен, записался в граждане кантона Ури¹. Там я уже купил маленький дом. У меня ещё есть двенадцать тысяч рублей; мы поедем и будем там жить вечно. Место очень скучное, ущелье; горы теснят зрение и мысль. Очень мрачное.»
Фёдор Михайлович Достоевский. «Бесы»

Редактор Александр Рубин

ISBN 978-5-4485-3420-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Письмо Анны к Марии

«Мария, бонжур!

Ещё нет и десяти дней после нашего расставания на вокзале в Безансоне², а мне кажется, что прошло уже полгода. За это время я изменила своё «социальное лицо», пройдя от обычной русской до обычного просителя статуса политического беженца во Франции. Эти изменения, конечно же, отзовутся и внутренними переменами, но пока я всё та же. Мне хочется так думать, во всяком случае. Я обещала вам написать сразу же, как только мы устроимся, но теперь понимаю, что этого условия мне пришлось бы ждать слишком долго: мы до сих пор ещё не устроены.

В том поезде, который увёз нас из Безансона в Лион, оказался один русский: то ли новый русский, то ли браток. Эти типажи ведь мало отличаются своим обличьем: крепкие руки с обязательной печаткой, бычья шея… Но мне он стал почти симпатичен своим назойливым сочувствием к нашей бесприютности, проявлявшейся в том, что криминальный нувориш этот горячо советовал нам переменить маршрут и сдаваться в Лионе, так как на юге – в Монпелье, куда вы нас отправляли, сейчас, по его словам, слишком много беженцев-арабов.

Мы, доверясь совету опытного, вышли в Лионе, который мне показался городом энергичным и шумным, но и только. На другие впечатления у меня уже не было cил: все мои внутренности обмирали при мысли, что сейчас придётся сказать ту фразу, которой вы нас научили: «Же ве деманде азиль политик» – «Я хочу попросить политическое убежище». Выйдя из поезда, я сознательно оттягивала время этой фразы… мы прошлись по вокзалу… купили булочки… выпили сока, а приближающийся вечер неминуемо грозил поисками ночлега. Я подошла к полицейскому и, будто прыгнув в ледяную воду, произнесла эту фразу на моём ужасном французском. Это было трудно. Я и не представляла себе, что это может быть ТАК трудно…

Впрочем, мне пришлось повторить эту фразу раз пять, прежде чем до француза в непривычно элегантной для стража порядка форме дошло, что прилично одетая дама с домашним ухоженным ребёнком (я пытаюсь увидеть нас его глазами) хотела бы стать беженкой в его стране. Я увидела, как в его глазах мелькнуло нечто, что совершенно точно отразило перемену в моих отношениях с внешним миром. Впрочем, корректный полицейский не стал слишком долго заморачиваться над своими впечатлениями и направил нас в ночлежку, где проводят первые ночи на французской земле беженцы всех рас и национальностей – маленькие жертвы великого переселения. Захлёстнутые этой огромной волной – цунами, они растеряны и потеряны, но при этом довольно цепки и практичны, как беспризорники у случайного огня.

Привокзальная ночлежка оказалась довольно утлым пристанищем. Расположенная в стене старого железнодорожного виадука, она как ласточкино гнездо над пропастью, ходит ходуном и скрипит, когда под мостом проносятся электрички.

Койко-мест на всех бесприютных не хватало, нужно было пройти тест, то есть, собеседование в кабинете у пожилой дамы, директрисы попечительского совета этого богоугодного заведения. Она была скорее строгой, чем милостивой, хотя и то и другое было так сложно в ней намешано, что без чтения «Человеческой комедии» Бальзака тут не разберёшься. Сухая, хорошо причёсанная мадам в элегантном брючном костюме разговаривала со мной с профессиональным оттенком лёгкого аристократического пренебрежения, к которому примешивалась, однако, доля некоторого любопытства. По её придирчивым взглядам на мою одежду я поняла, что хорошо одеваться для беженцев – неприлично. Когда после долгих расспросов на французском, английском, а также языке жестов нас запустили, наконец, в ночлежку, там на крошечной кухне готовили себе сложно-ароматную пищу к ужину цыгане, албанцы, сербы. Услышав в этом вавилонском смешении языков армянскую речь, я обрадовалась, как будто встретила сестру родную.

Армянка Зина была с четырёхлетним сыном, толстым румяным мальчиком. Зина – полная, по-восточному солидная женщина, с ярко накрашенными губами, с причёской из химической завивки, с облупленным лаком на ногтях. Зина, как я поняла из её уклончивых рассказов, профессиональная беженка, она ездит по всей Европе, проживая то в одной стране, то в другой, пока не выгонят. Выгонят из Германии, едет в Испанию. Какую радость она находит в жизни такой, мне оставалось только догадываться.

После ужина (замороженные пакетики, разогретые в микроволновке) нас отвели в спальню, где стояли рядами около тридцати металлических коек. В душной комнате уже спали женщины и дети. Мужчины располагались в другом помещении. Я, хоть и устала, заснуть не могла, наверное, из-за цыганок, которые всю ночь мирно просидели в дальнем углу спальни, тихонько разговаривая между собой.

На другой день рано утром нас разбудили и отправили в префектуру, где мы с Митей отстояли огромную очередь, чтобы получить рандеву в этой же самой префектуре. Нам назначили это рандеву, так во Франции называются, оказывается, и деловые встречи, а не только любовные свидания, на январь. Сказали, что нам ещё повезло, так как обычное ожидание этого первого рандеву для подготовки заявления и досье на отправку в ОФПРА³ – официальный орган, который занимается решением беженской участи – от 4 до 6 месяцев.

В префектуре, в этом столпотворении народов и смешении языков, до меня, наконец, дошло, в какое же дело я ввязалась, или, точнее, меня ввязала судьба. Столько страсти на лицах людей, добравшихся сюда на всех известных видах транспортных средств, включая самодельные плоты: из Африки, например, через море! Для всех этих людей в сером кусочке картона, временном удостоверении личности, которое они получают в префектуре заключены все надежды и мечты о нормальной жизни для себя и своих детей. И мы с Митей в этой толпе…

Митя меня насмешил в префектуре: в огромных очередях подрались две чернокожие женщины: одна обозвала вторую проституткой. Драка была жестокая: покуда прибежали полицейские, пролилась кровь из разбитых носов и расцарапанных лиц. Клочки кудрявых жёстких волос потом пришёл подмести с пола уборщик. Мой притихший сын мне сказал: «Я так пожалел эту тётю, которую побили!» Я машинально задала ему глупый вопрос: «Ну и как же ты пожалел её?» Митя ответил: «Я закрыл глаза и сказал: «Боже мой!»

Уже десять дней как мы живём во Франции, и нас пока ещё не определили ни в одно общежитие для беженцев. Мест нет. Как бы то ни было, всё-таки здесь мы в большей безопасности, чем в Москве. Это успокаивает меня.

Спасибо, Мария, ещё раз за всё, что вы сделали для нас, этого я никогда не смогу забыть.»

***

Анна написала это письмо вечером. К тому времени они жили с Митей в ночлежной гостинице, в которую запускали только на ночь. Это была уже вторая их ночлежка во Франции. Она была получше первой хотя бы потому, что им выделяли здесь отдельную комнату. А другие спали и в коридорах, на двухэтажных кроватях. Мест на всех не хватало: в Лион пришли морозы. Иногда ночью полицейские патрули доставляли сюда бомжей, подобранных на улицах. И тогда, ещё не умерив своих хриплых голосов с мороза, бомжи будили спящих, споря то с полицейскими, то с дежурным.

Однажды ночью Анна проснулась от леденящего душу крика. Так мог кричать только смертельно раненый человек. Выглянув в коридор, она увидела сцену: новопривезённый бомж орал и бился, не желая залезать на второй ярус кровати. Митя от этих воплей не проснулся.

Для пропитания им выдали талоны в бомжовскую столовую. Их места за столом оказались рядом с огромного роста албанцем, у которого все зубы были железные. Митя, как завороженный смотрел на эти клацающие железные челюсти, перемалывающие пищу, и отказывался есть.

Они должны были целыми днями находиться вне ночлежки, хоть на улице, и лишь под вечер их вместе с другими замёрзшими людьми, толпящимися у входа, запускали в ночлежную гостиницу. Чтоб не мёрзнуть, Анна вела сына в огромный торговый центр, расположенный неподалеку от гостиницы. В этом центре можно было гулять целыми днями. Многоэтажное здание с фонтанами, бутиками, зимним садом под стеклянной крышей сверкало разноцветной рекламой, гремело музыкой, завлекая посетителей.

Открывался центр в 9 утра, и Анна покупала себе и Мите горячий шоколад в автомате. Потом они шли смотреть игрушки в огромный бутик, заставленный автомобилями, куклами, плюшевыми собаками и обезьянами в человеческий рост, но после истерики, которую Митя устроил у огромной оранжевой медведицы с медвежатами, отказываясь уходить без этого роскошного зверя, Анна огибала опасное пространство, не желая травмировать сына вынужденной аскезой.

После прогулки они шли в Макдональдс, где Митя быстро съедал гамбургер и бежал к детям в огороженное сеткой пространство для игр, до пота лазая по верёвочным лестницам или бросаясь с верхних ярусов вниз – на мягкие поролоновые матрасы. Анна пила кофе и пыталась размышлять о том, что же с ними будет дальше. Эти попытки заглянуть в будущее были напрасны: даже завтрашний день был глух и нем. У неё, умевшей слушать будущее, отказала способность принимать и понимать знаки. Понятие «Чужбина», оказывается, имело не только географический смысл… Анна начинала думать, что здесь действуют иные законы тонкого мира. Во всяком случае, чужбина говорила с ней на чужом языке.

Анна, засматриваясь на играющих детей, забывала обо всём, с любопытством иностранки наблюдая за французами, их жестами, их отношениями. Вот многодетная мама притащила сюда целую семейку – 3 детей: живые, подвижные, не капризные. Оставив младших детей под присмотром старшего брата – мальчика лет 10, женщина – сухая с усталым, морщинистым лицом, уходит делать покупки. Мальчики, увлечённые игрой, не обращают внимания на её исчезновение.

Вот бабушка привела внучку – грациозную пятилетнюю девочку с задумчивым серьёзным взглядом. Ухоженная пожилая дама достала книжку и читает, девочка медленно, с остановками, направляется туда, где играют дети. По дороге она неожиданно получает крепкого тумака от толстого мальчишки-араба, но не плачет и не бежит к бабушке, а удивлённо рассматривает мальчишку, который показывает ей язык и опять толкает её. Девочка падает, зачитавшаяся бабушка отрывается от книжки и видит всю картину. Но не бежит к внучке на помощь, а внимательно смотрит на неё и на её обидчика, стараясь понять, что же внучка будет делать. Девочка хотела было расплакаться, но всё-таки встаёт и упрямо продолжает свой путь к играм. Когда её преследователь хочет ударить её в третий раз, она останавливается и кричит на него что есть сил. Мальчишка отступает, а её бабушка, пряча улыбку, возвращается к прерванному чтению.

Эта французская бабушка дала урок борьбы за выживание своей внучке. Наша русская бабушка давно бы прибежала и вмешалась – жалость победила бы всякие рассуждения о том, что детям нужно давать возможность самим бороться за своё счастье. «У французов более холодная голова? Или у наших более горячее, нетерпеливое сердце?» – размышляла Анна не спеша – времени у неё теперь было вдоволь.

***

Утром пятого ночлега Митя заболел. На рассвете, почувствовав беспокойный сон cына, Анна прикоснулась к нему и её рука ощутила сухую страшную горячность его кожи. Еле дождавшись семи часов утра – времени появления администрации, она бросилась в кабинет заведующего и вымолила разрешение остаться с ребёнком на день в ночлежке. Хорошенько укрыв забывшегося беспокойным сном Митю, она побежала за лекарствами. В аптеке продавщица никак не могла или просто не желала понять её английского: высокомерно отодвинувшись, она рассеянно выслушала сбивчивые объяснения Анны. Эмоциональные клиенты, да ещё не говорящие по-французски, вызывают у местных лишь желание отодвинуться подальше. Зазвонил телефон и мадам вступила в долгую любезную беседу… Анна, не выдержав, вышла на улицу. Только через час поисков, на витрине невзрачной аптеки она заметила знакомый «эфералган»…

Митю рвало. Он побледнел и отказывался от еды. Анна пошла к директору и со слезами, которые неожиданно полились из её глаз градом, попросила вызвать врача. Когда пришёл врач, Митя спал. Мужчина, бросив быстрый взгляд вокруг, отметив старые одеяла, и обшарпанную мебель ночлежного заведения, с сочувствием посмотрел на Анну. Он попросил разбудить ребёнка и, осмотрев бледного осунувшегося мальчика, поставил диагноз – острая ангина.

– Вы давно здесь живёте? – спросил он по-английски у Анны.

– Почти неделю. Нас обещают перевести в общежитие для беженцев.

– Не думаю, что там будет намного лучше, – смягчил улыбкой своё пророчество врач.

Анна, видя всю грязь и убожество окружающей их обстановки, запретила себе быть брезгливой. Однажды утром, проснувшись рядом с Митей, увидела, что он спит с открытым ртом, и при этом его губ касается край грязного одеяла: простыня, защищающая от прикосновения к этому липкому от грязи шерстяному одеялу, под которым спали бомжи, проститутки и алкоголики, сползла. Анна просто поправила простыню, запретив себе содрогаться от омерзения. Брезгливость в её положении была роскошью, она могла, как мощный динамик из старой батарейки, высосать остатки энергии и лишить её так нужного сейчас чувства внутренней правоты.

Она вспомнила, как муж учил её чувствовать прикосновение к разным поверхностям: ткани, металла, камня. Олег говорил, что нужно учиться видеть руками. Они гуляли в тот день по лесу, недалеко от дачи его отца на берегу Рижского залива. Высокие сосны, синее небо, безмятежность целого лета впереди и, как тогда казалось, – целой жизни – всё было напоено солнцем, его любованием, смехом, счастьем, рождением Мити.

Олег заставлял её прикладывать руки к шершавым стволам сосен, они казались ей кожей замеревших рептилий, давал ей потрогать большой и прохладный зелёный лист, в конце концов подал ей свой янтарный мундштук.

– Вот янтарь. Это просто кусок солнца, энергетика сумасшедшая. Прикоснись к нему с закрытыми глазами. Чувствуешь?

– Нет, просто гладкая поверхность.

– А я чувствую – медовуха в камне! Сладость на кончиках пальцев!

Тогда ей не удавалось видеть руками, а теперь она и не хотела ничего замечать вокруг себя. Иначе ей пришлось бы невыносимо среди запахов и прикосновений к пропитанным чужим потом шерстяным одеялам в ночлежке…

Из дневника Анны

«Сегодня утром я была в Форуме Рефьюджи⁴ – можно перевести как Форум Беженцев – организации, которая занимается устройством мигрантов. Пошла туда с ослабевшим после болезни Митей, не могла оставить его одного в ночлежке. Шли мы очень долго – уже две недели в Лионе забастовка общественного транспорта – не работают ни автобусы, ни метро. В конце концов Митя устал и запросился на руки. Я взяла такси, сунула под нос таксисту бумажку с адресом и минут через пятнадцать мы доехали до окраины, где в старом кирпичном здании располагается Форум беженцев. (Таксист взял с меня 100 франков. Когда возвращались обратно, я поняла, что от того места, где он нас посадил и до того, где высадил, не больше километра. Оказывается, лионские таксисты ничем не отличаются от своих московских коллег).

Форум рефьюджи был осаждён толпами людей, добивающихся общежития. Большинство из них – с маленькими детьми. Послушав разговоров в толпе, я поняла, что шансы наши переселиться из ночлежки в общежитие равны нулю – почти все беженцы ждут жилья несколько месяцев, приходя отмечаться сюда, в Форум, раз в неделю.

И самое главное в сегодняшнем дне: мне дают общежитие. Послезавтра мы переселяемся! Девушка, которая приняла нас, сказала, чтобы мы никому из беженцев об этом не рассказывали.. А нам – как сказала девушка – в порядке исключения дают быстро. Потому что у меня есть все документы. И потому что я мать-одиночка с маленьким ребёнком.

Я встретила там Зину с сыном – наших знакомых по вокзальной ночлежке: им общежития не дали. Она плакала, хотя вначале пришла очень энергичная, тискала сына, приговаривая: «Ты мамина радость, мамино счастье!» Мальчик улыбался ямочками на толстых щеках, и картина их счастья заставляла улыбаться пробегавших мимо сотрудников Форума. Зине посоветовали уезжать в Париж и поискать жильё в столице. А я знаю, что в Париже ситуация с беженцами ещё сложнее…

Нам тоже ведь вначале отказали – сказали, что нет мест. Но когда я выходила из кабинета, попросили подождать в коридоре. Я вышла спокойная: я почему то была уверена, что нам общежитие дадут. А Митя, услышав, что мест нет, упал на пол и закричал:

– А-а-а-а-а-а-а!

Он испугался сильнее, чем я. Наверное, вся эта атмосфера с ждущими, плачущими людьми на него подействовала. Бедный мой ребёнок! Скоро новый год! 2000! Каким он будет для нас?»

_________________________________

¹ Кантон Ури (нем. Uri) – немецкоязычный кантон в центральной части Швейцарии.

² Безансон (фр. Besançon) – город на востоке Франции в 60 км от границы со Швейцарией. Стендаль поместил в Безансоне часть действия романа «Красное и чёрное».

³ OFPRA – французское бюро помощи беженцам и апатридам (www.ofpra.gouv.fr).

⁴ Forum Réfugiés – некоммерческая ассоциация по приёму беженцев во Франции (www.forumrefugies.org).

Май 1998 года
Рига, Латвия

Дом Печати¹ в Риге расположен на острове Кипсала². 20-этажное здание из стекла и бетона застыло на берегу Даугавы уродливым серым айсбергом. Советские архитекторы 70-х годов, кажется, пытались сделать что-то очень современное, позабыв о вечности. И как это всегда бывает, из-за зацепки за сиюминутность, здание очень быстро вышло из моды и стало неуклюжим памятником соцреализму. Из окон Дома Печати видны – за рекой – острые крыши Старой Риги – картонные декорации к спектаклю, который никогда не надоедает. Потому что в тех разноцветных домах с кривыми стенами ручной кладки ещё играет средневековая человеческая жизнь, не придушенная даже строгими архитектурными регламентами Тевтонского Ордена³.

Бар на первом этаже Дома Печати в конце огромного стеклянного вестибюля всегда заполнен посетителями. Сильный аромат свежемолотого кофе и свежеиспечённых булочек приманивает журналистов, просителей, ходоков по редакциям, деловых людей. В баре уютно, а рядом, за стеклянными стенами, суета сует, журналистика как иллюзия сотворения мира: «нет новости – нет события».

Анна спустилась выпить кофе. Она подсела к столику, где известный журналист из Юрмалы Александр Трейч беседовал с Синтией Ладогиней – редакторшей нового гламурного журнала на латышском языке. Только что вышла вторая книга Трейча и он раскрыл на столике сигнальный экземпляр перед 35-летней блондинкой Синтией.

Все постоянные посетители кафе – журналисты, работающие в этом Доме Печати, играли в игру, незнакомую новеньким или посетителям. Эта игра называлась: «Посмотрите, с кем я сижу». Негласные правила этой игры оттачивались годами и любой журналист, известный своими демократичными статьями, был всё-таки вовлечён в её странно несерьёзный процесс: маститый редактор мог сесть за стол только с коллегой из той же весовой категории – известным журналистом или редактором из другого издания.

Эта табель о рангах имела исключения. Допускалось быть за одним столиком с молоденькой практиканткой или красивой коллегой женского полу, что могло навести на мысль о неких романтических отношениях, льстившую мужскому самолюбию прославленных журналистов или редакторов.

Анна тоже, сопротивляясь вначале, всё-таки приняла правила этой игры и всегда автоматически анализировала компанию людей, с которыми могла выпить кофе, не уронив в глазах окружения своего престижного положения красивой светской женщины, жены известного художника, знаменитой журналистки.

Для точного выбора оставалось не так много времени – ровно столько секунд, сколько их требовалось на путь от входной двери до столика. Нужно было ещё не ошибиться в полумраке цветных галогеновых светильников!

Синтия, кажется, была не слишком рада – всё своё внимание Трейч переключил на Анну, описывая теперь уже для неё все те многочисленные трудности, поджидавшие его новую книгу в типографии.

Секретарша из какой-то редакции прошла мимо, демонстрируя новые джинсы в обтяжку. У девушки были коротковаты ноги, она, по-видимому, это знала, надев сапоги на высоких каблуках.

– Ух ты! – покрутил ус Трейч, провожая девушку блеснувшим взглядом. – Это из вашей редакции?

– Что ЭТО? – подчёркнуто не поняла Анна.

– Красавица эта.

Анна полистала его книгу и наугад прочитала оттуда:

– «И что ещё оставалось делать ему? Лишь продолжать стынуть на этом ветру измен, согреваемому теплом своей запоздалой любви…»

– О! Как вы красиво это написали! – воскликнула Синтия.

– И как некрасиво он говорит о девушках!

– А как же Пушкин, – встал в позу известный журналист. – Прошла любовь, явилась муза, и прояснился тёмный ум, свободен, вновь ищу союза и так далее.

– Пушкин не называл женщин ЭТО, – парировала Анна. В этих кофейных спорах – она это точно знала – важен не смысл, а тон. Можно сказать любую глупость, но самоуверенно небрежным тоном.

– В книгах не называл, а в гусарском кругу и похуже у него с языка слетало, – так же небрежно отозвался Трейч.

На них уже начали оглядываться, кофе сегодня получался занятный, с живой дискуссией, что вызывало интерес у соседних столиков.

Оглянувшись на шум и увидев Анну, Елена Власова – редакторша приложения «Синема», подсела к ним.

– Ты уже читала журнал «Пипл»?

– А почему я должна его читать? – Анна не любила Власову за вкрадчивость манер.

– Как? Ты не знала, что там опубликовали рейтинг самых талантливых восточноевропейских художников? И про Олега тоже написали.

Анна сделала преувеличенно удивлённое лицо, а Трейч поспешил сказать:

– Я был на последнем вернисаже твоего мужа – это было что-то потрясающее.

Власова не осталась в стороне:

– Да, на творчестве её мужа уже сделали себе имя несколько европейских искусствоведов.

– В «Пипл» написано, что крупные европейские галереи стоят в очередь за его работами. И про тебя там тоже есть, – с заметной завистью сказала Елена Власова. – Все женщины в его работах похожи на его жену – Анну.

– Ну, дай, пожалуйста мне, я хочу прочитать сама, – сказала Анна, и Власова протянула ей разноцветный блестящий журнал.

– Прочти вслух! – попросил Трейч, и Анна с некоторой долей иронии прочитала:

– Культовый художник Олег Бревис.

«В его гардеробе царит брэнд Sisley – удобный, практичный исключительно из натуральных тканей. Обожает охотничий стиль без намёка на орнамент, хотя к самой охоте как истинный пацифист равнодушен. При выборе одежды доверяет собственному вкусу – предпочитает неделями мысленно подбирать гардероб, после чего решительно покупает всю коллекцию сразу. В мужских пристрастиях не оригинален – любит дорогой табак, spiritus и женщин. Женщинами любуется, используя своё положение художника, всю жизнь лепит собирательный образ самой прекрасной дамы, черты которой всё чаще, если судить по его последней выставке в Вене, находит в своей жене – русской красавице Анне. Замечен в приготовлении изысканно простых блюд из дичи и баранины.»

– А где вы обычно ужинаете? – спросил Трейч, я тоже обожаю дичь…

Анна не успела ответить.

– Анна, тебя ответсек⁴ ищет – там что-то срочное, поднимись, пожалуйста в редакцию, – подбежала к их столику Света – секретарша Аниного шефа.

Анна поднялась наверх, суховато выслушала новое задание – разобраться с какой-то инсулиновой проблемой. Ответсек дал ей номер телефона и адрес, по которому её уже ждали. Анна не собиралась сегодня уже отлучаться из редакции, вечером они с Олегом ужинают в Юрмале вместе с его другом, но ответсек сказал, что это задание – вопрос человеческой жизни и смерти.

***

В Старой Риге она быстро нашла нужную улицу и дом, но не могла найти место для парковки. Наконец, кое-как пристроив машину, она направилась по нужному адресу.

В трёхэтажном доме XVI века, который был поделён на квартирки при советской власти, на втором этаже ей открыли дверь, – и на площадку вырвался запах лекарств – корвалола, валерьянки.

В дверях стояла заплаканная полная женщина.

– Я из редакции, Анна Журавлёва. Это же вы звонили нам?

– Да, это я звонила. Меня зовут Демидова Нина Павловна.

– Очень приятно.

Женщина осмотрела Анну с ног до головы – всё в журналистке: косметика, волосы, дорогая куртка из неведомой кожи, туфли и сумка – выдавало человека из другого круга.

«Богатые люди нас не поймут», – подумала, поджав губы, женщина.

Анна осмотрела квартиру – старые но хорошо сохранившиеся обои, полированная стенка, литовский телевизор, тахта под пледом местного рижского производства – какая-то советская тоска и безысходность во всём этом. Да ещё хозяйка так зажалась. Если бы это посещение у неё было запланировано, оделась бы попроще. Редактор однажды во время планёрки сказал, не обращаясь ни к кому:

– Когда собираетесь на интервью, не разряжайтесь, понимаешь, эт само, как на бал. У многих людей сейчас такая суровая жизнь, а тут вы со своими бриллиантами, понимаешь… (их редактор был косноязычен).

Все поняли что он имеет в виду её – Анну Журавлёву, которой не хватало времени с утра выбрать стиль.

Между ней и хозяйкой моментально пробежал холодок.

Анна достала фотоаппарат из сумки.

– А что вы хотите фотографировать? – сдержанно спросила Демидова.

– Ну, сейчас посмотрим, что – столик с лекарствами, пустой шприц, вашего мужа – нужно иллюстрировать такие вещи.

– Вы лучше заведующую аптеки сфотографируйте, – попросила женщина. – Эту фашистку, перед которой мы на коленях вчера стояли, просили нам продать инсулин хоть за доллары.

– Вообще-то инсулин бесплатно должны давать?

– Бесплатно всегда давали. При советской власти.

– А почему она вам отказала? Он вообще у них есть в аптеках? Мы писали недавно, что запасы инсулина в рижских аптеках ограничены.

– Она сказала, что инсулин есть, но из-за дефицита его теперь будут выдавать только гражданам Латвии.

– А те диабетики, которые русские, пусть…

– Да, пусть загибаются – вчера так почти она и сказала нам.

Анна сфотографировала со спины её мужа – полного пожилого человека, дремавшего после обеда в спальне на разобранной двухспальной кровати. Столик возле его кровати с пузырьками и коробками лекарств. Люстра в спальне была похожа на люстру в маминой квартире и это как-то смягчило внутренне закрывшуюся вначале Анну.

Нина Павловна тоже, почувствовав эту перемену, разговорилась, шелестя документами, справками, доказывающими долгую историю отношений её мужа и диабета. Она не сомневалась, что на этот раз – при журналистке – директор аптеки не откажет.

«У людей ещё жива вера во всесильность прессы», – подумала Анна. У неё самой уже такой веры не было.

– Пойдёмте. Пока ваш муж отдыхает, попробуем добиться вместе.

В аптеке была очередь. Анна показала удостоверение «Пресса» продавщице и прошла за стойку в кабинет заведующей. Демидова осталась в зале.

Заведующая сразу начала объяснять что-то на латышском, которого Анна не знала – не успела выучить, 4 года назад приехав в Ригу из Москвы.

– Я не говорю по-латышски, – извинилась Анна, но её собеседница не собиралась переходить на русский. Анна, как всегда в таких случаях, перешла на английский, что вызвало бурю возмущения на лице у стареющей сухопарой женщины.

– Я у себя дома! – на прекрасном русском, почти без латышского акцента, произнесла она.

– Но английский – язык международный, – ответила Анна и не давая ей опомниться сразу спросила на русском:

– Вчера в вашей аптеке отказали в выдаче инсулина человеку, который не может жить без инсулиновых инъекций. Как это вообще возможно?

– В нашей аптеке запас инсулина подходит к концу. Раньше он поступал к нам из Москвы, сейчас этот канал уже не функционирует, а для того, чтобы сделать закупки инсулина в Европе, нужна валюта, которой, как вы понимаете, у нас нет. Поэтому по постановлению Рижской мэрии инсулин выдаётся только гражданам Латвии при предъявлении справки от врача.

– А русские диабетики что должны делать? Вы же знаете, что почти всем русским жителям Латвии гражданство до сих пор не дали. Значит, это можно назвать так: «Медицина на службе у национализма». Русские диабетики будут умирать в своих постелях? Что им делать, госпожа заведующая? Как можно отказать человеку в праве на жизнь?

Заведующая под напором этих вопросов сжалась, но уступать не собиралась.

– Если мы не можем обеспечить инсулином всех, то поможем в первую очередь гражданам своей страны. Так не было, пока инсулина хватало. Но сейчас у нас его и правда нет. У меня на складе осталось 3 коробки – это на 30 человек. А у нас каждый день по 10 человек приходит за этим лекарством.

– Я сейчас была в квартире у Демидова, которому вы отказали вчера в инсулине – он уже слёг. Если вы не продадите ему инсулин, он умрёт. Может быть, сегодня. Немедленно выдайте для него хоть немного инсулина, чтоб не случилось трагедии, а мы в это время что-то должны придумать.

– Это кто, ваш родственник? – заколебалась заведующая.

– Да! – соврала Анна.

– Хорошо, один раз в исключительном порядке.

Анна пошла за Демидовой, которая трясущимися руками, но сохраняя достоинство, полезла за рецептом в кошелёк.

Получив инсулин и выйдя из аптеки, Демидова выглядела уставшей и вовсе не радостной:

– Это Жене на неделю хватит. А потом что? Не можем же мы за каждой упаковкой в редакцию звонить.

– У вас есть родственники в России? Нужно просить их выслать с поездом, – предложила выход Анна.

– Я уже позвонила сестре в Ленинград, она обещала прислать.

– Пусть пришлёт побольше. А сейчас хоть на неделю ему хватит. Мы тоже об этой проблеме дадим материал. Может возьмём под контроль редакции.

– Да, спасибо, большое вам спасибо! Я сейчас иду делать инъекцию – он уже пропустил одну.

Анна решила не возвращаться в редакцию – вечером там уже никаких дел у неё не было. Она поехала в салон к Расме, чтоб сделать свежее лицо на вечер. Расмочка – так ласково звали клиентки добродушную миниатюрную косметологиню, славившуюся на всю Ригу и Юрмалу своими гуттаперчевыми руками, уложила её на белоснежную кушетку под холодный пар, ароматизированный неведомыми травами. Слегка почистив лицо и освежив его 2 масками – зелёной и белой, Расма сделала Анне свой знаменитый массаж, после которого всем, кто хоть раз его заказал, хотелось летать. Массируя лицо, плечи, шею, Расма отдавала своим клиенткам столько тепла и умения, так старалась над каждым сантиметром, что после этого массажа кожа светилась.