ощутив, что заноза примкнула к сердцу,
инкогнито слился с толпой у подъезда.
Душа нашла подходящее место…
Давнее
Стоит в толпе ничьей
человек двадцать людей,
а пожилой старик,
задумавшись в небо, притих.
Облокотившись локтями,
на скамье руки тянет
и вальяжно зевает,
но вдруг увидел в витрине,
изогнув изогнутую спину,
дешёвый товар:
весь без обёртки
кораблик из лодки,
покошена главная мачта.
В углу закрытый он плачет,
качается главная мачта,
скрипя и хлюпя неважно:
«Зачем за стекло бумажного
напоказ меня выставляют?
Ведь вовсе не привлекаю,
а только смешу!»
Старик, пригнувшись, внимает,
как будто бы он уважает
рыдания маленькой лодки,
не стоящей денежек горстки.
И маленькая слеза
покинула вдруг глаза
и упала с лица.
Забрал пожилой старик
из стеклянных витрин
корабль бумажный.
А разве бумага могла
вызвать такие дела,
что старый старик,
как только пред ней возник,
заплакал, не пожалев?
Видно вспомнил давний свой грех,
унёс за дальний свет
маленькую мечту и надежду,
захотел жить как прежде
и просто,
вернувшись обратно в детство,
верить…
Звезда на пути у распахнутых окон,
зов ветра и штор колыханье в тиши.
На подоконнике белая роза
проникнута лёгким дыханьем ночным.
С луны пожелтевшей упала слезинка
на землю, где памятник вечному рос,
и каждая тонкая, мелкая жилка
нутром ощущала минутный мороз.
А точка далёкая мир озаряла,
сверкая, мигая, мозоля глаза,
но тут же иллюзией быстро пропала,
упала стрелой насовсем в никуда.
И тень, ожидавшая смутно покоя,
вся в пламени жёлтом свечи на столе
скользнула стремительно вслед за мечтою,
наткнувшись на иглы в растаявшей мгле.
И вот уж проснулась заря на востоке,
а жар иссушил пот и воду с лица,
осталась лишь соль на морщинах глубоких.
Воспрянула тень от мёртвого сна.
На часах уже поздно, смирившись с собою,
потянула на голову гладь одеял,
и солнца костёр в ясном восходе
белый цветок нитью красной связал.