Kitabı oxu: «Куколка наша»

Я сидела на веранде своего любимого домика в Тарусе и писала третий роман с рабочим заглавием «За глухой стеной одиночества», хотя я уже точно знала, что назову его «Ненормальная – это нормально». Дело шло к завершению, а у меня кончились все запасы бумаги. Я перевернула лист, исписанный мелким почерком с одной стороны, и, не останавливаясь ни на секунду, продолжила, что называется, строчить как из пулемета:

«Если любовь есть, то ее бездна, но и сама любовь всегда – бездна. «Любовь, я тебя презираю!» – неистово и молча кричала молодая женщина в безответную темноту. Она падала в черную бездонную пропасть. Она хотела умереть, но не могла уйти из жизни спокойно. Ей еще не явилось открытие тождественности желаемого и неизбежного, которое человек делает в свои последние дни, часы, минуты. Одного желания оказалось недостаточно. Снова мелькнули отблески пламени на дне пропасти, снова женщина открыла глаза. Ничего нового она не увидела. Сияние отраженного света вернуло ее в ту же самую комнату, из которой она сделала свой шаг в беспросветность. Женщина протянула руки, чтобы ухватиться за проникающий луч солнца, но он, робкий и слабый, не удержал ее, почти невесомую, еще не бестелесную. Душа умерла, а тело жило».

Меня отвлек свет фар. У калитки остановилась машина, я приостановила звучание «Маленькой ночной серенады» Моцарта и пошла встречать нежданного гостя.

– Привет. Почему без предупреждения? Где мой заказ – продукты и две упаковки бумаги? Почему явился сегодня, а не в субботу? – с напускной строгостью поинтересовалась я, хотя была рада этой незапланированной встрече.

– Ты уезжаешь со мной в Москву. Поставь чайник, попьем чайку и в путь. Улетаем в Германию: я завтра, ты через неделю.

Мы вошли на веранду. Виктор посмотрел на стол, где по стопочкам были разложены главы романа.

– Слушай, мать, ответь мне, зачем я подарил тебе ноутбук?

– Чтобы был.

Я накрывала на стол, а Виктор рассказывал мне о событиях прошедшего месяца. Из Берлина к нему прилетал представитель организационного комитета выставки учебной литературы. С ним была переводчица – немолодая дама, которая когда-то училась в Москве. Она увидела мои книги «Ты позови, а я не услышу» и «Как долго ты меня любил», проявила к ним интерес. Виктор сказал ей, что, помимо монографий, энциклопедий, словарей и учебников, выпускает серию любовных романов.

– Романов о любви, – поправила я его.

Он подарил переводчице две моих книжки. Немцы улетели, а через неделю позвонили и сделали выгодное для нас предложение. Виктор ничего мне не говорил, пока вопрос не решился окончательно. Романы будут изданы на немецком языке. Нас приглашают на выставку и для подписания договора.

Я, конечно, сомневалась, что мои книги о любви могли серьезно заинтересовать немцев, однако, через неделю вошла в аэропорт. Когда объявили регистрацию на рейс до Берлина, я заняла очередь и набрала номер Виктора.

– Привет! Увижу тебя, судя по всему, без опоздания.

– Слушай, мать, ты, как всегда, вовремя. Я тут с принимающей стороной обсуждаю наше недельное пребывание. Планируется культурная программа, нам выделяют автомобиль с водителем и русскоговорящим гидом. Куда мы поедем, что хотим посмотреть после окончания выставки и подписания всех бумаг?

– Куда угодно, кроме Мюнхена и Баварии вообще. Не хочу второй раз в «альпийскую сказку». Не опоздай в аэропорт. Пока.

Очередь на регистрацию продвигалась медленно. Мне невольно пришлось слушать разговор, который вела стоящая за моей спиной пара. Я их не видела. Некий господин беседовал со своей спутницей. Вероятно, это был пожилой немец. Тембр голоса, построение фраз, акцент говорящего позволили мне сделать такое предположение. По репликам молодой женщины, с характерными диалектизмами, я посчитала ее жительницей Центрального Черноземья. Он хорошо и без лишних эмоций говорил по-русски, называл ее Валери, ставя ударение на последний слог. Она его никак не называла, и речь ее нельзя было назвать правильной, корректной и спокойной. Мне особенно резало слух ее произношение звука «г».

Женщина была недовольна тем, что он нарушил их договор. Собеседник несколько раз просил ее говорить тише. Она не внимала его призывам, потому как боялась вновь остаться обманутой. Он уже два раза «вешал ей лапшу на уши»: «Уговорились, я все отдаю этому рыжему, ты ложишь деньги на мою карточку, мы летим к тебе в Берлин. Получилось, евров нет, жить я буду в гостинице. И снова здорово. Ты будешь сидеть спереди, а я бултыхаться в хвосте, у туалета». Немец несколько раз пытался все объяснить женщине, она обрывала его на полуслове. В общих чертах я поняла суть его оправданий. Деньги на ее счет поступят сразу после того, как некий Генрих по дипломатическим каналам отправит все семь экземпляров чего-то в Германию. В отеле она поживет дня два-три: ему надо подготовить сына к тому, что в их доме поселится молодая русская женщина…

Подошла моя очередь, я поставила чемодан на весы, повернулась и увидела тех, чью беседу подслушала. Очень немолодой мужчина, лысый, худой, в очках, а рядом с ним – красивая блондинка. Мы встретились с ней взглядами… Это была она. Я не сомневалась, что она меня не узнает. Я же, как оказалось, не смогла забыть ее лица. И не забуду никогда.

После нашей с ней первой встречи прошло более трех лет. Я знала ее настоящее имя, поняла, кто такой «Генрих», что стоит за словами «семь экземпляров». И вот, мы летим с ней в одном самолете. Удивительно, но никакого волнения я не чувствовала. Села в кресло, закрыла глаза и начала вспоминать события тех трех недель. Спокойно. С того самого дня, когда все началось. Или закончилось.

Глава первая

Был день очередной проверки на прочность, или скрытого тестирования. Так я называла то, что намеревалась проделать сегодня. Я шла в редакцию нового издания для женщин, чтобы заключить договор о сотрудничестве.

– Лара, – протянула мне руку молодая особа. – Я веду рубрику «Он и она». Думаю, мы с вами сработаемся. Присаживайтесь.

Я кивнула головой и улыбнулась. И это была не только улыбка вежливости. Весьма забавно пополнился ряд имен тех редакторов, с которыми я постоянно общаюсь – Зара, Мара, Лара.

– Я поставила ваш текст о мужской неверности в первый номер нашего журнала. Кстати, как вы относитесь к правке? Спрашиваю потому, что существенно переработала его и изменила название.

– Спокойно отношусь ко всякого рода литературной обработке, если она, так сказать, в пределах разумного.

– Очень хорошо. Чуть позже можете у секретаря взять верстку и посмотреть свой материал в готовом виде. А теперь о втором тексте «От любовницы на время к любовнице навсегда». Он не помещается на разворот, но не это главное. Эта безнадега не в нашем формате. Вам придется его полностью переписать. Назовите его «Жена не стена» и дайте нашим читательницам десять-пятнадцать конкретных советов, как вести себя с женатым мужчиной, точнее, как увести его. Одежда, включая нижнее белье, а лучше – его отсутствие, обувь, аксессуары, макияж, духи, походка и т.д. Разумеется, самое главное – секс. Сначала идет цифра, за ней сам совет, после него пять-шесть конкретизирующих предложений. Итого – не более пяти тысяч знаков. Два дня вам хватит? Если потребуется моя помощь, звоните.

Секретарь предложила мне ознакомиться с договором и вместе с ним протянула две странички моего текста, «существенно переработанного» Ларой. Я вышла в холл, села в кресло, надела очки, убедилась, что в документе есть мой псевдоним и поставила свою подпись. Бегло пробежалась по абзацам отредактированной статьи. Некоторые из них поменялись местами, перед каждым из них стояла цифра. Фраза, заканчивающая повествование, теперь его начинала. «Улики, которые он оставляет» редактор переименовала в «Похоже, он собирается слинять». И это было в пределах разумного, если учесть, что однажды в Интернете я увидела свой материал «Любовь ушла: померкли краски жизни» под заголовком «Любовь прошла, завяли помидоры». Но и это не самое удивительное, точнее, мерзопакостное. По дороге сюда, в киоске, на обложке мужского журнала я прочитала выноску «Эти лживые и корыстные стервы» и поняла, что пора звонить Виктору.

Я вышла из шикарного офисного здания, где разместилась очередная обитель глянцевой ереси для «независимых и успешных», в которой я, далеко не юная особа, согласилась нести чепуху, нечто вздорное и ложное. Моя маска – пятый по счету псевдоним – ничуть не спасала меня от себя. И этот еретик в моем обличье, давно заслуживший своими проповедями быть заживо сожженным на костре, собирался поговорить о границах дозволенного со своим змием искусителем. Но не успела я и рта открыть, как он меня опередил.

– Слушай, мать, молодец, что позвонила. Тебе на карточку перевели очередной гонорар. Имей в виду. И еще. Есть одно выгодное для нас с тобой дельце, надо встретиться и обсудить.

– Слушай, сын! – сохраняя его интонационный строй, закричала я так, что некоторые прохожие повернулись в мою сторону. – Насколько я помню, благодетель ты мой, моя статья называлась «Она не всегда говорит правду». Даже представить не могу, во что она теперь превратилась. Хорошо, что я давным-давно не читаю твой пошлый и, выражаясь твоим языком, отстойный журнал. Из твоей помойки кормятся лишь непросвещенные и бездушные особи неопределенного пола. Поставлять в нее отходы больше не собираюсь. Ни за какие деньги.

Я отключила телефон и вошла в метро. Я прекрасно понимаю, на что иду, когда отдаю каждый свой текст в руки Виктора. Иногда мне кажется, что написать циничнее и омерзительнее о взаимоотношениях мужчины и женщине после меня уже никто не сможет. Ан нет.

– Ну, и как Зара-Мара оценила очередной шедевр? – почти без издевки спросил муж, удобно устраиваясь в кресле в гостиной.

– Можешь не верить, но зовут ее Лара. Тут ты в точку попал. А если опустить подробности, то примерно так же, как ты, когда подарил мне два томика Жорж Санд на мои ожидания получить от тебя нечто иное.

– Не поняло, – попытался пошутить муж, но, как оказалось, неудачно.

Он встал и пошел за мной в ванную. Прежде чем захлопнуть дверь, я резко повернулась к нему.

– А что тут понимать?! Именно так, как ты и сказал – «не-по-ня-ло».

Я включила душ и начала с каким-то ожесточением смывать с себя переживания и впечатления последних часов этого дня. Налила в ванну горячей воды и погрузилась в белоснежную искрящуюся пену. Через несколько минут я успокоилась. Ничего необычного не случилось. Произошло то, что я и ожидала, хотя на презентации нового журнала и говорили о его непохожести на другие «легковесные» издания. Текст, названный как «От любовницы на время к любовнице навсегда», который в течение нескольких дней создавался, так сказать, умом и сердцем, был отвергнут. Примеры из жизни и литературы, цитаты из классики, научные данные о психологии и физиологии полов, рассуждения о роли любовницы в жизни мужчины и т.д., – вся эта безнадега, по мнению редакции, в лице Лары, читательницам не нужна. Они жаждут и получат руководство к действию «Жена не стена». Вторая статья «Улики, которые он оставляет», написанная «левой ногой», получила одобрение нынешних просветителей и воспитателей молодежи, и с новым названием уже ждет выхода в свет. Помню, как мы хохотали с мужем, когда я зачитывала ему некоторые абзацы. Он тогда удивился, что, оказывается, некоторые мужчины, великие конспираторы, дарят своим женам и любовницам одинаковые духи.

Кстати, и зачем я сейчас обидела мужа, напомнила ему о «дареном коне»? На мой прошлый день рожденья он накрыл стол, разлил по бокалам джин с тоником, хотя я всегда предпочитала красное вино, подарил два романа Жорж Санд. В тот вечер я не стала в сотый раз говорить, что хотела бы перечитать так любимую мною в студенческие годы Франсуазу Саган. Для него за этими иностранными именами стоит одно – «бабский бред».

В банном халате и с мокрой головой я прошла в спальню и включила компьютер. Муж стоял за моей спиной и, вероятно, хотел услышать какие-то объяснения. Нет, его уже не интересовало, что произошло в редакции. С опозданием, но его все-таки задели мои слова по поводу подарка. А я не настроена была говорить об этом.

– Почему же ты так радовалась этим дурацким книжкам, если твои ожидания не сбылись? – Он спросил это, явно нервничая. И такое состояние ему было несвойственно.

То, что сейчас происходило между нами, начинало походить на выяснение отношений. Мы уже давно этим не занимались. Мне надо было остановиться или сменить тон общения. Но я не смогла этого сделать и продолжала злобно выплескивать свое раздражение, хотя понимала, что муж тут не при чем.

– Во-первых, романы Жорж Санд, или Авроры Дюпен, в моем присутствии попрошу дурацкими не называть. Во-вторых, к твоему сведению, ожидания оправдываются, а мечты сбываются. В-третьих, я не готова именно сейчас обсуждать наши взаимонепонимания, которым через три недели исполнится пятнадцать лет. Только не подумай, что я напомнила о годовщине ради получения очередного подарка. Кстати, о дарах и приношениях. Свари и принеси мне кофе. И надеюсь, ты помнишь, что в субботу мы идем на день рождения к Наде. Если тебе нетрудно, когда поедешь по Крымскому мосту, сверни на набережную. Купишь ей на вернисаже картину, настоящую, написанную на холсте маслом. Полагаюсь на твой вкус. И, пожалуйста, постели себе в гостиной. Я буду работать.

Через пять минут муж поставил на стол чашку кофе, встал за моей спиной и положил руки мне на плечи.

– Я, конечно, сделаю все, о чем ты просишь. Но боюсь, что снова получится, как с теми книжками, – он говорил спокойно и по-доброму.

– Прости меня, пожалуйста. Твой подарок замечательный. А сейчас ты попал под горячую руку. Сделка с собственной совестью до сих пор не дает мне покоя. Эти Зары, Мары, Лары все еще выводят меня из себя. Господи, и что за имена у них такие?! – Я повернула голову и подбородком прижалась к его ладони. – На картине не должно быть ни сосен, ни волн, ни квадратов. Пусть это будет нечто от новоявленного Пиросмани. В коридоре, у телефона, лежит моя карточка. Снимешь тысяч десять – пятнадцать. Спокойной ночи!

После одиннадцати в нашей квартире, как всегда, наступила тишина. Я выключила компьютер, достала чистый лист бумаги и начала писать:

«Он говорит, что никогда не видит снов, может быть, потому, что больше, чем я, устает, а возможно, утром их забывает. Я по ночам смотрю сюжетные цветные сны, хорошие и плохие, запоминаю их и пересказываю ему. И некоторые из них сбываются: увидела кровь – неожиданно приехала мама, увидела покойника – резко изменилась погода, увидела мясо – заболела… Он смеется и не верит в мои вещие сны, считая все это женской фантазией. Каждую ночь стала видеть один и тот же сон: теряю его и не могу найти, зову, а он не слышит. Плачу во сне и просыпаюсь с мокрыми глазами и болью в сердце. Через какое-то время появился второй навязчивый сон: мы голые лежим на виду у незнакомых людей в грязной соломе, вокруг нас мутная вода. Я рассказала ему эти сны и увидела знакомую ухмылку на лице, услышала те же слова – «бабский бред».

А недавно мне приснился чудесный сон. Мы молодые и счастливые, ничего плохого еще не случилось в нашей жизни. Он идет мне навстречу и широко-широко распахивает свои объятья. Я бегу к нему в необыкновенно восторженном состоянии, повисаю у него на руках, задыхаясь от любви. Не расскажу ему свой сон. Зачем рассказывать?! Этих распахнутых мне навстречу рук я не увижу больше никогда. Раньше мы могли прекратить любые размолвки, выяснения отношений, ссоры и даже скандалы одним вопросом: «Ты меня любишь?». И неважно, кто его задавал. Замирало сердце. Теперь уже давно не было ни этого вопроса, ни этой остановки сердца».

Я выключила лампу и положила аккуратно исписанный лист в папку «Мое». Таких папок у меня много. В них законченные тексты, от маленьких, на полстраницы, до больших, на десяток страниц. Каждый из них имеет свое заглавие, этот я назвала «Не расскажу тебе свой сон». То, что я доверяю бумаге, необязательно передает мои собственные переживания, ощущения, эмоции, чувства. Прочитанная книга, кем-то произнесенная фраза, какое-то воспоминание, впечатление, что-то случайно увиденное или услышанное может заставить меня взять авторучку и чистый лист бумаги. Это не дневник, хотя почти все я излагаю от первого лица. В своих сочинениях я вольна вести речь от трех грамматических лиц. Обычно человек пишущий представляет свой рассказ отстраненно: «Она проснулась, ей показалось, у нее нет выбора…». Построение речи от третьего лица имеет характер литературности, некоторой искусственности, относительной ограниченности. Я же в своих записях часто предпочитаю форму изложения от первого лица, она кажется мне наиболее простой, открытой, естественной и изначальной: «Я проснулась, мне показалось, со мной что-то происходит, обо мне он не думает…» Степень участия авторского «я», на мой взгляд, порождает целую гамму оттенков и нюансов. Несколько лет назад я попробовала писать от второго лица. Этот довольно необычный, несколько вычурный тип повествования, созданный представителями «нового романа» во Франции, встречается крайне редко: «Ты проснулась, тебе показалось, твой муж тобой пренебрегает…». Стилизованный, излишне затейливый, нарочито усложненный, замысловатый характер такой речи и определенная трудность ее создания явились причинами, по которым я отказалась от нее. Вообще-то, любая речь исходит от «я», обращена к «ты» и повествует о «нем» или «я».

Я легла в холодную постель и перед сном вспомнила разговор со своим бывшим коллегой, доцентом, рецензирующим черновой вариант моей диссертации. Он отметил, что надо исправить, сократить или расширить, потом долго хвалил меня. Когда разговор подошел к концу, он сказал, что, без сомнений, защита пройдет успешно, но ученого из меня не получится. Почему? Потому что я не так, как профессор – мой научный руководитель, как он, этот доцент, и другие сотрудники кафедры, отношусь к бумаге. Все свои черновые мысли, какие-то заметки, вставки в текст я пишу на абсолютно новых, ранее неиспользованных белоснежных листах и лишь с одной стороны. Для настоящего ученого это непозволительная роскошь. Помолчал и добавил: «Как и для настоящего писателя».

Глава вторая

Я лежала под одеялом и не хотела ни садиться к компьютеру, чтобы по просьбе Лары превратить хороший текст в бред старой сивой кобылы, ни звонить с извинениями Виктору. Он не тот человек, который в них нуждается. Как он частенько говорит, мы с ним повязаны. Да, теперь мы с ним два сапога, погрязших в болоте цинизма, лицемерия и лжи, за которые неплохо платят. Каждый лелеет надежду однажды вырваться из плена грязи, отмыться и пойти своим путем. Когда-то я шла по одной ровной дороге, которая, как мне тогда казалось, завела меня в тупик.

Если же отрешиться от моего душевного состояния, то можно сказать, что в моей сегодняшней жизни наступила некая внешняя стабильность. Все течет размеренно и относительно спокойно. А несколько лет назад «забавное» времечко было. В одночасье менялись политические, социально-экономические, морально-этические законы и устои общества. Окружающие меня люди резко богатели или уходили за черту бедности. Родственницы, подруги и коллеги стремительно меняли профессии, квартиры, мужей, внешность… И вот в такой ситуации глобальных перемен случилась история, которая изменила мою жизнь.

Я самозабвенно занималась преподаванием и научными изысканиями в области исторического языкознания. Сложившейся в стране социально-экономической ситуацией владела плохо, реалий бытия не знала, в общем, была весьма наивным человеком, далеким от прозы бурной по тем временам перестроечной жизни. И эта самая жизнь очень часто оставляла меня с не выплаченным за работу жалованием.

Прошло несколько безденежных и безрадостных месяцев. Рано утром раздался звонок. Я обрадовалась сразу по двум причинам: телефон за задолженность по оплате пока не отключили, и сейчас мне, вероятно, сообщат, когда я могу приступить к работе по совместительству: учить абитуриентов русскому языку. Из трубки зазвучал голос Виктора. Это мой однокурсник, бывший корреспондент заводской многотиражки, уволенный за профессиональную непригодность. Но по воле своей любовницы, влиятельной и состоятельной чиновницы, он стал совладельцем и главным редактором журнала для мужчин. Вероятно, он был наслышан о моем бедственном положении и решил поучаствовать в устройстве судьбы жены инженера.

– Слушай, мать. Тут такие дела: можешь не только подзаработать, но и закрепиться в моем журнале. У меня сегодня «сдаванка», а один материал не готов. В рубрику «Наши конкурентки», или «Деловая», должен пойти текст о хозяйке туристической фирмы. Она мне бесплатный тур по Европе делала. Информация о ее конторе у меня есть, а вот всякой ерунды, где училась, какая семья, чем увлекается и т.д., нет. Офис у этой Натальи в гостинице, что в двух шагах от твоего дома. Я обо всем с ней договорился. У нее полчаса свободного времени. Ждет она тебя в 11.00 в баре отеля. В это время там не бывает посетителей, найдешь. В 13.00 ты у меня в редакции, наберешь быстренько текст на страничку и получишь весомую для тебя сумму «зелеными».

Около одиннадцати, я, пребывая в немыслимом волнении, переступила порог бара. У стойки сидела эффектная молодая женщина, к ней я и направилась.

– Доброе утро, Наташа. Можно мне так вас называть? Я присяду?

– Валяй, садись. Зови меня Натали, так привычнее. Откуда меня знаешь?

– Какое у вас чудесное имя! Мне о вас Виктор рассказал. Он, кстати, очень доволен услугами вашей фирмы.

– «Фирмы» говоришь? Да, фирма веников не вяжет. Че тебе надо? Не мямли, говори прямо. Конкурентка что ль?

– Нет, что вы! Я у вас узнать кое-что хотела. Натали, где вы учились, какое учебное заведение окончили?

– Девять классов сельской школы. Хватает с лихвой. Не головой работаю.

– А как вы в столице оказались? Как пришло решение начать свое дело? Вам кто-то помог?

– Приехала на базаре шмотками торговать. Не получилось. Познакомилась с одним москвичом, он и подсказал, как бабки делать. Дело пошло. Может, у входа его видела. Он автобус с туристами из Финляндии ждет. Опаздывают горячие парни.

– Вы и иностранных туристов принимаете?

– Странная ты какая-то! А за чей счет я живу, по-твоему?

– Этот молодой человек у входа, он ваш компаньон?

– Можно и так сказать. Присосался гад, как пиявка. Но и без него нельзя, опасно.

– Натали, а ваши родители где живут, чем занимаются? Вероятно, гордятся вашими успехами?

– В Тверской области, в деревне они обитают. Ничем не занимаются, летом в огороде копаются, зимой за скотиной смотрят. Чем гордиться-то? Они думают, что я продавщицей работаю.

– Чем вы увлекаетесь, как проводите свободное время?

– Ничем я не увлекаюсь, некогда, целый день в гостинице. Когда клиентов нет, в баре сижу.

Компаньон Натали приоткрыл дверь и поманил ее рукой. Она быстро оделась и убежала, не попрощавшись. Я крикнула ей вслед слова благодарности.

Пока ехала в метро, успела в уме набросать черновик о простой сельской девчонке, сделавшей карьеру в столице, и подумать, на что первый гонорар потратить: за телефон заплатить или сапоги купить. Не буду же я в рваных ботинках на работу ходить!

Вошла в кабинет Виктора счастливая и довольная собой: справилась с первым в своей жизни интервью. Он встал из-за стола и, что называется, заорал благим матом.

– Ну, ты, мать, даешь! Где ты была и зачем приперлась? Ладно, ты меня подвела: бабок из-за тебя лишился, материал оплачен был, ты Наталье чуть переговоры не сорвала. Она три раза в бар спускалась, все тебя ждала, но никого там, кроме двух дешевых проституток у барной стойки, не было. Материал слетел, я в типографию спешу. Некогда мне тут с тобой отношения выяснять. Иди и дальше за три копейки свои глаголы и наречия сортируй.

И я пошла. Но, как и куда, не помню: шок, провал памяти. Очнулась в вагоне метро, вся, так сказать, в слезах и дешевой губной помаде. Какой-то старичок пытался вернуть меня в реальность: «Что, милая, кошелек украли?». Я осмотрелась и поняла, что еду в правильном направлении – на работу. Чувства свои описать не могу, было и больно, и обидно, и стыдно, и унизительно, и противно, и отвратительно, и мерзко.

Я никому не рассказала о том, что со мной произошло. Не хотела огорчать мужа тем, что его жена выглядит как дешевая проститутка. Тем более, ему бы не понравилось, что не он, а я ищу дополнительную работу. Не хотела просвещать знакомых и подруг по поводу безденежья нашей семьи. Не хотела, а главное – не могла все рассказать коллегам. Грош цена такому лингвисту, который по речевому поведению не смог отличить деловую даму от, так сказать, падшей женщины. Хотя, кто помнит то время, может быть, и согласится со мной: ни одежда и аксессуары, ни манеры и речь не могли однозначно говорить о социальном статусе человека. Все смешалось…

Через неделю после того случая позвонил Виктор. Поинтересовался, что у меня плохого в жизни, рассказал кучу пошлых анекдотов, над которыми сам и хохотал, похвастался своими успехами. Тиражи его журнала растут, штат расширяется, двух секретарш сногсшибательных взял. С одной, правда, придется расстаться. Эта «живая визитная карточка», которую он выбирал по принципу противопоставления «блондинка – брюнетка, худая – полная…», а затем обучал необходимым навыкам и приемам, формировал «по образу и подобию своему», стала его раздражать. Почему? Ну, например. Звонят ему, состоятельному и состоявшемуся во всех отношениях господину, возглавляющему солидное издание, и слышат от его юного секретаря: «Вы уже второй раз зво/ните», – а дальше последуют и до/говор, и ката/лог, и квар/тал…

– Слушай, мать, – солидный господин заговорил голосом Виктора, – ты извини, что тогда накричал на тебя. А почему ты с Натальей не встретилась? С работы не отпустили?

Виктор не тот человек, от которого я хочу что-то намеренно скрыть. Но он и не тот, человек, которому я могу доверить что-то сокровенное, тайное. Я пересказала ему без прикрас и преувеличений тот диалог с Натали. Минуты две он, выражаясь его языком, ржал во все горло. Я даже трубку от уха отодвинула. Затем резко прервал свой процесс, и заговорил спокойно и серьезно.

– Слушай, мать, у меня к тебе деловое предложение. Я так понимаю, что на работе тебя никто и ничто не держит. Увольняйся. Найдем, чем тебя занять. У меня появилась куча знакомых в бабских журналах. Пристроить тебя в качестве автора – раз плюнуть. Напечатай на машинке этот твой разговор с проституткой и гони ко мне. Есть идея.

С этого дня и началась моя новая жизнь. Вскоре в журнале появилась статья «Тверские девчонки», написанная каким-то знатоком жизни путан всех времен и народов. В свой текст он включил и краткую историю грехопадения моей Натали. Я получила первый гонорар и предложение от Виктора – ежемесячно писать в рубрику «Женские тайны» его издания для мужчин. Он сдержал слово и выполнил второе свое обещание по поводу того, что стоило один его плевок. Я стала автором единственного в своем роде журнала для семейных женщин, уже давно сменившего редактора, а вместе с ним и свое приятное дамское лицо на боевой «раскрас».

Все эти воспоминания успокоили и даже развеселили меня. Я выглянула из-под одеяла и посмотрела на часы, было около двенадцати. Пора пить кофе. Начинался рабочий день.

Поздно вечером пришел муж, с картиной. Таким сияющим я его давно не видела, поэтому решила одобрить его выбор и нахваливать чью-то мазню, какой бы бездушной и бессмысленной она ни оказалась. Может быть, художник, как и я, продает не вдохновенье.

– Получай, как ты и хотела, картину грузинского художника. Ничего пока не говори, разверни ее и смотри. Быстренько помоюсь и все тебе расскажу, – выпалил он, раздеваясь, и протянул мне большой пакет.

Я поставила картину на диван и тут же опустилась на колени. То, что я увидела, искренне восхитило меня. Я была в восторге.

– Боже! Какое чудо! – закричала я, чтобы меня было слышно в ванной. – Мы никогда, никому и ни за что ее не отдадим! Для Надьки я найду другой подарок.

Нет, это не был новоявленный Николай Пиросманашвили. Живописца, сотворившего такое чудо, ни самоучкой, ни примитивистом не назовешь. Хотя, как и его известный земляк, он обладал каким-то непосредственным наивно-поэтическим видением мира. Но если величаво-торжественные произведения Нико Пиросмани отличаются статичностью четко построенной композиции, строгостью колорита, то для нашей картины такая характеристика явно не подходила. Сплошные тончайшие нюансы, светлые полутона, с едва заметными, почти неразличимыми переходами, небольшие яркие акценты и многочисленные полунамеки. И все, включая белоснежные облака, позу героини, ее волосы и наряды, находилось в движении от дуновения легкого ветерка. Мне даже показалось, что там, в ее мире цвета, света и тепла, звучит флейта.

На меня смотрела то ли куколка, то ли девочка, то ли девушка. Она не являлась уроженкой Кавказа. У нее были короткие, курчавые, золотисто-соломенного цвета волосы, васильковые глаза, чуть раскосые, как у всех красавиц. На фоне голубого неба она стояла, слегка наклонившись и приподняв одну ножку, готовая к танцевальному движению, шагу в неизвестность или полету. То яркое и пестрое, что было у нее под ногами, походило и на ковер на манеже, и на шатер, и на куполообразную стеклянную крышу, и на цветочную поляну. Возникали многочисленные предположения и ассоциативные ряды. Кто она? Может быть, и Дюймовочка, и сказочная принцесса, и циркачка, девочка на шаре, и балерина, и даже райская птичка. Может быть, и ангелочек, только что спустившийся с небес. На ней было очень короткое светло-розовое платьице из атласа, пышное, с рюшами и рукавами фонариком. Под грудью оно перетягивалось широким поясом, завязанным за спиной огромным бантом, похожим на крылышки. Ее шейку украшали разноцветные бусы. Штанишки, чуть ниже колен, тоже атласные, светло-бежевые, отделанные кружевом. Ажурные чулочки, туфельки, из золотистой мягкой ткани и с яркими бантиками. Все в мимике, фигуре, жестах, одежде, украшениях этого очаровательного существа умиляло и восхищало до слез. Для меня непостижимо, как с помощью обычных красок и кисти можно создавать нечто, завораживающее и дающее такой эмоциональный всплеск.

В правом углу картины, как это принято, стояли год ее создания и имя художника. Я не сомневалась, что Григор Нарекаци – это псевдоним живописца. Но зачем современный грузинский художник, написавший такое светлое и жизнерадостное полотно, взял себе имя известного армянского поэта 10 века? Оно ассоциировалось у меня с чем-то мрачным, печальным и даже трагическим. В студенческие годы я писала курсовую работу о его церковных гимнах и песнях. До сих пор помню некоторые фразы, которые перед защитой учила наизусть: «После восстановления в середине девятого века государственности, возникают предпосылки для армянского возрождения, идеи которого наиболее глубокое выражение нашли в лирико-философской поэме Григора Нарекаци «Книга скорбных песнопений».