Kitabı oxu: «Расколотая душа. Книга 1. Картина смерти»

© Татьяна Ван, текст, 2025

© ООО «ИД „Теория невероятности“», 2025

В творческих кругах я больше не называю своего настоящего имени. Как и не подписываю им картины. Для всех я Скарабей. Я ношу псевдоним британского художника-сюрреалиста, который жил в начале двадцатого века. И делаю это не потому, что хочу, а потому, что не могу иначе. Сто лет назад кто-то украл его личность, а сейчас – похитил мою.

Ты засыпаешь, чтобы пробудиться;

ты умираешь, чтобы возродиться.

Тексты пирамид, изречение 1975 В

Пролог

Лондон, 1930 г.

Когда юный художник взялся за свою последнюю картину, ему оставалось жить несколько дней. И он это знал. Не знал лишь того, что будущий шедевр станет клеткой для частицы его души. Для осколка, насквозь пропитанного злом и обидой.

Кем был художник – мужчиной или женщиной? Это оставалось загадкой. Его тело с головой утопало в лохмотьях и сумраке мастерской. Только тонкие, изящные и на вид мягкие руки говорили о том, что они не могли принадлежать старику или старухе. Художнику было не больше двадцати.

Он писал в крошечной комнатушке на чердаке, одновременно служившей спальней, кухней и мастерской.

Дрожащие пальцы с трудом сжимали древнюю кисть, изрезанную египетскими письменами. Художник макнул инструмент в черную краску, а после коснулся холста – он нарисовал первую линию будущего шедевра. Дугообразную, плавную, точную, как порез от остро заточенного кинжала.

Из маленького круглого окна, расположенного под потолком, в сырую комнату пробивался лунный свет. Он освещал разрисованные деревянные стены и потертый ковер, изуродованный засохшими пятнами краски и каплями свежей крови. На ковре стоял широкий табурет; на нем – палитра, граненый стакан с мутной водой, керосиновая лампа и некогда белое полотенце, которое сейчас было запачкано разными цветами.

Темное помещение пропитал кислый смрад смешавшихся запахов красок, растворителя, пота, человеческих испражнений и гниющего тела.

В тесной комнате, кроме художника, был кто-то еще. Кто-то, кто уже не дышал.

Тревожное безмолвие нарушали только тяжелые, прерывистые хрипы – художник работал до изнеможения, – а также едва уловимый шорох. Это ворсинки кисти касались холста, будто щекоча его. Неровная поверхность бумаги напоминала мурашки.

Пока художник рисовал, его душа разрывалась от боли и обиды, а сердце наполняла горечь. Человека одолевал гнев, злость высасывала из внутренних органов жизнь, горло будто опоясала невидимая проволока, пропитанная ядом. С каждым новым штрихом кисти ярость все сильнее впивалась в юную кожу, скрытую под лохмотьями.

Штрих. Еще один. Художник рисовал по две радужки и по два зрачка в каждом глазу. Люди говорили, что это «дьявольские очи»¹, а те, кто ими обладает, обладает и невероятной злой силой.

Художника привлекали ненормальность, сюрреализм, дуализм: глаза принадлежали не мужчине, не женщине, а одновременно двум полам. Левое око было мужским, правое – женским. Над левым нависло тяжелое веко, правое казалось легче воздуха. С одной стороны прорисовывались грубые черты, с другой – мягкие.

Творец создавал то, что не мог облечь в слова и произнести. Казалось, рисуя, он исповедовался и раскаивался в своих грехах и запретных желаниях.

Рука художника дрожала. Невидимая проволока все сильнее стискивала шею живописца, а кровь пульсировала так, словно намеревалась разорвать не только кожу, но и сосуды. Рисунок становился рваным, эмоциональным. Человек писал его в предсмертной агонии.

Багровое пламя в лампе запрыгало и на краткий миг озарило мраморно-бледную руку рисовавшего. Почерневшие вены омерзительно вздулись. Набухшие линии напоминали змей, ползущих к холсту. И пальцы… стало отчетливо видно, что они испачканы чем-то багровым. Сначала могло показаться, что это краска. Но нет – засохшая кровь.

Художник заключал в картину все плохое, что пережил: все зло, что касалось его сердца, всю боль, что ему пришлось испытать. А еще – частичку себя. Из кисточки на холст переходила черная энергия, ранее пульсировавшая в венах. Легкая, словно дымок, поднимающийся от костра, она впитывалась в картину и придавала ей невероятный магнетизм.

Нарисованные глаза становились проводниками в потусторонний мир. Но художник не замечал магии – так сильно его поглотило творчество.

Прошло не менее пяти кропотливых дней, прежде чем картина была закончена и художник с трудом накарябал в правом нижнем углу: «Скарабей». Но, завершив работу, мастер не отложил египетскую кисть и не убрал краски.

Несмотря на свое тяжелое и рваное дыхание, несмотря на смрад, что витал на чердаке, поглощенный ненавистью, художник сильнее сжал кисть. Он вдавил ворс в черную краску, поднял руку над законченной работой и разделил правую и левую части лица египетским символом анх. Он словно поставил на картине печать: ровно посередине нарисовал магический крест, символизирующий бессмертие. Над бровями появилась горизонтальная черная линия, меж глаз пролегла вертикальная, с петлей на конце. Т-образная фигура, увенчанная сверху кольцом:

Умирающий человек по незнанию связался с древней магией, не до конца понимая, что натворил.

Он запер внутри картины все плохое в надежде, что теперь уйдет со спокойной душой, – живопись была для него исповедью.

Если бы он только знал, что создал зло, если бы знал, что отколол часть собственной души. Не мыслил художник и о том, что если одной половине его сущности суждено было отойти в мир иной вместе с телом, то второй предстояло скитаться по этому миру, принося людям боль и страдания.

Половина души Скарабея навсегда осталась в «Дьявольских глазах». Но это была лишь часть картины…

Санкт-Петербург, 2020 г.

В начале блошиного рынка Уделка, среди советских предметов быта, фотоаппаратов и потрепанных книг, стоял мольберт с треснувшей ножкой. С него на покупателей взирали угольно-черные глаза: один принадлежал мужчине, другой – женщине.

В каждом глазу было по две радужки и по два зрачка. Они прилегали друг к другу, как сиамские близнецы.

Погода в то зимнее утро была мрачной, как и сама картина. Туман оседал на земле плотным саваном, из чуть приоткрытых губ торговцев выходил пар. Мужчины и женщины переминались с ноги на ногу, кутались в шарфы и не первой свежести телогрейки. И только молодой человек с глубоким бледным шрамом на правой щеке – продавец сюрреалистической картины – стоял спокойно. Он даже не переживал, что полотно может не выдержать влажности и пойти жуткими буграми: мужчина никак не крутился вокруг мольберта, не проверял через каждые две минуты, в каком состоянии находится шедевр. Ему было все равно. И это «все равно» читалось в его глазах, которые ничего не выражали. В них обитала пустота.

В остальном мужчину почти ничего не выделяло из толпы. Он, как и все торговцы на рынке, был одет в непримечательные вещи: свитер, кожаную коричневую куртку, черные брюки с невыглаженными стрелками. Таких в округе было полно. Торговцы любили ностальгировать по прошлому.

Однако к человеку со шрамом не подходили. И дело было не в мерзкой отметине на его щеке – сам товар отталкивал обывателей.

Нарисованные глаза овладевали вниманием каждого, кто проходил мимо. Но ни один из потенциальных покупателей – даже любитель искусства – не решался забрать холст с собой. Пронзительные и глубокие глаза взирали на мир исподлобья, пугая всех, кто смел подойти к ним ближе, чем на метр. Они казались живыми, пусть и были нарисованы.

Картина напоминала отдельный организм, который чувствует, думает, мерзнет, когда холодно, и мучится от жары, когда термометр показывает плюс двадцать девять. Не торговец продавал картину, а картина искала себе очередного хозяина. Или жертву. Никто ведь не знал, отчего мужчина в коричневой кожаной куртке такой несчастный. Такой… бездушный.

Картина ждала особенного покупателя. И она чувствовала – он уже рядом.

– Да это же дьявольские глаза, – брезгливо сплюнула старушка, проходившая мимо. Одной рукой она опиралась на трость, другой – держала пакет с шалью и детскими игрушками. Будь у нее третья рука, женщина обязательно бы перекрестилась. – Что вы продаете! Постыдились бы!

Мужчина ничего не отвечал на подобные комментарии. Он даже не удостаивал вниманием проходящих зевак. Он, как и картина, ждал…

Кроме глаз, людей отпугивал и символ, разделивший холст. Египетский знак бессмертия – две линии, вертикальная и горизонтальная, сложенные в форме креста. Вертикальная линия заканчивалась петлей. Египетский символ заключал в себе древнюю магическую силу, из-за которой людям казалось, что на них с холста взирали из самых глубин ада полчища грешников. Знак вечной жизни вызывал тошноту и мелкую дрожь, хотя жители Египта наделяли его исключительно положительными смыслами. Однако казалось, что этот символ принадлежит прародителю тьмы.

Один из посетителей блошиного рынка едва ли не в ужасе бросился бежать от мистического холста. Он пришел сюда, чтобы купить несколько фарфоровых статуэток, но так и не дошел до них. Мужчина поспешил покинуть торговый ряд, лишь бы не находиться в обществе «дьявольской» картины. Даже мысль о том, что она где-то рядом, зарождала внутри панику и страх.

Но когда под сильным впечатлением от увиденного мужчина вышел с рынка, надеясь, что миновала самая страшная опасность сегодняшнего дня, его чуть не сбила машина. Визг шин и громкий крик идущей рядом женщины заставили мужчину остановиться ровно за секунду до столкновения с авто.

– Дьявол, – пробормотал мужчина, даже не обращая внимания на крики водителя, который высунул голову из окна и рьяно бранился.

Мужчина набрал в легкие как можно больше сырого воздуха и побрел домой, не в силах избавиться от неприятных ощущений минувшего утра. К счастью для него, на этом его напасти закончились. Но он даже не представлял, как близко был к полному краху своей судьбы. Если бы картина захотела, чтобы ее купил именно он, горе навсегда стало бы его близким другом и соратником.

– Думаешь, одна из них? – вдруг прокряхтел торговец, глядя на бредущих вдали двух девушек. Обеим было лет по двадцать пять. Первая – брюнетка с волосами до плеч и азиатскими чертами лица, вторая – со светло-каштановыми локонами, доходящими ей до поясницы. Они блуждали меж рядов, явно в поисках интересных вещиц. – Вторая? Хорошо.

Мужчина пригляделся к девушкам. Русая, будто почувствовав что-то, оглянулась и всмотрелась в необычные нарисованные глаза.

– Я не уверен, что это она, – сказал мужчина в никуда и нахмурился.

Девушка, будто приняв самое важное решение в жизни, быстрым шагом направлялась прямо к нему.

– Я хочу купить ее. Сколько сто́ит?

Торговец тяжело вздохнул. Он уже не сомневался, что картина ошиблась, но противиться ее решению не мог. Холст нашел нового хозяина. А точнее – новую жертву.

– Как вас зовут? – задал встречный вопрос мужчина.

– Зачем вам знать мое имя? – насторожилась девушка.

– Я должен оформить покупку. Мне надо знать, кому передаю шедевр живописи двадцатого века. Вы знаете, что это работа Скарабея, одного из первых, кто начал творить в жанре сюрреализма?

– Если этим вы хотите сказать, что картина дорогая, тогда я ее не куплю, – не с сожалением, а с вызовом произнесла девушка.

Торговец приподнял брови – такого он раньше не слышал. Обычно после маленького экскурса те немногие, кто интересовался шедевром, мрачнели. Они считали, что картина стоит дорого, несмотря на то что продавали ее не в галерее, а на барахолке. А тут – девушка произносила одно, а подразумевала совсем другое. В ее голосе звучал приказ: «Вы продадите картину на моих условиях!»

– Цена работы – шестьсот рублей. Так как вас зовут?

– Всего шестьсот рублей? Серьезно? Вы не шутите? Шестьсот рублей? Не шесть тысяч? Не шестьдесят? Шестьсот рублей?

– Я похож на шутника? – спустя некоторое время серьезно спросил торговец.

– Ладно. Мое имя – Кира Кац. – Девушка самоуверенно вздернула подбородок, а ее губ коснулась ухмылка. – Но почему так дешево? Получается, вы торгуете подделками?

– Отнюдь. Это оригинал. Но я считаю, что искусство должно быть доступно всем и каждому. Не важно – банкир ты или сотрудник рекламного агентства.

Кира скривилась. Ее удивила и напугала фраза торговца. Про себя она назвала ее подозрительной случайностью, ведь он знал то, чего не знала даже ее семья.

– Когда нарисовали эту картину и как зовут художника? – поборов смятение, спросила девушка.

– Она появилась на свет в тысяча девятьсот тридцатом году. Ее автор – художник, который пользовался псевдонимом Скарабей.

– Откуда он? Не слышала о таком.

– Великобритания.

– Ничего себе… И вы такую красоту продаете за шестьсот рублей? Почему?

– Хочу от нее поскорее избавиться, – ответил торговец, слегка прищурившись.

Кира задумалась.

– Так вы покупаете картину?

– Покупаю.

– Только есть одно условие – в комплекте идет этот старинный мольберт. Ни в коем случае не вешайте картину на стену. Запомните: она всегда должна находиться на мольберте.

– Мольберт входит в стоимость?

– Да.

– Но что будет, если картину снять с мольберта? – удивленно спросила Кира.

– Лучше вам этого не знать.

Мужчина, не обращая внимания на замешательство покупательницы, принялся оформлять именной чек. Когда он протянул его девушке, не смог сдержать улыбку.

– Игра началась, – прошептал продавец, едва девушки отошли от него.

Часть I

Живописцы – ограничимся хотя бы ими, даже мертвые и погребенные, говорят со следующим поколением и с более отдаленными потомками языком своих полотен.

Винсент Ван Гог

Глава первая

1

Санкт-Петербург, 2021 г.

– Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети, – механически отчеканил женский голос и следом посоветовал набрать номер позже.

«Меня обманули», – подумала Женя, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота.

Тонкие пальцы с отчаянием сжали смартфон. Она откинула растрепанные светло-каштановые волосы, не обращая внимания на суету людей вокруг – Московский вокзал в Санкт-Петербурге даже вечером не смолкал ни на минуту. Летний туристический сезон только начался – табло на вокзале показывало одиннадцатое июня.

– Девушка, отойдите! – крикнул молодой мужчина с глубоким шрамом на лице и черными волосами, доходившими до мочек ушей, и будто случайно задел лакированными ботинками темно-зеленый чемодан Жени. Незнакомец делал вид, что торопится, мельтешит. Но стоило ему встретиться взглядом с Женей, как он тут же замер. – Не стойте на проходе! Вы тут не одна.

– Да-да, прошу прощения, – пролепетала она, даже не взглянув на мужчину.

Женя приехала в Питер с особой целью.

Кроме чемодана, у нее был с собой рюкзак, на левом плече – сумка с едой, которую не удалось съесть во время почти двадцатишестичасового путешествия из родного Камска² в Питер, а с правого – перемотанный белой тканью большой холст на подрамнике. Дома Жене с вещами помог знакомый, а Северная столица встретила глубоким одиночеством.

Когда-то в детстве бабушка прочила ей переезд в другой город. И сейчас момент из прошлого возник перед ее глазами, как кадры из фильма.

– Женёк, да ты так всю катушку ниток истратишь зазря. Я хочу, чтобы ты залатала дырку в носке, а не пробоину в корабле.

– Ба, мне так больше нравится, – говорила девочка, не переставая разматывать катушку.

– Ну, значит, когда повзрослеешь, уедешь очень далеко от родного дома. Бросишь меня, маму и Киру. – Старая женщина посмеялась, с нежностью глядя на шестилетнюю внучку.

– Нет, я никогда не брошу тебя и Киру. Мы всегда будем вместе.

– А маму?

Женя сделала вид, что не услышала вопроса, и с усердием штопала носок.

Вынырнув из воспоминаний, она повторила:

– Еще раз извиняюсь. – А затем отошла к сувенирному магазину.

Молодой мужчина пристально наблюдал за ней, а спустя пару минут ушел.

Женя тревожилась и не видела, что мешает пассажирам. Все ее мысли поглотила проблема с квартирой. Приехав в Питер, она осталась без жилья и денег. Женщина, которой Женя перевела стопроцентный залог за комнату, не выходила на связь, что означало лишь одно – нужно было срочно искать место ночлега. Из-за этого мир будто схлопнулся: вокруг не было ни людей, ни вещей.

С тревогой Женя посмотрела на часы: 20:57.

«Я не хочу ночевать на вокзале!» – запаниковала она еще сильнее и в очередной раз набрала злополучный номер.

Но до тошноты надоевший голос произнес давно заученную фразу: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети, перезвоните позже».

За полчаса, что Женя пыталась дозвониться, она успела разозлиться, отчаяться, чуть ли не расплакаться, но итог у всего этого был только один – смирение.

Отключив вызов, Женя пару раз глубоко вдохнула и выдохнула. Она упрекала себя за ошибку, но убиваться из-за этого не собиралась. Да, перевела деньги незнакомому человеку, но это произошло из-за ее глупости, а не из-за совета знакомого. Женя была уверена: оплошности, в которых винить стоит лишь себя, переносить гораздо легче, чем те, что мы разделяем с родственниками или друзьями. Безнадежность из-за ошибок других ощущаешь в тысячу раз острее.

«Что сделано, то сделано. Горевать незачем. Надо думать, что делать дальше», – решила Женя.

Она прислонилась к холодной вокзальной стене и прикрыла глаза, пытаясь понять, как ей действовать. У нее было два пути: хостел (и незапланированные траты, которые могли обернуться трагедией полного безденежья) или звонок кузине по папиной линии – Кристина Котова вместе с родителями переехала в Питер много лет назад и, наверное, могла выделить скромный угол.

По правде говоря, был еще третий, но сомнительный путь – Женя могла позвонить старшей сестре Кире, которая уже семь лет как жила в Северной столице и училась в Академии художеств. Но этот вариант был не то чтобы запасным, он был чрезвычайным. Женя и Кира не общались.

Недолго думая, Женя остановилась на втором варианте, хотя стеснять родственников совсем не хотелось.

Несмотря на то что Котовы уже около десяти лет жили в Санкт-Петербурге и владели прибыльным цветочным бизнесом, у Ларисы говор и стиль жизни остались деревенскими – до переезда в Камск женщина жила в почти вымирающем поселении.

Женя собрала волю в кулак, засунула гордость куда подальше и набрала номер Кристины.

Длинные гудки придали Жене сил, ведь она больше всего на свете боялась услышать механический голос: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». От этого внутри все опоясывала тревога.

Прошла минута. На звонок никто не отвечал. Женя позвонила во второй раз, и ее снова обнадежили длинные гудки.

– Пожалуйста, возьми трубку, – одними губами шептала Женя.

Она продолжала стоять с закрытыми глазами, прислушиваясь к гудкам, к биению собственного сердца и к шуму вокзала. Вокруг толпились туристы из разных регионов России. Несмотря на подступающую к горлу панику, Женя старалась мыслить позитивно, как учил ее Арсений, друг детства и по совместительству тоже художник.

Даже в десять лет, когда она сломала ногу, то тут же с радостью подумала о больничном и нескольких месяцах, проведенных в кровати за творчеством и книгами. Ее не пугали трудности, потому что она знала: жажда жизни сильнее любых страхов и горя.

– Хэй, кто мне звонит! – послышался в трубке радостный голос Кристины. – Ты давно ждешь ответа? Прости, телефон был на беззвучном. Маму раздражает музыка, которая стоит на звонке, и нервирует вибрация. Поэтому, когда она приходит с работы, я все выключаю.

– Привет, не очень долго, все нормально, – вздохнула Женя и, отпрянув от холодной стены, открыла глаза. Надежда легкой теплой волной заструилась вдоль позвоночника. Женя сильнее прижала телефон к одному уху, одновременно прикрыв второе, чтобы лучше слышать кузину. – Но ты будешь смеяться, потому что я кое-куда вляпалась.

– Что случилось? – тон Кристины резко сменился. Она мастерски сочетала в себе беззаботного ребенка и вдумчивого взрослого.

– Я приехала в Питер на месяц, но меня надули с комнатой, которую я хотела снять. Хозяйка взяла стопроцентную плату и не выходит на связь. Я сейчас на Московском вокзале и не знаю, что делать. Вы не против, если я переночую у вас? Завтра утром что-нибудь придумаю и съеду.

– Вот так новости… – растерянно охнула Кристина и замялась с ответом. – Дай мне пять секунд, хорошо? Спрошу у мамы. Ты же знаешь – без ее разрешения в квартире даже чихнуть нельзя. Я сама тебе перезвоню.

– Конечно, жду.

Отключившись, Женя до крови прикусила губу: перед ее глазами появилась сумма, которую она отдала за комнату. За почти что кладовку, правда в центре и с белой мебелью и светлыми обоями, кое-где разрисованными розовым фломастером, пришлось выложить больше пятнадцати тысяч, которые год откладывала со стипендии. Такая же сумма была у нее на карте – ни больше ни меньше.

«Я ни в коем случае не могу попрощаться с этими деньгами. Завтра надо ехать на квартиру и искать горе-хозяйку или звонить в полицию», – размышляла Женя в ожидании звонка.

И пока она мысленно просила судьбу сжалиться над ней, на экране смартфона высветился номер кузины. Ледяными руками Женя приняла вызов.

– Приезжай, – сказала Кристина изменившимся голосом. Если пару минут назад ее речь была плавной и спокойной, то сейчас девушка подкашливала, чтобы избавиться от хрипоты. Казалось, будто секунду назад она надорвала голосовые связки – причиной этому мог быть только разговор на повышенных тонах. – Ты сообщила Кире о случившемся?

Женя плотнее прижала телефон к уху: диспетчер объявила о прибытии какого-то поезда, и пассажиры, сломя голову и сбивая все на своем пути, на ходу переругиваясь, бросились к перрону. На краю сознания проскользнула мысль о том, что вокзалы неизменно напоминали Жене облегченную версию Армагеддона.

– Нет, – холодно ответила она, чтобы сразу отсечь все сопутствующие вопросы. Сейчас ей меньше всего хотелось говорить о сестре.

– Она вообще в курсе, что ты в Питере?

– Нет, об этом она тоже не знает, – вновь повторила Женя, чувствуя, как начинают пылать щеки. То ли от стыда, то ли от раздражения и общей нервозности.

– Ладно, как приедешь, все расскажешь.

– Напомни, пожалуйста, как до вас доехать. Я уже забыла дорогу, если честно. Все-таки не была у вас с новоселья.

– На такси до…

– А если что-то более дешевое? – не дав договорить кузине, грустно улыбнулась Женя. – Не хочется отдавать за такси целую тысячу.

– Ты и не отдашь тысячу. Максимум рублей триста – мы в центре живем. С «Площади Восстания» до «Чернышевской» – одна станция метро. Тем более ты ведь приехала не с пустыми руками? Удобнее прыгнуть в машину и доехать.

– Я понимаю. – Женя глубоко вздохнула. – И все-таки метро или автобус – около шестидесяти рублей.

– Хорошо. Садись в автобус. Номера нужных маршрутов сейчас скину.

– Ты меня спасаешь.

– Пустяк, – хмыкнула Кристина, но в ее голосе прослеживалась грусть, причину которой Женя могла лишь представить.