Kitabı oxu: «Улей»

Серия «Короли ночи»

Перевод с английского Александра Грузберга

Художественное оформление Виктории Хрусталёвой и Виталия Ильина

Hive. Copyright © 2005–2024 by Tim Curran. All rights reserved

© Перевод: Грузберг А., 2025

© Иллюстрации: Хрусталёва В., 2025

© Дизайн книги: Ильин В., 2025

© В оформлении обложки использованы иллюстрации по лицензии Shutterstock.com

Пролог. Город кошмаров

Судя по виду местности, этот дьявольский горный ветер был достаточно силен, чтобы свести с ума любого человека в центре этих тайн и опустошения.

Говард Лавкрафт

1

Кряж Скелетов

Трансантарктические горы

Декабрь, 1926

Оно приближалось.

Оно приходило из мертвого города.

Ужас из покрытых льдом руин.

Уэст снова и снова хлестал упряжку. Собаки визжали и выли, но должны были бежать со всей скоростью, на какую способны. Даже если это означало загнать их насмерть в самой сердцевине бури. Уэст не отрывал взгляда от спиртового компаса, делая быстрые поправки на влияние близкого магнитного полюса.

– Вперед! – кричал он на собак. – Вперед, черт побери!

Все ближе и ближе.

Боже.

Из шести человек остались только Клейтон и Уэст.

Уэст знал, что это его вина. Он привел упряжку в глубины этого города из прошлых эпох. Этот город бесконечные миллионы лет ждал здесь, как первобытный саркофаг. Ждал, когда люди его найдут, когда какой-то любопытный глупец откроет крышку и заглянет в него. И, да поможет ему Бог, этим глупцом стал Уэст. Он видел, что ждет все человечество в этой непостижимой стигийской тьме кошмарного города. Он столкнулся с первобытным ужасом и видел, что этот ужас сделал с его людьми.

Но он считал этот город мертвым, грудой руин.

Я не думал, что здесь может быть что-то живое. Что что-то ждет все эти миллионы лет. Ждет, чтобы люди его нашли.

А что касается Корга, и Мирса, и Болтона… он не хочет думать, чем они стали.

В пяти милях¹ от мертвого города их застигла снежная буря.

Она с воем обрушилась с шельфового ледника Росса, излила свой гнев на горы, превратила разгар ясного лета в яростный ураган воющего ветра и летящего снега, накрыла все, что осталось от экспедиции Уэста, хлопающим ледяным саваном.

День стал серым и полным теней, буря, словно через воронку, направляла на них влажный и тяжелый снег. Температура поднялась до тридцати², но долго не продержится.

Уэст рискнул оглянуться и увидел, что Клейтон еще с ним, его упряжка несется по глянцевому голубому льду. На мгновение летящий снег стал реже, и он увидел что-то еще… какие-то фигуры за Клейтоном, смутные и неотчетливые, но все же их было достаточно, чтобы Уэста охватила паника. Потом снег снова поглотил их.

Значит, они все еще здесь.

И приближаются.

Лайки Клейтона гавкали и визжали, чувствуя, как и в городе, что-то злое и опасное. Клейтон должен был хлестать их, гнать. Но он относился к этим животным как к своим детям. Он оказался хорошим, хотя и слишком добрым погонщиком. Гораздо более хорошим погонщиком, чем геологом.

Хотя ему это очень не нравилось, Уэст затормозил упряжку, позволив Клейтону догнать его. Тот что-то кричал. Он был весь в снегу, но комбинезон от «Берберри» и брюки из шкуры оленя поглощали влагу, капли стекали по ледовым очкам.

– Уэст! Уэст! – кричал Клейтон, перекрывая хриплый лай собак. – Нужно остановиться! Вы меня слышите? Нужно подождать Корга и Мирса! И Болтона!

Если бы Уэст был ближе, он бы ударил чем мог по этому бычьему лицу.

– Слушайте меня, идиот! Я не знаю, что нас преследует. Но это не Корг! И не Мирс и Болтон! Это что-то из проклятого города!

Достаточно ли это ясно?

Он все еще отказывается принять то, что там случилось. Он видел, что стало с Шепли. Он видел эту тварь. И видел, чем стали Корг и остальные, когда она схватила их. Они перестали быть людьми: горящие красные глаза, протянутые руки, которые вовсе не руки, а дергающиеся ядовитые выросты…

Милостивый боже.

То, что забрало их, теперь движется и сюда.

Оно приходит из бури.

2

Уэст гнал собак слишком быстро для такой местности.

Лед здесь был гладкий, покрытый сугробами, но везде подстерегала опасность, которую могла скрыть буря: зияющие трещины и разломы, хребты песчаника и сланца, торчащие изо льда. Однако то, что их преследовало, приближалось – и приближалось быстро. Они должны были выиграть время, увеличить дистанцию. Буря становилась все яростней, пытаясь захлопнуть перед ними дверь. Уэст считал, что если они уйдут с ледяных полей хребта Скелетов, доберутся до горы Горгоны или до начала ледника Дарвина, то смогут выбраться.

Может быть…

Снег был густой, теплый и влажный. Такой снег не только липнет к людям и собакам, но забивает полозья, нагромождается на поверхности и замедляет ход, так что упряжка почти ползет. И если такое произойдет, они покойники.

Или хуже.

– Вперед! Вперед!

Хотя это напоминало петлю, затягивающуюся на горле, Уэст был благодарен буре. Она хотя бы скрывала преследователей. Будь ясно, он увидел бы эти… фигуры. А вдали – утесы горы Лонгхерст и жуткие черные конусы других безымянных хребтов, к которым прилип мертвый город, как какой-то странный гриб.

Уэст не хотел видеть все это.

Он хотел больше никогда не видеть это колоссальное кладбище-город. Мозг человека не способен воспринимать эту неправильную, ненормальную геометрию: кубы и прямоугольники с острыми сторонами, шары, возвышения и скопления, слившиеся в гротескное целое, увенчанное высокими угловатыми башнями и узкими трубами. Когда Уэст впервые увидел эти руины, ему показалось, что внутри у него что-то вянет. В ледяном тумане свет причудливо отражался от самых высоких сюрреалистических башен, и все это выглядело не как город, а как огромная чуждая постройка термитов, какие он видел в австралийской пустыне годы назад. Конечно, эти башни и шпили были более разнообразны в геометрическом отношении, но сходство определенно имелось.

Это пугало его.

Это пугало их всех.

Тем не менее Уэст приказал идти в этот город.

Милостивый боже, что они нашли! Он кое-что рассказал об этом по радио, надеясь, что «Эребус» в проливе Мак-Мердо поймал его передачу.

– Вперед! – кричал он своей упряжке. – Быстрей! Быстрей!

Буря разыгралась в полную силу, стала неистовой и турбулентной, воздух заполнился кружащимися, ослепляющими снежными хлопьями. Ветер со скоростью пятьдесят миль в час нес снег одновременно во всех направлениях, подхватывая сугробы и превращая бурю в циклон. Яростные порывы обрушивались на сани, заставляя их дергаться и прыгать. Голос ветра, глухой и ревущий, несся с гор. И каждый раз, когда становилось светлей, Уэст видел во льду смертоносные трещины от давления, груды обрушившегося льда и языки притоков ледника. Все – обширное и зловещее.

Сметая снег с очков, Уэст снова оглянулся.

Он видел упряжку Клейтона, сани выходили из вращающейся пустоты. Буря окутывала их языками снега. Собаки бешено выли. Упряжка и сани по-прежнему были за ним.

Но Клейтон исчез.

Уэст моргал, лихорадочно стирая с очков снег и капли воды. Миражи в такую погоду – обычное дело. Все предметы выворачиваются, горы и ледяные пики отражают свет. Облака плывут над поверхностью льда, и выступы скал свисают с неба над головой. Освещение наклонное, рассеянное, отражается снегом и ледяными кристаллами, создавая причудливые ореолы, ложные солнца и призрачные луны. Все кажется искаженным и прозрачным. То, чего нет, становится пугающе реальным.

Но это был не мираж.

Клейтон просто… исчез.

В приступе дикой истерики Уэст выкрикивал его имя:

– КЛЕЙТОН! КЛЕЙТОН! КЛЕЙТОН!

Но ветер рвал его голос на части, и крик насмешливо возвращался к нему с дюжины сторон.

Упряжка Клейтона, которой никто не управлял, убежала в бурю и скрылась из виду. Уэст слышал лай и рычание собак. Потом стало тихо, только выл ветер, скрипели полозья и упряжь, лаяли его собаки.

Он снова и снова хлестал их, выкрикивая проклятия.

Оглянувшись, он увидел… боже, он увидел еще одну упряжку, догоняющую его, несущуюся сквозь бурю с невероятными скоростью и проворством.

Он моргнул, затем еще раз.

Нет, это был не мираж, а продолжение кошмара, который гнался за ним из проклятого города… подгоняемый извивающимся чешуйчатым ужасом.

Издав сдавленный крик, Уэст вновь хлестнул собак, подгоняя их. Он хотел бы добраться до винтовки, лежащей в санях. У него в костюме «Берберри» был пистолет Уэбли, но Уэст не решался выпустить узду или хлыст, чтобы достать его.

Снег становился все гуще, и собаки бежали медленнее.

Не сейчас! Боже, не сейчас!

Буря выла вокруг, застилая глаза. Неожиданно видимость увеличилась до ста ярдов³, потом снова сократилась до нескольких футов⁴. Словно бежишь вслепую по продуваемым ветром катакомбам. Вокруг кружили искаженные фигуры, прыгали и ползали тени. А в брюхе этой бури была смерть, белая всепоглощающая смерть… и что-то гораздо хуже, полное боли, и ненависти, и безумия.

Уэст видел фигуры в метели.

Человекоподобные фигуры.

Может, они были там, а может, их и не было.

Уэст знал только, что задыхается, сходит с ума от одной мысли, что они доберутся до него. Он снова оглянулся, но вторые сани исчезли. Однако он слышал вой, слышал, как пускают слюни твари, преследующие его.

Он посмотрел вперед.

Прямо перед ним возникло гигантское пятно, похожее на распростертое кожистое крыло, и Уэст полетел назад во тьму, ударился о лед и покатился по снегу. Воздух вырвался из легких, левую ногу и грудь охватила боль.

Он продолжал катиться, теряя сознание. И буря тянулась к нему длинными белыми пальцами.

3

Уэст пришел в себя с криком.

Открыл глаза, сердце колотилось, дыхание хрипело в груди. Один в белом хаосе. Буря стонала, сугробы вокруг вздымались, как дым. Снег хлестал и несся вращающимися вихрями. Уэст отчаянно осмотрелся, его очки исчезли. Упряжка убежала, бросив его. Адреналин, бурливший в организме, начал сходить на нет, Уэст чувствовал мучительную боль в подвернутой ноге, даже вбирать воздух было больно. Сломанная нога. Сломанные ребра.

Он покойник.

Тени сновали вокруг в жаждущих глубинах бури, человекоподобные фигуры следили за Уэстом, но не приближались так, чтобы он мог их разглядеть. Он слышал, как ветер свистит в ледяных холмах. Слышал треск льда. Буря заставляла свет подпрыгивать и дрожать, порождая привидения и нечто еще, совсем иное.

Температура упала, и костюм «Берберри» и брюки из оленьей шкуры стали жесткими, как замороженная кожа. Буря выдыхала ледяные потоки – месть стихий, рвущая, колющая, грызущая. Цепенящая полярная пустота, и он оказался в самом ее эпицентре.

Он подумал: «Вот как ты умрешь, Уэст. Как раненый зверь на ледяной равнине, промокший и замерзающий, искалеченный и потерявший надежду. Вот куда тебя завело любопытство. Сюда. Именно в это место. И если холод и ветер не покончат с тобой, это обязательно сделает то, что преследует тебя…»

Он услышал откуда-то неожиданный звук.

Не лед, не воющий ветер, что-то другое. Словно ботинки, скрипящие по твердому паку. Внезапное зловоние мшистого брожения. Другой запах, еще более отвратительный… острый и едкий, похожий на аммиак.

Поморщившись, Уэст закутался в комбинезон и вытащил «Уэбли».

Чтобы сделать это, пришлось снять варежки и перчатки, но с пистолетом в руке он почувствовал себя лучше. Он всматривался в ревущую бурю и видел неясные очертания, возникающие и тут же исчезающие. Он сощурился от ветра и снега. Буря ослепляла. Его лицо уже покрылось снегом.

Покажись. Я знаю, что ты здесь.

Слева донесся шуршащий звук.

Уэст повернулся в снегу, превозмогая боль, перебрался через груду льда. Увидел две или три фигуры, стоящие на периферии бури. Это были не люди. Мрачные фигуры, как неуклюжие человекоподобные насекомые, согнутые, прыгающие. Он дважды выстрелил в их направлении, и они отступили. Одна из них издала резкий жужжащий звук.

Но их становилось все больше.

Уэст слышал их, чувствовал их. Сердце трепетало в груди, от быстрого дыхания болели ребра. Пистолет в руке казался каким-то маслянистым, словно грозил выскользнуть. Вокруг появлялось все больше фигур, не осмеливающихся показаться. Он не будет стрелять. Пока не будет уверен, что убьет кого-нибудь. Кожу кололо, но не от вторгающегося холода. Ручеек пота пробежал по спине.

Уэст услышал настораживающий звук где-то совсем близко, словно чье-то дыхание. Затем в глубине бури раздался другой звук, высокий и трубный, он все нарастал и нарастал, став пронзительным воплем. К нему присоединились другие. Как цикады, неистово взывающие друг к другу на каком-то засохшем, хрустящем полуночном поле. Звуки прорвались сквозь бурю, зазвенели вокруг, заставляя кричать. Он слышал подобное прежде. Когда тварь выползла из отверстия в необычно изогнутой стене и схватила Шепли, в недрах этого подземного города раздался такой же пронзительный звук.

Как будто человек подзывал к себе собаку.

Голоса существ, построивших этот первобытный город. Тех, что ползали и летали между этим миром и следующим.

Уэст приготовился, неслышно бормоча молитву.

Сейчас они вокруг него в буре, их заставляет двигаться голос хозяина.

Уэст сидел в сугробе на льду, снег летел в лицо, тени окружали. Рот был раскрыт, в горле клокотало что-то среднее между смехом и воплем. Пистолет дрожал в руке.

Уэст слышал скрип ботинок, доносящийся из пустоты.

Три человека выступили из бури. Они были в парках. За меховыми опушками их капюшонов виднелись лица, текущие, как воск.

Он выстрелил в них, попал в одного, и они отступили. Парки их расширились, словно заполнились воздухом, от них исходил запах гнили. Парки начали раскрываться, раскалываться. Из них выползали извивающиеся червеобразные твари.

Уэст закричал.

Он пытался отползти по льду. Ужас внутри был страшен, велик, грозил раздавить его. Уэст снова услышал пронзительный вой. И еще булькающий, чавкающий звук, словно кто-то пытается говорить ртом, полным гнилых листьев. Оглушительный рев, как какого-то огромного доисторического зверя. Потом – громкий лай, не собак, а каких-то похожих на собак тварей; голоса были гортанные и почти человеческие.

Фигуры и тени окружали Уэста.

Буря почти не скрывала их искаженные тела.

Одна фигура выскользнула из парки. Она была очень похожа на Шепли… только Шепли уже несколько дней как мертв. Лицо начало меняться, булькать, и показался голый продолговатый череп, покрытый червями. Или тварями, похожими на червей.

Фигура протянула чешуйчатую серую руку с пальцами-петлями. С пальцев капала слизь и парила на ветру.

«Уэст, – прошептал слякотный голос. – Возьми мою руку…»

Уэст послал в нее пулю.

Буря бушевала – с мечущимися фигурами и кричащими голосами, с летящим снегом и ветром. Твари вопили, мяукали, визжали. Они приближались, тянулись к нему, нечеловеческие твари с лицами, напоминающими искаженные изображения в кривых зеркалах.

Мозг разрывался, крик рвался с губ. Уэст поднес пистолет к виску.

Но прежде, чем успел нажать на курок, что-то скользкое и влажное обвилось вокруг горла. Он бы продолжил кричать, но что-то подобное извивающимся змеям проникло в его горло, заполняя его…

Часть первая
Изо льда

…была часть этой древней земли… которой все избегали… на которой поселилось неопределенное и безымянное зло.

Говард Лавкрафт

1

СТАНЦИЯ «ХАРЬКОВ»

Восточная Антарктида Разгар зимы

Антарктика – замерзшее кладбище, полное высоких застывших монолитов и покосившихся надгробий из древних камней. Могильник бессолнечных пустошей, пронизывающего холода, снежных равнин и зубчатых гор. Страшные бури высасывают тепло из человека и загоняют его в глубокие подземные могилы, засыпая следы приносимыми воющим ветром ледяными кристаллами, белыми и тонкими, как пепел крематория. Как снег и обволакивающая зимняя тьма, ветры здесь – постоянное явление. Ночь за ночью они кричат и воют голосами потерянных душ. Это предсмертный хрип всех тех, кто был погребен в могилах из прозрачного голубого льда и превращен в ухмыляющиеся скульптуры ледяных ангелов.

Антарктика мертва – и мертва уже миллионы лет.

Как говорят некоторые, это пустошь, где Бог похоронил существ, на которых не желал больше смотреть. Кошмары и мерзости плоти и духа. И если это правда, те, что погребены под вечной мерзлотой, закованные тьмой и морозом, никогда не должны были быть выкопаны…

2

На полюсе ничто не остается закопанным вечно. Ледники постоянно движутся, размалывая и разрывая древние скальные породы далеко внизу, а то, что они не выкапывают, рано или поздно обнажают ветры, как голые кости в пустыне. Так что если Антарктика и кладбище, то оно всегда находится в процессе воскрешения, выявляя страшные фрагменты прошлого, которые больше не может удерживать в своем чреве.

Так Хейсу казалось в мрачные дни на станции «Харьков», когда начинал проявляться поэтический склад его ума. Он знал, что это правда, просто старался не думать об этом все время.

– Я вижу их, – сказал Линд, прижимая лицо к замерзшему окну дома Тарга, места, где персонал станции ел, спал и жил. – Это Гейтс, ага, в своем «снежном коте». Должно быть, везет мумии с высоких хребтов.

Хейс поставил чашку с кофе, почесал бороду и подошел к окну. Он увидел зиму во льду… полосы снега, летящие, извивающиеся и поглощающие. Увидел буровую вышку с оттяжками, которые не давали ей упасть от ветра, метеорологический купол, электростанцию, с полдюжины других металлических коробок в оранжевых полосах, очерченных электрическим светом и покрытых белыми саванами снега.

Станция «Харьков» располагалась на окраине Восточной Антарктиды, на Полярном плато в тени хребта Доминион на высоте примерно 9200 футов над уровнем моря; когда-то это была советская станция на континенте. Пустынное безбожное место, отрезанное от мира с марта по октябрь, когда наконец возвращалась весна. На протяжении долгой темной зимы здесь оставалась только небольшая группа контрактников и ученых, остальные уезжали, пока еще летали самолеты и зима не впивалась зубами в эту древнюю землю.

Могильник.

Вот что это такое.

Ветер воет, сооружения трясутся, и вечная ночь прогрызает дыру в вашей душе и пронизывает оцепеневший разум, как октябрьский сквозняк в заброшенном доме. Вы знаете, что солнце не взойдет и не разорвет это чрево тьмы еще три месяца. Три долгих мучительных месяца, которые будут терзать нутро и разум, заморозят что-то внутри, что не оттает до весны, когда вы снова увидите цивилизацию. А до тех пор вы ждете и слушаете, никогда не зная, чего ждете и к чему прислушиваетесь.

«Поистине кладбище», – подумал Хейс.

На несколько кратких мгновений вернулась видимость, и он смог разглядеть в темноте подпрыгивающие огни «снежного кота». Гейтс, точно. Гейтс и его груз, из-за которого вся станция была на взводе. Три дня назад из полевого лагеря на сдвиге «Медуза» он сообщил по радио, что́ нашел и вырубил изо льда.

И теперь все были вне себя от волнения и ждали его возвращения, словно он Иисус или Санта Клаус.

Это очень заразительно.

Хейс несколько дней видел выражение возбуждения и восторга на этих обычно суровых и скучающих лицах. Теперь это были лица детей на пороге какого-то большого открытия… полные удивления, благоговения и под всем этим – еще чего-то, очень похожего на суеверный ужас. Потому что в этом жутком месте нужно было немногое, чтобы разыгралось воображение, особенно когда Гейтс сообщил, что везет мумии из дочеловеческой цивилизации.

Сама эта мысль ошеломляла.

– Он ведет «кота» к Шестому, – сказал Линд, сжимая кулаки; что-то в его горле поднималось и опускалось. – Блин, Хейс, благодаря этому мы все попадем в учебники истории. Я говорил с Катченом, и он сказал, что, когда весной отсюда вытащат наши задницы, мы все станем знаменитыми. Прославимся, потому что открыли эти мумии. Он сказал, что это открытие поставит весь мир на колени.

Хейс прямо-таки представлял себе, как Катчен говорит нечто подобное. Казалось, Катчену доставляют удовольствие только сарказм и подшучивание над низшими умами.

– Катчен полон дерьма, – сказал Хейс.

– Я думал, вы друзья.

– Мы друзья. Поэтому я и знаю, что он полон дерьма. Ты провел здесь столько же времени, сколько и я, наверняка тоже учуял.

– Конечно, но он прав: мы прославимся.

– Линд, послушай себя. Прославится Гейтс. Он нашел все это там. Ну, может, еще пара его помощников, например Холм и Брайер… но ты? Я? Дьявольщина, мы всего лишь контрактники, вспомогательный персонал.

Линд только покачал головой.

– Нет, то, что они нашли там… мы часть этого.

– Господи, Линд, ты сантехник. Когда каналы «Дискавери» и «Нэйшнл Джеографик» начнут снимать свои документальные передачи и фильмы, они не захотят знать, как отважно ты разгребал дерьмо на станции или прогревал двести футов труб. Они будут говорить с учеными, с техниками, даже с этим ЛаХьюном из национального санитарного фонда. Они скажут, что ты должен стараться, чтобы вода по-прежнему текла, а я – провести двадцать дополнительных линий для их оборудования.

Конечно, Линд ничего этого не слышал.

Он был слишком возбужден и едва сдерживался. Он был похож на маленького ребенка, ждущего начала праздника, напряженного и дрожащего, с трудом удерживающегося от того, чтобы не запрыгать от радости. Хейс вынужден был признать, что смотрелось это очень забавно. Линд едва дотягивал до пяти футов пяти дюймов⁵, круглый, как медицинский мяч, с плохими зубами и косматой бородой. Смотреть, как он прыгает, словно ждет, когда откроется кондитерский магазин, – да этому цены нет!

Если бы мумии Гейтса были женщинами, им пришлось бы в присутствии Линда держать ноги сжатыми, настолько он был возбужден и увлечен. Конечно, судя по тому, что сказал Гейтс по радио, мумии – не женщины и не мужчины. Ему вообще было очень трудно решить, животные они или растения.

Линд сказал:

– Они разгружают сани. Должно быть, заносят мумии в дом. – Он покачал головой. – А я-то думал, что эта зима пройдет впустую. Какой возраст у этих мумий, он сказал?

– Он предположил, что от двухсот до трехсот миллионов лет. Когда Землей правили динозавры. А то и больше.

Линд прищелкнул языком.

– Ну и ну. Я не знал, что тогда были мумии.

Хейс только посмотрел на него и теперь уже сам покачал головой. Хорошо, что Линд только сантехник: судя по всему, для научных обсуждений он не годился. Он прекрасно разбирался в трубах и вентиляции, но остальное? Забудьте.

На глазах у Хейса Линд начал надевать свой КЧХП – костюм для чрезвычайно холодной погоды: овчинная куртка и термальные брюки, парка, сапоги и шерстяные варежки.

– Идешь?

Хейс отрицательно помотал головой. Он уже видел, как люди выходили из домов; некоторые на ходу натягивали КЧХП, хотя ветер свистел и температура дошла до минус пятидесяти⁶.

– Подожду, пока разойдутся поклонники, – сказал он Линду.

Но Линд уже выходил. Ворвалось морозное дыхание Антарктики, но обогреватели разогнали холод.

Хейс сел. Он пил кофе, курил сигарету и раскладывал пасьянс на своем ноутбуке. Да, проклятая зима будет долгой. Снаружи ветер усилился, показывая зубы…

3

Строение № 6 представляло собой, по сути, укрепленное убежище «джеймсуэй» в духе квонсет⁷. Использовалось преимущественно как склад летом. Зимой там был глубокий мороз. К тому времени, как Хейс добрался туда на следующий день, были установлены два обогревателя и в помещении было тепло, очень тепло. Снаружи ветер осыпал стены снегом, мелким, как песок; внутри воздух был спертый, затхлый; образцы, привезенные Гейтсом, начали оттаивать, и появился неприятный едкий запах. В саркофаге из древнего голубого льда было что-то зловещее.

Если бы не Линд, который все это время продолжал говорить, мужчин наверняка охватил бы мандраж.

«Его нельзя не любить, – подумал Хейс. – Он просто нечто, хорош до последней капли».

Хейс стоял с ним и еще двумя контрактниками, которые знали об эволюционной биологии примерно столько же, сколько о менструальных спазмах. Линд говорил, а Гейтс, Брайер и Холм делали записи и фотографии, проводили измерения и соскребали кусочки льда с одной из мумий.

– Да, вот этот – уродливый ублюдок, профессор, – говорил Линд, заслоняя им свет, и они раз за разом вежливо просили его отойти. – Черт побери, вы только посмотрите на эту тварь, да от нее бросает в холодный пот. У меня же теперь до весны будут кошмары. Знаете, чем дольше я на них смотрю, тем больше думаю, что это животные без хребта, ну, непозвоночные, как морская звезда или медуза. Что-то в этом роде.

– Ты хотел сказать «беспозвоночные», – поправил его палеоклиматолог Брайер.

– А я что сказал?

Брайер усмехнулся, остальные тоже.

– Ничего себе находка, да? – сказал Линд Гейтсу.

Тот взглянул на него поверх очков, из его губ торчал карандаш.

– Да, точно. Находка века, Линд. То, что мы видим здесь, – нечто совершенно новое для науки. Я думаю, это не животное и не растение, а что-то вроде химеры.

– Да, так я и думал, – сказал Линд. – Ребята, это сделает нас знаменитыми.

Хейс негромко рассмеялся.

– Конечно, Линд. Я уже вижу твой портрет на обложке «Ньюсуик» или «Сайентифик Американ». И портрет доктора Гейтса тоже, но маленький, где-нибудь в углу.

Послышалось несколько смешков.

Линд нахмурился.

– Не надо корчить из себя умника, Хейс. Господи Иисусе.

Но Хейс считал, что надо. Эти парни пытаются понять, что перед ними, а Линд ездит вокруг на одноколесном велосипеде, дудит в красный рожок и показывает им резинового цыпленка.

Так что да, он должен был умничать.

Так же, как Линд должен был говорить – даже о том, о чем ничего не знал. Так они делали месяц за месяцем во время долгой, темной, мрачной зимы. Но здесь, в помещении, где лежала размораживающаяся мумия, как чудище из шоу уродов… Может, они делали это, потому что должны были делать что-то. Должны были что-то говорить. Производить хоть какой-нибудь шум, лишь бы заглушить мерзкий звук, с которым растапливалось тело, капающее и стекающее, как кровь из разрезанного горла. Хейс не мог этого выдержать; у него было ощущение, что скальп вот-вот сползет с черепа.

Ветер затряс хижину, и этого оказалось достаточно для двух других зрителей: Рутковского и Сент-Ауэрса. Они пошли к выходу так, словно что-то кусало их за задницу. И может, так оно и было.

– У меня такое чувство, что нашим друзьям не нравится то, что мы нашли, – сказал Холм, проводя рукой по редеющим волосам. – Думаю, у них от этого мурашки.

Гейтс рассмеялся.

– А тебя тревожит наш питомец, Хейс?

– Черт, нет, он мне нравится, – ответил Хейс. – Как раз в моем вкусе.

Все засмеялись. Но долго это не продолжалось. Как смех в морге, хорошее настроение здесь было неуместно. Особенно сейчас, учитывая, что здесь нашло приют.

Хейс не завидовал Гейтсу и его людям.

Конечно, они ученые. Гейтс – палеобиолог, а Холм – геолог, но сама мысль о прикосновении к этому чудищу во льду… заставляла снова и снова что-то переворачиваться в животе. Хейс отчаянно старался понять, что именно чувствует, но это было выше его сил. Он мог сказать только, что эти твари заставляют его внутренности сворачиваться, как грязный ковер, делают все внутри одновременно горячим и холодным. Чем бы ни были эти мумии, на каком-то глубинном уровне они вызывали сильнейшее отвращение, и Хейс ничего не мог с этим поделать.

Эта штука мертва.

Так сказал Гейтс, но, когда взглянешь на нее, начинаешь сомневаться. Голубой лед стал совсем прозрачным, и казалось, что смотришь сквозь толстое стекло. Увиденное искажалось, но далеко не так, как хотелось бы Хейсу.

Мумия была большая. Не менее семи футов от одного конца до другого, в форме большого мясистого бочонка с заостренными концами, с высокими вертикальными хребтами, проходящими вдоль всего тела. Кожа была маслянистая, цвета серого орудийного металла, как у акулы, со множеством мелких трещин и шрамов. Посредине – два придатка, отходящих, как древесные ветви, потом разветвляющихся, как тонкие заостренные щупальца. В нижней части торса – пять мускулистых щупальцев, каждое не меньше четырех футов в длину. Они удивительно напоминали хоботы слона, но были не сморщенные, а гладкие, твердые и сильные. Заканчивались они плоскими треугольными лопатками, которые в другом мире можно было бы назвать ногами.

«И каким должен быть этот мир?» – спрашивал себя Хейс.

Лед продолжал таять, вода капала, и от мумии начал исходить гнилостный рыбий запах.

– Что это там? – спросил Линд. – Это… голова?

– Да, – ответил Гейтс. – Похоже, соответствует критериям.

На верху торса этой твари была дряблая грубая шея, напоминающая смятый шарф или крайнюю плоть. А выше – нечто похожее на большую пятиконечную морскую звезду грязно-желтого цвета. Радиальные отростки звезды были похожи на заостренные обвисшие трубки, и в конце каждой из них виднелся выпуклый красный глаз.

Гейтс оттянул гибкое, как из резины, веко и открыл глаз. Хейс знал, что тварь мертва, но почувствовал, что она словно смотрит на него.

Казалось, тварь замерзла очень быстро, как мамонт в Сибири, о котором ему доводилось читать. Она будто удивилась, была захвачена врасплох. По крайней мере, так Хейс думал, но чем больше таял лед, чем больше лилась вода, чем больше обнажались голова и эти проницательные красные глаза, тем более разъяренной и высокомерной выглядела тварь. И взгляд ее был совсем не дружеским.

«С такой хреновиной не захочешь встретиться и в хороший день, – подумал он, – и уж тем более когда она в таком злобном настроении».

Глядя на эту тварь, Хейс просто не мог представить себе, как она ходила. Она была какая-то жалкая, выродившаяся, созданная для того, чтобы ползать, а не ходить вертикально, как человек. Но судя по тому, что Гейтс рассказал Брайеру, тварь и стояла, и ходила.

Гейтс отвел радиальные отростки, на которых крепились глаза, и теперь проверял какие-то переплетающиеся пластины под ними. Он щипцами развел их, и они открылись, как лепестки цветка, обнажив ряды острых зубов.

– Срань господня, – сказал Хейс. – Рот? На макушке?

– Похоже на то.

– Странно.

Брайер улыбнулся.

– Очень подходящее слово. Все в этом существе словно предназначено для того, чтобы перевернуть наши представления о биологии.

– Бьюсь об заклад, это какое-то крыло, – сказал Холм, показывая на сеть дугообразных трубок на левом боку твари, сложенных, как восточный веер. Даже когда они были сложены, виднелась тонкая паутина между ними. – И второе вон там. Точно.

– Хочешь сказать, оно могло летать? – спросил Линд.

Гейтс что-то записал в блокноте.

– В данный момент мы склоняемся скорее к приспособленности к обитанию в море; возможно, это не крылья, а плавники, хотя, пока не осмотрим внимательно, это лишь догадка.