Kitabı oxu: «Горизонты дорог»

Şrift:

Дизайнер обложки Светлана Маратовна Усова

ISBN 978-5-0055-2258-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

[кода]

И дождь мелодию ломает,
Дворовый пёс луну гоняет,
Я тенью продолжаю город,
Застывший каплей на стекле.
И тихо плачется трубою
Трущобный джаз, и нам с тобою
Сочится влагою за ворот,
Обкрадывая тем в тепле.
Перебираю чьи-то лица
В уме, чтобы опять родиться
Когда-нибудь на этом свете
Среди спешащих толп чумных.
А кто надеется на чудо,
Тому – зима, подъезд, посуда.
И незабвенный сон о лете.
И лет с избытком, не пустых.

[про старую булку, быструю речку и свечку]

И недосказанное слово
В окне пейзажем дряхлым мечется
За бортом поезда пустого,
В оврагах пыльного отечества,
Где, преломив хлеба вчерашние
На берегу великой музыки,
Грустили две души нестрашные
Глазами поднебесно-тусклыми.
Где та метла мела посадская
От позолоченного купола,
И плакалась, всегда затаскана,
Жизни непрошеная муза.
Мне виделись два вечных полюса,
Между собой недостижимые:
Источник космоса и полиса,
Застывшие и недвижимые.
И между ними, как по проволоке,
Шли дети тихо, неприкаянно.
И неподвижны были только те,
Кто жизнь _свою_ прожил нечаянно.

[discourses]

Северный ветер кварталов окраинных
Раны бередит Иуды и Каина,
Следы заметает дряхлеющих варваров
Прежде воды Великого паводка.
Прежде реки банальной бессмыслицы.
Прежде рожденья, причастия, виселицы
Мы себе сами стали пустынями
Под небесами пронзительно-синими.
Под небесами избыточно-влажными
Прежде казались себе сами важными.
Пусто в раю отживающей вечности.
Все сорок лет – не предел для беспечности.
Шелковый путь от разума к сердцу
Рефреном, покуда вселенные вертятся
Там, в пустоте, обмирая от холода.
Неисчислимы. Безмолвные, голые.

[lullaby of birdland]

Из песен Эллы Фицджеральд
Приходит время колыбельных
Для птиц, пока чудит февраль.
Как заплутавший неврастеник,
По снега чистому листу
Иду, врастая сквозь асфальты
В свою случайную судьбу,
В её мозаику и смальту.
Преодоление вещей:
Трамвай рисует формы круга.
И пусть не стали мы мудрей
С годами, но нашли друг друга
В снегах, в безмерности, в дожде,
В оттенках всех вселенной пыли.
И всё, что птицы пели те,
Мы не забыли.

[день первый]

А время продолжает бег
От школьной парты,
И человек грызёт свой хлеб
В азарте марта.
Снега, побрезговав теплом,
С весной в запале
Сплошным укутали ковром
Земли подвалы.
Но утром из кирпичных труб
В городе старом
Дует беспечный медный звук
Похмельем шалым.
То ветер, шапку заломив,
Несёт галопом.
И ясный ангельский мотив
Боготворит всех скопом.
Мой пыльный и уютный джаз,
Презрев фатальность,
Выводит солнце в этот час
В свою модальность.
И высоко в ветвях берёз
В глуши района
Тоскуют птицы невсерьёз
С купелей звоном.

[над пропастью во ржи]

Шелест кизилового куста.
Моя голова пуста.
Дитя хранит ключи от рая,
С последней ступени на меня взирая
Лестницы, ведущей на небеса.

В кабаке красавицы поют,
Создавая телу потеху, приют.
Мы бродим по улицам не узнавая
Ни зданий, ни адресов – повсюду чужая
Земля, а над ней – старый плут.

Выходишь вот так в пустой коридор
Ночью однажды, сед, жалок и гол.
Шаришь в потёмках в поисках света,
Сторони́шься зеркал, конечно, и это,
Стало привычкой с недавних пор.

А где-то над пропастью резво душа
Носится, жизнью напиться спеша.
И кто-то отсчитывает этажи,
Хрипя: если можешь дышать – дыши,
Каждой новой ступени транжиря свой шаг.

И уже там, на самом верху,
Застынете оба, как есть, на бегу,
Грезя бессмертьем, забвением, пылью.
В лето господнее, ставшее былью.
И временем смолотое в труху.

[Нормандия зимой]

Старик вычесывает вшей,
Вдали маячит Сен-Мишель,
И время гонит нас взашей
С площадки детской.
Край севера бредит зимой,
Укрыт снегами перегной,
И даже тихий голос мой
Стал на морозе резким.
Теряет зренье горизонт
Ввиду отсутствия высот.
Равнин избыток длится от…
От наблюдателя до бездны.
И тот, кто ходит по воде,
Пусть с сединою в бороде,
Но знает, если быть беде,
Он не воскреснет.
Ведь тело – не сосуд для душ,
Но зверь по имени Ануш,
И сам я верю в эту чушь,
В бреду закатном.
Скребут деревья потолок,
Набрав десятилетий впрок.
Жизнь повторяет свой урок
С слепым азартом.

[Дул, Бельгия]

Камень стёсан веками,
Как булыжник – шагами,
Но камень на то и камень,
Что жаждет речь обрести…
И, как святая ослица,
Не различая лица,
В ночь, когда звёздам не спится,
В слово корнями врасти.
Я слушаю песни камня
В полночь, сквозь ветер, когда мне
Время пишет анамнез —
Без жалости и без купюр.
Скрипучие кости мира
По звуку чище, чем лира,
Когда под парами кира
Чудишь в темноте, балагур.
Каменотесы горбаты,
Чисты и жестоки солдаты,
Смешны эти бредни, когда ты —
Свидетель времени крыс.
Иблис заведует небом.
Алиса рисует лето.
С тобой помолчим об этом
За плотной завесой кулис.

[к архипелагу]

Вот город и его изнанка,
Пустырь империи, орлянка.
Потешный детства закуток.
Запутанный высоковольтный космос,
Подвалов вычурная роспись —
Читай слога её, дружок.
Здесь билась пульсом вера в чудо,
И мир цветастым был, покуда
Из серости росли дома.
И кротки были те и эти
Во время Оно на планете.
Archipelago ago aguma.
Что жизнь брела тяжеловесом,
С тобою были ни бельмеса
В своей наивной немоте.
Преодолев весны дурманы
Мы кожею грубели сами,
Питая корни, но не те.
Но ты шагай в смешное небо,
Соединяя быль и небыль.
Пусть чешут кроны облака.
Пусть воздух трогает ладони
Ветвей, которым есть, что вспомнить,
Из жизни, что мала пока.

[к точке]

Птичий клин опадает в сугроб
Горизонта, за которым маячит горб
Ветра, предшествующий колокольному
Звону, вписанному, как протокольные
Выдержки в дневник беглеца,
В весеннее небо. И мы начинаем с конца.
И мы начинаем с предела, мы ищем дверь
С табличкой, оглашающей выход. И только зверь
Способен здесь выжить, по своим вернувшись следам.
А человек – он смертен. Он бередит своё «не отдам»,
Заключённое в лицах, в теле, в наборе имён,
Самим звуком своим оттеняющим сон
Всех реальностей разом,
Над которыми – Будда, парящий вселенным экстазом.
Над которыми Яхве, дающий только взаймы.
Над которыми Эго, не знающее вины.
Человек – он смертен. Запиши в тетрадь.
То, что было с тобою, случится опять.
Насмешкой, забвением, чьей-то судьбой.
И будет тьма. И дух божий будет нестись над водой.

[джаз в Лиссабоне]

звук, в отсутствии адресата,
гулко падает на пол
пустой комнаты. и становится тише,
чем в норе полевой мыши.
к окончанью зимы
дождь берёт у пространства взаймы
и становится сам пространством,
и землёй, и куцым её убранством.
а потом упирается в воды
океана. в такую погоду
на терассе последний белый солдат
допивает до капли soudade,
и игла из старой фаду
грампластинки высекает искру.
мир снаружи похож на фигурку из целлофана:
свет стекает на город из небесного крана.
кофе в чашках чернее собственной тени
человека, не ждущего новостей, ни
простейшей возможности к бегству.
замкнут мир: никуда от себя не деться.
за окном пейзаж – неизменно голый.
из-за такта вступает труба соло.
обрывая бемоль фортепьяно,
затихая в порту Себаштьяна.

[джаз в Авиньоне]

Небо поклоняется тени,
Отбрасываемой стеной
Старого города,
С неизменной бахромой
Некогда великих церквей,
Беззвучных молитв.
Город – прежде всего, мотив
Стандарта, ухваченного цепкой плюсной
Птицы, парящей над городом ранней весной,
Не замечающей сторон
Света, ни свадеб, ни похорон.
Город – прежде всего, мотив.
Я говорю, и голос мой неизменно тих.
Из открытых окон доносится смех и плач.
По мостовой вышагивает палач
Времени, в грубом рубище, повязанном тесьмой.
Он заглядывает в твоё лицо, говорит: мой!
Становится частью улицы, блуждающей впотьмах.
И над этим ландшафтом то ли Яхве, то ли Аллах
Постепенно теряет образ, имя, черты.
Становится музыкой, звуком, словом
Ты.

[слова обретают плоть]

в источнике языка
дремлет перворека,
которой бессмысленный дух
слова бормотал вслух,
прежде чем лечь костьми
между двумя людьми,
чьих обнаженных имён
не опознает он.
я выключаю свет.
вечерний лежит снег.
среди языка запятых
нет места для нас двоих.
нет места для нас для всех.
слова обретают цвет.
слова обретают смысл,
и белкой несётся мысль
от корня до кроны, зане
случиться божьей молве,
и двое станут одним,
отчаяным и живым.

[безделушка]

С этой станции улица детства в профиль видна.
Тени сжимаются в точку, впитав все пространства прежде,
И спиною ко мне стоит то ли ангел западного окна,
То ли будда восточного побережья…
Мы с тобою проспорили с богом ли, с чёртом до хрипоты
О бессмыслице истины там, где положена жизни бездна
Не любви и не ненависти. Дальше этой белой черты
К горизонту бежит от нас прочь скорый поезд Надежда.
И над крышами в небо несётся расхристанный джаз.
И со стен Карфагена смеётся медно и горько.
Этим утром вселенной так часто и много говорили до нас,
А осталась – безадресно – музыка только.

Pulsuz fraqment bitdi.