Kitabı oxu: «Записки комбата», səhifə 2

Одним из заданий контрольной было построить отрезок, равный корню из двух. Неизвестно как, но Сергей мгновенно сообразил, что задачка на самом деле находится на стыке алгебры и геометрии и что заниматься вычислениями в этом случае не нужно. Достаточно просто построить прямоугольный треугольник с катетами, равными одному сантиметру, и длина гипотенузы окажется равной точнехонько корню из двух. Он быстро выполнил требуемое, решил остальные примеры, и огляделся… Ритка сидела с несчастным видом и логарифмической линейкой в руках, видно, пыталась выйти из положения чисто алгебраическим способом. Он толкнул ее в бок и развернул листок с контрольной так, чтобы ей было видно. Ритка – умница, сразу сообразила, в чем тут фокус, и благодарно улыбнулась в ответ.

Через три дня учительница по математике, Чащина Алла Дмитриевна, раздала им проверочные контрольные. Ритка, естественно, получила свою пятерку, никаких других оценок у нее отродясь не было. На листочке Сибирцева же красными чернилами красовалось: «2. Списано у Кулигиной». Разумеется, учительнице и в голову не пришло, что отличница Кулигина может не справиться с заданием, поэтому полагала, что «хорошист» Сибирцев наверняка списал у нее. Как же могло быть иначе? Ведь, как выяснилось, из всего класса эту хитрую задачку про корень из двух решили только они двое. Ну, Кулигина – это святое, она, конечно же, сама додумалась, на то она и самая умная в классе. А Сибирцев – не самый умный, он такой же, как все остальные, поэтому раз все остальные не решили, то, как же он мог? Не мог. Стало быть – списал.

Сергей постарался не потерять лица, все-таки девочка ему нравилась, и, с трудом борясь со жгучими слезами обиды от такой несправедливости, криво усмехаясь, показал свою контрольную Ритке. Не известно, чего он ждал от нее тогда: сочувствия, удивления, возмущения, готовности честно объясниться с учительницей и рассказать ей, как было дело. Но чего-то ждал. Чего угодно, только не холодного молчания. Ритка Кулигина, красавица и умница, ничего не сказала, даже не посмотрела на него. Просто отодвинула листок на его половину парты и отвернулась.

На следующем уроке она сидела за другой партой, пересела к Свете Осюковской, поменявшись местами с ее соседом. С Сергеем Ритка была с того дня холодно-сдержанна. Иными словами, она стала избегать его.

Сказать, что Сергей страдал, – это ничего не сказать. Причем страдал-то он не по Ритке, все равно они учились в одном классе и все равно вне школы не встречались. А страдал от несправедливости и от ощущения полной беззащитности. Ритка понимала, что поскольку он влюблен в нее, то не пойдет к училке жаловаться, искать правду. Она использовала доброе к себе отношение.

Пострадав несколько дней, Сергей сформулировал для себя вывод: если ты сделал кому-то добро, жди, что в скором времени этот человек от тебя отвернется.

А еще спустя некоторое время в голову ему пришло, что он сам виноват: не надо было показывать Ритке решение, и ничего не случилось бы. Он получил бы свою заслуженную пятерку, Ритка – четверку или, на худой конец, тройку, но он не оказался бы благодетелем круглой отличницы, наоборот, посочувствовал бы ей, утешил, в кино пригласил бы тоску развеять. Словом, имел бы возможность повести себя как мужчина. Он же проявил инициативу и был за это жестоко наказан. И «пару» схлопотал, и Ритка от него отстранилась.

Отсюда второй вывод: никогда не лезь с помощью, если тебя об этом не попросили. Не стремись к тому, чтобы люди испытывали к тебе благодарность, тогда они будут тебя любить.

И третий вывод: не кидайся немедленно просьбу выполнять и помогать. Подумай сперва, не потеряешь ли этого человека, если он вынужден будет испытывать к тебе благодарность?

Раннее детство помнилось как-то отрывками. Вот он, трехлетний мальчуган впервые едет с папой в Москву поездом. В плацкартном вагоне битком людей и он на бис, под смех попутчиков, в десятый раз исполняет, перевирая слова, известную тогда песню: « Ах, эта девушка, меня чума взяла, разбила сердце мне, покой взяла».

А вот, в четвертом классе, пишет тайком на уроке любовную записку Ритке Кулигиной.

А вот уже восьмой класс, проводы русской зимы… Проводы русской зимы в Вытегре всегда приурочивали к масленице. Это был, пожалуй, один из самых любимых праздников местной детворы.

День выдался славный. Ярко светило солнце, стоял легкий морозец и тишина, будто природа замерла перед решающим наступлением весны.

Учеба в голову не лезла. Сережа нехотя листал учебник, пытаясь побыстрее закончить с домашним заданием. Из кухни доносились вкусные запахи – мама стряпала блины.

Каждую минуту он подбегал к замерзшему окну и, в растопленную на стекле солью щелочку, выглядывал на улицу – боялся пропустить момент выстраивания праздничной колонны из лошадей с каретами и санями, украшенных разноцветными лентами и бубенцами.

В окно спальни послышался условный стук. Схватив по пути в прихожей ушанку, Сергей выскочил на крыльцо.

– Куда раздетый?! – догнал его запоздалый окрик мамы, но Сережа был уже на улице.

Из-за угла их дома выглядывал Юрка Самутичев.

– Серый, ну ты чего? Все уже в сборе.

– Я мигом!

Сергей вернулся домой, накинул фуфайку, схватил пару блинов с тарелки.

– Мам, я на улицу.

– А уроки? А кушать? Сейчас папа придет с работы, и сядем обедать! – строго возразила мама.

– Не-е-е, мам, я потом. А вы обедайте без меня, – крикнул он, выбегая на крыльцо.

У крыльца уже ждали трое закадычных друзей: Юрка Самутичев, Валерка Филичев и Андрюшка Шевчук.

Поздоровавшись, как положено за руку, по-мужски, они направились дворами в центр, к площади, где по времени должно уже начаться основное гуляние.

На площади, возле трибуны, играл городской духовой оркестр. Шло какое-то нехитрое представление. В ряженых узнавались герои русских народных сказок: Емеля, Иванушка-дурачок, баба Яга. По периметру стояли столы с яствами. Горки дымящихся блинов на любой вкус: со сметаной, с маслом, грибами, рыбой и даже красной икрой. Калитки, розанцы, ростягаи, пироги с множеством начинок – все, чем славится кухня народов русского Севера. Под столами стройными рядами выстроились ящики с казенкой. Каждый стол украшал начищенный до блеска медный двухведерный самовар на углях.

Красавицы в самобытных сарафанах с накрашенными свеклой щеками залихвацки зазывали гостей.

Пошарив по карманам, друзья наскребли лишь восемьдесят копеек.

– Да, негусто, – отчаянно промолвил Андрей, – даже на «Солнцедар» не хватает, а какой праздник без вина?

Выручил, как всегда, Юрка:

– Так, не бздеть, я вчера видел, как в сарай швейной мастерской выносили мешки. Наверное, тряпье и отходы. Пойдем, глянем.

Швейная мастерская располагалась на Вянгенской улице (по названию одноименного ручья, вдоль которого она идет), по соседству с домом, где жил Сережа. В ее сарае, обычно полном дровами, они с детства устраивали штабы и различные тайники.

Помнится, как были в усмерть перепуганы лежащими там манекенами, приняв их за покойников.

Входная дверь сарая закрывалась амбарным замком, но в задней стенке его две доски легко сдвигались. Дальше шел лаз, проделанный пацанами в дровах.

Пробравшись в сарай, они увидели возле двери четыре мешка с отходами от швейного производства. Не теряя времени, вынесли их через лаз и мелкими перебежками направились в сторону Горпо, где находилась «сдавалка» (пункт приема вторсырья). Увы, там их ждало разочарование. Пункт был закрыт – воскресенье. Потолкавшись безрезультатно у закрытых дверей, ребята уже думали возвращаться, но и тут Юрка оказался на высоте:

– Ждите здесь, а я схожу домой к приемщице, она рядом живет, – уверенно сказал он.

Вскоре Юрка вернулся с дородной теткой. Та окинула надменным взглядом мешки, заглянула внутрь и недовольно изрекла:

– По десять копеек возьму.

Пацаны знали, что тряпье стоит шестнадцать копеек за килограмм, но, как говорится, хозяин-барин, тем более в выходной день. Пришлось уступать.

Вырученных пяти рублей хватило на три бутылки вина, пачку сигарет, буханку ситного хлеба и полкило соленой ряпушки.

В четырнадцать лет, спиртное им конечно еще не продавали, поэтому пришлось воспользоваться услугами мужичка, болтающегося возле магазина. За что тот, увы, ополовинил одну из бутылок.

Отоварившись, ребята поспешили к праздничному кортежу. Колонна запряженных в сани лошадей уже была готова к выдвижению в центр города. Насчитали больше тридцати экипажей.

Ямщики в треухах и, подпоясанных разноцветными кушаками, тулупах, заканчивали последние приготовления.

– Давайте заскочим в дом к Зинке Кругловой, отметим начало праздника. Там у них ремонт, никого нет и лошадей в окно видно, – предложил Валерка.

В доме действительно шел капитальный ремонт. Дверей нет, пол вскрыт, внутренние перегородки разрушены.

Разместив на подоконнике нехитрую закуску, пацаны пустили бутылку по кругу.

В это время за окном обозначилось какое-то движение. Народ рассаживался по саням, застоявшиеся лошади взбодрились и нетерпеливо перебирали ногами.

– Все, завязываем! Колонна тронулась! Бежим! – крикнул Андрей, и пацаны бросились догонять праздничный кортеж.

Мимо них, набирая скорость, проносились экипажи. Ребята попадали в, кто какие смог, сани. Под улюлюканье хмельных кучеров и переборы гармошек процессия вырвалась на проспект Ленина.

В санях была куча-мала. Под Серегой что-то кричал придавленный мужик, сверху его прижали две толстенные бабищи, ревущие матерные частушки, а на голове сидел хмельной дед и рвал меха залипающей клавишами гармошки. Праздник начался…

Возле площади кони перешли на шаг, продираясь сквозь загулявшую толпу. Мужики спрыгивали с саней, отоваривались в торговых рядах казенкой и вновь догоняли колонну.

Народу в санях прибывало. Если тройки еще уверенно тянули свои экипажи, то одиночные лошади уже отставали. Недовольные этим, кучера ногами сталкивали в снег зазевавшихся пассажиров, облегчая сани.

Колонна повернула на самый широкий и протяженный в городе Советский проспект и лошади, почувствовав свободу, перешли на рысь. Началась гонка. В клубах лошадиного пара и снега, не разбирая дороги, с песнями и плясками, в пьяном угаре, неслась молодецкая удаль…

Сани занесло и опрокинуло. Серега кубарем скатился под гору… Пришел в себя в сугробе, без шапки и в одном валенке. Вокруг него ползали на четвереньках люди, плакали и смеялись. Вверху, на дороге, шатался пьяный кучер и звал помочь перевернуть сани.

Отряхиваясь от снега и помогая друг другу, отдыхающие кое-как выползли на дорогу. Гуртом поставили сани на полозья и, загрузившись, экипаж повернул на площадь. Валенок Серега нашел под санями, а шапка, наверное, вылетела в пути.

Возле клуба Речников он увидел Юрку и Андрюху, соскочил с саней и подбежал к ним.

– Вы уже здесь? А Валерка где? – спросил он друзей.

– Мы вернулись на встречной тройке, а Валерка поехал до кладбища, там конечная, – ответил Андрей.

– Ну, чего делать будем? – спросил Серега

– Не знаю, – пожал плечами Юрка, – последнюю мелочь в санях растерял, даже блинов не на что взять.

– Пойдем «ковырять» масло, – предложил Андрей.

В ту пору в магазинах впервые появилось шоколадное масло. Стоило оно сравнительно дорого, три шестьдесят килограмм и, естественно, дома оно появлялось крайне редко, а было таким вкусным! Но, голь на выдумки хитра, придумали и тут. Ребята заходили в продуктовый магазин напротив городской бани, становились у прилавка, на котором стояли большие открытые кубы масла и, пока один из них отвлекал продавщицу, остальные незаметно пальцами выковыривали масло в ладошки. Затем, за магазином, смаковали его.

– Да ну, масло. Придумаешь тоже, что мы, дети малые, что ли? – возмутился Юрка.

В это время к ним подошла продавщица с лотка:

– Ребята, помогите загрузить в машину ящики и корзины.

Юрка хитро подмигнул всем и тут же согласился.

Побросать в кузов тару, столы и корзины с продуктами было делом пятнадцати минут.

Продавщица поблагодарила и угостила стопкой блинов. Машина уехала, а Юрка откинул полу бушлата. За пазухой у него виднелась белая головка бутылки водки и палка копченой колбасы.

– Ну, ты даешь! – удивился Серега, – я бы так не смог.

– Сможешь, если захочешь, – снисходительно ответил Юрка.

К пацанам подошел Валерка и протянул Сереге шапку:

– Твоя?

– Моя, а где ты ее взял? – удивился Сергей.

– Дядя Толя, кучер, отдал. Сказал, что ты ее в санях забыл. Слушайте, мужики, – продолжал Валерка, – я сейчас видел, как Люська Бунгова с матушкой в баню пошли. Посмотрим?

Предложение было как заманчивым, так и опасным.

То, что пацаны заглядывали в женскую баню, люди догадывались, но, как говорится, не пойман – не вор.

– А ты знаешь, где смотреть? – заинтересованно спросил Валерку Юрка.

– Конечно, знаю. Возле окон женского отделения большая поленница дров. Залезаем на нее, сцарапываем с окна белую краску и смотрим.

– Здорово! – заключил Юрка, – нож у меня есть, идем.

– Стоп! – резко остановился он, – а с водкой и колбасой, что делать будем?

Пацаны замялись. Водка – дело серьезное, да никто ее к тому времени еще и не пробовал, другое дело вино или брага, но вслух сказать не решались.

– Ладно, – разрядил обстановку Юрка, – оставим ее «на потом».

К бане подошли уже в сумерках. Вплотную к четырем окнам женского отделения действительно было сложено три костра с рублеными дровами, высотой метра два с половиной, поэтому залезать на них пришлось карабкаясь по спинам.

Серега чувствовал себя неуверенно, в душе, как будто кошки нагадили:

«А вдруг об этом узнают? Стыда не оберешься, а ведь он комсорг класса», – думал он, но вслух, естественно, этого сказать не мог, боясь оказаться слабаком в глазах друзей.

Ребята еще поднимались, а Юрка уже скреб ножом окно.

– Ух, ты, – шептал он, сглатывая слюну, – банное отделение, как раз возле душевых кабин.

– Дай посмотреть, ну дай… – нетерпеливо канючил Валерка.

– На нож и скреби сам другое окно, – отмахивался от него Юрка.

Ребята, лежа на дровах, упершись лбами и носами в стекла, смотрели одним глазом в маленькие щелочки, смаковали увиденное.

– Да тут одни старые бабы, смотреть противно, – недовольно проворчал Валерка.

– Какие старые?.. Вон смотри, учителка из первой школы. Вот это буфера… Да-а!.. – восторгался Юрка.

Серега неуверенно прильнул к окну. Перед его взором, закрыв собою все пространство, шевелилась огромная задница. Ему стало как-то не по себе, и он отвернулся. Заметил, что Андрей тоже в окно не смотрит, а сидит с виновато-отрешенным видом.

– О! – воскликнул Валерка, – вон Люська, а вон Зинка Круглова. Ух ты!.. А ножки у Люськи ничего!..

– Ах вы, подлецы!.. Ну, я сейчас вам дам!! – раздался грозный женский оклик у поленницы. – Ишь чего удумали, стервецы!!!

Пацаны вскочили на ноги. Поленница зашаталась и медленно обвалилась наземь.

Выбираясь из-под дров, не обращая внимания на сильную боль в правой ноге, Сергей увидел над собой двух полуголых женщин и тут же получил шайкой по голове.

Припадая на ногу и ничего не соображая от удара, он бежал вслед за удаляющимся Юркой.

– Узнали!.. Точно, узнали!.. Теперь разнесут по всей школе. Ну, зачем я туда пошел!?.., – страдал от необдуманного поступка Серега.

Юрка остановился, подождал его и, хохоча во всю глотку, пытался ободрить товарища:

– Вот это приключение!.. Успокойся, все нормально, погони нет.

– Какое там нормально: глаз подбит, нога не ходит. А еще разговоров будет на весь город. Матушка узнает, и в школе тоже, – ныл Серега.

– Да брось, ты. Никто нас не узнал, уже темно. Подумаешь, на старые бабьи зады посмотрели… Вот делов-то, – уверенно отстаивал свою правоту Юрка.

– А где ребята?

– Андрюха побежал к реке, А Валерку, по-моему, банщица схватила, не знаю, вырвался или нет.

Обойдя баню за два квартала, друзья направились в свой двор. Андрей и Валерка сидели на крыльце.

Валерку банщица отпустила, предварительно дав пинка под зад, а за Андреем никто не гнался.

Обсудив происшествие, в расстроенных чувствах, ребята разошлись по домам.

Как ни странно, но продолжения этой истории не последовало. Им, молодым тогда еще пацанам, не дано было понять действий взрослых женщин.

Они ждали открытых комсомольских собраний с разбором морального облика будущих строителей коммунизма и долго еще пристально и виновато вглядывались в лицо каждой встречной женщины. Но все на этом и закончилось и лишь много лет спустя, Люська Бунгова призналась Сергею, что видела его через окно и специально показывала себя, а он, дурак, этого не оценил.

4

Зимой, основными занятиями пацанов, были катание на лыжах по зимнему лесу, беганье на коньках «снегурках», примотанных веревками к валенкам, по обледенелым улицам города и игра в хоккей прямо на проезжей части. Или строили из снега крепости и целые города, а потом брали их приступом, используя при этом различные самодельные осадные орудия. Как-то, сделали даже танк из фанеры, который сам двигался на цепной передаче двух велосипедов, а вместо колес поставили на ось фрезы от циркулярной пилы. У каждого имелось деревянное ружье с резиновым боем, которое стреляло алюминиевыми пульками по принципу рогатки. Была и пушка (большая рогатка), резину которой натягивали два человека, стреляла она камнями. Как в ту пору не покалечили друг друга? До сих пор удивляюсь. Домой по вечерам было не загнать. Мама много раз кричала в форточку: «Сережа, домой!» Да, куда там, именно в это темное и позднее время, казалось, начиналось самое интересное.

Домой возвращались краснощекими от мороза и счастливыми, в обледеневших, стоящих колом, шароварах. У каждой компании был свой штаб. Обычно его строили в сарае, наполненном колотыми дровами, делая в них тайные проходы и пролазы, так что далеко не каждый попадет во внутрь его.

Сказать, что сильно курили? Наверное, нет. Так, баловались, подворовывая папиросы у отцов из неполных пачек «Авроры», «Шипки» и «Беломора». А первыми сигаретами с фильтром, были «Кронштадские», по 35 коп. за пачку.

Плавать Серега научился в девять лет, да это и не удивительно в краю рек и озер, а вот, как первый раз тонул, помнил.

Это было в пятом классе. Настоящим пловцом считался тот, кто переплывет туда и обратно речку Вытегру, вернее ее первое русло, так как саму речку искусственно развернули со старой Мариинской системы шлюзов к новому первому шлюзу канала Волго-Балт. Речка неширокая, метров сто, но для детворы это было значительным расстоянием. Серега долго не мог решиться на этот поступок, но подкалываемый взрослыми парнями, все же поплыл. На ту сторону он переплыл довольно удачно. Надо было немного отдохнуть, но парни направились обратно, и Серега пристроился к ним. Когда до берега оставалось метров двадцать, поднялась волна, вода попала в нос и в рот. Серега закашлялся и стал захлебываться, от усталости руки и ноги не слушались. Испугавшись, он закричал. Подоспевшие ребята вытащили его на берег, где он час лежал не в силах пошевелиться и надолго понял, что с водой шутить нельзя.

Впервые со смертью ему пришлось столкнуться лет в семь. Утонула соседняя девочка Зоя, на год старше его. Они всем двором ходили к ней домой прощаться. Она лежала в маленьком гробике как живая и не вызывала никакого страха. Они стояли понурив головы и скорбели как могли, потом убежали во двор и как ни в чем не бывало бесились. Лично Сергей ходил прощаться два раза. Потому что мама девочки, тетя Лида, давала всем по конфетке. С тех пор ему пришлось повидать немало трупов, и с каждым разом он все отчетливее понимал, что костлявая размахивает своей косой где-то рядом и встречу с ней может обеспечить какая-нибудь нелепая случайность.

Наибольшим потрясением детства была папина авария. Сергей тогда учился в четвертом классе. Когда к ним в квартиру зашла незнакомая женщина и сказала маме, что Николай Иванович на автобусе упал в реку с Северского моста, он испугался.

Первое, что ударило в голову: «Папы больше нет!» Он смотрел ошарашенными глазами на маму. Та медленно села на табуретку и тоже молча смотрела на сына.

– Сереж, может, сходишь, посмотришь? – тихо попросила она.

Идти не хотелось, да просто было боязно, но надо. И он пошел. Шел медленно, дальней дорогой, как бы отдаляя страшный момент.

У моста было людно. Знакомые пацаны, увидев Сережу, подбежали к нему. Перебивая друг друга, они что-то говорили, но Сергей их не слушал, а как заколдованный, молча шел к реке, и с ужасом вглядывался через пролом в бетонном ограждении моста.

И тут он увидел папу! Живого и невредимого! Он шел в окружении двух милиционеров к райотделу. Встретившись взглядом с сыном, он подмигнул, как бы ободряя и поддерживая Серегу.

Сережа встрепенулся, ускорил шаг, и смело посмотрел вниз с моста. Автобус висел на старых сваях, погрузившись капотом в воду. Заднее стекло было разбито. Через него, очевидно, и выбирались люди.

Из разговоров взрослых он понял, что дорогу перед автобусом перебегал парень, и папа, чтобы не совершить на него наезд, направил машину в реку. Обошлось без жертв.

Сергей тут же побежал домой, сообщить радостную весть маме. Последствий особых не было. Вскоре папа ездил на другой машине, но случай этот и первое глубокое потрясение, запомнились Сергею на всю жизнь.

Организм рос и крепчал и постоянное чувство голода, заставляло задумываться о подкормке. То грибы на костре жарили, то картошки на поляне накопают и запекут. Воровали с огородов огурцы и лук, а когда поспевал горох, делали набеги на гороховища. Пока часть пацанов отвлекали на себя сторожа, остальные набивали стручками пазухи. Весь вечер им лакомились, а затем, увы, по два дня из уборной не вылезали.

Металлолом, макулатуру и бутылки собирали, когда были нужны деньги. Сначала на кино, лимонад и конфеты, затем на вино и танцы. Хорошо зарабатывали летом в лесу на заготовке ивового корья.

Свободного времени в детстве у Сергея было мало, так как с десяти до пятнадцати лет он учился в музыкальной школе. Занятия шли каждый день по два часа после обеда: специальность, сольфеджио, музыкальная литература и два оркестра по воскресениям, баянистов и духовой. Учился он по классам баяна и трубы. В оркестре баянистов, руководимым директором школы Бибиксаровым Сан Санычем занимались и его одноклассницы: Люда Белкина, Таня Паршукова, Света Осюковская. Особенно Сергею нравилось заниматься на духовых инструментах: теноре, баритоне и тромбоне. Мечтал освоить саксофон и кларнет. Игра на трубах, в отличие от баяна, давалась легко, а главное, было большое желание совершенствоваться в этом у Николая Константиновича Чеснокова. Человека с большой буквы, посвятившего себя воспитанию подрастающего поколения. Более семидесяти лет он верой и правдой служил искусству, впитывая его в умы вытегор. Их дружба, наставника и ученика, пройдут через десятилетия. С духовым оркестром связаны и первые профессиональные заработки. За игру на похоронах ему платили четыре рубля.

Если учесть дела по дому, внеклассную работу, несколько кружков и участие во взрослом духовом оркестре, то на улицу время не оставалось.

Спортивных секций ни в школе, ни в Доме пионеров практически не было. Разве что лыжи, баскетбол и шахматы. Их Сергей посещал постоянно и добился определенных успехов, но развить их, при отсутствии тренеров, можно было лишь самостоятельно, что он и делал. По выписываемым через посылторг брошюрам учился самбо и боксу. Помогло ли это в жизни? Возможно. В уличных драках, точно помогло.

Первый раз попробовал коньяк на пятнадцатилетие. Отмечали его с Вовкой Старковым (Налимом) у его отца на барже в устье Онежского озера. Отец оставил их дежурить, а сам поплыл на лодке в город за продуктами. Пацаны проверили заранее поставленные сети, и из ершей, лещей и щуки сварили настоящую тройную уху. Затем пили «Бренди», ели уху и орали на всю округу песни.

5

Юрка Самутичев стал киномехаником клуба Речников после восьмого класса и окончания курсов в Череповце. Он быстро освоил немудреную специальность и теперь с утра до позднего вечера пропадал в своей будке, пропахшей теплой пылью и жженой пластмассой. Ему нравилось возиться с пленкой, заряжать ее в проектор, заставляя скользить в хитром лабиринте валиков, зажимов, зубчиков и пазов, перематывать с одной тяжелой катушки на другую, вдыхать ее чудесный, неповторимый запах.

Нравилось получать новый фильм по накладной и горделиво перетаскивать банки из машины к себе в келью мимо праздных зевак.

Нравилось небрежно прогуливаться у клуба за час до сеанса, наблюдая, как озабоченно спрашивают граждане друг у друга лишний билетик.

Но больше всего нравилось Юрке таинство рождения невзаправдашней, но такой волнующей и интересной экранной жизни. Наблюдать историю чужой любви или ненависти сквозь крохотную амбразуру окошка киномеханика было гораздо занимательней, чем из зала. Кроме того, Юрка чувствовал себя безраздельным хозяином этой любви и ненависти, собственником страстей, печалей и радостей. Он щелкал тумблером проектора, и десятки людей в переполненном зале умолкали, зачарованные вспыхнувшим в темноте чудом, сотворенным для них волшебником из кинобудки.

А еще Юрка вдруг заметил, что стал нравиться девушкам. Они строили ему глазки, дарили обворожительные улыбки и просились в кинобудку на последний сеанс какой-нибудь импортной, модной картины.

Юрка не отказывал. Каждый вечер он проводил одну из девушек по служебной лестнице к себе в келью, поил чаем, потом деловито и гордо заряжал пленку, придвигал табурет, усаживал гостью перед амбразурой и щелкал тумблером проектора. После сеанса девушка поднималась с табурета, оглаживала юбку, потягивалась, чмокала Юрку в щечку и исчезала.

Между тем, все мы завидовали Юрке.

– Повезло тебе, – сказал как-то Валерка Филичев, на очередной нашей встрече у друга в кинобудке. – Ты их там всех чпокаешь по очереди?

– Кого? – не понял Юрка.

– Ну,.. баб, – Валерка подмигнул. – В кинобудке – самое оно!

Юрка усмехнулся.

– Они же кино ходят смотреть, а не чпокаться.

У Валерки округлились глаза.

– Ты серьезно, корешь? Ну, тогда извини, ты – полный осел! Уж я бы не растерялся! – выделывался он.

– Мне не по себе как-то, не знаю с чего начать, как подступиться… Словом, робость какая-то… – неохотно признался Юрка.

Через пару дней, глотнув для храбрости портвейна, Юрка пригласил в кинобудку смазливую юную особу по имени Надя Насонкова. Это была улыбчивая беленькая девушка лет четырнадцати с красивыми карими глазами и широкими скулами, заметно выступающими на миловидно загорелом лице. Насонкова жила в доме напротив нашего, и Юрка частенько ловил на себе ее игривый взгляд, когда шел через двор на колонку по воду.

– Сегодня привезли французскую картину, – сказал ей Юрка, – Приходи ровно в девять. Я встречу.

И Надя пришла.

Она сидела на табурете в легком цветастом сарафане, сложив руки на загорелых коленках, пока Юрка заряжал пленку в проектор, и в тесной кинобудке тяжело плавал приторный запах ее духов.

Юрка ловко управился с первой катушкой, проверил затвор, потом открыл следующую банку, отмотал пленку и стал пристраивать ее на второй проектор.

– А зачем два аппарата? – спросила Насонкова.

– Подойди, покажу, – кивнул Самутичев.

Девушка охотно встала с табурета, подошла к проектору и наклонилась к окошку, вглядываясь в матовую темноту зала.

– Фильм состоит из нескольких частей. – Юрка встал у нее за спиной, чувствуя, что сердце выпрыгивает из груди. – Когда подходит к концу первая часть, – он невзначай положил руку девушки на бедро, то на экране в правом нижнем углу появится такой кружок… – Он встал вплотную к девушке и, тоже наклонившись, скользнул рукой по ее животу к груди. – Такой… кружочек…

– Кружочек? – переспросила Надя, не шевелясь и не убирая руку Юры.

– Кружочек, – подтвердил он хрипло, одной рукой ощупывая упругую грудь девушки. А другой пробираясь ей под подол. – Такой белый… кружочек.

– И что? – в стекле окошка было видно отражение Надиного лица. Она закрыла глаза.

– Этот кружочек означает, – Юрка провел рукой между ног девушки, – что я должен включить второй проектор…. Но – пока без изображения…

– Как же можно?.. – еле слышно спросила Насонкова, – … без изображения…

Она чуть-чуть раздвинула ноги, чтобы Юрке было удобнее хозяйничать под подолом.

– А для этого существует… – у Юрки закружилась голова. Он зацепил пальцами Надины трусики и потянул вниз, – крестик, – прошептал он, с жадностью лапая прохладные ягодицы своей гостьи. – На белом крестике я должен запустить изображение…

– Запускай! – нетерпеливо повторила девушка, прогибаясь на манер кошки и потираясь щекой о собственные руки, сложенные на краешке киноамбразуры.

– Щас я, щас… Юрка, наконец, одолел застежку на ремне и приспустил штаны до колен.

– Запуска… аю…

Через несколько минут он отпрянул, вытер ладонью лицо и неуклюже натянул штаны.

Девушка достала носовой платок из накладного кармана сарафана, протерла им между ног, ловко подцепила туфелькой с пола сползшие трусики и, обернувшись к Юрке, весело поинтересовалась:

– А зеркало здесь есть?

– Нету – Юрка вдруг почувствовал неловкость. – Знаешь, я… ну, словом…

– Что? – в Надиных глазах прыгали озорные искорки.

– Я ведь… и жениться могу, выдавил наконец Юрка. Девушка расхохоталась, чем привела его еще в большее смущение, потом неожиданно посерьезнела:

– Можешь или хочешь?

Юрка пожал плечами:

– Хочу…

Надя медленно подошла и обвила его шею руками. Трусики, зажатые между пальцами, теперь свисали у Юрки с плеча.

– Ну, тогда – женись, прошептала она.

– А ты… – Юрка не сразу нашел нужные слова. – Ты разве… любишь меня?

– Конечно, люблю, – девушка смотрела ему прямо в глаза. – Ты разве не понял?

– Давно? – спросил он, чувствуя, что выглядит глупо.

Девушка поправила на запястье аккуратные часики с тонким ремешком:

– Уже почти пятьдесят минут.

Юрка хмыкнул.

– А теперь включай свою бандуру, – Насонкова улыбнулась и кивнула в сторону проектора. – До белых кружочков у нас еще есть время…

На следующий день Юрка, развалившись по-барски на стуле с папиросой во рту, рассказал нам в картинках о своем первом мужском опыте. Мы слушали его, дико завидуя, открыв рты и развесив уши.

О своем желании жениться он вскоре забыл, у него появились не менее симпатичные подружки, а с Надей, на удивление, продолжил «дружбу» Валерка Филичев.

6

Рыболовство являлось основным промыслом местных жителей. В шестидесятые годы жили бедно и питались рыбой да картошкой. Правда, даже в то время, молоко для учеников в школьных буфетах давали бесплатно.

Рыбу заготавливали впрок во время весенней (май) и осенней (октябрь) путины. Весной шла корюшка, осенью – ряпушка. В это время весь город жил на реке.