Kitabı oxu: «Театральная секция ГАХН. История идей и людей. 1921–1930»

Şrift:

Любимым друзьям – Сереже, Семусю, Юре – и нашему Хогвардсу, 8-й физико-математической


О чем и для чего написана эта книга

Перед вами очерк истории создания, нескольких лет напряженной работы – и драматической гибели Театральной секции Российской академии художественных наук (с 1925 года – Государственная академия художественных наук), написанный по архивным материалам, хранящимся в РГАЛИ. Это рассказ о том, как рождалось отечественное театроведение, что за ключевые научные дискуссии шли в стенах Академии, какие методологические и теоретические задачи ставили перед собой ученые, кто и как задавал направления и структуру исследований об искусстве театра1.

Недолгая, но на редкость продуктивная деятельность Театральной секции, созданной в начале 1920‐х годов и ликвидированной уже к их концу, долгое время оставалась мало кому известной. Тихая академическая заводь вдруг оказалась средоточием идеологических противников власти. После разгрома Академии многие из тех, кто в ней работал, не то чтобы исчезли из профессии – постарались быть менее заметными, более не рисковали. Попав под подозрение властей и оказавшись без работы, они, конечно, не обсуждали случившееся сколько-нибудь широко.

В 1950‐е, 1960‐е, даже в 1980‐е люди, стоявшие у истоков отечественной науки о театре, еще ходили по московским улицам. В ГИТИСе рассказывал о культуре итальянского Средневековья чудом уцелевший бывший кадет А. К. Дживелегов, блистательные лекции читал П. А. Марков, за столом научного сотрудника Бахрушинского музея сидел В. А. Филиппов, продолжали писать книги и ходить в театры Н. Д. Волков и П. М. Якобсон, в домике на Арбате принимал новых учеников А. Ф. Лосев… Но на протяжении десятилетий отсутствие знания об истоках профессии теми отечественными театроведами и историками театра, кто пришел за ними, кажется, даже не осознавалось.

В 1995 году в Государственном институте искусствознания на Козицком состоялась конференция, посвященная 75-летию ГАХН. Доклады читали два дня, прошли интересные обсуждения, была обнародована масса нового материала. После обобщающих выступлений2 перешли к докладам о работе различных секций Академии – Психологической, Полиграфической, Библиографического отдела, Хореологической лаборатории и секции Изучения творчества детей. Для рассказа о Театральной секции тогда докладчика не нашлось. Ценнейший, достаточно систематизированный архив Теасекции ГАХН до поры до времени был никому не нужен и тихо лежал в РГАЛИ, не вызывая ни у кого интереса.

По размышлении можно понять, отчего сложилось так, а не иначе.

В 1930‐е, после разгрома ГАХН, «вычищенные» сотрудники Теасекции уходили в менее связанные с идеологией области, будучи не уверенными в дальнейшей своей судьбе. Травматический опыт репрессий хорошо запомнился. И на протяжении десятилетий в публичном пространстве о существовании опальной Академии молчали.

После войны, в 1948–1949 годах, гонения вновь обрушились на театральных критиков и театроведов, по профессуре и питомцам Государственного института театрального искусства катком проехала кампания по борьбе с космополитизмом.

Как очевидно сегодня, и после смерти Сталина, в середине 1950‐х, дышалось все еще нелегко (напомню неприятие пьес А. Володина, В. Войновича, запрет зоринских «Гостей» и травлю автора, сложности с рождением театра «Современник», выразительные репетиции на его сцене «Голого короля» Евг. Шварца и пр.)3. Когда во второй половине 1950‐х началась волна трудной, все еще не уверенной в исходе реабилитации расстрелянных, замученных, пропавших без вести, многие бывшие научные сотрудники ГАХН были живы, работали. Но, разбросанные по различным местам службы, разобщенные, интеллектуально обескровленные, не могли и помышлять о восстановлении прежних исследований. Да и просто – минуло три десятилетия, самым молодым сотрудникам Теасекции было под шестьдесят.

Когда же пришли 1960‐е, с оживившимся современным театром, интерес к академической работе, как сейчас представляется, был отодвинут распахнувшимися возможностями и увлекательными задачами.

Новое поколение отечественных театроведов, получивших в свое распоряжение в начале – середине 1960‐х годов сектор Театра народов СССР в Институте истории искусств, основанном в конце войны И. Э. Грабарем, скорее всего, собственно о ГАХН и ее Теасекции в эти годы забыло. Зато сотрудники института хорошо помнили недавние увольнения, идеологическую травлю, безденежье. Мужества требовали избираемые к исследованию темы – книга К. Л. Рудницкого о репрессированном Мейерхольде, появившаяся на гребне оттепели, стала одной из лучших. Во второй половине 1970‐х вышло в свет двухтомное исследование М. Н. Строевой «Режиссерские искания К. С. Станиславского». Много позже занялись Евг. Вахтанговым, Л. Сулержицким, А. Таировым, Мих. Чеховым, Вас. Сахновским… Но в целом у театроведческой среды вкус к исследованиям историко-теоретического характера был надолго отбит. Недоставало и образовательного фундамента: это поколение театроведов, как правило, не владело иностранными языками, соответственно, не могло читать новейшую специальную литературу, тем более что, если даже книги и статьи появлялись, они зачастую оседали в спецхранах. Живые связи с зарубежными коллегами были утрачены и восстанавливались медленно, поездки по Европе и миру были предельно затруднены, архивы – либо вовсе закрыты, либо труднодоступны – открываться они начали только в конце 1980‐х, неспешно, не все и не для всех (а сегодня процесс разворачивается в обратную сторону). Все это, вместе взятое, привело к переориентации исследователей на актуальную отечественную тематику. Утраченное историческое знание сказывалось в сужении видения проблем и методов их рассмотрения.

Талантливые литераторы и критики, составившие сектор Театра народов СССР в институте на Козицком, азартно занялись живым театром, находившимся на подъеме в десятилетие 1960‐х – начала 1970‐х. Заинтересованное рецензирование ярких спектаклей, работа в худсоветах, страстное участие в нередких кампаниях по отстаиванию то режиссера (А. Эфроса, О. Ефремова, Ю. Любимова, Л. Хейфеца), то драматурга (А. Володина, В. Розова, позднее – Л. Петрушевской либо В. Славкина), статьи в защиту пьесы либо театральной премьеры, борьба с доносами, публичные диспуты, радости создания новых коллективов – «Современника», Таганки – занимали их души и умы значительно больше, нежели рискованная сравнительно недавняя «история», о которой, надо признать, они мало что знали. Чудом сохранившиеся дневники и письма еще таились в столах авторов, многие мемуары только писались…

Доступ к сохранившимся документальным источникам был весьма ограничен, да и вкус к архивам, осознание их значения начали просыпаться лишь на исходе 1970‐х. Свою роль в этом сыграли литературоведы – вспомним бум архивных публикаций конца 1980‐х – начала 1990‐х годов. Ситуация стала меняться лишь в те месяцы с резким расширением допущенного к печати и жадным интересом к прежде запрещенным именам и событиям. Каждое новое-старое имя вытаскивало с собой, как вывороченный из земли корень, множество неизвестных сведений, фактов, задавало новые вопросы. У меня внимание, доверие, любовь к документу оказались связанными с драгоценной возможностью работать с рукописями М. А. Булгакова, в конце 1970‐х – бесспорного кумира читающей публики. Ценность и взрывчатость исторического источника, его невероятная продуктивность театроведами была понята далеко не сразу, входила в сознание на протяжении не менее двух десятилетий.

Лишь к середине 1990‐х, оглядевшись по сторонам и переведя дух от бурных происшествий и перемен общественной и культурной жизни России, театроведы вспомнили о предшественниках.

К огромному научному наследию ГАХН начали обращаться только в два последних десятилетия4. Первым основательным изданием стал двухтомник «Искусство как язык – языки искусства. Государственная академия художественных наук и эстетическая теория 1920‐х годов», подготовленный рабочей группой исследователей из Германии, Италии, России и Франции (М.: Новое литературное обозрение. 2017. Под ред. Н. С. Плотникова и Н. П. Подземской). В нем были опубликованы и материалы проходившей в Театральной секции методологической дискуссии. Но в целом деятельность Теасекции до настоящего времени остается практически неизвестной. Между тем к середине 1920‐х она стала одним из самых авторитетных и влиятельных подразделений Академии.

Насколько можно судить, теоретические идеи ученых Теасекции так и не получили развития, многие – усвоены без знания их авторов. Поэтому мне показалось важным как можно полнее представить в книге тексты, звучавшие в середине 1920‐х на ее открытых и закрытых заседаниях. Сохранившиеся протоколы докладов и стенограммы обсуждений доносят до нас нимало не остывший жар теоретических споров, так что мы в полной мере можем ощутить горечь несбывшихся планов, невыпущенных книг, задушенных идей.

Сегодняшнее состояние театроведческой науки подтверждает, что уничтожение Теасекции ГАХН (и ТЕО в ленинградском ГИИИ) на рубеже от 1920‐х к 1930‐м нанесло реальный и, в определенном смысле, непоправимый вред русскому театроведению как советского, так и постсоветского периода. Непоправимый – в том смысле, что прошедший век никто не вернет, а начинать приходится все равно с того самого места, где движение мысли было прервано.

Исследователям Теасекции ГАХН не было суждено успеть реализоваться в той мере, в какой они того стоили. Не вышли задуманные, полунаписанные, существующие порой лишь в планах и набросках книги и статьи; важные работы П. А. Маркова, В. Г. Сахновского, Н. Д. Волкова, В. А. Филиппова печатались как отдельные локальные высказывания и, будучи разбросаны по различным газетам и журналам, нередко заредактированные до стерильности, не воспринимались как звенья большого замысла.

Размышляя над структурой книги, я думала, нужно ли и каким образом разделить теоретические споры (что такое театр, спектакль, режиссура, актерское искусство, как возможна и возможна ли фиксация спектакля) – и философские основания дискуссии, рассуждения общеметодологического характера и анализ языка рождающейся науки. Очевидна была редкая системность деятельности новоиспеченных театроведов, тесная связь изучения материала и теоретических концепций, создающихся на его основе. Темы конкретных индивидуальных исследований вырастали одна из другой, провоцировали развитие мысли коллег, подпитывали друг друга. И важным было, выделив смысловое проблемное ядро задач Теасекции, показать, как связаны доклады одной подсекции с докладами соседней. Как начавшаяся в ГАХН (и в Теасекции) работа над Терминологическим словарем вызывает к жизни дискуссию П. М. Якобсона и В. Г. Сахновского. Изучение, как тогда говорили, «в историческом разрезе» рецепции «Ревизора» на русской сцене, встретившись с мейерхольдовской премьерой, выливается в многодневное обсуждение спектакля в различных ракурсах. Что, в свою очередь, приводит к размышлениям Сахновского о режиссуре, ее метафизике, важнейших задачах и пр. Дискуссии об актуальных событиях (таких, как обсуждение ситуации во МХАТе Втором либо выход в свет книги К. С. Станиславского «Моя жизнь в искусстве») подталкивают Н. Л. Бродского к мысли о меняющейся функции зрителя, а у Н. Д. Волкова рождают существенные соображения об эволюции театральной критики и т. д.

И конечно, фоном, многое определявшим в работе театроведов, идут события не культурные и художественные, а общественно-политические. В Теасекцию спускаются задания Наркомпроса, на территории ГАХН звучит установочное выступление П. М. Керженцева, предваряющее совещание при Агитпропе весной 1927 года, либо Теасекцию настоятельно просят подготовить материалы для Совещания о состоянии театральной критики и драматургии 1930 года.

Главным же и поразительным было то, что все происходящее разворачивало умы ученых в сторону исследования той или иной научной проблемы, не конъюнктурного послушания. Сколько можно судить, это было не нарочитой фрондой, а органичным проявлением характеров определенного типа, склада ума и образа мышления этих людей.

В итоге при соблюдении общего принципа хронологического рассказа были выделены главы: дискуссия В. Г. Сахновского и П. М. Якобсона о методе, длительная работа над Терминологическим словарем и размышления о меняющейся роли зрительской аудитории. А в середине повествования о профессиональной деятельности Теасекции помещен краткий очерк о центральных героях книги, их биографиях, перипетиях судеб.

Архив ГАХН вообще и Театральной секции в частности – это летопись, порой почти подневная, рассказывающая об интеллектуальной и духовной жизни поколения профессуры, чье становление пришлось на 1910–1920‐е годы.

Количество архивных документов Театральной секции составляет тысячи страниц. Это колоссальная и очень важная информация, от докладов и их обсуждений до характеристик отдельных, порой – выдающихся личностей, деталей устройства научного, и не только, быта, политических и культурных событий в их объемном отражении в документах эпохи. И данная работа – лишь первая попытка рассказать о Теасекции и ее существенных начинаниях.

В фонде отложились документы различного типа. Сугубо административные (сведения о составе и численности Теасекции, посещаемости и пр.), далее – планы и отчеты, дающие общее представление о программе исследований секции, то есть тесно связанные с содержательным наполнением работы. Наконец, ценнейшие свидетельства деятельности Теасекции – разнесенные по годам тезисы докладов и стенограммы их обсуждений, последовательная хроника исследовательской мысли: 1922, 1923, 1924, 1925… – и мучительные месяцы разгрома, 1929–1930.

Создавалась Теасекция в годы, когда авторитет академической профессуры был бесспорен, а революционные идеи воспитания нового человека многим представлялись достижимыми. Годы нэпа, казалось, вернули надежду и подтвердили исторический оптимизм. Важно еще раз сказать очевидное сегодня: новая экономическая политика, введенная для спасения власти (в противном случае рискующей быть сметенной разоренным, голодным народом), объявившая свободу частной инициативы, предпринимательства и торговли, привела к взрыву и свободе интеллектуального, художественного, научного творчества5. Существование Академии (и Теасекции в ее рамках) не просто совпало с недолгим периодом новой экономической политики государства (1922–1927), оно было возможным лишь в это время.

Уже упоминавшееся печально известное совещание по вопросам театра при Агитпропе ЦК ВКП(б) в мае 1927 года стало внятным сигналом об исчезновении недавних возможностей, заявив о расширении полномочий идеологической цензуры, все энергичнее теснившей среди прочих академические вольности.

Массив сохранившихся источников Теасекции хорошо иллюстрирует изменения в интенсивности научной работы. Первый год отсутствует вовсе – канцелярия еще не отлажена, доклады читаются, но некому вести стенограммы и подшивать отчеты о заседаниях. Второй и третий годы существования оставляют следы в архиве, но они очевидно неполны. Максимальный «урожай» дают 1924/25, 1925/26 и 1926/27 академические годы. В каждом из них отложилось не менее десяти единиц хранения, содержащих тезисы докладов и стенограммы их обсуждений, причем некоторые объемом в 150, 200 и более страниц. Это и было самым продуктивным временем, расцветом Теасекции.

Но уже с 1928 года видно, как съеживаются темы исследований. Здесь всего пять единиц хранения, и их нетрудно перечислить. Это деловая переписка с театрами (о возможности работать в их архивах), заседания ритмистов, доклад нового сотрудника Теасекции, активного «марксиста» В. А. Павлова, и его обсуждение, документы в связи с подготовкой совещания по драматургии и критике, записи о заседании Комиссии по строительству театральных зданий…

Высокая наука исчезает из планов Теасекции, сменяясь административными, техническими, агитационными – практическими заданиями. И это результат не «усталости» и упадка творческой продуктивной работы, а следствие меняющегося климата времени.

Знакомство с историей работы Театральной секции и обстоятельствами ее разгрома сегодня необходимо остающимся в профессии театроведа, историка театра и ничуть не в меньшей степени – театрального критика. Потому что помимо конкретных, связанных с профессией размышлений и споров в докладах Теасекции и их обсуждениях проявляется то ускользающее и все же сохраняющееся вещество истории, которое многое способно объяснить в нынешнем состоянии науки о театре, ее успехах и провалах. Скажем, отчего так упорно чураются сегодняшние театроведы и историки театра концептуальности, апелляции к теории, обращения к глубинным философским основаниям театра как искусства. Представляется, что советское искусствознание вообще и театроведение в частности сохранили в своей генетической памяти нежелательность любых методологических споров и дискуссий, со временем, кажется, искренне утратив к ним интерес. И ныне лучшие исследователи в этой области гуманитарного знания, кропотливо отыскивая все новые факты и устанавливая их исторические, художественные и бытовые связи, комментируя события и имена, привычно удерживаются от создания каких-либо концепций общего порядка.

Недавние (неоконченные) распри нынешнего Министерства культуры и научно-исследовательских институций поразительно схожи с ситуацией конца 1920‐х, месяцев нарастающего диктата чиновников, стремящихся руководить наукой и обнаруживающих свое невежество. Директивы этого времени смело можно, стряхнув пыль с архивных листов, использовать вновь, не тратя времени на сочинение свежих: и по своей сути, и по ожившим сегодня формулировкам они удивительным образом повторяют друг друга. А выступления яростных противников мейерхольдовского «Ревизора» чуть ли не те же, что и упреки и обвинения, звучащие в последние несколько лет по поводу некоторых шумных премьер: режиссер «убил пьесу», сломал структуру классического произведения, у него концы не сходятся с концами, представил зрелище путаное и невнятное, к тому же перенасыщенное порочной эротикой и т. д.

Одной из самых полезных и плодотворных тем исследования мне видится история идей в российском театроведении, в частности – трансляция смыслов и анализ смены художественных приемов. Ключевая задача книги – представить основные направления работы, круг идей, выдвинутых сотрудниками Театральной секции, и, хотя бы в общих чертах, показать связи с проблематикой, занимающей театроведение век спустя. Многие из печатающихся текстов докладов и их обсуждений ценны не только в качестве «исторического материала», но и как остросовременный методологический экзерсис.

Чего же хотели, чего добивались создатели науки о театре?

Кажется, что их дальняя (главная) цель могла быть выражена словами современного им философа: «И когда живые, и потому наделенные громадной силой убеждения образовательные мотивы времени получают не только отвлеченную формулировку, но и <…> всякую иную умственную обработку <…> тогда вырастает философия миросозерцания, которая дает в своих великих системах наиболее совершенный ответ на загадку жизни и мира…», попытку разгадать «загадочность актуальной действительности». Потому что «каждая часть готовой науки есть некоторая целостная связь умственных поступков, из которых каждый непосредственно ясен и совсем не глубокомыслен. Глубокомыслие есть знак хаоса, который подлинная наука стремится превратить в космос, в простой, безусловно ясный порядок»6.

Наверное, к тому же должны стремиться и мы.

И наконец, последнее, не менее важное автору. Помимо публикации собственно текстов, погружающих читателя в контекст становления российской театроведческой науки, и первой попытки их анализа хотелось и обрисовать былые типы человеческих характеров, напомнить о людских судьбах. Отдав дань глубокого уважения поведенческим жестам наших предшественников в порой драматических обстоятельствах, сделать рассказ о ГАХН документированным романом эпохи.

Эдиционные принципы

В книге используются документы различных типов: представленные авторами тезисы и (немногочисленные) тексты докладов, стенограммы обсуждений, протоколы заседаний. Их общая и важная черта – свобода от какого-либо цензурного вмешательства.

Тезисы или тексты докладов, как правило написанные собственноручно автором, правке не подвергаются.

В стенограммах обсуждений докладов и протоколах заседаний минимально корректируются знаки препинания, орфография.

Сокращенные до инициалов имена ораторов, слово «товарищ», усеченное в стенограмме до «т.» или «тов.», сокращения «Т. с.» (Театральная секция) и «напр.» (например) разворачиваются без специальных обозначений.

Различные написания структурных элементов Теасекции (например: подсекция Современной драматургии, Современного репертуара и театра, Театра и репертуара, Современного репертуара, либо – подсекция Теории – Теоретическая подсекция, подсекция изучения творчества Актера – подсекция Актера, Комиссия художественной терминологии и Терминологическая комиссия) не унифицируются, оставлены так, как они обозначены в данном конкретном документе.

Слова и (или) их фрагменты, дописанные публикатором, помещены в квадратные скобки, угловыми скобками отмечены вставленные им слова.

Выделения в тексте любого рода (разрядка, крупный шрифт, жирный шрифт, подчеркивания) переданы курсивом. Если они принадлежат документу (протоколу, стенограмме, любому цитируемому источнику) – это специально не оговаривается.

Отдельной проблемой стало комментирование упоминаемых в тексте лиц. С одной стороны – есть Интернет и сведения почти о любом персонаже можно получить, потратив немного времени на поиск. С другой – слом школьного образования и существенные трансформации образования высшего привели если не к разрушению воспринимающей среды, то к ее разрежению, усложнив привычную рутинную задачу.

Если (оптимистически) предположить, что книгу будут читать через двадцать лет, как предугадать, кто из ее героев станет неизвестен – Троцкий или Игорь Ильинский? Буденный или Выготский? Кого комментировать, а кого «и так все знают». Фигура предполагаемого читателя окутана мраком неизвестности. Сегодня прискучило объяснять, чем известны Авербах и Бескин, Бачелис и Нусинов, о них много писали в 1980–1990‐х годах (в связи с публикациями запрещенных некогда произведений 1920‐х годов и разбором старых газетно-журнальных споров), но запомнились ли они? Поэтому в дело вступает субъективный отбор автора, который заведомо не может стать убедительным для всех.

Комментарии к персонажам книги даются не строго при первом их упоминании (как это принято), а размещены там, где герои в наибольшей степени проявляются содержательно (и в именном указателе эта страница выделена полужирным шрифтом).

Примечания к главам следуют непосредственно за самими главами.

Автор выражает глубокую признательность коллегам из Сектора театра Института искусствоведения, обсуждавшим рукопись на разных стадиях готовности: Н. Э. Звенигородской и В. В. Иванову, участникам научных дискуссий в связи с темой книги – М. С. Неклюдовой, Н. П. Подземской и Н. С. Плотникову и рецензентам – Е. Н. Пенской, Е. В. Сальниковой и С. В. Стахорскому. Безусловно автор благодарен директору РГАЛИ Т. М. Горяевой и компетентным сотрудникам РГАЛИ, на протяжении многих месяцев заинтересованно сочувствующим работе. А также – Л. Г. Пичхадзе за дружескую профессиональную помощь на последнем этапе подготовки книги.

1.Театроведение создавалось в двух научных учреждениях: параллельно московской Теасекции ГАХН плодотворно работал Театральный отдел ленинградского Института истории искусств (Зубовского института), рассказ о котором не входит в задачу данной работы.
2.См.: Вздорнов Г. ГАХН в контексте современной науки // Вопросы искусствознания: Журнал по теории и истории искусств. М.: ГИИ. XI. (2/1997). С. 5–6; Стрекопытов С. ГАХН как государственное научное учреждение // Там же. С. 7–15; Хан-Магомедов С. ГАХН в структуре научных и творческих организаций 20‐х годов // Там же. С. 16–23.
3.См. об этом: Гудкова В. Инерция страха и попытки прорыва. Драматургия на втором съезде советских писателей // Новое литературное обозрение. 2017. № 145. С. 86–105.
4.Некоторые ключевые темы книги разбирались в статьях: Гудкова В. В. Театроведение 1920‐х годов: поиск метода // История театра в архивных и книжных собраниях. М.: Три квадрата, 2011. С. 123–133; Gudkova V. Die Semantik der Theaterauffuhrung: Die Theatertheorie an der GAChN // Kunst als Sprache – Sprachen der Kunst: Russische Asthhetik und Kunsttheorie der 1920er Jahre in der europaischen Diskussion. Hamburg Felix Meiner Verlag. 2014. S. 309–321; Гудкова В. Смена караула, или Новый театральный зритель 1920‐х – начала 1930‐х гг. // Новое литературное обозрение. 2014. № 123. С. 104–130; Гудкова В. В. «Новый зритель» как проблема: Изучение публики 1920‐х гг. в докладах Театральной секции ГАХН. 1925–1928. Публ., вступ. ст. и коммент. В. В. Гудковой // Мнемозина. Документы и факты из истории отечественного театра XX века. Вып. 6. М.: Индрик, 2014. С. 743–812; Гудкова В. Кому мешали ученые, или Как разгоняли Теасекцию ГАХН // Новое литературное обозрение. 2015. № 134. С. 170–201; Гудкова В. В. Театр как искусство в философской и театроведческой рефлексии ГАХН // Искусство как язык – языки искусства. Государственная Академия Художественных Наук и русская эстетическая теория 1920‐х гг. Филологическое наследие. В 2 т. / Под ред. Плотникова Н. С. и Подземской Н. П. М.: Новое литературное обозрение, 2017. Т. 1. Исследования. С. 227–264; Гудкова В. В. Дискуссия о терминах в Теасекции ГАХН: к созданию аналитического языка театроведения // Междисциплинарный журнал «Шаги». ИОН РАНХиГС. 2017. № 3. С. 24–44.
5.«Нэп означал уступки крестьянству, интеллигенции и городской мелкой буржуазии, ослабление контроля над экономической, социальной и культурной жизнью и замену принуждения примирением в отношениях между коммунистами и обществом. Но в это же время Ленин очень ясно дал понять, что послабления не должны распространяться на политическую сферу» (Фицпатрик Ш. Русская революция. М.: Издательство Института Гайдара, 2018. С. 179–180).
6.Гуссерль Э. Философия как строгая наука // Логос. Международный ежегодник по философии культуры. 1911. Книга первая. С. 45, 50, 54.
Yaş həddi:
16+
Litresdə buraxılış tarixi:
29 oktyabr 2019
Yazılma tarixi:
2019
Həcm:
1110 səh. 1 illustrasiya
ISBN:
978-5-4448-1320-1
Müəllif hüququ sahibi:
НЛО
Yükləmə formatı:
Mətn
Средний рейтинг 4,2 на основе 28 оценок
Mətn
Средний рейтинг 4,6 на основе 11 оценок
Mətn
Средний рейтинг 4,5 на основе 4 оценок
Mətn, audio format mövcuddur
Средний рейтинг 4,7 на основе 121 оценок
Mətn
Средний рейтинг 4,2 на основе 6 оценок
Mətn, audio format mövcuddur
Средний рейтинг 4,5 на основе 277 оценок
Mətn, audio format mövcuddur
Средний рейтинг 4,1 на основе 621 оценок
Mətn
Средний рейтинг 4,4 на основе 38 оценок