Kitabı oxu: «Яркий, длинный, солнечный день»

Вадим Бельский родился в 1968 году в патриархальной белорусской деревушке, добрейшие жители которой с превеликим удовольствием отпраздновали вышеупомянутое событие и благополучно забыли о нем на следующее утро. Когда мальчик вырос, он реализовал-таки свое желание стать математиком. А когда парню исполнилось ровно 50, он счел этот возраст вполне достаточным для написания книги.

В настоящее время Вадим Бельский живет в Беларуси, в Гомеле, где преподаванием в университете зарабатывает себе на жизнь.

Яркий, длинный, солнечный день

1

Полина вошла в подъезд, поднялась на второй этаж, тихонько шлепая босыми ножками по бетонным ступенькам, и взялась за ручку двери. Затаила дыхание. Открываясь, дверь скрипнула, и девочка замерла на пороге. Все тихо. Впрочем, из глубины квартиры доносился храп. Дверь в одну из комнат была приоткрыта – звук исходил оттуда.

Полина на цыпочках прошла мимо двери в свою комнату и спряталась под одеяло. Только сейчас почувствовала, как болит колено и ухо. Выбралась из-под одеяла, села на кровати. Ощупала правую коленку – опухло. Ухо горит. Посмотреться бы в зеркало, но Полина решила не зажигать свет. Девочке хотелось есть, но не хотелось выходить из комнаты. В конце концов голод пересилил.

Холодильник был пуст – только пачка пельменей. На столе она нашла получерствый кусок хлеба и банку с помидором, плававшим в рассоле. Отправилась обратно, с аппетитом жуя по дороге. Возможно, какая-то еда была в той, другой, комнате, где спали ее мать и отчим, но туда Полина не вошла бы ни в коем случае.

Доела, вытерла пальчики об одеяло. Попыталась заснуть, но не смогла. Взяла книгу, раскрыла ее, подошла к подоконнику и, положив книгу в бледное пятнышко лунного света, стала читать, помогая себе пальчиком.

Несмотря на то что Полина должна была пойти в первый класс только в сентябре, она уже умела читать. Заслуга в этом в основном принадлежала тете Анжеле с первого этажа, женщине с больными ногами, раздутыми, как шары. Тетя Анжела, в квартире которой всегда пахло чем-то сладким вперемешку с лекарствами, была единственным другом Полины во всем их дворе. Нет, пожалуй, еще Котя с пятого этажа. Тете Анжеле и принадлежала эта книга.

– А медведь и говорит… мужик, мужик, я тебя… заломаю…

– За-ло-ма-ю… заломаю, – повторяла про себя Полина, шевеля губками и наморщив лоб, стараясь лучше уяснить смысл не совсем понятного слова.

Однако через некоторое время согласованность в действиях девочки исчезла. Палец правой руки еще машинально скользил по листу бумаги, а полуприкрытые глаза рассеянно смотрели в окно, в небольшой темный глухой дворик.

Воспоминания сегодняшнего дня стали прорываться из подсознания девочки…

Полина услышала крики в комнате матери. Тапочки слетели с ее ног на бегу. Толкнув дверь, она обоими широко распахнутыми коричневыми глазами увидела сидящую на диване мать. Перед ней в одних трусах стоит отчим и бьет мать тяжелыми ладонями по лицу. Голова матери нелепо качается из стороны в сторону. Она пытается схватить мужчину за руки, но ей это не удается.

На разбитой губе – капли крови. Отчим что-то ревет, мать причитает, но Полина не может разобрать ни слова. Вскрикнув: «Не надо, пожалуйста!» – она подбегает и пытается оттолкнуть бетонную фигуру. «Пшла, сучка!» – рычит отчим, отталкивая ее ладонью в ухо. Полина отлетает и падает на пол. Вскакивает на ноги. «Урод!» – вырывается у нее.

Рычание сзади усиливается. Внимание отчима переключается на девочку. Он надвигается и вытягивает руки, чтобы схватить ее. Полина уворачивается, выскальзывает из квартиры и бежит вниз по лестнице. Сверху появляется отчим, на ходу превращаясь в многоногое, мохнатое, брызжущее зловонной зеленой слюной чудовище. Навстречу испуганной девочке плывет бородатый дядька – сосед с четвертого этажа. «Что случилось?» – спрашивает борода. «Представляешь, деньги у меня ворует!» – изрыгнуло чудовище. «Ишь ты! Ремнем их пороть надо!»

Полина выбежала в дворик. Пусто. Только спящая на скамейке глуховатая старушка – слабая защита. Полина заметалась по двору перепуганным щеночком. Клумбы с мелкими цветами – в таких не спрячешься.

Дверь подъезда уже открывалась. Стало высовываться тело отчима. И вот в этот самый момент и произошло то, что произошло. Девочка оказалась рядом с забором и взмахнула руками, как будто бы она хотела подпрыгнуть, чтобы в отчаянном прыжке ухватиться за край стены и попытаться перелезть на другую сторону. Но… она взмахнула руками и… превратилась в куст сирени.

В самый обычный куст сирени…

Отчим некоторое время бродил по двору, недоуменно оглядываясь, подходил к старушке, они о чем-то разговаривали. Ушел.

Потом вышла мать в домашнем халате, с распухшей губой, прошла в дальний угол двора, вышла на улицу через небольшую калитку (у Полины не было времени ею воспользоваться), затем вернулась. Стала звать: «Полинааа! Лиинаа! Лиииинаа!»

– Я здесь, мамочка! – отзывалась Полина, но мама не слышала.

Мать ушла в подъезд.

Полина чувствовала себя очень спокойно. Она видела, слышала и понимала все. Чувствовала, как майский ветер покачивает ее ветви, запутываясь в них, как в волосах.

Лица во дворе сменялись, старушка ушла, пришли две другие, вернулась с работы тетя Анжела, с трудом двигая ногами, снова вышли мама и отчим – очевидно, помирились. Мама снова звала Полину. Затем отчим куда-то ушел и вскоре вернулся. В сумке он что-то нес.

Двор опустел. Стемнело. Через двор, по диагонали, прошел человек в форме полицейского, вошел в подъезд. Вскоре он вышел и исчез. Больше никого.

Наконец окна в доме стали гаснуть, пока не погасли все. Полина забеспокоилась: «А как же дальше?» Попыталась взмахнуть своими ветвями и… вот она стоит босыми ножками в траве возле самой стены. Брр… прохладно…

Полина закрыла книгу. «Ноги грязные», – подумала она, забираясь под одеяло. Девочка лежала с открытыми глазами, но впечатлений дня было более чем достаточно, чтобы победить детский организм. Через приоткрытую форточку, стараясь не шуметь, протиснулись два эльфа, подлетели к девочке, каждый ухватился крошечными ручками за веко девочки и потянул его вниз. Покружились, прислушиваясь к дыханию. Когда оно стало ровным, эльфы тихонько всплеснули в ладоши и вылетели в окно.

*****

– Мама, мамочка, мамулечка, пожалуйста, давай уедем отсюда куда-нибудь, – говорила Полина через несколько дней.

Мать молчала.

– Мамочка, я не могу здесь. Он же не любит нас, мама. Мне страшно здесь. Мамулечка, давай уедем прямо сейчас. К бабушке, например.

Полина изо всех сил обхватывала руками маму, уткнувшись лицом в старый нестираный домашний халат.

Мать о чем-то думала, опустив красноватое лицо, касалась губами макушки дочери, гладила рукой ее волосы и, выдыхая воздух, смешанный с винными парами, говорила:

– Доченька, нам сейчас некуда пойти, родная. Я сейчас, понимаешь, не могу найти работу… Но, как только я найду нормальную работу, мы сразу же… переедем отсюда.

– Нормальную – это какую? А? – Полина оторвала лицо от маминого халата. – Уборщицей?

– Нууу… а что? Хотя бы…

– Мам, а мне в школу скоро, – Полина улыбнулась и спрыгнула на пол. – А я уже читаю. Тетя Анжела мне немного помогала. Вот, – девочка схватила книжку и стала в нетерпении подпрыгивать с ней перед кроватью. – Ма-а-м. Хочешь, почитаю?

*****

Мама действительно устроилась уборщицей в какую-то поликлинику.

Потом наступило тридцатое июля. Утром Полина проснулась, лежала с открытыми глазами. Можно долго не вставать. Девочка напряженно раздумывала, пытаясь определиться: «Счастлива… не счастлива… счастлива… не счастлива». Счастлива.

День рождения. Семь лет. Вспорхнула на ноги, отбросив одеяло. Подбежала к окну. Пасмурно. Дождик шуршит. Но ничего. Лето ведь.

Шмыгнула в ванную. Умылась. Потянулась на цыпочках. Удалось рассмотреть себя выше носа. Но все равно скривила рожицу. Расчесалась.

Ждала в своей комнате каких-нибудь событий. Вошла мама, долго обнимала, и Полина стала обладательницей альбома для рисования и цветных карандашей. «Расти большая», – отчим протянул блестящий кулек с конфетами. «Спасибо», – прошептала Полина.

А потом приехала бабушка Варя, которая жила за городом, в деревне, шумела в прихожей, прижимала внучку к свой кофте, пахнущей дождем и сеном, влажными губами целовала в щеки.

– Бабушка, ура, бабушка! – восторгалась Полина, увидев на столе в кухне настоящий школьный рюкзак, не совсем новый, правда, но замечательный, цветной и с кармашками.

Все перешли в комнату матери и собрались вокруг стола, усаживаясь. И, казалось бы, и сердце, и душа Полины были уже доверху заполнены счастьем, однако торт, высокий, круглый, шоколадный, с белым кремом и надписью думал иначе.

– С… днем рождения, – прочла Полина, а мама вытирала глаза и шморгала носом.

Шумели, разговаривали, чокались.

– Тебе, Ксана, надо блюсти своего хозяина. Он – твоя надежа, – басила бабушка, раскрасневшись. – Я вот своего не доглядела. Правильно, Коля?

– Ммм. Ммм, – мычал отчим, поднимая красный стакан.

– Мама. Ну что ты. Ну что ты об этом… Давайте… Ведь у нас Лина сегодня главная.

– Ну а что Полина? – возглашала баба Варя, всколыхнув титанической грудью. – Вырастет скоро, жениха себе найдет… Дети счас быстро растут, не успеешь опомниться. Моей вот соседки дочка, Светка, так она только в десятый перешла, а как ни выгляну – она со своим Степкой в тиски стоит. А там их разбери, только стоит или…

– Мама!

Полина слушала и не слушала, зажмурившись, слизывала крем и улыбалась смешному слову «жених».

Бабушка уехала. Под вечер Полина вышла во двор. Там, в резиновых сапожках посреди лужи, стоял Котя, он же Костик, из их подъезда – пятилетний белоголовый мальчуган с круглыми синими глазами на простодушном, добром лице.

– Котя, Котя, а где твоя тетя Мотя?

– Не знаю я никакой тети Моти, – отвечал Котя, улыбаясь и разбрызгивая воду из лужи.

Ели с Котей конфеты, пока не съели половину пакета. Болтали о всяких пустяках. Полина завидовала Коте – он жил только с мамой и бабушкой, а папа у них был в тюрьме. «Его еще только лет через восемь выпустят», – говорил Котя.

– Константин, домой, – сказала голова, высунувшись из окна на пятом этаже.

Полина побродила по двору, размахивая пакетом с остатками конфет, оказалась возле стены, вспомнила, вздрогнула – то самое место. «Рисовать», – вдруг подумала она и убежала домой.

Проснулась. Темно. Интересно, сколько сейчас времени?.. Тортик! Тортик! А вдруг остался хоть кусочек?

Осторожно ступая в полумраке, Полина подобралась к родительской спальне, приложила ухо к двери, задержала дыхание. Вроде бы какие-то звуки. Осторожно, медленно приоткрыла. Какое-то сопение. Спят?.. Или уйти? Но как же хочется кусочек тортика! Полина решилась и приоткрыла дверь пошире.

В комнате что-то происходило. Девочка, оцепенев, застыла на пороге. Колеблющаяся, размытая тень отчима, нависающая над кроватью, совершала какие-то движения, сопровождающиеся скрипом, сопением и придыханием.

Наконец Полина опомнилась и, в страхе забыв о незакрытой двери, бросилась в свою комнату, зарылась под одеяло и спрятала лицо в подушку.

2

Полина слушала Ирину Олеговну, стараясь не пропустить ни слова. Девочке нравилось в учительнице все: одежда, голос, жесты, ее порывистость. Но особенно Полину потрясло, с каким чувством и волнением в голосе Ирина Олеговна читала стихи какой-то поэтессы. Полина не могла понять, почему ее сосед по парте при этом скучает и вертит головой.

И когда через час она шагала домой, счастливая, радуясь еще как будто бы не ушедшему лету, эти строчки все вертелись в ее голове: «О золотые времена… О золотые имена…» Она сожалела только о том, что не запомнила наизусть все стихотворение.

«Я тоже буду поэтом», – решила Полина.

*****

Как-то в середине осени Полина сидела за своим столом и, высунув язычок, старательно выводила в прописи требуемое число строк «Мыши шуршат».

– Мам! Маам! – вспомнила Полина.

Мать зашла в комнату.

– Мама, Ирина Олеговна сказала, что завтра зайдет к нам после обеда.

– А зачем… не сказала?

– Нуу, там… посмотреть, спросить.

– Ясно. Пойду скажу Коле.

Отчим был чем-то раздражен.

Разговор перешел в спор, спор – в крики и ссору. Отчим ревел:

– А мне по… что она придет! Я тут у себя! Хочу тут пью, хочу тут ссу, а хочу – сру! Ясно?! Тебе ясно?!

Мать что-то тихонько говорила.

– А мне по… что она слышит! Пусть слышит!

Тяжелая поступь. Скрип открывающейся двери.

Полина, боясь обернуться, вжималась в свой стульчик.

Мутный взгляд сверлил ее затылок. Отчим стоял в дверном проеме, сопя и раскачиваясь. Удушающие пары заполняли комнату, слезы из глаз капали на пропись, а мыши из-под пальцев расползались в стороны.

*****

До школы дорога была близкой: пару коротких переулков – и ты уже на школьном дворе. Но Полина разведала и предпочитала другой путь: через парк, а затем по тропинке, выводящей к школьному стадиону. Но главное – через парк. В парке была длинная густая аллея, обсаженная тополями. Эта аллея была мостом, ведущим в зачарованный мрачный замок, а тополя – богатырями, охраняющими вход. Богатыри были разного возраста: юные, постарше и совсем уже седые. А примерно посередине, с левой стороны, несокрушимо возвышался главный богатырь, самый старший, с белыми усами, бородой и белыми волосами, падающими на плечи.

И когда Полина только собиралась ступить на мост, передние воины начинали своеобразную перекличку, передавая эстафету дальше по строю:

– Кто… кто… кто… идет… идет…

– Девочка… девочка… девочка…

– ДЕВОЧКА? – вопрошал могучий бас главного богатыря. – Хм… девочку… пропустим…

Полина шагала по каменному мосту между рядами великанов, которые негромко ворчали, кто в бороду, а кто в усы:

– Пропустим… пропустим… пропустим…

А Ирина Олеговна была Золушкой, но не такой, как в той сказке, которую они смотрели однажды по телевизору вместе с тетей Анжелой. Та Золушка не казалась Полине настоящей – кукольная, искусственная, слишком яркая. А Ирина Олеговна была настоящей, хотя и скрывала это, выдавая себя за учительницу.

Полина с удовольствием рассматривала ее неброское темно-синее платье, иногда сменявшееся темно-серым, длинную, аккуратно заплетенную черную косу и блестящие черные глаза. Ирина Олеговна стремительно двигалась по классу, взволнованно рассказывала о чем-то, затем подходила к своему столу и, суетливо перебирая на столе стопки тетрадей, журнал, ручки, тихонько приговаривала:

– Собираюсь, собираюсь, собираюсь…

Затем подбегала к окну, высматривала что-то.

А карета все не ехала.

«Скорее бы уже», – шептала Полина.

3

Две ноги в кофейных ботиночках пробирались по узкой тропинке, протоптанной в снегу. Чуть повыше было темно-красное пальто, зеленый шарф, серая шапочка. Под шапочкой – коричневые глаза.

Метель пыталась засыпать снегом ее пальто, даже ее ресницы. Однако Полина взмахнула варежкой, и снежинки полетели по кругу. Шла дальше. По пути трогала за уши мохнатых белых зайцев, которые прискакали, чтобы поприветствовать ее. Вот она я. Фея-ветер, мадам-снег, госпожа-лед – в одном лице. И еще…

Бум! И фея-снег лежит на спине. Рядом с ней, лицом в снегу, барахтается какой-то мальчик. Оба встают, отряхиваются.

– Смотреть надо, куда идешь, – серьезно говорит мальчик.

Мальчик крупный, более чем на голову выше Полины, на розовом круглом лице – очки, почти полностью залепленные снегом. Снимает очки, рассматривает их.

– Фух, целые! – радостно выдыхает он пар изо рта, счищая снег со стекол.

– Хорошо, что целые, – повторяет он с улыбкой. – А то…

– А то было бы плохо… Ну если бы сломались, – говорит Полина.

– Ага. Мама ругалась бы очень, – парень закончил протирать очки и надел их, предварительно сняв шапку.

Ну вот, готов. Мальчик снова надел шапку, сфокусировался и стал обозревать стоящую перед ним девочку.

Посмотрел на лицо, на темные волосы, падающие на пальто, вниз, к ботинкам, снова вверх. Молчал.

– Нравлюсь?

Мальчик опешил от такого нахальства, не знал, что сказать, смущенно топтался в снегу, проделывая носком сапога дыру в сугробе.

– Ты в каком классе? – спросил он наконец.

– В первом.

– Ааа… ясно. Понятно. Я думал…

– Что?

– Нуу… думал, что ты… во втором.

– Хм. Ясно. Понятно. А ты в каком?

– Я уже в пятом.

– Угу. А я думала, что ты тоже… во втором.

Мальчик недоуменно смотрел на нее. Полина не выдержала, расхохоталась. Смеялась, немного покачиваясь и прикрывая варежкой лицо (она считала, что рот у нее великоват, а когда смеется – становится еще больше).

Мальчик молчал, потом повернулся, глянул куда-то себе за спину и важно сказал:

– Ну ладно. Мне пора. Я пойду домой. А то…

– А то мама будет ругаться.

– Ага. Пока, – мальчик развернулся и потопал по снегу.

– Покаааа!

Полина повернулась, пошла на лед, где несколько раз прокатилась и несколько раз упала.

«Домой, что ли? А то… мама будет ругать». И красное пальто, даже не отряхнувшись, побежало навстречу красному солнцу.

*****

– Неси дневник.

Отчим хмуро листал дневник.

– А где оценки?

– Так нам еще не ставят.

– Учительницу слушаешься?

– Конечно.

– Правильно. Учительницу надо слушаться, потому что…

Фраза осталась неоконченной.

– Ладно, иди, – и тяжелая широкая ладонь шлепнула ее по попе.

– Ладно, не возмущайся, – урезонивала ее мать, трогая волосы дочери красной от воды рукой. – Он тоже хочет… участвовать в твоем воспитании…

Полина промолчала.

*****

– Эй, – кто-то дотронулся до ее плеча.

Обернулась.

Куртка в снегу, шапка на боку. Очки, красные щеки. Улыбка.

– Привет, – сказал мальчик.

– Привет.

– Я тут недалеко живу, – взмах рукой.

– А я – там.

– А ты в какой школе учишься?

– В той.

– А. А я – в той.

Помолчали.

– Я – Полина. А тебя как зовут?

– Паша.

– Ну что, друзья до гроба? – Полина протянула руку.

– Окей, – ответил Паша, пожимая маленькую варежку.

– А у тебя есть телефон? – спросил Паша.

– Ну… нет.

– Ясно. Ну ладно, потом мой номер запишешь… На всякий случай.

– Хорошо.

– А у тебя есть санки дома?

– Не.

– А давай я завтра свои санки притащу. Покатаемся…

– Давай.

– Давай завтра в три?

– Давай завтра в три.

Паша махнул рукой и пошел в свою сторону, а Полина, еще раз проехав по льду, выбежала на тропинку.

– Ну что, познакомилась? – ухмыльнулся заяц, выставив вперед два зуба.

– Не умничай, – Полина перепрыгнула зайца и побежала дальше. А заяц смотрел ей вслед и видел, что девочка только имитирует бег, так как ее ноги не касаются снега. Фею смех-со-льдом подхватил и нес домой попутный ветер.

*****

– Полина, ты идешь на продленку?

– А, да. Нась, ты иди, а я догоню, окей?

– Ага.

– Полиночка, ты что-то хотела спросить? – Золушка улыбалась.

– Ну да. Ирина Олеговна, помните, вы нам стихи рассказывали… «о золотые имена…»?

– Ну конечно. На первое сентября. Цветаева. «Книги в красном переплете». Понравилось?

– Очень.

– Хочешь, прочту?

– Очень хочу.

Полина, зажмурив глаза, впитывала голос и порождаемые этим голосом образы. Однако на строчке с Бэкки видения распались, так как вошла, как к себе домой, переодетая гардеробщица. На ней был строгий серый костюм, очки, а в руках – какие-то бумаги.

– Ирина Олеговна, зайдите в мой кабинет… когда освободитесь, – сказала она, измерив Полину взглядом.

– Да, – добавила она, уже почти выйдя. – И перешлите мне списки неблагополучных. Мне нужно подать сводную ведомость.

– Хорошо. Я сейчас.

Они остались вдвоем. Посмотрели друг другу в глаза.

«Я знаю, Полина, что ты умеешь превращаться в куст. Вижу по глазам».

«А я знаю, Ирина Олеговна, что вы – Золушка. И временно застряли здесь в ожидании кареты».

«Ноо… Полина. Ты же никому не расскажешь, правда?»

«Конечно! Я – могила!»

«Точно?»

«Точно!»

– Ну, Полиночка, ты уж прости, мне нужно бежать, – засуетилась Ирина Олеговна. – В общем, давай так: я сама подберу для тебя какие-нибудь стихи и… хорошо?

– Спасибо, Ирина Олеговна.

– Ну все. Иди.

И снова – глаза в глаза.

4

Май. Лето. Ура.

Полина в шортах и в клетчатой рубашечке с короткими рукавами. Идет, подпрыгивает, руки – в стороны, вращая головой, разбрасывает волосы по кругу. Лицо вверх – оттуда солнце:

– Тебя греть или щекотать?

– Любить!!!

– Хм…

– Поля, привет! Как ты?

– Привет, Паша. Нормально.

Зеленая улица, много детей, много людей, все такие цветные, цветные палатки с едой…

– Поля, ты голодная?

– Чего это?

– Нуу… так спросил. Думал, вдруг ты голодная.

– Ну хорошо. Я вся голодная.

– А давай купим по большому стакану колы и по хот-догу.

– Купим… хм… У меня всего одна монетка. И та – маленькая.

Полина извлекла небольшой кружок из кармана, зажала его между большим и указательным пальцами левой руки, вытянула левую руку вперед и, закрыв правый глаз ладонью, рассматривала монетку с многозначительным видом.

– Вот оно, мое кольцо Всевластья! Так сказала Полина Великая и надела кольцо себе на палец. И исчезла. А ее, скажем так, спутник испугался и закричал: «Где она? Где она, моя Полина!» А Полина была уже далеко. Потому что ушла она… к другому. Ха-ха-ха! Бежим!!!

И, превратив себя в смесь пары кед и черных волос, улетела вперед.

Паша бросился следом. Он брал возрастом и инерционностью.

И вот они бегут рядом – девочка и ее паровоз.

Резко остановились возле палатки со съестным и сразу же пристроились в небольшую очередь из желающих получить хот-дог.

– Такой бег надо отметить!

Паша в ответ только кивал, шумно вдыхая и выдыхая воздух.

*****

Последние числа мая.

– Ну вот, – говорила Ирина Олеговна, протягивая Полине потрепанную книгу. – Тут разные авторы: Цветаева, Ахматова… Гумилев… Бродский. Читай, а там решишь сама, что тебе больше нравится.

– Спасибо, – отвечала Полина, запихивая книгу в рюкзак.

– Да… вот еще, Ирина Олеговна. Хотела вас спросить…

– Да?

– Как понять «неблагополучные»?

Ирина Олеговна встала со стула, сделала несколько шагов по классу, снова села, не знала, куда деть руки, снова вскочила.

– Полиночка, знаешь, эта не та вещь, о которой я бы хотела с тобой поговорить.

– А о чем?

– А вот о чем.

На столе появились два блюдца с кусочками торта, две чашки и бутылка фанты. Ирина Олеговна придвинула одно блюдце ближе к Полине.

– Скажите, пожалуйста, – прошептала Полина, глядя на свой кусочек. – Он… с ядом?

– Догадалась! – хищно сверкнула глазами Ирина Олеговна. – Ладно, живи пока, – добавила она, переставляя местами тарелки.

– А вы?

– А мне не страшно. Я сама с ядом. Как кобра! Ха-ха!

Ирина Олеговна налила фанту в чашки, подняла свою.

– Ну что, за девчонок?

– За девчонок.

«Знаю, знаю», – сказали коричневые глаза Полины.

«Тсс, тсс», – отвечали черные глаза Ирины Олеговны.

С тортом в животе Полина вышла в коридор.

Шурх-шурх, шурх-шурх.

Впереди по коридору ползла мясистая желеобразная гусеница. Завучиха. Полина прекрасно видела, что у завучихи по бокам с каждой стороны по восемь коротеньких ножек, и она семенила ими, помогая себе маленькими ручками, а ее выпуклый задок колыхался в такт шажкам.

Шурх-шурх. Поворачивала голову вправо-влево – все ли хорошо в школе. И как ни легка была поступь Полины, все же завучиха своим насекомьим чутьем уловила вибрацию пола и изогнула свое сегментированное тело таким образом, что ее круглая голова с жвальцами оказалась рядом с ее круглым задом. Жвальца задвигались:

– А, Алесина Полина! Ты, кажется, из первого бэ? Как год закончила? Как мама?

– Год хорошо. Мама тоже.

– Ну хорошо.

Шурх-шурх. Шурх-шурх.

Завучиха медленно ползла по коридору. Впереди нее, налево, был вход на лестницу, которая вела на первый этаж, к свободе. Полина легко могла обежать медлительную завучиху, но остерегалась, а вдруг та продемонстрирует неожиданную реакцию, схватит Полину и станет жевать ее жвальцами. Нет уж…

Наконец завучиха проползла мимо лестницы и стала двигаться дальше, а Полина помчалась, перепрыгивая через пятнадцать ступенек, и оказалась на улице.

«На мост!»

Богатыри на мосту зазеленились, приукрасились, приоделись, расчесались. Сменили тяжелые зимние двуручные мечи на легкие кинжалы и луки.

Передний воин приосанился:

– Княжна совсем юная. Но скоро подрастет, возьму в жены. Моя будет.

– Моя… моя… моя, – загудело дальше по строю.

– Полегче там, – говорила Полина, вращая земной шар ногами. – Привет, дедушка, – крикнула она в сторону.

И была уже возле дома, когда старый богатырь очнулся:

– Не по уставу… приветствует… хм.

*****

 
«Двадцать первое. Ночь. Понедельник…
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле…» –
 

читала Полина, сидя на скамеечке под деревом.

«Ха. Хм. Ха».

Лето обернуло Полину в зеленое, одело ноги в пыль, лицо – в цвет, волосы – в свет, нарезало дольками, замесило в жарком деревенском воздухе, добавило в равных долях коровье мычание, стрекот кузнечиков, басовитое ворчание бабушки Вари и нудное блеяние всегда пьяного дяди Пети. Ойе! Девочка готова.

– Полина, куда? Те́мно уже!

– Я рядом, бабушка!

Магия. «Двадцать первое. Ночь. Понедельник», – шептала Полина, когда ноги несли ее на край деревни, где начиналось поле, простирающееся до края света и даже дальше.

Встать. Посмотреть далеко-далеко вдаль. Правую руку вытянуть вперед. Ладонь параллельно земле. Пальцы чуть-чуть развести. Закрыть глаза. Шепотом, но четко, акцентированно:

– Двадцать первое… Ночь… Понедельник…

Прохладный воздух ударил в лицо, отбрасывая волосы назад. Трава волнами прогибалась ниже, качаясь, отзываясь. Заснувшие было цветы распрямлялись, раскрывались. Кусты поворачивались. Черная масса дуба, стоящего на краю земли, пошевелилась.

– Ойеее! – загудело вдали.

– Буггааа! Иоолоо! – пропела Полина.

– Буггаа…

Все. Верность подданных подтверждена. Назад. В сны.

*****

– Мамочка, мамочка, мамочка, – повторяли губы Полины в мамино платье.

Мама приехала за Полиной. Через неделю в школу. Увы. Ура.

5

– Поля, а тебя не будут искать?

– Неа. Мама сегодня у подруги, а отчим… спит. А тебя?

– Не. Тоже никого. Все на даче. Только завтра к вечеру приедут.

– Ааа… Паша, так куда мы идем?

– За яблоками.

Многоэтажные дома и все современное осталось сзади, в другой жизни. В один из последних августовских вечеров, перешедших в ночь, две тени затерялись в переплетении улиц со старыми домами, окруженными садами, которые, казалось, вот-вот переберутся через заборы и разбредутся кто куда.

Осторожные шаги, свет из-под ставен, мальчишеская рука, время от времени хватающая девчоночью, тревожный шепот «стой… стоп… тсс… не туда… пригнись… идет кто-то…».

Кругом враги.

– Вот там, – говорил Паша, трогая Полину за плечо, нагибаясь и показывая пальцем в сторону длинного-длинного забора. – Там живет старик. Походу, один живет. Ему уже лет сто, наверно. Не меньше. У него в саду яблоня, на которой растут черные яблоки. Представляешь?

– Такие бывают?

– Ну да. Может, только у него такие…

– Откуда знаешь?

– Знаю, – ответил Паша. – Был там один раз.

Снял очки, протер их майкой, надел, взглянул на Полину.

– И собака у него большая… черная. И сам он ходит в чем-то черном.

– В черном-черном городе, в черном-черном доме… – начала Полина.

– Тише ты, – зашипел Паша. – Говорю же – собака. Учует… Ну что, Поля? Идем? Или боишься?

– Боюсь… Идем. А ты, что, не боишься?

– Тоже есть. Ладно… пошли за мной.

– Сюда, – сказал Паша, отгибая доску в сторону.

Они оказались в саду, почти в самом углу, почти в полной темноте, почти не дышали.

Далеко впереди был свет. «Дом».

– Кажется, туда, – прошептал Паша, взяв Полину за руку.

Пробирались в густой траве, мимо кустов.

– Здесь. Вот оно.

Полина осторожно обошла вокруг дерева. Яблоня была увешана тяжелыми, крупными, темными плодами, источающими дурманящий аромат. «Кровь со льдом».

– Берем, пока он не проснулся, – сказал Паша, срывая яблоко.

Полина, потянувшись на цыпочках, сорвала два и на этом решила остановиться. Руки ее были заняты, а карманы шортиков не могли вместить ничего крупнее, чем кольцо Всевластья.

У Паши было больше – он еще напихал себе под майку.

Паша хотел что-то сказать, но не успел. Раздался тихий скрип, темноту прорезал свет, в котором появились две черные тени.

– Тише, Джек, тише, – услышала Полина замогильный шепот.

И сразу все стихло. Все звуки. Кроме оглушительного стука сердца Полины. Но, если он скажет «замри», остановится и оно.

– Кажется, Джек, у нас… гостиии… А мы ведь рады гостям… Проверь, дружок… Принеси мне… кусочек… гостя…

Темная масса отделилась от высокой худой черной фигуры и полетела над травой.

Полина всхлипнула. Паша, издав нечленораздельный звук, побежал. Полина, бросив яблоки, побежала следом, путаясь в траве слабыми, дрожащими ногами. Впрочем, она не видела, куда бежит.

– Сюда, – раздался Пашин шепот откуда-то сбоку.

Полина опомнилась, только когда перед ней вырос забор. Остановилась. Повернулась.

– Сюда, Поля. Сюда!

– Поля! Я здесь, – шептал Паша с непонятного направления.

Огромный черный пес замер в метре от нее. Расставив массивные лапы, оскалив пасть, изучал девочку, слегка наклонив голову.

– Нет, Джек. Пожалуйста, – прошептала Полина.

– Не бойся, – негромко сказал пес.

Прыгнул в сторону и исчез в темноте, а через пару секунд Полина услышала его негромкое рычание.

– Что… Джек, – донесся шелестящий шепот. – Ты хочешь сказать, что… кто-то был… здесь? Нет, сдается мне, что… не здесь…

Он приближался.

Бежать некуда.

Черная фигура в черном капюшоне. Все ближе. Втягивает носом воздух. Пробует его на вкус.

– Сдается мне, Джек, он… здесь. Здесь…

Пустые черные глаза. Ноздри, втягивающие воздух.

Он ближе. Ступает неслышно. Видит звуки и запахи. Читает ночь. Сейчас увидит.

«Пожалуйста».

Сейчас уже. Совсем близко.

Не видит. Почему? Не видит. Джек удивленно смотрит на нее. Сквозь нее. Откуда у нее перед глазами взялась эта рябиновая гроздь? И еще одна.

Пошевелила руками, а шевельнулись ветви, задрожали грозди, затряслись листья. Посмотрела вниз: вместо ног – ствол. Я – рябинка!

– Идем, Джек. Кажется… он… ушел… Рябина разрослась, надо… выкорчевать… выкорчевать. В ссследующий раз… применим… цепенящий… ужасссс.

И он уходил, унося с собой свистящий шепот, от которого опадали листья с деревьев.

Полина стояла.

– Поля, Поля! – негромко звал Паша. – Где ты?

Полина сосредоточилась. Закрыла глаза.

Ну, с легким поворотом…

Фух! Посмотрела вниз – две ноги в шортах. Все на месте.

– Я тут, Паша.

– Поля, блин, Поля, – раздался обрадованный голос Паши. – Давай сюда. Дырка здесь. Что не отзывалась? – одной рукой Паша придерживал доску, а вторую протянул Полине. – Я, знаешь, как испугался.

Выбравшись наружу, Полина выпрямилась и неожиданно оказалась в объятьях. Неумелых, но достаточно крепких. Паша прижимал Полину к себе, что-то говорил, но никак не мог сложить законченное предложение.

– Поля… ты… я же зову… зову… а ты молчала… кричу…

Полина и сейчас молчала, только глаза ее превратились в два круглых коричневых дисплея, по каждому из которых побежала бегущая строка: по одному – сердечки, а по второму – какая-то бессмыслица вроде «е-е-е».