Kitabı oxu: «Любаша»

Пролог

Волны мерно и лениво, будто спросонья, бились о причальную стенку, вдоль которой были пришвартованы парусные яхты и моторные катера. Суда тихо покачивались с боку на бок, словно колыбели, качаемые невидимой рукой. Старик сторож частного яхт-клуба мутными от внезапно и грубо прерванного сна глазами смотрел, как от причала отходит яхта с надписью на борту «Кичатов», и презрительно кривил тонкие иссохшие губы. За штурвалом яхты стоял крепкий коренастый мужчина, уверенные и скупые движения которого выдавали бывалого моряка, несомненно, привычного к морской качке. Однако щегольская капитанская фуражка на его голове, одетая слегка набекрень, придавала ему вид человека, старательно играющего роль старого морского волка, чтобы произвести впечатление на окружающих. Видимо, именно это и вызывало презрение старика, к тому же недовольного тем, что его разбудили в столь ранний час. Однако он скрыл своё раздражение и хриплым голосом заядлого курильщика произнёс:

– Андрей Олегович, зря вы это надумали! Ветер поднимается. Будет шторм.

Вместо ответа мужчина помахал ему рукой, прощаясь. Было непонятно, услышал ли он предостережение. Старик хотел ещё что-то крикнуть, но внезапно закашлялся, скривившись от боли в груди, и передумал. Звуки его слабого голоса относило дующим с моря бризом, и он решил не тратить своих сил понапрасну, пытаясь удержать владельца яхты от безрассудного, с его точки зрения, поступка. Тем более, насколько он знал Кичатова, это было бесполезно. Если тому взбрело что-то в голову, то отговаривать его было бессмысленно. Это было известно всем, кто когда-либо имел дело с этим крупным рыбопромышленником, некогда простым рыбаком, но сумевшим заработать столько денег, чтобы не считаться ни с кем и ни с чем, кроме собственных капризов. Старик сторож кое-что слышал об этом, как и все жители побережья, а потому не питал к Кичатову ни уважения, ни добрых чувств. Поэтому и сейчас он не стал настаивать, а безучастно наблюдал за тем, как яхта выходит из прибрежной акватории в открытое море, постепенно уменьшаясь в размере до чёрной точки, а вскоре став совсем невидимой. После этого старик вернулся в свою сторожевую будку и безмятежно заснул, ни о чём не беспокоясь, как любой человек, смирившийся с мыслью о скорой смерти, которой рано или поздно не удастся избежать никому.

Не беспокоился и Кичатов, всё-таки расслышавший предостережение старика, но, по всей видимости, не придавший ему никакого значения. Погода стояла прекрасная, на море не было заметно ни малейшего волнения. Козырек капитанской фуражки защищал глаза мужчины от слепящих лучей восходящего солнца, постепенно превращающих море в гигантское сверкающее зеркало. Кичатов уверенно управлял яхтой. Весь его вид выражал беспечность и непоколебимую уверенность в себе человека, которому было всё нипочем, включая шторма и плохие приметы.

Не выказал волнения он и тогда, когда внезапно из УКВ радиостанции, установленной в штурманской рубке, раздался тревожный голос:

«Внимание! Штормовое предупреждение! Всем оперативным службам, службам жизнеобеспечения и флоту, работающему к северо-западу от побережья! Региональный центр МЧС предупреждает, что в этом направлении движется ураган Рик, сформировавшийся два дня назад в центре Тихого океана. В связи с непогодой возможны чрезвычайные ситуации локального уровня. Волнение на море может достигать девяти баллов. Внимание всем судам, находящимся в море в этом районе! Срочно вернуться в порт! Ожидаются усиление шквалистого ветра до сорока метров в секунду, местами сильный дождь с грозой и градом. Основной удар стихии придется к вечеру. К утру циклон сместится вглубь побережья. Повторяем: внимание всем судам, находящимся в море в этом районе! Срочно вернуться в порт!»

Весело насвистывая, Кичатов спустился в рубку и выключил радиостанцию. После чего он вернулся к штурвалу и продолжил управлять яхтой, по-прежнему направляя её в открытое море. Он будто не замечал, что после полудня погода быстро начала портиться. Ветер усиливался. Волны захлёстывали палубу и перекатывались через неё, креня яхту. С каждым разом судно кренилось всё сильнее. Померкшее небо обложили грозовые тучи. Вскоре только проблески молнии выхватывали из сумрака яхту, то возносящуюся вверх, то падающую с гребня волны вниз. Между этими вспышками уже ничего нельзя было рассмотреть, даже сигнальных огней судна…

Шторм стих только к рассвету. Как и накануне, сияющее солнце показалось над кромкой горизонта, а затем начало совершать свой путь по небосводу, прогоняя сумерки и освещая безмятежную гладь моря, сверкающую мириадами искр. Не сразу среди волн можно было заметить следы кораблекрушения. Посреди многочисленных обломков на воде покачивался одинокий спасательный круг, помеченный надписью «Кичатов». И только человека нигде не было видно…

Глава 1

Дом, словно старинную крепость, окружала высокая каменная ограда, надёжно скрывавшая его от любопытных взоров. Пройти во двор можно было только через стальные ворота, открывающиеся автоматически. От ворот к дому вела широкая и прямая, как стрела, дорога для автомобилей, выложенная из массивных бетонных плит, к которой со всех сторон подступали английские газоны. Аккуратно подстриженные лужайки походили на чопорных и строгих часовых в высоких медвежьих шапках, несущих караул у Букингемского дворца, но только не в красных мундирах, а в зелёных.

В отличие от них сад, густо разросшийся за домом, выглядел диким и заброшенным. В саду росли неприхотливые растения, не нуждающиеся в уходе, среди которых вились тенистые, почти заросшие травой, тропинки, неизменно ведущие к дряхлой деревянной беседке, скрывающейся в густых зарослях хмеля и глициний. Когда-то предназначенная для защиты от дождя и солнца, теперь она казалась созданным самой природой гротом, в котором люди для своего удобства поставили стол и несколько скамеек, а потом забыли о его существовании.

Дом словно стоял на границе, разделяющей два разных мира. Один из них казался первобытным, а второй – утончённой высокоразвитой цивилизацией, но каждый из них, несомненно, имел свою прелесть в глазах владельцев усадьбы. Можно было предположить, что это люди с настолько разным мировоззрением, что им нелегко ужиться под одной крышей. Но не следовало исключать и того, что всё было с точностью до наоборот. Ведь часто противоположности прекрасно сосуществуют, дополняя друг друга и вызывая интерес именно своей непохожестью. Несомненно, что философы и психологи могли бы написать об этом объёмные научные трактаты, настолько же глубокомысленные, насколько и бессмысленные.

Но мальчик лет пяти, одиноко бродивший то среди газонов, то по саду, не был ни тем, ни другим. А потому он явно не знал, чем себя занять. Его живое смышлёное личико отражало различные желания, свойственные этому юному возрасту, но каждый раз мальчик превозмогал их, что, бесспорно, стоило ему немалых усилий. Он был послушным ребёнком, и хорошо запомнил напутствие матери, провожавшей его на прогулку.

– Только будь осторожен, – предупредила она, погрозив ему пальцем. – Не испачкайся и не порви свой костюмчик. Другого у нас нет.

– А мне обязательно его одевать? – осторожно поинтересовался он.

– Сегодня да, – строго ответила мама. – Ты уже большой, и сам должен понимать это. И помни – если испортишь костюм, весь оставшийся день просидишь в комнате взаперти.

Возможное наказание не испугало мальчика, привычного к тому, что он часто проводил время в отведённой им с мамой комнате в полном одиночестве и редко скучал, развлекая себя всевозможными играми, которые сам же и придумывал. Но то, что его назвали большим, произвело на него впечатление. И он старался быть предельно осторожным. В это утро мама надела на него строгий классический костюмчик, украшенный чёрным бантом, который, как она непонятно сказала, «символизировал траур». Эта непривычная одежда, делавшая малыша похожим на крошечного старичка, стесняла его движения и мешала проявлению естественных чувств. Бесцельно пошатавшись по двору, мальчик грустно вздохнул и вернулся в дом.

Пройдя бесконечную анфиладу комнат, однообразно украшенных аляповатыми картинами в золотых рамах и пестрыми гобеленами, он дошёл до гостиной и, слегка приоткрыв дверь, робко заглянул внутрь в образовавшуюся щелку. Сначала его внимание привлёк большой камин, выложенный белым мрамором, в котором, сгорая, потрескивали дрова, распространяя приятный смоляной дух. Потом он перевёл взгляд на массивный дубовый обеденный стол, обставленный такими же стульями, один из которых, установленный с торца, своей высокой резной спинкой напоминал царский трон. Напротив него стояла пустая тарелка с рюмкой, наполненной до краёв прозрачной жидкостью и накрытой кусочком чёрного хлеба. Мальчик удивился, не понимая, кому предназначалось это странное угощение. Это была загадка, над которой стоило поломать голову. Сам он не любил чёрный хлеб, предпочитая белый и булочки.

При мысли о свежеиспечённых, подрумяненных, аппетитно пахнущих булочках мальчик звучно сглотнул слюну и подумал, что неплохо было бы сейчас перекусить. Воображение малыша мигом нарисовало целую гору пирожков, ватрушек, плюшек и крендельков, которую он мог бы съесть, не моргнув глазом, а после этого попросить добавки, чтобы порадовать маму. И он уже даже протянул руку, чтобы взять воображаемую булочку с самой вершины этой горы, когда неожиданно для себя увидел маму. Она расставляла на столе бокалы и бутылки, окружая их вазами с фруктами и тарелками с разнообразными закусками. Мама двигалась почти бесшумно, и поэтому он не сразу её заметил.

Движения молодой женщины были легки и грациозны, словно она танцевала, а не выполняла скучную нудную работу. Впечатление не портило даже строгое чёрное платье, доходящее до щиколоток и напоминавшее монашеское одеяние. У неё были ниспадающие на плечи волнистые золотисто-медные волосы, ярко-зелёные, чуть желтоватые глаза, полная грудь, тонкая талия и мощные бёдра женщины, уже познавшей радость материнства. Мальчику она показалась прекрасной феей, сошедшей с одной из картинок в его книжке со сказками. И он невольно залюбовался ею, затаив дыхание, чтобы не выдать своего присутствие. Он знал, что если мама увидит его, то сразу отправит в крошечную комнату, которую им отвели под самой крышей этого огромного особняка, похожего на дворец. Так бывало каждый раз, когда он «праздно шатался по дому», чтобы он «не путался под ногами» и «не мозолил глаза». Смысла этих фраз малыш не понимал, а спрашивать опасался, предполагая, что за ними кроется нечто очень неприятное и даже страшное, а потому всегда безропотно подчинялся. Но он редко видел свою маму радостной, и потому сейчас не бросился к ней и не ушёл, а притаился за дверью, чтобы вдоволь полюбоваться ею и не вспугнуть улыбку, опустившуюся на её губы, словно чудесная яркая бабочка.

Но улыбка внезапно пропала, а лицо омрачилось, когда в гостиную в противоположную дверь вошел мужчина с картиной в руках. Было ему лет тридцать пять на вид, и он имел довольно привлекательную наружность для тех, кто ценит в мужчинах рост и ширину плеч, а также грубые черты лица, будто вытесанного топором из дерева. Но в глазах молодой женщины мелькнуло пренебрежение, которое она попыталась скрыть, сделав вид, будто пересчитывает столовые приборы. Немного постояв, и так и не дождавшись, что на него обратят внимание, мужчина нахмурился и спросил:

– Куда его, Любаша?

Молодая женщина, к которой он обратился, подняла голову и, будто только сейчас заметив его, безучастно проговорила:

– А, это ты, Пётр… Что это у тебя?

– Портрет покойного хозяина, – недовольным тоном ответил мужчина. – Велено было повесить перед поминальным обедом в гостиной для всеобщего обозрения.

– Так исполняй, что велено, – равнодушно сказала молодая женщина. – Ты это любишь, Петруша.

– Да куда вешать-то? – раздражённо спросил Пётр. – Об этом и спрашиваю. Софья Алексеевна шкуру спустит, если что не так сделаю. Сама знаешь, ей только дай повод.

– «Не становись между драконом и яростью его», – насмешливо процитировала молодая женщина. – Если бы ты читал Шекспира, Петруша, то знал бы об этом. Как и то, что участь твоя незавидна в любом случае.

– Опять ты за старое, Любаша, – буркнул Пётр. – Несёшь невесть что. Сама-то поняла, что брякнула? Я ровным счётом ничего.

– Тебе и не надо, – презрительно сказала она. – Оглоблин ты и есть Оглоблин, простая душа. А портрет можешь повесить вместо этого натюрморта.

Она показала на картину на стене, на которой были изображены фрукты, разбросанные в живописном беспорядке по столу. Следуя её молчаливому указанию, Пётр снял натюрморт и вместо него повесил портрет, перевязанный черной лентой. После этого он обошёл вокруг стола, внимательно разглядывая бутылки. Закончив обход, он важно изрёк:

– Водки мало!

Не глядя на него, Любаша равнодушно ответила:

– Достаточно.

Пётр вскипел, словно ему было нанесено личное оскорбление.

– А я говорю – мало! – повысив голос, заявил он. – Что вы, бабы, в этом понимаете!

– Да уж не меньше тебя, Петруша, – усмехнулась молодая женщина. – Ведь это поминальный ужин, а не попойка, олух ты царя небесного!

На этот раз мужчина не обиделся, словно не услышал оскорбления или привык к такому обращению. Осуждающе покачав головой, он убеждённо произнёс:

– Хозяин любил выпить водочки. Он не одобрил бы такого скупердяйства. Так бы рявкнул – стены задрожали!

Однако, услышав это, неожиданно обиделась Любаша и почти гневно прикрикнула на собеседника:

– Какой он тебе хозяин? Ты что, его дворовый пес? Не смей так называть Кичатова!

Высказав это, и будто сама испугавшись своей внезапной вспышки, она перекрестилась и тихо промолвила:

– Мир праху его!

Пётр криво усмехнулся.

– Для тебя Андрей Олегович, разумеется, был не хозяин, а мил-дружок, – сказал он и язвительно добавил: – Я-то свой шесток знаю!

Молодая женщина подошла к нему и, пересилив себя, погладила рукой его плечо.

– Да ты никак ревнуешь? – спросила она, постаравшись придать голосу нежные интонации. – Вот глупый! Что было, то быльём поросло. А сейчас наше с тобой время пришло, Петруша.

Мужчина с недоумением посмотрел на неё и спросил:

– О чем это ты, Любаша?

– Подожди немного, сам всё увидишь и поймешь.

– А я не хочу больше ждать! – заявил мужчина и попытался ее обнять. – И так уж сколько ждал. Люба ты моя!

Вырвавшись из его объятий, молодая женщина, поправляя платье, гневно закричала:

– С ума сошел?!

– А что не так? – недоумённо спросил Пётр. – Или противен я тебе?

Заметив его обиду и не желая растравлять её, Любаша примиряюще произнесла:

– Мне бабушка, помню, говорила: дух человека, не похороненного в земле, бродит в тех местах, где он обитал при жизни.

Она кивнула на портрет, висевший на стене.

– А вдруг дух Кичатова сейчас здесь? И наблюдает за нами?

Но Пётр, распалённый недавней близостью и жаром её соблазнительного тела, не испугался, а запальчиво возразил:

– И что из того? Я-то много лет смотрел, как он тебя тискает у меня на глазах. Пущай теперь он поглядит!

Он снова приобнял женщину и на этот раз попытался поцеловать её. Она, понимая, что это бесполезно и только приведёт к ссоре, уже не сопротивлялась. Неожиданно заскрипела приоткрывшаяся дверь, и в дверном проёме показался мальчик, который всё это время молча наблюдал за ними в щелку, а сейчас едва не плакал, думая, что его маму обижают. Заметив сына, Любаша с неожиданной силой оттолкнула мужчину.

– Остынь, говорю! – зло произнесла она. – Не то в глаз дам, ей-богу! Будешь светить, как маяк в ночи.

– Что с тобой, Любаша? – удивлённо спросил Пётр, потирая ушибленное плечо. – Белены объелась?

– Видишь, ребенок смотрит, – пояснила она. – Постыдился бы!

Пётр оглянулся и тоже увидел мальчика. Мужчина поморщился, но промолчал и отошёл к камину, чтобы подбросить дров в затухающий огонь.

– Что тебе, оленёнок? – ласково спросила молодая женщина, подходя к сыну. – Надоело гулять?

– Мама, я кушать хочу, – жалобно произнёс малыш. – Можно мне колбаски? Или кусочек хлебушка?

– Конечно, сынок! Пойдём, я тебе дам вкусную котлету. Ведь ты любишь телячьи котлетки?

– Очень, – улыбнулся сквозь слёзы мальчик. И с тревогой спросил, озираясь: – А разве мне можно здесь?

– А кто нам с тобой запретит? – с нарочито удивлённым видом произнесла Любаша. – Никого же нет. Садись за стол! На любой стул.

– Куда захочу? – не поверил своему счастью мальчик. – Правда-правда?!

– Я же сказала, – улыбнулась женщина. – Не заставляй меня повторять дважды.

Мальчик подошёл к столу и после недолгого раздумья предсказуемо показал на стул, напоминающий трон.

– А сюда можно?

Молодая женщина кивнула, и он быстро забрался на стул, слишком высокий для него. Устроился поудобнее и с блаженным видом начал махать ногами, недостающими до пола. Любаша поставила перед ним красивую позолоченную фарфоровую тарелку с котлетами, от которых ещё шёл пар, и подала серебряную вилку. Мальчик наколол котлету на вилку и начал есть, аккуратно откусывая маленькие кусочки. Сначала он держался настороже, но постепенно увлёкся и забыл об опасности, которая грозила ему, если бы кто-нибудь из владельцев дома неожиданно вошёл в гостиную и увидел его. До этого дня такое было строго запрещено, и малыш прекрасно усвоил урок, даже мысленно не смея нарушить запрет. Но некоторое время тому назад что-то начало меняться в окружающей его жизни, незаметно и исподволь. Он это чувствовал, только не мог оформить в осознанную мысль, и лишь присматривался, озираясь вокруг себя, словно перепуганный зверёк.

Глядя на сына, такого счастливого, и в то же время озабоченного, даже чрезвычайно озадаченного непривычной ему ситуацией, Любаша прикусила губу и отвернулась, чтобы скрыть внезапно навернувшиеся на глаза слёзы. Но при этом она встретилась взглядом с Петром, который хмуро смотрел на происходящее и что-то недовольно бормотал себе под нос.

– Ты что там бурчишь? – резко спросила она.

– Я говорю, пусть ест поскорее и уходит от греха подальше, – сказал Пётр, стараясь говорить как можно тише, словно боясь, что их подслушают. – А то скоро хозяева вернутся с кладбища. А если Софья Алексеевна увидит? То-то рассердится!

Любаша тоже нахмурилась и не предвещающим ничего хорошего голосом спросила:

– Это ещё почему?

– Сама знаешь почему, – ушёл от ответа Пётр, смущённый её злым взглядом.

– Ничего я не знаю и знать не хочу! – сказав это, она отвернулась от мужчины и ласково погладила сына по голове. – Кушай, мой оленёнок! Не глотай, жуй медленно, как я тебя учила. Веди себя за столом прилично, как все воспитанные мальчики.

Ничего не понимающий Пётр с удивлением спросил:

– И давно ты стала такой храброй?

– С сегодняшнего дня, – неожиданно улыбнувшись, ответила молодая женщина. – И хватит об этом!

Но Пётр продолжал настаивать.

– А всё-таки?

Любаша с презрением взглянула на него и грубо ответила:

– Не твое дело, холуй!

Мужчина недоуменно хмыкнул, но промолчал. У него был обиженный вид. Однако он не ушёл из гостиной, а ещё раз обошёл вокруг стола, загибая пальцы и считая бутылки со спиртным. Потом, видимо, желая помириться с Любашей, заинтересованно спросил:

– Кто будет-то?

Молодая женщина не ответила, будто не расслышала, но он снова, уже громче, настойчиво переспросил:

– Я спрашиваю, кого позвали?

Поняв, что избежать разговора не удастся, потому что Пётр был не только глуповат, но и чрезвычайно упрям, Любаша неохотно ответила:

– Да никого из чужих, только свои. Вдова, Софья Алексеевна. Их с Кичатовым дочки, Вера и Надежда, со своими мужьями. Ещё нотариус, Иосиф Аристархович Заманский. Всего шесть персон.

Она пересчитала тарелки и рюмки и самой себе сказала:

– Так, верно, приборов тоже шесть.

– А нотариус-то зачем? – удивился Пётр. – Он ведь не родственник.

Любаша тяжко вздохнула, давая понять, что её утомляют эти расспросы, но всё же ответила:

– Огласить завещание покойного.

Помолчав, она задумчиво, будто разговаривая сама с собой, произнесла:

– Я так думаю, для того и затевался весь этот поминальный ужин. Иначе кому он нужен? Завещание Кичатова будет на нём главным блюдом.

Пётр покачал головой и осуждающе изрёк:

– Как-то не по-людски всё это.

Любаша снисходительно усмехнулась.

– Что тебе ещё не так, горе ты луковое?

Но Пётр не заметил издёвки в её тоне, настолько его занимали собственные мысли. И он серьёзно ответил:

– Да, говорю, не по-людски это – хоронить пустой гроб.

Молодая женщина вздрогнула, будто ей вдруг стало зябко. Бросив взгляд на портрет, она отвела взгляд и едва слышно сказала:

– А что им ещё оставалось делать? Тела-то так и не нашли. Или ты забыл?

– Да знаю я! – с досадой отмахнулся Пётр. – Когда Кичатов вышел на своей яхте в море и попал в шторм, одни только обломки наутро и отыскали.

Любаша подложила сыну на тарелку ещё одну котлету и продолжила разговор, который, если судить по её виду, был ей неинтересен и даже раздражал, и не прерывала она его только из-за упрямства собеседника.

– Ещё хорошо, что спасательный круг уцелел с названием яхты. Только потому и признали Кичатова без вести отсутствующим, и лишь сейчас, через три года, умершим. А так бы мурыжили ещё лет десять-пятнадцать, пока всё состояние не развеяли бы по ветру.

Но у Петра были свои мысли на этот счёт, и он поделился ими.

– Это уж точно, хозяин был не бедный человек. Десяток рыбоперерабатывающих предприятий, целая флотилия средних и малых траулеров… – Он даже облизнулся, словно у него разыгрался аппетит, и с волнением спросил: – Как ты думаешь, Любаша, на сколько миллионов всё это добро потянет?

Но молодую женщину эта тема не заинтересовала.

– Ты не наследник, – сухо произнесла она. – Ни к чему и считать.

Но Пётр не унимался.

– Неужели Кичатов всё оставил жене или разделил между нею и дочками? – спросил он то ли с удивлением, то ли с осуждением. – Ведь разорят компанию бабы! Что они в рыболовстве-то смыслят?

Любаша равнодушно произнесла:

– Тебе-то что? Охолони.

Но мужчина неожиданно резко возразил:

– А то, Любаша! Как вдова по миру пойдет, то и нас уволят. Не по карману ей станут дворецкий и домработница. Даже при том, что после того, как остальная прислуга разбежалась, не выдержав её придирок, мы вынуждены делать и всю остальную работу по дому. Придётся нам новое место себе искать. А как не найдём в одном доме, что тогда? Будем встречаться по выходным и праздникам в парке на скамейке?!

Молодая женщина безучастно пожала плечами.

– Тогда и будем думать, Петруша, когда прогонят. Пока и других дум хватает.

– Никогда вы, бабы, о будущем не загадываете, – осуждающе произнёс Пётр. – Одним днём живете…

Он хотел ещё что-то сказать, но Любаша, прерывая тяготящий её разговор, предостерегающе подняла руку.

– Тихо! Слышишь, автомобили к воротам подъезжают? Кажется, возвращаются.

– Точно, – кивнул, прислушавшись, Пётр. – Ну и слух у тебя, Любаша!

Но если он хотел подольститься к молодой женщине, то это ему не удалось. Презрительно взглянув на него, она насмешливо сказала:

– Иди, отвори двери безутешной вдове и бедным сироткам. Глядишь, и подадут на чай – от хозяйских-то щедрот!

Пётр недоумённо покачал головой.

– Чудная ты, Любаша, баба! Другая бы радовалась своему избавлению из кичатовских лап, а ты… Сколько я тебя знаю, а никак не разгадаю, что у тебя на душе!

Но молодая женщина промолчала. Раздражённо махнув рукой, Пётр быстро вышел из гостиной. Провожая его взглядом, в котором презрения было столько же, сколько и отвращения, Любаша едва слышно произнесла:

– Куда уж тебе понять, остолоп! Просто слушайся меня, и всё будет хорошо.

Неожиданно улыбнувшись, она обратилась к мальчику, словно желая получить от него одобрение:

– Да, сынок?

– Да, мама! – охотно ответил тот, не понимая, о чём его спрашивают. И осторожно, предвидя отказ, спросил: – Можно мне ещё одну котлетку?