Kitabı oxu: «Цепи Эймерика»

Валерио Эванджелисти

Şrift:

Серия «Великий инквизитор»

Valerio Evangelisti

LE CATENE DI EYMERICH

В оформлении обложки использована иллюстрация Василия Половцева

Перевод с итальянского: Марина Яшина

RACHE – начало

Гомер Лумис через стекло смотрел на грузное тело иезуита, привязанного ремнями к кровати за шею, запястья, талию и лодыжки. Без темных очков и с растрепанной бородой монах уже не выглядел таким энергичным. Его потухший взгляд застыл на лице сидевшей рядом с ним женщины, которая непрерывно что-то говорила.

Лумис повернулся к главному врачу, со знанием дела наблюдавшему за происходящим.

– Как называется эта процедура?

– «Управляемые визуализации». Похоже на легкий гипноз. Врач рассказывает пациенту нечто вроде сказки – вполне безобидной, но наполненной символами и эмоциональными образами. Если они произведут нужный эффект, пациент войдет в состояние транса, близкое ко сну.

– И все? – На суровом лице Лумиса ясно читалось сомнение.

– Нет, это только первый шаг, – в голосе психиатра появились учительские нотки. – До сих пор объекту удавалось сопротивляться любой прямой атаке. Визуализация должна ввести его в забытье, а это необходимое условие для более глубокого гипноза. Проще говоря, мы стараемся ослабить поверхностные механизмы защиты психики, чтобы потом было легче атаковать наиболее устойчивые.

Несколько мгновений они молча смотрели на врача, полностью поглощенную своей речью. Бородатый монах теперь дышал более размеренно, его глаза были полузакрыты. Опущенные на две трети зеленые рольставни создавали ощущение покоя, приглушая яркий солнечный свет, льющийся в окна.

– Хотите послушать? – спросил психиатр.

– А это возможно?

– Да, только недолго. Вы сами быстро поймете почему.

Он нажал на рычажок справа от стекла. Стал слышен голос врача, которая произносила какую-то бессмыслицу, резко меняла тембр, тон, силу и высоту, а иногда доходила до едва слышного шепота. Невозможно было понять ни одного слова.

– Это и есть визуализация? – Лумис даже не попытался скрыть удивление.

– Нет, врач уже перешла к следующей стадии. Голосовому гипнозу. Последовательность губных и гортанных звуков помогает проникнуть глубоко в мозг.

Вдруг Лумис с раздражением почувствовал, что свист, гул и резкие изменения тембра влияют и на него самого, неотвратимо пробираясь в сознание и парализуя мысли. Он поспешил поднять рычаг и сделал глубокий вдох.

– Просто невероятно. А на это нужно много времени?

– Как вы уже поняли, – иронично улыбнулся психиатр, – немного.

Через несколько минут женщина замолчала. Внимательно осмотрела пациента, который, казалось, погрузился в сон, потом пощупала пульс. И вопросительно глянула на людей за стеклом.

Главный врач нажал на рычаг переговорного устройства:

– Все готово?

Она кивнула.

– Тогда начинай допрос.

Женщина встала и подошла к пациенту так, чтобы тот мог ее видеть.

– Как вы себя чувствуете? – спросила она.

Монах очень глубоко вздохнул. Открыл глаза и произнес:

– Bien, pero estoy muy cansado.¹

– Он говорит по-испански, – с досадой махнул рукой Лумис. – Мы должны были это предвидеть.

Услышав его слова, врач посмотрела на стоявших за стеклом и спокойно кивнула.

– Ничего страшного, – сказала она и повернулась к иезуиту. – Вы могли бы отвечать мне по-английски?

– Да.

– Расскажите о себе, о своей жизни. Где вы родились?

– Я родился в Вальядолиде, – начал пациент, уставившись в потолок, – в столице королевства Кастилия летним днем 1318 года. Тогда королем был маленький Альфонсо XI. но на самом деле правила его бабушка, Мария де Молина. Мой отец, служивший оруженосцем при дворе, решил отправить меня, совсем еще ребенка, в монастырь…

Главный врач застыл на месте, открыв рот.

– Боже мой, – прошептал ему на ухо Лумис, – сколько всего мы сейчас услышим!

1937 – Первое кольцо

Зайдя в отгороженный угол теплицы, где была устроена своего рода лаборатория, доктор Альберт Блэйксли обнаружил, что накануне вечером забыл выключить радио. И не только. На столе, среди исписанных бумаг и валявшихся как попало карточек, лежала книга, которую он перед отпуском обещал принести жене: «Пришли дожди» – только что изданный роман Луиса Бромфилда. К счастью, когда Альберт вернулся домой, жена уже крепко спала и не узнала о его забывчивости. А сейчас, в шесть утра, она еще спала. Поэтому все можно было исправить.

Вздохнув и пригладив усы, Блэйксли внимательно посмотрел на стеклянную емкость, в которой выращивал посевы. Если эксперимент удастся, его имя станет известно каждому ботанику – не только в Соединенных Штатах, но и во всем мире. При мыслях об этом его охватило мучительное и сладкое чувство ожидания, к которому примешивались еще не ослабевшие волнение и напряжение вчерашнего дня. Блэйксли стал действовать нарочито медленно, с наслаждением оттягивая момент, когда сможет убедиться в правильности своей гипотезы.

Он выключил радио, оборвав диктора, рассказывающего о нападении японцев на Китай. Потом, охваченный благоговейным трепетом, подошел к горшку, где рос тот самый сорт шафрана, который обладал нужными свойствами. Об этом Блэйксли догадался первым в мире.

Ну, может, не совсем первым. Согласно некоторым источникам, индейцы Амазонки использовали это растение, чтобы высушивать и мумифицировать головы убитых врагов. Но необходимую активную составляющую, содержащуюся в его рыльцах, на Западе так никто и не смог обнаружить – даже безумцы, которые в девятнадцатом веке использовали этот вид шафрана для лечения подагры.

Блэйксли еще раз вздохнул и погладил заметное брюшко; потом решительно зашагал к посевам клевера, которые в девять утра накануне обработал раствором, содержащим порошок из семян ложного шафрана.

Чувствуя, как колотится сердце, наклонился над стеклянной емкостью. Увиденное привело его, обычно сдержанного и спокойного, в такой восторг, что он не смог сдержать ликующий возглас.

Глазам Блэйксли предстало ужасающее и в то же время великолепное зрелище. Там, где вчера зеленело по три листочка, он насчитал четыре, пять и даже шесть. Тонкие стебли стали длиннее, толще, изогнулись змейкой или свернулись кольцами. Но больше всего впечатлял рисунок прожилок – даже дыхание перехватывало. Невообразимый хаос ромбиков и треугольников. Плод больного воображения какого-то безумца.

Пошатываясь, Блэйксли подошел к столу и рухнул в кресло. Все еще дрожа от возбуждения, он вытер пот со лба и вдруг подумал – какое же тогда воздействие этот алкалоид окажет на человека?

Страшно даже представить.

В тот же день, 22 июля 1937 года, в шести часовых поясах от лаборатории Блэйксли, немецкий биолог Якоб Граф с волнением ждал приема у министра народного образования и пропаганды Йозефа Геббельса. Дождь хлестал в стекла большого окна, из которого был хорошо виден огромный красный флаг со свастикой. Со двора доносился гул маршировавших по мокрому асфальту военных и грохот тяжелого мотоцикла с коляской, лавирующего между лужами. Время от времени офицер хриплым голосом выкрикивал команды окоченевшим от холода солдатам.

Граф ждал с десяти утра; он прекрасно знал, что военные действия в Испании активизировались, поэтому министр, скорее всего, очень занят. Не зря вокруг без конца сновали служащие с кипами карт, офицеры и зловещего вида люди в черных плащах.

Наконец украшенные орлом и свастикой высоченные двери распахнулись. К Графу подошел эсэсовский унтер-офицер:

– Его превосходительство готов вас принять. Проходите.

На нетвердых от волнения ногах Граф последовал за офицером. Миновав холл, тот остановился и указал приглашенному на следующую дверь. Набравшись смелости, Якоб шагнул вперед.

Зайдя в небольшой и скупо меблированный кабинет, ученый отдал приветствие все еще дрожащей рукой. За длинным столом, под огромным портретом фюрера, сидел Геббельс. Прищурившись, он несколько секунд разглядывал Графа. Потом растянул тонкие губы в улыбке, и в ответ резко вскинул руку, как делал Гитлер.

– Присаживайтесь, профессор, и простите, если заставил вас ждать.

Дружелюбие Геббельса заставило страх немного отступить. Граф сел в кресло с высокой спинкой перед письменным столом.

– Профессор, я вас пригласил, – начал Геббельс, беря книгу, которая лежала на краю стола, – потому что получил второе издание вашей… – он склонился над томом и, медленно выговаривая каждый слог, произнес: – «Теория наследственности, наука о расах, борьба за наследственное здоровье».

– А. мой скромный труд, – смущенно улыбнувшись, Граф пожал плечами.

– Национал-социалистам не пристала ложная скромность, профессор, – довольно сухо возразил Геббельс. – Это впечатляющая работа. Очень глубокая.

– Вы слишком добры, – пробормотал Граф.

– Мы не только оценили данный труд по достоинству, но и собираемся применить ваши идеи на практике. До настоящего времени мы позволяли евреям эмигрировать, но не придерживались никакой четкой последовательной линии по отношению к психически больным, слепым, глухим, эпилептикам, идиотам, заикам и всем остальным, загрязняющим нашу расу. Однако теперь партия намерена изменить свои действия – и вы указали нам верный путь. Борьба за генетическую чистоту расы подразумевает стерилизацию или устранение – в зависимости от конкретного случая.

– Да, все эти нарушения передаются по наследству, – согласился Граф. – Другого выхода нет.

– Хорошо. Такие умы нам нужны. Сообщаю вам, что в течение месяца вы получите официальное назначение на должность в университете, де-факто уже занимаемую вами. И возглавите исследовательскую программу, на которую будет выделено неограниченное количество средств. Хайль Гитлер!

Это был карт-бланш на то, чтобы без помех заниматься делом всей своей жизни. Граф вскочил на ноги, поднял руку и крикнул: «Хайль Гитлер!» Выходя из кабинета в сопровождении унтер-офицера, он чувствовал себя на седьмом небе от счастья. И все же душу терзали сомнения. Трансформация евгеники из теории в практику в рамках программы очищения расы казалась трудной задачей – уж слишком мало было известно о механизмах дупликации и мутации в клетках человека.

Граф по-прежнему не нашел вещество, которое при правильном использовании позволило бы контролировать механизмы мутации и помогло бы запустить процесс регенерации арийской расы. Но зато теперь у него есть много времени для размышлений.

1. Сумасшедшие муравьи

Сержант Рик Да Коста выбрал довольно необычный способ скоротать время. Солнечным днем, сидя на доске, положенной на два бидона, на Шестой авениде, между Одиннадцатой и Двенадцатой калле он наблюдал за сумасшедшими муравьями, hormigas locas. Из-за огромного количества муравейников земля под ногами казалась пористой губкой. Крошечные насекомые, намного меньше муравьев, обычно встречающихся в Соединенных Штатах, беспорядочно сновали туда-сюда. Как сумасшедшие, потому и получили свое название. К тому же они жестоко кусали того, кто дотрагивался до них или имел неосторожность вовремя не стряхнуть их с одежды.

В Гвате стояла немыслимая жара. На несколько мгновений Да Коста оторвал взгляд от земли и посмотрел на вход в ресторан Peñalba – не самый роскошный, но не такой захудалый, как остальные в этом городе.

Если бы он мог, то с радостью присоединился бы к ребятам, которые, сидя в тени беседки, с нескрываемым удовольствием попивали пиво или кока-колу. Кое-кого из них он знал – например, Морта Лафферти, инструктора «Зеленых беретов», или Хосе Рамиреса Куадру, сурового, заносчивого унтер-офицера из роты «Кобра», с которым они вместе руководили первой операцией по «перемещению» индейцев; узнал Да Коста и нескольких рядовых, тоже из «Кобры». Но лишь неопределенно махнул рукой в ответ на их приглашение. Ему было приказано ждать здоровяка здесь, у ресторана, и следовать за ним, когда тот свернет в какой-нибудь пыльный переулок.

Да Коста снова принялся разглядывать насекомых, которые теперь занимались своим обычным делом. Сверху было видно, как между кучками песка – муравейниками – быстро перемещаются вертикально стоящие листочки. Их таскали муравьи; видимо, для них не составляло особого труда удерживать груз, весивший в несколько раз больше, чем они сами.

Когда сержант наклонился, чтобы получше их разглядеть, несколько капель пота со лба упали на землю между бежавшими муравьями. Те тут же побросали свои листья и беспорядочно засновали туда-сюда.

В этот момент здоровяк вышел из ресторана, кивнув кому-то за столиками под навесом. Он был одет в белый хлопковый костюм – такие обычно носят состоятельные американцы в жарких странах. Водрузил традиционную панаму на блестящий от пота череп, скользнул взглядом по лицу Да Косты и неторопливо зашагал прочь. Довольно заметное брюшко подрагивало при каждом его шаге.

Подождав несколько минут, Да Коста поднялся и направился вслед за ним. Движение на улицах было довольно оживленным, но прохожих попадалось мало. Слишком жарко. Торговцы авокадо с корзинами на головах, продавцы сладкой газировки, босоногие дети, нищие – вся эта галдящая убогая пестрая толпа, ежедневно собиравшаяся здесь, разбрелась по соседним улицам, где было больше тени.

Дойдя почти до конца проспекта, здоровяк свернул в немощеный переулок. Облезлые вычурные особняки в колониальном стиле сразу сменились хлипкими на вид лачугами из кусков листового железа, с дверными проемами, занавешенными разноцветным тряпьем, и кучами барахла во дворах. Растительность, которой не давали свободы на центральной улице города, здесь вела себя по-хозяйски, трава и лианы прорастали сквозь кучи хлама, заползали в валявшиеся трубы, обвивали чаны для белья и печки, сделанные из мусорных баков.

Возле домиков, которые годились только для сна – так темно было внутри, – большие индейские семьи собирались на обед, состоявший из риса и бобов. Старый черно-белый телевизор, привязанный проволокой к высокой палке в одном из дворов, показывал очередную серию бразильской мыльной оперы. Торговцы отлучились от прилавков, но держали их в поле зрения, принимаясь за еду со своим многочисленным потомством.

С белого костюма здоровяка и зеленого мундира Да Косты не сводила взгляд сотня непроницаемых черных глаз почти азиатского типа. Но ни того, ни другого это не беспокоило. Территорию за пределами пары приличных улиц Гвате (собственно они и были Гватемалой-Сити) держала под контролем прирученная полиция, и жители этих лачуг с получеловеческими лицами цвета меди не причинили бы незнакомцам вреда – по неписаным правилам, соблюдение которых гарантировало индейцам, по крайней мере, выживание, они ограничивали общение с чужаками до минимума.

Здоровяк припарковал свой живот у прилавка с изделиями ручной работы: здесь были выставлены корзинки, вырезанные из дерева крокодилы, четки и изображение Девы Марии. Да Коста подошел ближе, притворяясь, будто хочет что-то купить.

– Вам все объяснили? – тихо спросил здоровяк. С алабамским акцентом.

– Да, мистер Оунби.

– Она должна быть свежей. Свежей, это очень важно.

– А как я-то узнаю, свежая она или нет? – с недоумением осведомился Да Коста.

– Ну, по цвету и запаху, не видно, что ли? – раздраженным тоном ответил здоровяк. – Меня не раз хотели надуть, хватит уже.

– Я тут ни при чем, – в свою очередь запротестовал Да Коста. – Я лишь исполняю приказы. И все.

– Да понимаю я, понимаю, – здоровяк заторопился, увидев, что приближается хозяин прилавка, оторвавшись от риса с бобами, которые ел на пороге своей лачуги. К тому же мимо медленно проходил, прихрамывая и опираясь на палку, бородатый священник. – Идите. Через час встретимся здесь же, хорошо?

– Ладно, – сержант пошел прочь, а здоровяк начал торговаться с продавцом о цене распятия.

Дорога становилась все более неровной, а зелень все гуще. В воздухе, насыщенном запахами, роились насекомые.

Мокрый от пота Да Коста пробирался между лачугами до самой аллеи, заваленной мусором. Оттуда уже оставалось пройти всего ничего; среди кустов торчали однобокие шалаши, где можно было переночевать. Листья пальм, переплетаясь друг с другом, склонялись над самой дорогой. Из-за разросшихся папоротников и лиан, обвивавших стволы, сюда почти не проникал солнечный свет.

В этом полумраке он и увидел первых двух детей. Они прятались за кустами, боясь выйти на дорогу и попасться кому-нибудь на глаза. Несмотря на пышную листву, нетрудно было разглядеть ненормальные пропорции их тел, покрытых шишками и наростами. Дети робко посмотрели на Да Косту и нырнули в густые заросли. Мальчик постарше тащил второго, который заметно прихрамывал.

Сержант давно перестал испытывать к ним сострадание. Способность жалеть умерла в нем много лет назад, еще во времена событий в Парраштуте. Теперь он чувствовал внутри лишь бездонную пустоту, но она не угнетала его. Скорее, окутывала будто вата, непонятно, как и почему.

За созданиями вроде этих детей он наблюдал с любопытством и спокойным удивлением, как за сумасшедшими муравьями. Как за чем-то инородным, принадлежащим к другой расе и, возможно, к другому виду.

Пальмы, лианы и кофейные деревья сплетались в темный коридор; в конце него в лучах солнца белела известью ограда клиники. Теперь в воздухе чувствовался какой-то запах, очень резкий, как от потных проституток, с которыми Да Коста провел немало ночей.

Отсюда уже слышались детские голоса. Но не громкий веселый гомон, не утихавший в кварталах бедняков, а какие-то каркающие звуки – визг, жалобные стоны и сдавленные завывания.

– Привет, Рик, как дела? – по-испански спросил охранник у входа.

– Хорошо, – ответил Да Коста, пожимая потную руку.

С Роберто Мериносом он был хорошо знаком, и тот ему нравился. Они вместе сражались с «командиром Майком» в лучшие годы «Кобры», когда сержант был его полевым советником. Города Чахуль, Небай до сих пор зализывали раны после их экспедиции.² Но главное, что тот поход привел Да Косту в Сан-Франциско, город муниципалитета Нентон. Именно там 17 июля 1982 года он навсегда распрощался со своими этическими принципами. Сохрани он их, чувство вины давно свело бы его с ума.

М-да, тяжелые времена тогда были. И все же лучше, чем то дерьмо, которое происходит сейчас.

– Да ты толстеешь прямо на глазах! – не удержался сержант, бросив взгляд на жирные складки у бывшего боевого товарища.

Меринос инстинктивно постарался втянуть живот и выпятить грудь, но потом расслабился и расхохотался.

– Еще бы тут не поправиться. – Он с ленцой облокотился на ствол автомата Галиль. – Охранять мальчишек – разве эта работа для меня?

Роберто вяло кивнул в сторону двора, где дети медленно пытались собраться в круг. Получалось у них не очень. Некоторые ползли на коленях, потому что слишком слабые ноги не выдерживали их веса, или опирались на тех, кому повезло больше. Время от времени кто-то падал в пыль, а потом долго вставал, с трудом поднимая свое раздутое тело.

– Скучная жизнь, – посетовал Меринос. – Семь лет назад все было иначе.

– Да, – согласился Да Коста. – Другие времена.

– Думаю, ты пришел за тем же, за чем обычно.

– Да, и у меня маловато времени. Доктор на месте?

– Он, наверное, уже пообедал, – Меринос указал на второй этаж клиники. – Скорее всего, оперирует.

– Интересно, сколько операций он делает в день?

– Не знаю, но очень много. Спрос большой. Не только тебе, гринго, нужен такой товар.

– Понимаю, – ответил Да Коста. И уходя, бросил через плечо: – Еще увидимся.

Шагая через залитый солнцем двор, он разглядывал детишек с уродливыми телами, бродившими туда-сюда, понурив головы. За этими беспорядочными перемещениями наблюдала местная медсестра, очевидно индианка.

В сторожке, обмахиваясь порножурналом, сидел вахтер в черной футболке с надписью на английском «МИР ЧЕРЕЗ ПРЕВОСХОДЯЩУЮ ОГНЕВУЮ СИЛУ», над которой красовался берет и два скрещенных кинжала.

– С возвращением, сержант, – поприветствовал он Да Косту, – доктор Мурелес оперирует.

– Мне достаточно и его ассистента.

– Есть доктор Эстрада. Поищите в палате для беременных.

Да Коста миновал пустынный коридор. Толкнул дверь, из-за которой слышались приглушенные отголоски оживленного спора, и вошел в палату. Каждый раз при виде подобного зрелища в горле у него вставал комок.

На смятых потных простынях лежали десять беременных женщин. С огромными животами – слишком большими даже для тех, кому пришло время рожать. Но больше всего пугали их широко раскрытые глаза, которые с удивлением смотрели в никуда или бегали, ни на чем не задерживаясь, как у перепуганных животных.

Некоторые то и дело кусали руки, от чего на коже оставались следы, как у детей, больных краснухой, – очевидно, без наркотиков у них началась ломка. Сержант даже узнал двух проституток, с которыми встречался несколько месяцев назад: они лежали, глядя в потолок или на свои гигантские животы. Все женщины молчали. В палате было полно мух.

Да Коста понял, что голоса доносятся из соседней комнаты. Направился к двери и, проходя мимо одной из проституток, на секунду остановился и поймал ее потухший опустошенный взгляд. Рукой отогнал муху, ползающую по веку. Но та, покружившись в воздухе, села на прежнее место. Он пожал плечами и пошел дальше.

Эстрада сидел в своем кабинете, а перед ним, что-то объясняя, яростно жестикулировал здоровенный мужик в майке. Рядом тихо плакала бедно одетая молодая женщина. Беременная, не меньше чем на шестом месяце. В дальнем углу кабинета четверо уродливых детей играли в догонялки вокруг маленького дивана.

– Не слушайте эту шлюху, – говорил верзила, показывая на женщину. – Она просто дрянь, и ей плевать, что мы скоро сдохнем с голоду. Я один кормлю всю свою семью, а теперь, когда появилась возможность подзаработать, она заявляет, что не будет в этом участвовать.

Эстрада сначала слушал молча, сложив руки и наблюдая за тем, как мухи кружатся вокруг люстры. Потом с иронией посмотрел на Да Косту; они обменялись понимающими взглядами. И наконец повернулся к посетителю в майке.

– Это ваши проблемы, – сдержанно сказал он. – От меня-то вы что хотите?

– Поговорите с ней, объясните, что с такими детьми все в порядке. Разве ты сама не видишь, идиотка? – мужик схватил за шиворот ребенка, который, шатаясь, ковылял мимо. – Они толстенькие, это очень хорошо.

Наверное, ребенок решил, что его приласкали, вцепился в штанину мужика и поднял на него выжидательный взгляд лишенных интеллекта глаз. У мальчишки были индейские корни – этого не скрывала даже опухоль, придававшая его лицу карикатурный вид.

– Видишь? Он здоровее меня, – повторил мужик, стряхивая ребенка с ноги. – А после операций станет таким же шустрым, как другие дети.

Заметив, что слова не успокоили женщину, Эстрада решил вмешаться.

– Ваш муж прав, – властным тоном подтвердил он. – После операций они почти всегда выживают. А что до вас, то ничего особенного вы не почувствуете. Лишь нормальные боли при родах. После этого сможете без проблем иметь столько детей, сколько захотите.

Упавший на пол ребенок, которого отпихнули в сторону, попытался встать. Рубашка задралась, и показались два длинных красных шрама, начинавшиеся у пупка и заканчивавшиеся на боку. При виде их сержанту стало не по себе.

– У меня мало времени, – сказал он Эстраде. – Я должен забрать товар.

– Какой?

– Почку. Свежую.

– Доктор Мурелес сейчас вырежет парочку. Если немного подождете, одна ваша. Или могу отдать утреннюю.

– Я подожду. – Да Коста, вздохнув, попытался справиться с охватившим его беспокойством.

Мужчина тем временем не унимался:

– Если ты этого не понимаешь, то ты просто идиотка. В этом нет ничего плохого. Ты три месяца просто лежишь в кровати, ничего не делаешь, а они дают тебе мятаген…

– Мутаген, – тоном профессионала поправил его Эстрада.

– Да. И после этого рождается ребенок – поли…

– Полиплоид.

– В общем, он рождается с четырьмя почками, двумя печенками, четырьмя легкими. Вот и все. А когда подрастет, все нужное вырежут, и его зашьют обратно. Он даже не заметит.

– К тому же этим вы спасете жизнь какого-нибудь ребенка гринго, которому нужна пересадка, – прибавил Эстрада заученную фразу.

Вдруг женщина вскрикнула, зажала уши и, отчаянно мотая головой, выбежала на улицу. Вслед за ней с проклятиями ринулся ее муж; в этот момент открылась дверь возле дивана, и в кабинет вошел доктор Мурелес.

– Что происходит? – снимая перчатки, поинтересовался он.

– Ничего особенного, – Эстрада пожал плечами. – Все как всегда.

– Прежде чем согласиться, каждая устраивает истерику. А ведь мы, можно сказать, осыпаем их золотом.

– Доброе утро, доктор Мурелес, – сказал Да Коста, шагнув навстречу хирургу.

– Дорогой сержант! – поздоровался тот, и на его пухлом лице заиграла улыбка. – Я не готов пожать вам руку, потому что еще не успеть помыть свою. Чем могу помочь?

Да Коста кивнул на толстых детишек, которые теперь ползали друг за другом по полу.

– Мне нужна почка. К Лумису обратился очень богатый клиент. И он чертовски спешит.

– Ему повезло. У донора, которого я только что оперировал, их было целых шесть – и три в хорошем состоянии. Так что одну для вас мы, конечно, найдем. – Он повернулся к Эстраде. – Они в операционной. Попросите кого-нибудь упаковать одну почку для сержанта.

Вскоре Да Коста вышел из клиники, держа в руках туристический термос в форме параллелепипеда.

– Дьявольская жара, – проворчал Меринос, вытирая пот. – Ты получил то, что хотел?

– Да. Толстосум будет доволен. И Лумис тоже.

Торопливо возвращаясь к условленному месту встречи по аллее между пальмами, Да Коста снова увидел тех же мальчишек. Парень постарше по-прежнему тащил маленького, их качало из стороны в сторону, и в попытке сохранить равновесие под тяжестью грузных тел слишком тонкие ноги ребятишек выписывали довольно замысловатую траекторию.

Муравьи, подумал Да Коста. Сумасшедшие муравьи.

Навстречу ему опять попался священник с палкой.

1.Хорошо, но я очень устал. (Исп.)

2.Автор ссылается на Гражданскую войну в Гватемале (1960–1996), в частности на события 1982 года, когда военные, посчитав наиболее высокогорные и изолированные районы Гватемалы самыми партизанскими, приступили к массовым убийствам и уничтожению целых деревень. Больше всего пострадал департамент Эль-Киче, в котором расположены два указанных города. По разным оценкам, за 1982 год было убито от 18 до 75 тысяч человек.