Kitabı oxu: «Я собою рискну»

С любовью и восхищением:

Первым послевоенным поколениям посвящаю…

Нас всех тут одинаково растили,

но только каждый свою цену заплатил…

Часть I. Отражение

Отражение

 
Входя и выходя, прикрывайте дверь,
И будет ясно – тут вы или нет.
Много в повседневности страхов и потерь,
А судьба для каждого – секрет.
 
 
Когда витаешь где-то в облаках,
Не принимая правил самосуда,
А жизнь бликует в розовых очках,
Не отличишь стекла от изумруда.
 
 
Не всегда поддастся ценная порода,
Но не бойтесь собственных решений:
Тогда и начинается свобода,
Когда поняли причины поражений.
 
 
Эти – в отношениях, а эти просто так,
Чтобы вроде как бы тоже было,
Что и называется душевный кавардак,
От которого становится постыло.
 
 
Не приносит ложь выздоровления,
Она может только возбудить.
В зеркале вы – только отражение,
А его нельзя уговорить.
 

Зюйд-вест

 
Подул Зюйд-вест на север Сахалина,
Но кажется, что он как будто спит.
Белыми мурашками зацвела рябина,
И то, что ныло, больше не болит.
 
 
В изумрудных проблесках хвоя,
И длится день до самого заката.
Но как бы жизнь не выжила тебя,
У неё не будет дубликата.
 
 
Отразилось солнце в зеркале залива,
Вода, как платье бальное, искрится.
Любите жизнь без всякого мотива,
Что с вами было, уже не повторится.
 
 
Клюква прошлогодняя вяжет и сластит,
И на прибрежной гальке серебрится пенка.
Откуда-то оттуда прошлое глядит,
Оно – моей судьбы переоценка.
 
 
Налетят ветра, и пойдут дожди,
В жизни настрадавшимся некого судить.
Только, юность, подожди, не уходи,
Я обещаю, что сумею полюбить.
Меня ни в чём не надо убеждать,
Здесь всё моё: радость и тоска.
Я тут учился верить и дышать,
И с Родиной помолвлен навсегда.
 

Изгои 50-х

 
На полтора щелчка замок закрыли
И, как могли, запутали следы,
Мы всё своё вчера похоронили,
У нас уже давно с ним нелады.
 
 
Мы не могли ужиться в коллективе:
Их от нашего присутствия тошнило.
А все школьные красавицы числились в активе,
Пацанву от этого мутило.
 
 
Они с отличниками только целовались
И с ними зажималися в кино,
А тут и за мизинец браться не давались,
И это было нам не всё равно.
 
 
Детей отцов, вернувшихся с войны,
Хотели научить любить вприглядку.
Мы были этому режиму не нужны,
И нас, как чёрный хлеб, жевали всухомятку.
 
 
Нам одна дорога – в ремеслуху,
Без визы коллектива нет спасенья,
Но у детей солдат хватало духу
Не просить у активистов снисхожденья.
Мы не устыдились кирзовых сапог
И не испугались телогреек.
А жизнь ещё напишет эпилог
И назовёт всех гадов и злодеек.
 

Лирическая пауза

 
Лирическая пауза подкралась в размышления,
Мнения особые в начале октября,
Но, наверное, это лишь сомнения,
Каждый месяц отвечает только за себя.
 
 
Он всё вокруг себя рифмует
И пытается за ворот проскользнуть,
А к летнему теплу сам себя ревнует,
Неизбежное пытаясь оттянуть.
 
 
Как думки суеверные листья облетают
И самоварным золотом липнут на руках.
Солнышки с тенями в перегляд играют,
Возможно, это оторопь, а может быть и страх.
 
 
Зазвонил поломанный будильник,
Уж ему-то точно всё равно.
А за окном на лавочке – грустный собутыльник,
И для него, бездомного, сегодня солнышко взошло.
 
 
Лирическая пауза настроит на покой,
Тут ты что-то обещаешь сам себе.
А вы вино разбавьте тёплою водой,
И себя любите в октябре.
 

Лукавство

 
Каждому по-своему знакомиться случается,
Но сохранился общий силуэт.
А если что-то тут не получается,
То будет не хорош любой совет.
 
 
Если ты приходишь с веточкой сирени,
Значит, попытаешься хитро приставать,
Пусть прячут побыстрее под подол колени
И перестанут медленно моргать.
 
 
А пижон всегда при зажигалке,
А с виду – дубина дубиной,
Ему нужна любовь провинциалки,
Которая готовит пельмени с осетриной.
 
 
Он был настроен очень романтично,
Пригласив её на медленный фокстрот,
Но был осмеян громко и цинично,
Когда не поместился в левый разворот.
 
 
А мне хотелось в рукопашную пойти,
И чтобы тело телом обжигалось.
Я надеялся чуть-чуть с ума сойти,
А есть такие, у кого так получилось?
 

Отпустите на свидание

 
Крохотное зёрнышко, сморщенный росток,
Он означает, что земля не умерла.
А от блеснувшей искорки затлеет фитилёк,
Это значит, вера нас спасла.
 
 
Тот, кто может верить и любить,
Точно знает, для чего живёт.
Кто страсти покаяньем призван искупить,
Тот не отречётся и падшего поймёт.
 
 
Ко дню рождения травы зацветут,
И птенцы, конечно, оперятся.
Нас никакие беды не найдут,
Хотя мы и не думаем скрываться.
 
 
Глаза у незабудок небесно-голубые,
В них улыбка летнего утра.
Будьте иногда, как в юности, смешными
И без спроса убегайте со двора.
 
 
Вы будете стоять, как изваянье,
С крошечным букетиком цветов,
У вас сегодня первое свидание
И тетрадка недописанных стихов.
 
 
Я проснулся ночью сам не свой,
Мне чудились из юности приветы.
Отпустите на свидание с собой,
Наверно, там и были все ответы.
 

То ли…

 
Внезапно вдруг похолодало,
И опустились низко облака.
Листочек у рябинки оторвало,
И мотылёк забился в складочку окна.
 
 
Оказалось, что роман – без продолжения,
Но хоть грехи сумели искупить,
Зато остались без надежды и без мнения,
И непонятно, кого следует простить.
 
 
А у меня за окнами туман
Бледно-лунный, как иносказание,
И ломота то ли от грёз, то ли от ран,
То ли настало время увядания.
 
 
Страсти уже стали прегрешеньем,
А лица превратились в очертанья.
Чувства подменяются сомненьем,
Поэтому не надо продолженья.
 
 
У оттенков серого ни теней, ни бликов,
И всё холодное, к чему ни прикоснешься.
Потому не слышно и ни хруста, и ни всхлипов,
И если тут уснешь, то не проснёшься.
 
 
Уже объятие – как похолодание,
А с вокзала колокол звонил.
Это было мне напоминание,
Чтобы время отправления не забыл.
 

Фиалки

 
На самом-самом краешке земли,
Где прячется закат от нового рассвета,
Знают, что вы сделать не смогли,
И на что не найдено ответа.
 
 
От тех уже больших побед не ждут,
Кто утром проскрипит, а вечером запнётся,
Но когда фиалки зацветут,
Всё для них по-новому начнётся.
 
 
Пчелиный хореограф и птичий дирижёр,
Они могли мгновение продлить.
И тогда до шёпота стихает разговор,
Если в жизни каждый миг боготворить.
 
 
Медленно сплывают с солнца облака,
И между двух камней фиалки расцветают.
Все в жизни понаделали чудес,
Но святы те, кто за любовь страдают.
 
 
Будут страсти увядать, головы седеть,
Но, что было суждено, надо потерять.
Те, кто были не для вас, за теми не успеть,
Но то, что уже ваше, не смогут отобрать.
 

Обрящете

 
Слышу голос без угроз и наставлений,
В нём, в каждом звуке, исповедь любви.
Там одинаково глупы и юноша, и гений,
Здесь у всех надежды бесправны и равны.
 
 
У золота всегда разные оттенки,
Потому и яблони родят не каждый год.
Мы сами для себя придумали застенки,
Чем превратили вечность просто в эпизод.
 
 
В чувствах человеческих нет естества,
Это телу надо разбежаться, чтобы прыгнуть,
Но даже одинокая душа
Пытается любви памятник воздвигнуть.
 
 
Выветрится снег, просохнут слёзы,
С откосов улыбнутся первые цветы,
И те прогнозы, нежные как грёзы,
Оставят только мутные следы.
 
 
Но кто-то обязательно будет виноват,
Ищите их по старым адресам,
Там будет видно, кто и чем богат,
Но кто обрящет, тем «Шерше ля фам».
 

Чудеса

 
В голубое озеро смотрят облака,
Нежная нимфея распускается.
В голову приходят нужные слова,
И кажется, что песня не кончается.
 
 
Над розовым пионом бабочка порхает
По траектории скрипичного ключа,
И голубка в небе замирает,
Завлекая на свиданье хохлача.
 
 
Я буду слушать музыку Шопена,
Пускай всё остальное подождёт,
И рисуется в сюжете гобелена,
Как маленькая девочка мне чаю поднесёт.
 
 
В шиповнике пичужка с птенчиком играет,
И паутинка тонкая запела, как струна,
Маленькая рыбка мошкару пугает.
Какая всему этому цена?
 
 
А музыка звучала и звучала,
Я нёс виденье на своих руках,
И Родина, как девочка, бежала,
Она была в хрустальных башмачках.
Спасение ищите в чудесах,
И те, кто зацветают, и те, кто отцвели.
Ваши души сотворились в небесах,
А вот жизнь – от Матери-Земли.
 

А в Париже ветрено и дождь

 
Земля вращается вокруг своей оси
По кривой закона притяжения.
И тут что-нибудь, попробуй, возрази,
Но, если есть закон, будут и сомненья.
 
 
На Сахалине только с крыши потекло,
А в Париже уже ходят в мини-юбках.
Жизнь – как непрерывное кино
Об изменчивости мира и проступках.
 
 
Здесь ни пауз, ни повторов не бывает,
Если даже крикнуть «подожди»,
Ведь каждый без подсказки понимает,
Почему в Париже начались дожди.
 
 
Изменчивость рождает совершенство,
И на дю-Пале платаны зацвели.
Там в мае настоящее блаженство,
Когда в Париж опять придут дожди.
 
 
На Сахалине снегу намело,
А в Париже ещё ходят в мини-юбках.
Пусть только не кончается кино,
А закон всегда нуждается в уступках.
 

Дождь

 
Свет фонарей, запутавшись в дожде,
Липнет на клетчатый зонт.
Она, промокшая, идёт почти во тьме,
Не различая вертикаль и горизонт.
 
 
А в крошечной беседке играет саксофон,
Казалось, это сердце изнывает.
Быть может, это старенький шансон,
А может блюз на что-то намекает.
 
 
Листочки по асфальту проплывают,
И два мокрых воробья на скамейке жмутся,
Но они погоду не ругают,
Хоть от голода и холода трясутся.
 
 
Она что-то говорит по телефону,
Стараясь свой айфон не уронить.
А там, в эфире, кто-то вторит саксофону,
Одну и ту же ноту пытаясь повторить.
 
 
Её сегодня обещали подвезти,
И вот никто за нею не спешит.
Ей жутко страшно, но она на полпути,
А он пусть извинится, и она простит.
 

Жаворонок

 
У неё всего-то – песни о свободе,
Да гнездо под веткой голубицы.
Это всё, что ей отписано в природе,
Но она счастливее жар-птицы.
 
 
Стайка пацанов морошку собирала,
Но эти никогда не навредят,
Ведь жизнь когда-то кровью доказала,
Что беспризорники гнездо не разорят.
 
 
Брызнула пороша по вымершим лугам,
Стали ароматы холодней.
Пусть любви к свободе не хватило нам,
Но нас зато лето сделало добрей.
 
 
Забудьте все заботы и невзгоды,
Достаньте старый медный граммофон.
Когда за окнами ветра и непогоды,
Спешите погрузиться в полусон.
 
 
И, ломая все законы диссонанса,
Польётся из затёртой грампластинки
Музыка великого романса
Русского маэстро Михаила Глинки.
 

Кто есть кто?

 
Света пришла на свидание,
А Бабетта ушла на войну.
Для них обеих это – испытание,
В чём-то изменить свою судьбу.
 
 
Они родились в один год и в один день,
Чтобы жить под знаком Девы на Земле.
Им был дарован один свет и одна тень,
Они были отражением в хрустале.
 
 
Только им по-разному жилось:
Одна была комсоргом-активисткой,
А у второй всё по-другому заплелось,
И она стала популярною артисткой.
 
 
Одна стремилась подвиг совершить
Во имя вечных и нетленных идеалов,
А другой хотелось просто жить,
Геройствуя с экранов кинозалов.
 
 
Им обеим по фигуре плащ-болонья,
Это не демисезонное пальто.
А ты вот сможешь без каких-то церемоний
Ответить без сомнения Кто есть Кто?
 

Лето – осень

 
Через поле речка убегает,
Выпорхнул испуганный фазан,
Берёзка на пригорке на осень намекает;
Тут, наверное, и писал великий Левитан.
 
 
Уже стало раньше вечереть,
И клюква покраснела на болоте,
В полях пшеницу выбрали на треть,
И кто-то ворожит на позолоте.
 
 
По всем прогнозам – скоро бабье лето,
И под окошком запоёт аккордеон.
К этому ещё есть добрая примета,
Когда играет старенький шансон.
 
 
В небе полумесяц в тучках пропадает,
Но не спешите свечи задувать.
Девочка лицо подолом обтирает,
Она любую порчу может отогнать.
 
 
Пускай нам осень холодов подпустит,
А мы согреемся в притворе и в светлице,
Но никто нас дальше не пропустит:
Звёздам – небо, а перо – жар-птице.
 

Лишь бы не было

 
Кто имеет волю к сочинительству,
Тот борзописец или графоман.
Неистребима тяга к доносительству,
Потому и неоконченный роман.
 
 
Пускай у каждого своё мировоззрение,
Но пусть будут все за одного.
У каждого своё предназначение,
Но только ещё время не пришло.
 
 
Добудьте свою веру в справедливость,
В ней будет и покой, и круговерть.
Там, где вместе сила и правдивость,
Там любой режим находит смерть.
 
 
Волнуется пшеница в чистом поле,
И всех спасает только вдохновенье.
Правда не рождается в неволе,
Воля – это вера и терпенье.
 
 
Журавлики за лето подросли,
Стали дни короче, а ночи холодней,
И нам благие вести принесли —
Что расцветает мир ради людей.
 
 
Уже давно полезно понимать,
Что мы все чего-то лишены.
И можно отказаться, и можно промолчать,
Лишь бы не было болезней и войны.
 

Однолюб

 
Альбатрос кружил над океаном,
Он весь его собрался пересечь,
И пролететь по всем меридианам,
Инстинктами пытаясь пренебречь.
 
 
Он не был ни больным, ни слабоумным,
Но, потеряв свою подругу белокрылую,
В одночасье сделался безумным:
Сети человечьи стали ей могилой.
 
 
Он парил на крыльях трёхметровых;
Ему больше некого любить.
Он знал, что смерть свою найдёт в штормах ледовых,
Но не брался как-то отомстить.
 
 
Выпутав из сети белокрылую,
Её по палубе пинали сапогами,
Топтали, словно грешницу постылую,
И перья вырывали грязными руками.
 
 
И всё за то, что оказалась несъедобной —
Не получалось из неё шурпу сварить.
Да ещё за то, что прожила свободной,
И было подозрение, что могла любить.