Kitabı oxu: «Рукопись из Тибета»

Şrift:

Ваши тела – их сожжет ли костер или времени тленье
Их уничтожит – уже не узнают страданий, поверьте!
Души одни не умрут; но вечно, оставив обитель
Прежнюю, в новых домах жить будут, приняты снова.
Овидий. «Метамарфозы»

Часть 1
Повторение пройденного

Глава 1
Как я умер и что из этого вышло

За открытым окном лоджии на город опускался сентябрьский вечер, окрашивая все вокруг в причудливые тона. Со стороны бульвара доносился шум ползущих вдоль него автомобилей. А я лежал на своей кровати и умирал. Завершая свой жизненный цикл в этом мире.

Изможденный, с седыми усами и головой, я мутно пялился в высокий, с хрустальной люстрой в центре потолок, перебирая край простыни восковыми пальцами.

Вокруг сидела немногочисленная родня. Жена-старушка и дочь с зятем. Внука отправили в деревню к сватам. Дабы не травмировать юное создание созерцанием кончины деда.

На лицах, сидящих у смертного одра, была приличествующая моменту скорбь.

– Может все-таки пригласить попа? – нарушил тишину в комнате зять. – Пусть отпустит грехи, и все такое.

– Не надо, отец был коммунист, – всхлипнула жена. – И похороны без священника. Такова его воля.

«Молодец, старуха», – вяло шевельнулась в мозгу мысль, тут же тая.

Затем на потолке стали отображаться картины моего жизненного бытия. С самого начала и до сейчас. Как в калейдоскопе.

Вот я совсем пацан, босой и в сатиновых трусах, скачу по траве на палке. А вот в шахтерской каске и робе долблю антрацит отбойным молотком в забое.

Потом забой превращается в надстройку подводной лодки, где я с парнями в ватниках отдаю швартовы. За этим – фрагменты учебы в высшей школе КГБ в Москве и долгой оперативной, а после следственной и прокурорской работы.

Воспоминания пробудили остатки того, что зовется эмоциями, я наморщил лоб и пошевелил высохшими губами. Жена, наклонившись, что-то спросила и промокнула носовым платком выступившую на моем лице испарину. Я тужился ответить, но не успел.

Дзинь! – лопнула внутри некая гитарная струна. И все исчезло в пучине мрака. А затем пауза с сиплым хрипом, ощущение всплытия, ослепительная вспышка света и вид сверху. Внизу мое тело, рыдающая на груди жена и бледные дочка с зятем.

Твою мать! Я не поверил собственным глазам. Как же это я завис над телом? А кругом пустота. Может, я сошел с ума?!

Опустил, а затем поднял веки. Все осталось по-прежнему. Внизу бездыханная оболочка, вверху я. Неосязаемый и бесплотный. Более того, теперь я услышал рыдания жены «На кого же ты нас оставил!», тонкое подвывание дочери и успокаивающий бубнеж зятя. Что за черт?! Восстановилось все. Зрение, слух и появилось новое ощущение. Висение в воздухе. Или парение. Сразу не поймешь. И тут меня осенило.

Я – теперь душа! Вышедшая из тела. Как часто показывали на «Рентеви» и писали в «желтой прессе».

Я засмеялся. Вот тебе и хухры-мухры. Кому скажи – не поверит!

Осваиваясь в новом качестве, я отвлекся от созерцания того, что внизу, и заскользил вдоль потолка. Медленно и плавно. «Не хило, – защелкали в месте, где должна быть голова, временные связи. – А что же там рассказывали шарлатаны от науки? Мол, душа отделяется от тела в момент смерти и зависает над ним. В виде сгустка невидимой энергии. Вес нетто – девять грамм. Бывает чуть больше. Объективно воспринимает сверху все вокруг, не проявляя себя вовне».

Насчет веса – я его не чувствовал, но попытался заявить о себе, громко завопив:

– Перестаньте выть! Я здесь, над вами!

Реакции внизу никакой. Меня не слышали.

– М-да, дела, – нервно закружил я по периметру вверху, думая, что можно предпринять еще. Однако в голову (или что там вместо нее сейчас) ничего не приходило.

– Ну и хрен с ним – сказал оборотов через пять сам себе, немного успокоившись. – Помер, так помер. Все там будем.

После чего я завис в воздухе меж висюлек люстры (там было тепло) и начал припоминать, что по заявлениям тех, кто вроде как преставился, а потом воскрес, должно произойти с душою дальше. «Какое-то время она будет трепетать над телом и созерцать окружающее, – забубнила память, – а затем понесется по спирали времени в космические просторы. В состоянии близком к оргазму. Что потом – окутано тайной. Полет оборвут врачи. И вернувшиеся будут помнить только то, успели увидеть».

– Небогато, – вздохнул я и подумал: «А вдруг дальше как в Библии? Прилетишь на место, а там Сам, с апостолами, добро пожаловать. И «Аз есмь воздам!». В рай точно не попаду как атеист да еще партиец. Остается только второе». Я поежился.

– Не ссы! – взбрыкнул во мне коммунист. – Все наши там. Опять же Владимир Ильич и товарищ Сталин. Глядишь, организуем революцию.

Воодушевившись таким образом, я стал чуть клубиться над лампами (не иначе, от тепла) и созерцать объективную реальность. Дочь, уведя жену в зал, усадила ее на диван и принялась отпаивать валерьянкой (я это зрел сквозь стену), а зять, встав с кресла, подошел к моему телу.

– Ну, вот и кирдык тебе, батя, – чуть нагнувшись, поправил простыню. – Теперь и выпить будет не с кем. – Всхлипнул.

«Хороший все-таки он мужик, хотя и мент», – расчувствовался я. И тоже проникновенно всхлипнул.

Зять между тем вздохнул и прошел к бару. Извлек оттуда початую бутылку коньяка, набулькал в фужер и высосал до дна. Крякнув.

Я облизнулся вверху. Захотелось тоже.

Тили-лим-бом-бом! – пропел в прихожей звонок, и дочь, простучав каблучками к двери, отперла замок. На пороге стоял продувного вида малый.

– Скорбим вместе с вами, – изобразил он на лице печаль. – Я из похоронного бюро «Ритуал». Полный спектр услуг для вашего безвременно усопшего.

– Витя! – позвала из холла дочь, промокнув глаза платком. – Здесь по поводу папы!

– Ну? – возник рядом зять. – Чего надо?

Малый повторил, назвав прейскурант с ценами и выжидательно уставился на пару. Витек, так звали зятя, наморщил лоб, посчитал в уме и удивленно протянул:

– Однако! Да за такие бабки я похороню все ваше бюро! Свободен!

«Молодца! – умилился я, глядя на все с потолка. – Здорово отшил этого барыгу. И ведь сколько требует, гад! Почти сто тысяч деревянных».

В течение получаса явились еще трое таких же, последнего, самого упрямого, зять спустил с лестницы.

Кстати, похороны в Москве это что-то. Не успел гражданин помереть, как ритуальщики тут как тут. Не иначе, флюиды. И если раньше переезду равнялся пожар, то теперь – похороны. Дешевле закопаться самому. Без посторонних. Но в столице все строго по правилам. И расценкам. Иначе зароют как бомжа.

– Только вот вам, – незримо изобразил я кукиш. Не на того напали. Хорониться не желаю. Лучше кремироваться. Назло капитализму с бизнесом. Это дело решенное.

Между тем, как говорят, процесс пошел. Переселение в мир иной началось.

Дочь стала обзванивать по мобильнику немногочисленную в Москве родню и нескольких пока еще живых приятелей из бывших чекистов, а потом зять брякнул по «домашнему» в соответствующий отдел Генпрокуратуры. Мол, помер ветеран двух прокуратур сразу. Союзной и Российской. В которых учинил немало славных дел. Во имя, так сказать, и на благо. За что полагается упокоение за казенный счет. По полной программе. Насколько я понял из разговора, на другом конце провода выразили соболезнование и нашли меня в списках, а потом огласили все, что полагалось усопшему по закону. Три похоронных венка, к ним автобус с катафалком, портрет в главном здании на Большой Дмитровке и три должностных оклада. Далее Витек назвал уже согласованное с женой и тещей время с местом подачи транспорта, после чего умчался на своем «Форде» в Николо-Архангельский крематорий – заказать сожжение тела.

К вечеру, облаченные в прокурорский мундир, мои останки с регалиями за службу покоились в гробу на раздвижном столе в зале. Рядом, прислоненные к стене, пахли хвоей и лавандой несколько поминальных венков с лентами, на которых значилось: «От безутешных родных», «От прокуратуры РФ», «От ветеранов КГБ» и «От сватов Альберта с Ниной». Здесь же, на секретере, теплилась свеча, а в смежной комнате, по традиции, бдила родня, вздыхая и тихо переговариваясь.

Мне мучительно хотелось спать, как известно, душам не чуждо земное. Я поерзал в воздухе и завис (он надежно держал), после чего предался Морфею.

Проснулся на полу. От непонятного шипения. Рядом, напыжившись, стоял любимый кот жены Чубайс, взъерошенный и с дикими глазами.

– Брысь! – по привычке сказал я. Кот с мяуканьем отпрыгнул в сторону, выгнув спину.

На шум из смежной комнаты тут же вошел зять, а за ним дочь и переглянулись.

– Чего это он? – испуганно вопросила Рита. Чубайс хлестал себя хвостом по бокам и теперь светил глазами в потолок, куда я воспарил от греха подальше. Душа не душа, вдруг возьмет и сожрет. Коты, особо с такими именами, существа непонятные.

– Не иначе, что-то видит, – бормотнул зять. Вслед за чем сгреб рыжего Чубайса за шкирку и выкинул из зала. Потом Рита сменила очередную догорающую свечу, и они пару минут постояли у гроба. За окном хмуро занимался рассвет, над озером, тянущемся вдоль проспекта, висел туман. Сквозь него просматривались высотки Северного Чертанова.

К десяти стали собираться провожающие. Первыми на своем «боливаре» из деревни приехали сват Альбертыч с женой, оставив внука на попечение соседей.

– Ой, да на кого ж ты нас оставил, родной! – пройдя в зал и сложив руки на пышной груди, заголосила кума у гроба.

– И чего так орать? – колыхнулся я у потолка от легкого сотрясения воздуха.

Чуть позже появились два моих однокашника: один – отставной генерал КГБ Саша Зевахин, а второй – капитан 1 ранга Ваня Харин. Оба в темных мешковатых костюмах с орденскими планками и необмятых рубашках с галстуками. Выразив соболезнование родне, они прошаркали к гробу, остановились и по-военному потупили головы, блестя лысинами.

– Хорошо лежит, как живой, – клацнул вставными зубами Саня.

– Ага, – грузно опираясь на трость, засопел носом Иван. И, чуть наклонившись вперед, добавил: – Спи спокойно, дорогой товарищ!

– Уснешь тут с вами, – пробурчал я, поеживаясь от сквозняка, тянувшего со стороны открытой лоджии.

Затем прибыл сослуживец еще по Союзу, полковник юстиции Слава Карпешин в сопровождении действующего, без пяти минут прокурорского генерала Сережи Рябиженко. В середине восьмидесятых женко пришел к нам в управление молодым юристом 1 класса с «земли», а теперь по рангу был помощник Генерального и руководил кадрами, которые решают все. По заветам великого Сталина.

Народу становилось все больше: явились подруги дочери с букетами алых гвоздик, а еще три крепких парня в камуфляже с нашивками «ОМОН» на широких спинах (сослуживцы зятя). Потом Рябиженке кто-то позвонил, и он сообщил, что транспорт прибыл. Женщины тонко завыли.

– Так! – подошел к гробу кум, любящий руководить. – Провожающим можно спускаться вниз. Состоится вынос тела.

По паркету к входной двери задробили каблуки и зашуршали выносимые венки, квартира вновь стала больше. Оставшиеся омоновцы, по знаку Альбертыча, водрузили на тело с гробом лакированную крышку, завернули барашки винтов, а зять дунул на свечу и закрыл дверь лоджии.

– Взяли и понесли! – махнул рукой кум, и парни с кряхтеньем повлекли бренные останки на вынос.

– Прощай, уютный уголок, – всхлипнул я и незримо вылетел за ними.

На площадке омоновцы опустили гроб на кафель пола, Витек запер холл, а кум ткнул пальцем в кнопку лифта. Внизу загудело, и пришел грузовой. То, что надо.

Я воспарил на свободу в приоткрытую фрамугу окна лестничной площадки, спланировал на усыпанную багряными ягодами рябину у подъезда и приземлился на одну из веток.

Напротив входа стоял черный катафалк, а за ним микроавтобус «Мерседес», возле них топтались провожавшие. Здесь же, на скамейке, сидели три старухи в платочках, из соседнего подъезда и перешептывались.

Внутри пропела одна дверь, потом вторая, и из нее возник Витек, придержав широкую створку, пыхтящие служивые вытащили на руках гроб, последним гордо шествовал Альбертыч.

– Ну вот, я ж говорила, што он мент, – наклонилась одна старуха к другой, когда омоновцы запихали гроб в задний проем катафалка.

– Вот тот сухонький – енерал, – заговорщицки изрекла третья. – А который с палкой – моряк. Я их видала с усопшим в форме в прошлом годе, привезли откуда-то усех троих, пьяных.

– Это ж надо, все помнят! – удивился я, сидя на ветке. Такое действительно было. Мы тогда здорово поддали на встрече ветеранов, а потом продолжили с Саней и Иваном у меня. Благо жена была в деревне.

– Ну что же, время не ждет – взглянув на наручные часы, отдал команду на посадку распорядитель.

Я вторично спланировал и первым влетел в автоматически отодвинувшуюся дверь автобуса, зависнув в конце уютного, пахнущего кожей и озоном салона. Затем чинно вошли и расселись по сиденьям остальные.

– Едем в Николо-Архангельское, – сказал водителю умостившийся рядом с ним зять.

– Понял, – кивнул тот, после чего кавалькада, запустив моторы, тронулась.

За катафалком следовал наш автобус, а на выезде со двора к ним присоединился «Рено» с мигалкой. На его переднем сидении, рядом с шофером монолитно высился Рябиженко, а сзади сидели жена с дочкой, в темных шалях.

– Молодца, Серега, не зажрался. Приехал проводить старика, – качнулся я у заднего стекла автобуса.

День, между тем, радовал. Утренний туман давно исчез, в выцветшем осеннем небе зародилось солнце. Над Черноморским бульваром, осененным золотом лип и кленов, кружились, опадая, листья.

– Хорошо-то как, – умилился я, пока наша кавалькада тянулась по нему в пробке.

Из открытого окна ползущего рядом с автобусом мастодонтистого «лендровера» донесло песню, которую под гитарные переборы душевно выводил баритон известного барда Митяева: «По стеклу скребутся ветки, в рюмочки коньяк налит – со свиданьицем…», и я почувствовал свою отрешенность от мира. В котором мне теперь не было места.

Потом пробка рассосалась – «лендровер» рванул вперед, унося песню, а мы вырулили на МКАД, прибавили ходу и понеслись в сторону Николо-Архангельского. Туда прибыли к назначенному часу, въехали на территорию похожего на парк крематория и встали на площадке неподалеку от ритуального корпуса. Тут же находились еще несколько катафалков и машин со стоящими у них провожающими. Время от времени от главного входа подходил малый в черной униформе, и очередная процессия начинала движение туда. Конвейер смерти работал четко и отлажено. По законам рынка.

Наш черед наступил спустя еще час, малый махнул рукой – катафалк тронулся. За ним вся процессия. Впереди дочь с кумой под руки вели мою старушку, далее следовали остальные, арьергард замыкали хмурые омоновцы с венками, я незримо висел сверху.

Ритуальный, кубической формы зал впечатлял современным дизайном и размахом. Льющийся сквозь одну из стеклянных стен дневной свет сочетался с искусственным в люстрах; черный мрамор пола с чем-то похожим на постамент в центре подчеркивал торжество момента, а сверкающие никелем с бронзой техническое устройство напротив говорило о бренности бытия. По принципу «оставь надежду, сюда входящий».

В торжественной тишине служители крематория водрузили мой гроб с телом на постамент (при рассмотрении сверху я понял, что он движущийся), отвинтили крышку и, сняв, поставили в сторону к венкам, после чего состоялся обряд прощания.

Под звуки тихо льющегося сверху траурного марша Мендельсона жена с дочкой и зять поочередно ткнулись в мой в восковой лоб, кума попыталась снова заголосить (на нее шикнули), а остальные с каменными лицами продефилировали вокруг, чем-то напоминая пингвинов. Далее служители вернули крышку назад, плотно завернув барашки, скорбящих отвели чуть в сторону, и постамент-тележка покатилась по направляющим вперед, к холодно блестящему металлом устройству.

– Щелк! – раздвинулись в нем створки, гроб уплыл внутрь, и створки закрылись.

Звуки марша, тая, унеслись (все с облегчением зашевелились), а распорядитель обыденно пробубнил:

– Прах получите через час. До встречи.

Выйдя на свежий воздух, женщины уселись на одну из скамеек в аллее, рядом с корпусом, мужчины – кто курил – отошли к урне, стоящей под старой липой и предались вредной привычке, а остальные стали прогуливаться по гранитным плитам. Спустя указанное время Витек принес полученную в колумбарии по квитанции небольшую капсулу с мои прахом, жена, заплакав, прижала ее к груди, и все направились к машинам.

Далее был путь назад, к поминальной трапезе. Она был заказана в небольшом кафе «Встреча» на Черноморском бульваре, рядом с нашим домом, где, выйдя в отставку, я с однокашниками не раз пил водку. Заведение было тихим, с русской кухней и располагало к философии.

– Вроде знакомое место, – прошамкал генерал Зевахин, когда выгрузившись из машин, все были приглашены внутрь, а ковылявший рядом каперанг Харин утвердительно кивнул: – На прошлый день ЧК мы тут неплохо повеселились.

– Ага, неплохо – хихикнул я, скользя над ними по воздуху. – Едва менты не позабирали. Если б не Вовка Слепнев, тогда еще служивший в президентской администрации, сидели бы в обезьяннике.

На входе нас встретил сам хозяин, как всегда в таких заведениях – сын гор, и, выразив очередное соболезнование, сделал радушный жест к столу в центре зала. На белой накрахмаленной скатерти были расставлены холодные закуски, парами бутылки с «Немировым»» и «Киндзмараули», зелень и фрукты.

Приведя себя в порядок в находящихся рядом туалетных комнатах, все чопорно расселись за столом, а я приземлился на крону стоящей у зеркального окна пальмы в кадке. И приготовился внимать, как меня поминают.

Через пару минут, призывая всех к вниманию, кум Альбертыч встал, побрякал вилкой о салатницу и призвал «наполнить», что мужчины незамедлительно исполнили. Дамам налили в бокалы вина, себе в рюмки водки, омоновцам тоже, но в граненые стаканы. После этого кум взял свою, обвел всех проникновенным взглядом и толкнул речь об усопшем. То бишь обо мне. Добрую и проникновенную. Затем повлажнел глазами (я на пальме тоже), вздел рюмку вверх «Земля ему пухом!» и высосал до дна. Остальные поступили аналогично. Не чокаясь.

Насчет «земли» Альбертыч, конечно, загнул. Но все равно было приятно.

После того как гости закусили, налили по второй, и слово взял Карпешин. Он рассказал про то, как я был шахтером и моряком-подводником, а потом о нашей совместной стезе на прокурорском поприще, отметив, что оно потеряло достойнейшего из достойных (я на пальме горделиво надулся), вслед за чем высморкался в носовой платок и потребовал выпить за усопшего стоя. Безутешные родня и гости с достоинством исполнили.

Затем, минут через пять, Зевахин толкнул в бок апатично жевавшего Харина «Налей!», тот кал им по винному бокалу водки, и однокашник принял эстафету. Для начала, качнувшись, он взделся над столом, заорав: «Товарищи офицеры!» Почти все мужчины, бывшие в прошлом и настоящем таковыми, поднялись, и Саня тоже выдал речь. О том, как мы учились в ВКШ, а потом служили операми в КГБ. Где я поймал шпиона, а другие нет. Такое действительно имело место, и ту разработку даже изучали в нынешней Академии ФСБ. Что мне было, естественно, лестно.

– Так пусть же ловит их и там! – ткнул бокалом в потолок Зевахин. Все удивленно переглянулись, но выпили. С генералами, даже отставными, не спорят.

Постепенно обстановка разряжалась – принесли горячее, активнее зазвенели приборы, где-то прошелестел смех, и про меня забыли.

«Ну вот, – возникло в душе чувство горечи. – Умер Максим и хрен с ним. Обидно».

И тут мои печальные размышления прервала песня.

Ой, да не вечер, да не ве-ечер,
Мне малым мало спалось,
Мне малым мало спало-оо-сь,
Ой, да во сне привиделось!

– обнявшись и уткнувшись лбами друг в друга, затянули ветераны-контрразведки.

На них тут же зашикали, певцы вернулись в реальность и потребовали дичь. Как в том фильме.

Дичи не было, им положили утки с яблоками, что старых приятелей вполне устроило. Я же почувствовал какой-то дискомфорт и беспокойно заерзал в листьях. Через минуту он сменился чувством усиления невесомости, а в следующий момент я увидел под собой уплывающий вниз зал, потом зеленую крышу кафе и макушки высоток.

Все убыстряясь, душа неслась в небесную синь, завинчиваемую в спираль, в гибельном восторге и свисте ветра.

– Р-а-а! – освобождено вопил я, исчезая в пространстве.

Глава 2
Встреча с Творцом и ее последствия

Вот уже несколько минут, как я плыл в космосе. Далеко внизу голубела оставленная Земля, по орбитам скользили Марс с Венерой, сквозь туманность Андромеды по Млечному пути куда-то проносились метеориты.

Что было впереди, я не знал. Те жмурики, которых врачам удалось вернуть назад, долетали до чего-то непонятного. А потом назад. И давали интервью путано. Или вообще ничего не помнили, поскольку им отшибло память. В этой связи я чувствовал себя аргонавтом. Вроде Ясона. Но без «Арго» и вселенского масштаба.

С каждым парсеком космический холод спадал, мне становилось уютно и тепло, по курсу наметилось какое-то свечение. Когда я приблизился к нему, то увидел, что это облака душ, таких же, как моя. Неприкаянных. В бесконечности они стали видимыми, имели абрисы «гомо сапиенсов» размером с воробья и призрачно мерцали.

– Это ж надо! – удивился я. – Да тут полно таких «аргонавтов». И попытался прибавить скорость. Не получилось.

«Не лезь в Матросовы», – сказала внутри военная составляющая души. «Чекист должен быть с холодной головой», – поддержала ее «конторская». Прокурорская с шахтерской молчали. Не иначе, одобряя.

К составляющим я всегда прислушивался. И поплыл, пристроившись к симпатичному женскому абрису. С волнующими земными формами.

– Как зовут тебя, малышка? – послал ей энергетический сигнал.

– Фак ю, – последовало в ответ по-английски.

– Нехорошая какая, – обиделся я. – Плывем в вечности, а она такое.

Далее я обратил внимание на три возникших в созвездии Гончих псов серебристых объекта, а когда они приблизились, меняя очертания и цвет, ахнул. Это были НЛО, или как их еще называют земляне – летающие тарелки. У крайней справа души, чуть отставшей от остальной стайки, все три тарелки зависли, словно наблюдая, а потом из них выплеснулись синие лучи, начавшие всасывать отставших словно пылесосы. Остальные облака испуганно зажужжали, прибавив ход, а тарелки исчезли, словно их не было.

«Вот гады, – ускоряясь в толпе собратьев, оглянулся я назад. – Мало что на Земле воруют людей, так еще и тут умыкают души».

Вскоре все успокоились, перейдя на плавный полет, и нас подняло еще выше. Теперь пространство Космоса раздвинулось до величин непостижимых земному уму, в нем стали четко просматриваться Галактики. Насколько я помнил из «Занимательной астрономии» Перельмана, они представляли собой гравитационно-связанную систему звезд и их скоплений, а также газа, пыли и темной материи. Все это лучилось непередаваемой палитрой красок, таинственно мерцало и являлось неизвестной нам формой жизни.

– Лепота! – восхитился я. – До чего же красиво!

Вдруг от одной из Галактик в нашу сторону понеслась искра, все увеличиваясь в размерах. На подлете она превратилась в голую девку с сумкой и на метле. Я опупел. Ведьма!

Похожая на актрису Аню Ковальчук из ского «Мастера и Маргариты» в постановке Бортко, она стала облетать наше облако словно пастух, хохоча и подмигивая мужским душам. Несколько купились, рванув к ней, и хап-хап-хап, ведьма смахнула их в сумку.

– Прощайте, убогие! – сделала остальным ручкой и унеслась. Сексапильно виляя попкой.

– Не иначе, продаст черту, – подумал я. – Красивая сучка.

Экскурсия по Космосу мне нравилась все больше, с такими-то чудесами. Так бы плыл и плыл, восхищаясь ими, удивляясь и созерцая небывалое. Но, как известно на Земле, все хорошее имеет начало и конец. Здесь эта аксиома тоже действовала. Впереди возникла черная дыра, закрывая собой все пространство. О наличии таких в Космосе я знал из научных публикаций, которые гласили: «Черная дыра есть область в пространстве-времени, гравитационное притяжение которой настолько велико, что покинуть ее не могут даже объекты, движущиеся со скоростью света, в том числе кванты самого света». Это явление предрек еще Эйнштейн, который, как известно, был гением.

А Дыра меж тем стала еще апокалиптичней, превратившись в Глаза. Огромные, пронзительные и живые. Наполнившие собой Галактику.

Я почувствовал земное присутствие мурашек на оболочке и тихо вякнул «Мама». А краем зрения уловил, что другие души тоже заволновались. Их облака сбились теснее и завибрировали, а многие шарахнулись по сторонам, пытаясь улизнуть, но не тут-то было.

Глаза, пронзая, охватили всех, гипнотизируя и парализуя волю, что-то подсказало мне, что это Он, и я затрепетал в священном ужасе.

– Здравствуй, сын мой, – во вселенской тишине уставились в меня Глаза. Приблизившись почти вплотную. – Ты знаешь, кто я?

«Я-я-я!» – громом раскатилось по Космосу.

– Кажется, – пролепетал я. – Т-ты Творец? – и попытался изобразить почтение.

– Не дурак, – чуть дрогнули веки. – А кто будешь ты?

– Вроде как душа, – сглотнул я слюну. – Без тела.

– Истину глаголишь.

Я увидел свое отражение в бездонных зрачках. Словно отблеск в зеркале.

Между тем вокруг, попискивая, тряслась масса других душ. По-видимому, одновременно разборка шла со многими. Типа коллективного сеанса. Одни (таких были единицы) искрами периодически взмывали вверх, большинство рушились вниз, в сторону стратосферы, а некоторых Глаза растворяли в себе. Подобно крупинкам сахара в чае.

«Не иначе, отправляет в рай с адом и обращает в пыль, – шевельнулось в мозгу. – Мне светит только два последних».

– Точно, – изрек Творец. – Воздаю по заслугам вашим. Почему, – повысил голос, – не веришь в Господа?!

– Я считаю, его придумали хитрецы. Из древнего мира, – вякнул я, подумав, что пропадать так с музыкой.

– Всему свое время, не спеши, – прочли Глаза мои мысли. – Зачем им это?

– Чтобы окучивать паству, возвеличивать себя и вкушать мирские блага, – ответил я. – По Святому писанию Бог во всех его проявлениях сир и наг. Его же наместники на земле, которыми они нарекли себя – в золоте и гордыне.

– Дальше.

– Практически все религии погрязли во лжи, ханжестве и стяжательстве.

– Тому есть примеры?

– Ты сам все знаешь.

– Я спрашиваю! Отвечай! – вновь раскатилось по Вселенной эхо.

– Взять христианство, – переждав, пока оно затихнет, смиренно продолжил я. – Ссылаясь на Тебя, Папы Римские учинили множество крестовых походов «за гроб Господень», а фактически братоубийственных войн против других народов. Они же, прикрываясь твоим именем, жгли на кострах инквизиции лучших людей своего времени. Иудеи, о чем сами признались в Библии, распяли твоего Сына на земле, а потом стали ему ханжески поклоняться, отняли «землю обетованную» у народов пустынь, где избивают их поныне. Недалеко ушли и последователи Пророка на Востоке, объявив священный джихад «неверным», учиняя теракты по всему миру и строя на крови Исламское государство.

– Все не по тебе, – хмыкнул Творец. – Святотатствуешь! А что имелось в виду под словом «практически?»

– Буддизм, – без колебаний ответил исповедуемый, то есть я. – Древнейшая из религий.

– И что тебе так понравилось? Что же проповедовал этот самый Будда? Излагай, – приказал Творец. – Послушаю.

Я было снова хотел сказать, что Он сам все знает, но не стал. Когда еще побеседую с самим Творцом? И начал.

– Основные истины, о Великий, – почему-то я заговорил высоким штилем. – Вся жизнь человека – страдания, – назвал я первую. – Она основана на признании непостоянства и преходимости всех вещей. Все возникает, чтобы быть уничтоженным. Существование лишено субстанции, оно само себя пожирает, поэтому в буддизме обозначается в виде пламени. А из пламени можно вынести только скорбь и страдание.

– Резонно, – изрек Творец. – Продолжай.

– Истина вторая: причина страдания – наше желание. Страдание возникает, потому что человек привязан к жизни, он жаждет существования. Поскольку существование наполнено скорбью, страдание будет существовать до тех пор, пока человек будет жаждать жизни.

На это Творец промолчал, и я перешел к третьей истине.

– Чтобы избавиться от страдания, нужно избавиться от желания. Это возможно только в результате достижения нирваны, которая в буддизме понимается как угасание страстей, прекращение жажды. При данном состоянии освобождаются от переселения душ. В позднейшем буддизме нирвана понимается как блаженство, состоящее в свободе и одухотворении.

– Точно, – едва слышно проговорил Творец и захрапел. Как простой смертный.

– Вот это да, – прошептал я, прекратив излагать. – Умаялся, бедный.

– Давай-давай, – сонно бормотнул Всевышний. – Я все слышу.

– Чтобы избавиться от желания, нужно следовать восьмеричным путем спасения, – изрек я очередную истину. – Именно определение этих ступеней на пути к нирване и является основным в учении Будды, которое называют срединным путем, позволяющим избежать двух крайностей: потакания чувственным удовольствиям и истязания плоти. Это учение называют восьмеричным путем спасения, потому что оно указывает восемь состояний, овладев которыми, человек может достичь очищения ума, спокойствия и интуиции.

– Ну и что же это за состояния? – вновь открылись Глаза и послышался зевок. Галактика дрогнула, сверху сорвались несколько звезд и, прочертив мрак, исчезли.

– Вот они, – переждав сотрясение, начал я перечислять, колыхаясь в невесомости. – Правильное понимание: следует поверить Будде, что мир полон скорби и страданий. Правильные намерения: надлежит твердо определить свой путь, ограничить свои страсти и стремления. Правильная речь: требуется следить за своими словами, чтобы они не вели ко злу – речь должна быть правдивой и доброжелательной. Правильные поступки: следует избегать недобродетельных поступков, сдерживаться и совершать добрые дела. Правильный образ жизни: надлежит вести жизнь достойную, не принося вреда живому. Правильные усилия: требуется следить за направлением своих мыслей, гнать все злое и настраиваться на доброе. Правильные помыслы: необходимо уяснить, что зло – от нашей плоти. Правильная сосредоточенность: следует постоянно и терпеливо тренироваться, достигать умения сосредоточиваться, созерцать, углубляться в поисках истины…

Глаза Творца из сонных сделались задумчивыми, он сказал «Всё так», потом над одним глазом вскинулась бровь, и я услышал:

– Да ты не атеист, сын мой, а приверженец буддизма.

– Наверное, – вздохнул я. – К сожалению, поздно это понял.

– И когда?

– В своих последних командировках. В Бурятию и Монголию. Там побывал в дацанах, имел беседы с ламами. Достойные проповедники.