Kitabı oxu: «Аттракцион Верещагина»

Şrift:

* * *

©ООО «БОСЛЕН», издание на русском языке, оформление, 2014

* * *

«Себя не знаешь, пока не накатит тьма…» —
Из подслушанного разговора

1

Михаил Стальевич Верещагин с юности испытывал мучения, когда нужно было уложить женщину в постель и делать все то, что должен делать мужчина, желая продолжить род или получить удовольствие. Из этого не следует, что Михаил Стальевич был человеком нетрадиционной сексуальной ориентации. Нет, геем он не был. Но что-то в минуты близости с женщинами смущало его. И он не мог определить – что именно? Запах женщины, особенно в гармонии с ароматом хороших духов, был ему приятен, и нравился блеск в глазах у той, что лежала с ним рядом; и когда женщину в момент кульминации бросало в дрожь – это тоже нравилось.

Что же в таком случае напрягало его? Может быть, то, что в минуты близости с женщиной он вдруг представлял себя и ее как бы со стороны, и тогда сам он и та, что была с ним в постели, казались ему двумя животными, вроде обезьян или собак, которые беззастенчиво спариваются друг с другом. Было в этом, по его разумению, что-то низменное, нечистое, плохо сопрягающееся с духовной сущностью человека. И в такие минуты у него не раз возникало желание – уйти в монастырь. Но потребность удалиться от мирской жизни и женщин, ее украшающих, была обычно весьма кратковременной, и стоило ему часом позже распрощаться с той, что находилась у него в объятиях, как он тут же забывал об этом своем желании. Слишком он любил вольную жизнь, городскую суету, радости и несообразности этого мира, чтобы запереть себя навсегда в монастырских стенах.

Михаил Стальевич, окончив в свое время биофак университета, трудился в науке, ставил опыты на мышах и белых крысах. Писал диссертацию. Он и его коллеги по лаборатории, занимавшиеся разработкой новой вакцины, погубили не одну сотню бедных зверьков и были близки к нужному результату.

Иногда Михаила Стальевича тяготило занятие, которому он посвятил себя (мерзкий запах вивария, возня с мышами, их досрочная смерть – мыши дохли пачками, и в жалобном их писке слышались проклятья тем, кто обрек их на страдания и укоротил им жизнь; они, мыши, не понимали, глупые, как не понимает солдат, идущий по чьей-то злой воле под пули, что смерть их не напрасна и служит великому делу прогресса). Был момент, когда Михаил Стальевич подумывал заняться каким-нибудь бизнесом, но, видя, как терпят неудачу на этом поприще его более оборотистые приятели, оставил эту затею. Если бы у него были богатые родственники, нажившие серьезные капиталы в лохотронные девяностые, Михаил Стальевич мог бы позволить себе праздную жизнь, лыжи в австрийских Альпах, африканские сафари, «снега Килиманджаро» и отдых в разных там Гонолулу и Венециях. Но увы, таких родственников у него не было. Была мать, еще не старая женщина, немногословная, улыбчивая, с печальными глазами, служившая на скромной должности в министерстве образования. Был где-то отец, обладатель усов, волевого лица, волосатого торса, полковник в отставке, давным-давно бросивший мать и маленького Мишу и ушедший к другой женщине, а потом и к третьей. Когда отец еще жил с ними, Миша как-то до срока пришел из школы и застал его на диване в объятиях чужой женщины. «Подожди в коридоре», – велел отец, не особенно смутившись. И когда минуту спустя вышел в коридор с расстегнутой молнией на ширинке, то объяснил сыну, что так иногда случается в жизни, что мужчина сходится (он так и сказал «сходится») с другой женщиной, предпочитая ее той, с которой он до этого ел, пил и проводил ночи. И отправил Мишу погулять во дворе. «Мама лучше!» – изрек мальчик в дверях, воскресив в сознании лицо той, что лежала вместе с отцом на диване и глупо ухмыльнулась, увидев Мишу, но отец, поморщившись, грубо вытолкнул его из квартиры.

Возможно, сдержанное отношение Михаила Стальевича к особам женского пола было продиктовано и этим давним эпизодом.

Что еще необходимо добавить к сказанному? Внешность у Михаила Стальевича была какая-то невыразительная: бесцветные волосы, такие же брови, бесцветная бородка, похожая на высохшую по осени и прибитую к земле травку, светлая кожа с небольшим болезненным румянцем на щеках, цвет глаз – блеклый. Что касается глаз, тут следует сказать об одной особенности: когда Михаил Стальевич был чем-то сильно увлечен или находился в состоянии возбуждения, блеклые зрачки его вдруг становились ярко-синими (будто на реостате прибавили напряжение), отчего менялось и выражение его лица – оно становилось живым, подвижным, и в нем появлялись волевые черты способного идти до конца воина; и даже безвольная прежде бородка приобретала воинствующий вид. Видимо, в такие минуты женщины и обращали на него свои взоры и тянулись к нему.

Михаил Стальевич некоторое время был женат и успел вкусить радости семейной жизни. Женился он, уже работая в научно-исследовательском институте, на девушке, не имевшей никакого отношения к науке и на восемь лет его моложе. Он познакомился с нею у одного из приятелей в гостях. Увидел ее, войдя в комнату, веселую, игривую, с сияющим взором, рассказывающую что-то смешное, и его блеклые глаза сразу засветились синим огнем, а легкая бородка воинственно вспушилась. Его бросило в жар, слабый румянец на щеках стал ярче… Что было дальше, он помнил плохо, словно все предметы вокруг, лица гостей, тарелки с закусками, телевизор, вполголоса бормочущий в углу, – всё это окутала туманная дымка, и он ватно передвигался на ногах в этом полусне, цепляясь взором за лицо той, что поразила его воображение, за ее ладную фигуру, светящиеся глаза, свежий алый рот, ощущая себя с томящим грудь чувством наподобие ослика, шагающего за морковкой, которую несут перед его носом… Одним словом, месяц спустя он сделал девушке предложение, и они поженились. А уже через полгода Михаил Стальевич понял, что совершил ужасную ошибку, вступив в этот брак. Слишком разными они с женой оказались людьми, совершенно не пригодными, по его мнению, к совместному проживанию. Разные интересы, запросы, разные стремления. Жену его не привлекала безвестная жизнь рядовой бабы, погруженной в семейный быт. Мыть посуду, стирать, готовить – разве можно тратить на это лучшие годы жизни? Ее влекло туда, где свет эстрадных огней, слава, успех. Ей хотелось пробиться в когорту тех, кто постоянно мелькает на экранах телевизоров, появляясь в музыкальных передачах и шоу, демонстрируя свои увеличенные с помощью хирурга сиськи, открытые ляжки, большегубые рты, и кого острословы называют «поющими трусами». Михаил Стальевич противился этому стремлению жены, считая, что у той нет достаточных оснований «лезть» на эстраду. Чтобы стать хорошей певицей, девушке не хватало данных, а прыгать под фонограмму в группе «поющих трусов» по его мнению, было унизительно. К тому же частые разъезды жены, связанные с концертной деятельностью, – фактор тоже не очень привлекательный для мужа, ведущего оседлую жизнь. Его также не прельщало, если жена в будущем, став певицей, приобретет популярность. «Разве тебе неприятно, – спрашивала та, – если твою жену станут узнавать на улице, будут восхищаться ею, дарить цветы?» – «Представь себе, неприятно», – отвечал он. Но у супруги было другое мнение на этот счет. И она продолжала поиск той заветной двери, через которую можно было бы проникнуть в шоу-бизнес. И постоянно просила у Михаила Стальевича денег – ведь чтобы проникнуть за эту дверь, требовались затраты разного свойства, вплоть до подкупа тех, кто мог бы помочь в этом деле. Постепенно ее запросы росли (нужно то, нужно это!), и он, будучи человеком не скупым, до поры до времени выдавал ей необходимые суммы (годом ранее лаборатория Михаила Стальевича успешно сотрудничала с японцами, и он тогда неплохо заработал).

В первые недели любовной горячки Михаил Стальевич по нескольку раз на день увлекал жену в постель, и его при этом не мучили посторонние мысли (любая трезвая и скептическая мысль в эти моменты блокировалась страстью). Но уже месяца два или три спустя его часто отрезвляла картина, в которой он представлял себя и свою рвущуюся в певицы жену как бы со стороны, картина, где он видел себя и ее в образе двух похотливых обезьян. Сравнению способствовало отражение тел в зеркале шкафа, стоявшего напротив кровати. Поведение этих тел в зеркальном пространстве, их беззастенчивость приводили его в удрученное состояние. Однажды ему даже показалось, что тела эти покрылись обезьяньей шерстью. «Какая мерзость!» – ужаснулся он. И как-то сразу сник и отвалился в сторону на свою подушку. Жена, охваченная страстью, не могла понять, что случилось, и почему так неожиданно отрезвился ее муж. Поведай он ей об этой своей особенности – рисовать в воображении картины, позволяющие увидеть себя и свою партнершу во время сексуальных занятий в неприглядном виде, – она решила бы, что у него не всё в порядке с психикой, и посоветовала бы сходить к врачу. Но Михаил Стальевич предпочитал не обсуждать с кем-либо этот факт.

После того, как он понял, что совершил ошибку, вступив в брак с девушкой, рвущейся, точно лошадь в забеге, на эстрадные подмостки, прошло еще некоторое время, прежде чем он решил окончательно расстаться с нею. Когда Михаил Стальевич озвучил эту мысль, жена его поначалу растерялась, потом пришла в сильное волнение и с глазами, полными слез, заявила, что он – подлый тип, воспользовался ее неопытностью, соблазнил и теперь хочет бросить, как ненужную вещь! От возмущения у нее выступила капелька на кончике носа, и Михаил Стальевич тупо смотрел на эту капельку, ожидая, когда та упадет вниз. Жене, конечно, очень не хотелось покидать его небольшую, но удобную квартирку, доставшуюся ему в наследство от покойной тетки, и возвращаться в дом своих строгих родителей. Кроме того, она лишалась средств, которые Михаил Стальевич выделял ей на ее нужды и потратил на них половину своих накоплений за участие в японской программе. А тут как раз будущая поп-звезда нашла подходящего человека, согласившегося снять видеоклип, где она предстанет в качестве певицы. Михаил Стальевич смотрел на капельку на носу жены (та, наконец, сорвалась и полетела вниз), на искаженное гримасой ее лицо с покрасневшими от слез глазами, утратившее в эту минуту свою привлекательность, и думал: Боже! как он мог совершить такую глупость и вступить в брак с этой особой? Женских слез, а уж тем более истерик он не выносил, и потому, предложив жене в течение недели покинуть его квартиру, удалился, не желая продолжать этот неприятный разговор. «Пока мы женаты, я имею полное право жить здесь!» – капризно крикнула ему в спину жена, думая, что это может что-то изменить в его решении. Но она ошибалась. С этого вечера Михаил Стальевич поселился на диване в комнате с книжными шкафами, оставив жене комнату поменьше, где стояла кровать, надеясь, что через неделю она, примирившись с реальностью, вернется в родительский дом. Теперь он возвращался поздно, дабы избежать встреч с нею, и если та была дома, не спала и пыталась заговорить с ним, задавая разные дурацкие вопросы, отвечал молчанием. Прошло две недели, три, четыре, жена по-прежнему оставалась в его квартире и, судя по ее поведению, не собиралась съезжать. И когда Михаил Стальевич ненароком встречался с нею глазами, то смотрела на него с ангельской улыбкой. Михаилу Стальевичу надоело проводить вечера у приятелей и знакомых, и он вновь обратился к жене с предложением покинуть его квартиру. Жена, зевнув в кулачок, заявила с невинным видом, что добровольно отсюда не съедет, даже после развода. Пусть ее выдворяют с полицией, и соседи узнают, какой он мерзавец! И добавила, что когда сделает карьеру в шоу-бизнесе, вот тогда непременно покинет этот дом. Если, конечно, он, Миша, к этому моменту не передумает о своем решении. И ушла в спальню. Ее слова привели Михаила Стальевича в состояние тихой ярости. Глаза его засветились синим огнем. Он не ожидал такой наглости. Ведь эта женщина еще очень молода, только начинает жизнь, откуда в ней бесцеремонность зрелой бабы?

Некоторое время Михаил Стальевич жил в муках, не зная, что предпринять и как избавиться от бывшей жены. Хотел даже привести в дом пожить постороннюю женщину, из числа знакомых, якобы любовницу, чтобы потеснить наглую «попсиху». Но женщине, изображающей любовницу, потребуется спальное место, а устраивать из своей комнаты общежитие у него не было желания; да и спать с посторонним человеком в одном помещении – вещь малопривлекательная. А вдруг невольная эта сожительница храпит по ночам? Кроме прочего, найти женщину, готовую участвовать в такой игре, не так-то просто. Была в этой затее еще и опасная сторона: а вдруг этой новой «подруге» так понравится жить у него, что она тоже не захочет впоследствии съезжать. Вот будет цирк, от которого успокоят только уколы в психушке!

И все же решение проблемы пришло. В результате нелегких раздумий странная идея поселилась в голове Михаила Стальевича, настойчиво требуя воплощения. Сжившись с нею, он как-то повеселел, посвежел даже, будто побывал на отдыхе у Черного моря и поднабрался там здоровья. «Верещагин, что с тобой? – заметив перемену в его состоянии, спросил Шапиро, коллега по работе, носивший малоподходящее к его фамилии имя Иван. – Ты влюбился?» – «Чур тебя! – отмахнулся Михаил Стальевич. – Я еще от первого удара в себя не пришел…» – «А что ж так светятся благородные твои очи?» – «Кажется, я нашел выход!» – «Браво! Ты знаешь, как вывести страну из тупика?» – ухмыльнулся язвительный Шапиро. «Так далеко я еще не продвинулся, – ответил Михаил Стальевич. – Это вы, друг мой, способны на подвиги!.. Я всего лишь придумал, как мне избавиться от ярма на шее». И он с загадочным видом почесал свою бесцветную бородку.

Что же такое сочинилось в голове Михаила Стальевича и привело его в бодрое состояние духа? Отчего наладился его сон и повеселели глаза? Еще немного, и мы узнаем об этом.

В одну из холодных ночей в первой половине октября, в пору затяжных дождей, когда городские жители безмятежно спят и видят сны, в темную спальню одной из квартир на четвертом этаже добротного кирпичного дома проскользнула тень. Тень эта проплыла вдоль стены, задержалась у кровати. И затем что-то, вроде коробки, легло поверх одеяла, под которым крепко спала молодая женщина. Все это сопровождалось тихим металлическим позвякиванием, словно перебирали связку ключей, и звуками, похожими на слабый писк. Спешу успокоить читателя: тень, проникшая в спальню, принадлежала не убийце, явившемуся совершить преступление, и жизни молодой женщины ничто не угрожало. Женщина, коротко открыв глаза со сна, уловила движение тени, улыбнулась и прошептала: «Ты вернулся ко мне…» И вновь погрузилась в сон. Тень же поспешно удалилась. Некоторое время спустя женщина пошарила ладонью в поисках того, кто по ее мнению вернулся к ней и должен был лежать рядом, и не обнаружила того, кого искала. Зато ее рука наткнулась на непонятный предмет, состоящий из тонких стержней, и что-то живое, влажное, попискивающее, крепко цапнуло ее за палец. Женщина тут же вскочила, включила ночник и обнаружила в своей постели небольшую металлическую клетку, из которой прямо на нее нервно шарахнулась пара белых крыс. Ничего в жизни женщина так не боялась, как крыс. Увиденное привело ее в ужас, и она так заорала, что в квартире этажом ниже четверо мужчин, игравших в прокуренной комнате в преферанс, тут же с криком «пас» побросали свои карты и уставились на потолок. Когда крик, столь же пронзительный, от которого мурашки бежали по спине, повторился, мужчины переглянулись, и один из них спросил: «Ей что, отрезают пилой ногу?..» – «Надо проверить», – сказал другой. «Это дело полиции, – поморщился третий, – пусть они и разбираются…» Все ждали следующего вопля, но его не последовало, и игроки, дружно закурив, вернулись к картам. Женщина же наверху, чей второй крик явился следствием того, что одна из крыс обмочилась, перепуганная ее первым воплем, сбросила крысу на пол, толкнув ее с силой розовой пяткой. И, посылая проклятия злоумышленнику, принялась быстро одеваться, содрогаясь от вида влажного пятна, оставшегося на простыне от крысиной мочи.

Читатель уже, вероятно, догадался, что пострадавшей особой была жена Михаила Стальевича, а злоумышленником, подсунувшим ей клетку с крысами, был сам Михаил Стальевич, решившийся от безвыходности на столь гадкий поступок. В клетку он поместил пару грызунов из числа лабораторных животных, еще не успевших отдать свою жизнь во имя науки. Слетев на пол, куда вслед за ними полетела и сама клетка, крысы забились под кровать и затаились там.

Пока охваченная дрожью будущая поп-звезда натягивала свитер и джинсы, поглядывая в ужасе под ноги, опасаясь нового крысиного выхода, Михаил Стальевич, улегшись в своей комнате на диване, с ясным взором философа-просветителя, какого-нибудь Жан-Жака Руссо, завершившего сочинение очередного тома «Исповеди», смотрел в сторону приоткрытого окна – на бьющий по карнизу дождь. Ему нравилась музыка, с какою отзывался металл карниза на удары дождевых струй.

Итак, бывшая жена вернулась к своим неласковым родителям. Лишь однажды, в отсутствие Михаила Стальевича, она посетила его квартиру и забрала свои вещи. При этом унесла с собой и принадлежавший Михаилу Стальевичу «Натюрморт с персиками» кисти Огюста Ренуара («с паршивой овцы хоть шерсти клок!»). Михаил Стальевич когда-то слукавил, заявив, что это подлинник, но это всё же была копия, хотя и отменного качества, за которую не стыдно было бы и самому Ренуару. Увидев пустое место на стене, Михаил Стальевич только рукой махнул: Бог с ней, пусть пользуется! На этом брачная история Михаила Стальевича была завершена. Крысы же, способствовавшие чудесному окончанию дела, куда-то исчезли. Как ни искал их Михаил Стальевич, лазая по углам, желая отправить животных обратно в виварий, так и не нашел. Куда крысы подевались, осталось невыясненным. «Бог с ними! – подумал он. – Они заслужили свободу».

Время шло. Однажды Михаилу Стальевичу, переселившемуся обратно в спальню, где еще витал запах духов бывшей супруги, пестуя в нем предательскую мысль: а верно ли он поступил, выдворив из квартиры столь непривлекательным способом молодую женщину? – приснился сон. В том сне он увидел себя стоящим в виварии, где нашли приют подопытные животные, над которыми он и его коллеги ставили опыты, пытаясь подарить человечеству столь необходимую ему вакцину, способную предохранить от одного из тяжких недугов. Белые мыши, крысы и морские свинки, сидевшие по разным углам в банках и клетках, вели себя чрезвычайно возбужденно, явно чувствуя что-то неладное. Они нервно бегали по своим малым жилищам и пищали. Желая понять, отчего так возбудились животные (мелькнула мысль: вероятно, где-то пожар или прорвало водопроводную трубу!), Михаил Стальевич выбежал в коридор и увидел, что из кабинета профессора Кашеварова из щели под дверью ползет дым. Его предположение оказалось верным: пожар! Был поздний вечер, и сотрудники давно покинули лабораторию. Медлить было нельзя. Михаил Стальевич сорвал со стены огнетушитель и бросился к месту пожара. Дверь профессорского кабинета оказалась запертой. Обладая во сне недюжинной силой, словно былинный герой, Михаил Стальевич одним ударом ноги вышиб дверь и оказался перед письменным столом, на котором полыхали профессорские бумаги. С той же лихостью он сорвал кран огнетушителя и направил струю на огонь. Минута-другая, и с пожаром было покончено. Убедившись, что очагов огня не осталось, Михаил Стальевич, довольный собой, отправился в помещение вивария, словно хотел отрапортовать перепуганным животным, что пожар устранен и причин для волнений больше нет. Неожиданно в дверях появился благостный Кашеваров в домашней пижаме и тапочках и благодарно, со слезой во взоре, протянул Михаилу Стальевичу красочную коробку с двумя бутылками коньяка в ней: дескать, пей, герой, остуди свое нутро после бесстрашной борьбы с огнем! Но самое интересное произошло потом, когда ушел профессор. Животные, находившиеся в виварии, каким-то неведомым образом покинули свои клетки и банки и собрались у ног своего спасителя. Вся эта многочисленная свора, состоявшая из мышей, крыс и морских свинок, вела себя так, словно признала Михаила Стальевича за «своего» и отныне решила доверить ему свою судьбу, надеясь, что он остановит безжалостные лабораторные эксперименты.

«Приснится же такое!» – подумал Михаил Стальевич, пробудившись.

Следующим вечером, около восьми часов, в его дверь позвонили. «Кого это нелегкая несет?» – подумал Михаил Стальевич, севший после ужина к компьютеру.

Посмотрев в дверной глазок, он увидел двух мужчин: один был в штатском, другой – в форме сотрудника следственного комитета. «Какого черта они припёрлись?» – подумал он.

И неприветливо спросил через дверь:

– Чего надо?

– Мы из следственного комитета, – ответили ему. – У вас в доме произошло преступление. Нам нужно, чтоб вы были понятым.

Михаил Стальевич открыл дверь.

– Благодарю за доверие, но я в этих вопросах мало смыслю! Поищите другого!

– Нет никого, – признался мужчина в штатском, – а дело не терпит отлагательств. Одного… то есть одну, мы нашли, нужен еще один. – И добавил, взывая к гражданским чувствам Михаила Стальевича: – Это ваш долг!

– Я не беру взаймы, – сухо отозвался тот, – и посему никому ничего не должен.

– Брось, товарищ! Пошли. Дело важное…

Пришлось Михаилу Стальевичу надеть куртку и последовать за мужчинами.

В квартире этажом ниже, куда они пришли и где в печальную ночь знакомства жены Михаила Стальевича с крысами четверо мужчин играли в преферанс, был обнаружен труп хозяина. Обнаружила его жена убитого, дама лет тридцати семи, с загорелым лицом, только что вернувшаяся с отдыха в Испании. Уставшая от суетной курортной жизни, проведя несколько часов в самолете, женщина жаждала только одного: добраться быстрее до дома и принять ванну. И вот – нате вам! Вместо радостной встречи с мужем – его труп на полу в гостиной. Голова в крови, рядом валяется антикварный массивный подсвечник из бронзы, которым был нанесен смертельный удар.

Судя по внешнему виду жертвы и тому, что говорили следователи, обсуждавшие детали увиденной картины, смерть наступила примерно часа за четыре до появления жены. Дверь не была взломана, следовательно, хозяин сам впустил убийцу в квартиру.

Вторым понятым (или понятой) оказалась женщина лет пятидесяти, учительница английского языка, жившая на третьем этаже. Михаил Стальевич не был знаком с нею, так как относительно недавно поселился в квартире покойной тетки, но исправно здоровался с соседкой, когда встречал в подъезде. Звали ее Мариетта Сергеевна. Она сидела в гостиной у двери (Михаил Стальевич опустился на стул рядом), и мучительная гримаса время от времени пробегала по ее лицу. На тело жертвы она старалась не смотреть. И делала это только по необходимости, когда следователи просили отметить то или иное обстоятельство, заносимое ими в протокол.

Михаил Стальевич, будучи человеком не столь чувствительным, как его соседка, взглянув на убитого, не испытал никаких чувств, кроме сдержанного сочувствия: молодой еще мужик, ему бы жить и жить! Но тут же поставил в своих размышлениях точку: судьба! Никуда не денешься! На этом его сочувственное отношение к убитому было исчерпано. Михаил Стальевич был нелюбопытен и предпочитал думать о чем-то более для себя полезном.

– Нет ли у вас сигареты? – обратилась к нему Мариетта Сергеевна. И когда Михаил Стальевич протянул ей пачку, спросила у следователя: – Я закурю, можно?

Следователь, худощавый, высокий, с веснушками на лице, сам державший во рту незажженную сигарету, вопросительно посмотрел на хозяйку квартиры. Та устало кивнула в знак согласия.

Мариетта Сергеевна закурила.

– Послушайте, долго еще? – шевельнулся на стуле Михаил Стальевич, обращаясь к следователю с веснушками – тот, судя по всему, был здесь за главного.

Следователь в ответ пожал плечами.

– Может, я пойду? – не отставал Михаил Стальевич. – А вы там распишитесь вместо меня в протоколе… Я все равно в ваших делах не копенгаген!

– Придется посидеть, – сухо отозвался следователь, давая понять, что спор здесь неуместен. И, сузив глаза, добавил: – Это не наши дела, как вы говорите, а наши с вами – общие! Необходимо всё внимательно исследовать, чтобы тот, кто совершил это убийство, не добрался в будущем, к примеру, до вас… или вот до женщины! – Он указал на Мариетту Сергеевну.

Та от этих слов закашлялась.

– Ну, как знаете… – обреченно изрек Михаил Стальевич и затих.

Всё последующее время он отрешенно сидел на стуле и думал о своем. Люди из следственной бригады ходили по комнатам туда-сюда, о чем-то говорили между собой, задавали вопросы жене убитого. Та всё же, несмотря ни на что, закрылась на несколько минут в ванной, чтобы вымыть хотя бы голову, и теперь сидела у стола с тюрбаном из цветастого полотенца на голове. Михаил Стальевич наблюдал происходящее точно в полусне. Мариетта Сергеевна пару раз обратилась к нему с какими-то вопросами, но он не удостоил ее ответом.

Сначала он думал про сон, приснившийся ему накануне. Он вообще в течение дня не раз вспоминал его. И думал: странная штука – подсознание, населяющее сны подобными сюжетами. Таким причудливым историям могут позавидовать самые искушенные сочинители. И все же, кроме удивления, осталось и чувство беспокойства после этого сна. Что-то неясное и пугающее крылось за его картинами, где белые мыши и крысы блуждали у его ног, точно лилипуты у ног Гулливера, желая получить в его лице защитника от экспериментов, ведущих к преждевременным смертям. И это было странно. Ведь он один из тех, кто ставит эти безжалостные опыты! Почему же ему приснился такой сон? Не по причине же того, что он несколько раз на дню ходит в виварий и видит всю эту компанию грызунов? И опять мелькнула мысль о прихотливой работе мастера по имени «подсознание».

Потом Михаил Стальевич задумался о том, куда все-таки подевались крысы, которых он принес домой? Ответа не было. Ему пришлось съездить на Птичий рынок и купить там пару белых крыс с целью отвезти их в дальнейшем в виварий взамен пропавших. Сейчас они находились у него квартире, сидели в клетке, поедая зерно и позванивая металлическими прутьями, когда ненароком касались их. «Это те еще крысы! Бери, не пожалеешь!» – заявил ему продавец на Птичьем рынке, бойкий мужик с бабьим лицом, с молодежной серьгой в ухе. И действительно, животные были хороши: снежно-белые, с лоснящейся шерсткой. У каждой на голове имелось по небольшому пятнышку: у одной – черное, у другой – рыжеватое. Михаил Стальевич не стал уточнять у продавца, чем же так хороши эти крысы, по виду мало отличающиеся от прочих. А зря! Пройдет немного времени, и он пожалеет о том, что не проявил тогда должного любопытства.

Потом мысль Михаила Стальевича двинулась по философскому, можно сказать, руслу. Почему люди стремятся подчинять себе других? – задался он вопросом. И требуют делать то, что другим не нравится. Вот, к примеру, он сидел у себя дома, у компьютера, с куском капустного пирога в руке, который накануне привезла мать, а тут явились эти двое и потребовали следовать за ними, заявляя, что он должен быть понятым. А он не хочет этого! Не хочет бездарно тратить свое время и пялиться на тело несчастной жертвы (кажется, он пару раз встречался с убитым у почтовых ящиков). Нет у него и желания смотреть на жену убитого, украсившую себя дурацким тюрбаном, в котором только розочки пришпиленной сбоку не хватает. Нашла время – мыть голову! Судя по ее виду, она не особенно переживает по поводу неожиданной смерти мужа. Ходит с каменным лицом, как греческая статуя, хоть бы всплакнула!

И вдруг, словно прочитав мысли Михаила Стальевича, хозяйка квартиры закрыла лицо руками и зарыдала, уронив голову на стол в полуметре от стеклянной вазы, из которой тянулись вверх несколько темно-вишневых роз на длинных стеблях, вероятно, купленных убитым к приезду жены.

Глядя на вздрагивающие острые лопатки вдовы, обозначившиеся через тонкую шелковую ткань халата, на размотавшийся наполовину тюрбан, Михаил Стальевич подумал: «Жизнь полосата! Вчера – курорт, сегодня – слезы…»

Хозяйка квартиры так же неожиданно, как и зарыдала, прекратила рыдать. «Пардон!» – бросила она в пространство. Вытерла руками мокрые щеки и кончик носа. Сняла полотенце с головы, и множество черных вьющихся змеек ее пышных волос вырвались наружу. Затем с неясной для себя целью поправила цветы в вазе. И, бросив затравленный взгляд на чужих людей, по-хозяйски расхаживавших по квартире, ушла куда-то в недра коридора.

Как-то неожиданно появились два санитара. Переговорив со следователями, завернули тело в простыню, взятую у вдовы, и унесли его, чтобы отвезти в морг. Пока длилась эта процедура, Мариетта Сергеевна нервно курила, взяв предварительно у Михаила Стальевича еще одну сигарету. «В прежние времена, – отстраненно подумал он, – покойников держали в доме вплоть до похорон. Вот, наверно, воняло в жару!»

К себе в квартиру Михаил Стальевич вернулся около двенадцати. Расставаясь с ним, веснушчатый следователь протянул свою визитку с телефонами и попросил позвонить ему, если Михаилу Стальевичу станет что-либо известно по этому делу.

– Мне? – удивился Михаил Стальевич. – Вряд ли! Я этого человека практически не знал. Так, пару раз встречал в подъезде…

– Ну, мало ли! – открыто улыбнулся следователь.

И Михаил Стальевич подумал, что тот вовсе не такой противный, каким казался на протяжении всего вечера.

Михаил Стальевич доел пирог с тарелки, лежащей у компьютера. Вспомнил о крысах. И подумал том, что надо подкормить их и налить воды. Пошел к ним, насыпал овса в лоток, отчего крысы, тихо сидевшие в клетке, заметно оживились. Налил в пустую емкость воды из бутылки. Сидя на корточках возле клетки и глядя на повеселевших грызунов, он вдруг ощутил что-то вроде вспышки света, резанувшей его по глазам. Вслед за этим мысль его побежала странным образом. Внутренним взором он увидел контейнер для мусора, что стоял в глубине двора напротив его дома. Из-под тяжелой металлической крышки торчали острыми концами наружу поломанные стебли каких-то увядших цветов, рядом плескалось на ветру узкое в бурых пятнах полотенце. Неясная человеческая тень скользнула мимо контейнера и исчезла за автостоянкой. Он только успел увидеть голый затылок с венчиком волос вокруг него. Потом внутреннее око Михаила Стальевича приблизилось к подножию контейнера, и он отчетливо увидел водительское удостоверение с мужской фотографией на нем. Оно лежало на асфальте среди мелкого мусора, в котором копался одинокий серый голубь. Голубь клюнул удостоверение раз-другой и переключился на пакет из-под кефира. Мужчина на фотографии был не стар, но уже лыс. Выражение лица его было несколько напряженным, словно ему не хотелось сниматься. Михаил Стальевич был убежден, что удостоверение принадлежит человеку, скрывшемуся за автостоянкой. Увиденная картина, неясная по смыслу, почему-то привела Михаила Стальевича в сильное волнение. «Устал, устал!» – подумал он: был трудный день, свистопляска на работе, потом долгие часы, проведенные в квартире убитого, – силы не бесконечны! Не следовало открывать дверь этим мужикам из следственной бригады, отругал он себя. Водительские права и мужская фотография владельца всё еще маячили перед его взором.