Kitabı oxu: «Пирятинские узницы»

Şrift:

* * *

Барханов и его телохранитель

Жена была сварлива, несмотря на молодость и миловидную внешность, зла на язык и, когда пилила Алябьева, не знала меры.

И время в стране было непростое. Все кругом дорожало, перепродавалось, выменивалось, преступность лезла из щелей, хороводилась с теми, кто должен был ее пресекать… а Алябьеву, рядовому артисту, зарплату в театре не увеличивали. И какой она была, сказать стыдно.

Жена измывалась над неудачником ежедневно.

– Артист гребаный! Мочалов хренов! – Имелся в виду прославленный трагик Мочалов, живший в девятнадцатом веке и посвятивший себя беззаветному служению театру, бескорыстие которого раздражало сварливую женщину не меньше, чем безденежье собственного мужа. – Другие вон доллары стригут, а он лишнего рубля заработать не может!..

– Как? Объясни! Расскажи! – взмахивал нервно руками Алябьев, зная наперед все, что жена скажет.

– Способов мильон! Было бы желание задницу от стула оторвать! К главному ступай, добейся, чтобы зарплату увеличили… А нет – иди пивом торгуй, вон «шурики» на каждом углу сидят, в небо поплевывают! Можно бензин перепродавать на выезде из города, тоже прибыльное дело!

За окном загрохотало. Там, будто аккомпанируя мучительным речам жены, мчался по мосту электропоезд – метрах в семидесяти от дома тянулась открытая линия метро.

– Зина! – подавленно вздыхал артист. – Ты не понимаешь… Искусство – это… это… Я способен делать лишь то, что умею…

– Да в массовке бегать и я могу, – зудела Зина. – Чтобы выносить шлепанцы за Гамлетом, необязательно было институт кончать!

– Зина, какие шлепанцы у Гамлета?! Ты меня сводишь с ума!.. – кривился, как от боли в сердце, артист, отходил к окну и с тоскою смотрел вниз – с высоты пятого этажа – на фигурки прохожих, на очередной электропоезд, мчащийся с грохотом по насыпи.

Человек по прозвищу Дохлый внешним видом своим никак не соответствовал данной ему кличке. Это был могучий мужик лет тридцати, этакая гора мяса, с большими ручищами, стриженой наголо головой и глубоко посаженными, как у обезьяны, глазами. В общем, ничего замогильного. Возможно, основанием для прозвища послужила небольшая татуировка, изображавшая череп с костями, которая украшала его грудь над правым соском.

По пятницам у Дохлого было много работы. Вооружившись пистолетом, который он держал под курткой за поясом, Дохлый садился в джип и ездил по «клиентам», с которых собирал еженедельную дань для своего строгого «шефа». Если случалось, что кто-то из подопечных, проявив строптивость, отказывался платить, Дохлый не грозил, не запугивал, не обещал «кары небесной» за сокрытие доходов. Это не входило в его обязанности. Он с молчаливой скорбью смотрел на отступника и, не вступая с ним в разговоры, уходил. Но вслед за этим приезжала так называемая «банная команда», состоявшая из нескольких громил, и «парила» бедолагу по полной программе, пока тот не отдавал концы или не выкладывал на стол необходимую сумму.

От Дохлого требовалось одно: получить у «клиента» деньги и доставить их в сохранности Шефу.

Как раз сегодня была пятница, и Дохлый совершал свой привычный вояж. Он подъехал к старому в четыре этажа дому в районе Бульварного кольца, припарковался и вошел в подъезд. Поднялся на нужный этаж, позвонил в дверь.

Хозяин квартиры с неподкупным лицом демократа сидел в это время вместе с женой за обеденным столом и ел отбивную. Услышав звонок, он отодвинул тарелку, вышел в прихожую и впустил Дохлого.

Затем выпроводил из комнаты жену, открыл секретер, инкрустированный в китайском стиле, вынул оттуда пухлый конверт с деньгами и протянул его сборщику дани.

Дохлый, сосредоточенно сдвинув брови, заглянул в конверт, убедился в наличии денег в нем и, кивнув удовлетворенно, бросил его внутрь черного аккуратного кейса, где уже лежало штук десять подобных конвертов…

Следующей точкой на маршруте Дохлого была модная парикмахерская, расположенная на бойком месте.

Миновав мужской и женский залы, где, как обычно, вертелась уйма всякого народу, Дохлый прошел в кабинет директора.

Директор, а точнее директриса, пышная дама под сорок, была не одна. Она что-то оживленно обсуждала с сидевшей напротив яркой блондинкой лет двадцати трех, обладательницей длинных красивых ног.

Увидев Дохлого, вставшего в центре комнаты наподобие статуи, обе женщины тут же умолкли. Директриса с покорным выражением лица вышла из-за стола, прошла к сейфу в углу. Достала из него несколько денежных пачек и, не сказав ни слова, протянула их сборщику дани.

Дохлый взглянул, из каких купюр состоят пачки, шевеля беззвучно губами, как начинающий учиться считать школьник, прикинул, сколько же получается в целом, и бросил с невозмутимым видом деньги в кейс.

– Хороший улов! – отметила блондинка, шевельнув красивыми ногами. В отличие от онемевшей директрисы, она не прочь была пофлиртовать с мужиком, у которого такие «ломовые» деньжищи. – С таким парнем, как ты, и раскрутиться не грех!..

Она вытянула холеную руку и коснулась пальцами могучей ляжки Дохлого.

Дохлый отстранил ее руку.

– В другой раз, красотуля!..

И вышел за дверь.

А Зина продолжала пилить Алябьева в их скромной маленькой квартирке на пятом этаже.

Вот ведь напасть! В то время как другие жены, когда их мужья приходят с работы, готовы обласкать их, утешить, разделить с ними тяготы текущего дня, эта зудела и зудела, словно назойливая муха, и ничто не могло ее остудить. В общем, стерва, хоть и с благообразной физиономией!

– Ну вот, теперь с газетой уселся! – Зина грохнула утюгом по подставке, увидев, что Алябьев взял в руки газету. – Думай лучше, где деньги достать. Андрюшке зимнее пальто нужно…

– Я и думаю, – буркнул Алябьев.

– Результатов что-то не видно от твоих дум!.. Вон у Ленки муж по три тысячи баксов приносит, птица!

– Что же мне теперь – повеситься на собственном галстуке?

– Размечтался, Есенин хренов! Легко хочешь отделаться… Заимел ребенка – крутись! Это ты меня, райской жизнью завлекая, на спину укладывал, а не я тебя!

Алябьев, худой, небритый, с посеревшим от забот лицом, держался с мужеством партизана, приговоренного к расстрелу.

– Как тебе не стыдно! – простонал он.

Зина вновь взялась за утюг и стала гладить детскую рубашку.

– Бросай свой театр, бросай! Все равно толку никакого… Пойдешь к Ленкиному мужику в помощники, я договорилась. Он сказал, что даже будет рад, если у него артист в подручных бегать станет… – Зина вдруг задумалась над смыслом слов, сказанных мужем подруги. – Вот гад! – обругала она его смачно. И коротко помолчав, философски добавила: – Но ничего не поделаешь. Сейчас такие верховодят, сейчас время козлов… Где вы, милые большевики, ау!

Дохлый тем временем продолжал свое хлопотное дело. Приехав по очередному адресу, вышел из лифта, позвонил в дверь.

Открыл ему хозяин квартиры, круглолицый, с физиономией сытого кота. Увидев Дохлого, он испуганно попятился задом. Дохлый шагнул за ним.

Так они и вошли в комнату: один – пятясь задом, другой – наступая на него.

В гостиной у стола сидел щуплого вида паренек, с простодушным лицом, одетый в потертую матерчатую куртку, и пил чай из блюдца, которое держал на купеческий манер пятью пальцами одной руки. Перед ним стояла вазочка с вареньем и тарелка с пирожными. Каждый раз, прежде чем сделать глоток, паренек церемонно дул на блюдце, устремив умиротворенный взор на живописный портрет хозяина, висевший на стене напротив.

Надо сказать, эта идиллическая картина чаепития в духе Кустодиева Дохлому почему-то сразу не понравилась. Хотя что тут такого? Сидит паренек, возможно, родственник хозяина, и пьет чай из блюдца. Может, он из студентов – перекусить к дяде пришел.

Дохлый цепко оглядел комнату и, не обнаружив ничего подозрительного, успокоился.

– Ну, – повернулся он к хозяину, – давай бабки!

Тот затравленно взглянул на него, перевел недоуменный взгляд на парнишку.

– Хрусты гони! – строго повторил Дохлый, не понимая, чего «клиент» тянет резину.

– Послушайте! – хозяин чуть не плакал. – Сначала один пришел, – он указал пальцем на паренька у стола, – теперь другой… – И вдруг взорвался, заорал, забегал по комнате, негодующе размахивая руками: – Кровососы! Совсем обнаглели! Двойной данью обложили, рэкетиры сраные! Не дам! Больше ни рубля не дам! Я вам не дойная корова! Так и передайте тем, кто вас послал!..

И хотя Дохлый не отличался особой сообразительностью, но все же до него дошло, что за столом сидит не родственник хозяина, а опередивший его конкурент.

– Ты кто? – спросил он у паренька, шевельнув бровями. – Из какой команды?

Паренек невозмутимо воззрился на Дохлого и, выдержав паузу, во время которой с присвистом глотнул из блюдца, вызывающе заявил:

– Это неважно!

У Дохлого в горле перехватило от подобной наглости.

– А ты знаешь, сучонок, что это наша территория? – И он сжал свой огромный кулак. – Я тебе, тварь, сейчас яйца вырву!

– Попробуй! – вновь с вызовом ответил паренек, но лицом, надо сказать, побледнел, оценив мощную фигуру конкурента.

Дохлый поставил кейс на пол у двери, чтобы быть свободным в драке, и двинулся к столу.

Хозяин, в ужасе от предстоящей разборки и возможного крушения мебели при этом, вжался в стену.

Паренек сорвался со стула, обежал стол по кругу и остановился за ним, чтобы быть на расстоянии от Дохлого.

Тот же продолжал наступать на него, как медведь наступает на жертву. Рот его кривился от гнева.

Пока внимание Дохлого было занято пареньком, в коридоре мелькнула неясная тень и чья-то рука, коротко обозначившись в дверном проеме, подхватила кейс Дохлого, а на его место поставила другой – точно такой же. Секунда, две, три – и в прихожей хлопнула входная дверь.

Увидев подмену кейса, паренек удовлетворенно хмыкнул, как явно причастный к этому делу. Теперь надо было выбираться. Он вскочил на диван, чтобы быть повыше, выхватил из кармана гранату. И, ухватившись за чеку, заорал, обращаясь к Дохлому:

– Ложись, жаба толстая, а то взорву! И от тебя только клочья полетят!

Дохлый, увидев гранату, замер на месте.

– На пол, живо! – потребовал паренек, поднимая гранату вверх. – Считаю до трех! Раз…

Видя, что конкурент не шутит, Дохлый рухнул лицом на паркет – в серванте на полках аж рюмки запрыгали, зазвенели!

Выдержав паузу, паренек выдернул чеку и сунул гранату в круглую вазу, где лежали яблоки.

– Сейчас рванет! – крикнул он и бросился к выходу.

Дохлый и несчастный хозяин квартиры вжались в пол. Дохлый мгновенно взмок от страха. Еще бы! Одно дело – уродовать других, чувствуя свою безнаказанность, иное – самому оказаться в положении жертвы и стучать от страха зубами, упираясь носом в край пыльного ковра.

К счастью, граната не взорвалась. Как выяснилось позже, это был хорошо сделанный муляж…

Тем временем паренек в куртке, которого звали Леня, и его напарник, коренастый мужчина с веселыми глазами, по фамилии Барханов, являвшийся организатором всей этой затеи с подменой кейса, спешили покинуть место действия. Бегом они пересекли двор и, пробежав под аркой, выскочили на оживленную улицу.

На перекрестке они разбежались в разные стороны.

Барханов некоторое время энергично шел по тротуару, поглядывая любовно на кейс, но, услышав где-то далеко за спиной какие-то крики, швырнул свою добычу в кузов проезжавшего мимо небольшого грузовичка, сбавившего на повороте скорость, уцепился за борт и, подтянувшись на руках, сам последовал туда же.

Грузовичок вырулил на Садовое кольцо и покатился в шумном потоке машин, увозя Барханова, уютно устроившегося на тюках, подальше от опасного места.

Зина водила утюгом по влажной простыне и, будто испытывая терпение мужа, продолжала, как неугомонный дятел, долбить хрупкий ствол семейного дерева, не думая о том, что в один прекрасный момент этот ствол может рухнуть.

– Я знаю, знаю, – расширив глаза, пела она свою песню, – почему ты за свой тухлый театр держишься…

– А тут и знать нечего, – глянул исподлобья Алябьев. – Люблю – и все.

– Конечно, любишь! – согласилась с ним Зина. – Вы все это дело любите. Поэтому и перетрахались у себя в театре друг с дружкой, точно кролики!

Алябьев сжался, как от удара.

– Опомнись, что ты говоришь!

– Правду говорю, правду!

– Господи, как у тебя язык не отсохнет от этих мерзостей…

– Ах, мерзости!.. – Зина бросила утюг на подставку. – А приносить домой гроши – это не мерзости? А отказывать ребенку во всем необходимом, когда другие дети обжираются, – это не мерзости?!

Алябьев шевельнул желваками и закрыл глаза. Начинался новый виток психологической обработки, и тут уж глумливую жену не остановить. Бледное лицо его в эту минуту было похоже на лицо покойника.

– Нет, вы только посмотрите: он глаза закрыл! – брызнула слюной Зина, нажимая на все педали своего разрушительного танка. – Ты что из себя Янковского изображаешь? – Актер Янковский был, пожалуй, одним из немногих в актерской среде, кого Зина держала за авторитет. – Не пыжься, ты не Янковский! Не похож!

Алябьев сидел на стуле и глаза не открывал. «Уехать бы куда-нибудь, хоть на необитаемый остров!» – подумал он.

Зина слишком хорошо знала мужа и сразу догадалась, о чем тот думает.

– А-а, на необитаемый остров захотел? Ишь, Миклухо-Маклай хренов! Поезжай, поезжай! И ребенка с собой возьми, и мать свою с больной ногой… Я ее обхаживать без тебя тут не буду!

Алябьев наконец открыл глаза. И увидел перед собой распахнутое окно – оно сразу привлекло его внимание. За окном шумела улица, жил своей жизнью равнодушный город… чужой мир. Решение пришло мгновенно. И ничто теперь не могло остановить артиста. Жизнь проиграна по всем статьям, осталось последнее – смерть!

Точно во сне, Алябьев поднялся со стула, беззвучной тенью проскользнул за спиною жены к окну… Придвинув к нему табуретку, влез на подоконник и… бросился вниз.

Зина даже не поняла, что произошло и куда делся ее муж. Курить, что ли, пошел на лестницу или в туалет?

Тело Алябьева пролетело несколько этажей, нырнуло в густую листву разросшейся под окнами старой липы, крутанулось там среди ветвей и вылетело в сторону проезжей части, где и упало в кузов грузовичка, проезжавшего мимо, на тюки с ватой.

Грузовичок был тот самый, в котором чудесным образом устроился Барханов и, лежа на спине, смаковал детали удачно проведенной операции. Услышав за спиной глухой удар, произведенный упавшим телом, он резко обернулся. Пальцы его мгновенно выхватили из-за пояса пистолет. Барханов был человеком всегда готовым к разного рода неожиданностям.

Взору его предстали две ноги в поношенных кроссовках, торчащие из тюков, устремленные вверх. Ноги зашевелились, задвигались… Исчезли из поля видимости Барханова, и вместо них появилась всклокоченная голова.

– Где я? – спросила голова, вращая безумными глазами, пытаясь осмыслить происходящее. – Скажите, где я?

– В раю… или в жопе, как и все! – невозмутимо сообщил Барханов, убедившись, что этого типа можно не опасаться.

Когда он пригляделся к незнакомцу, лицо его озарила улыбка. Это был его старый школьный товарищ.

– Серега! – вскричал он, протягивая руки. – Иди сюда, рожа небритая!.. Что, не узнаешь?

Глаза Алябьева обрели осмысленность. Он тоже узнал Барханова.

– Барханов! Олег! – И сполз по тюкам вниз.

Барханов энергично тряхнул его за плечи.

– Здорово! Давненько, парниша, наши пути не пересекались… Лет пять, поди, будет и даже больше!.. Наслышан о твоих успехах, наслышан! Говорят, в большие артисты выходишь?

– А-а, – отмахнулся Алябьев, – был артист и весь вышел… Так, стало быть, я жив?.. Эх, брат, зачем?! Хотя, признаюсь, рад тебя видеть…

– В каком смысле – жив? – не понял Барханов. – Конечно, жив! А как ты в кузов-то попал?

– Да, понимаешь, дрянная история… – потупился артист. – Не в кузов я хотел, совсем не в кузов…

Барханов внимательно посмотрел на приятеля.

– Из окна, что ли, сиганул? Порешить себя хотел?!

Алябьев кивнул.

– Ух, черт! – дернулся потрясенный Барханов. – Это ты из-за Зинки, что ли? Из-за этой акулы? Дурак ты, дурак! – скривился он, выразив гримасой свое отношение к поступку артиста и к его жене, которая, по его мнению, не заслуживала столь сильного проявления чувств.

Некоторое время спустя они вошли в подъезд дома, где Барханов снимал квартиру, поднялись по лестнице.

– Значит, так, – решил за приятеля Барханов. – Пусть твоя мымра второсортная считает, что ты разбился. У тебя начинается новая жизнь! Поживешь пока у меня, а там разберемся, что и как…

Вошли в квартиру. В ней было несколько комнат, и почти все пустые. Вещи и кое-какая мебель – старинное кресло, антикварный стол пушкинских времен и раскладушка, покрытая клетчатым пледом, – находились в одной комнате, где, видимо, и обитал хозяин. Обжитой была и кухня. Там стоял холодильник, и в раковине громоздилась вымытая посуда.

– Деньги у тебя есть? – спросил Барханов.

Алябьев порылся в карманах, вынул мятую купюру, протянул приятелю.

– Юморист! – усмехнулся тот. – Разве это деньги? Тут на кружку пива не хватит. Трагик!

Барханов присел к столу, положил сверху кейс.

Алябьев оглядел комнату, нехитрые пожитки.

– Это твое жилье?

– Снимаю… – Барханов достал из ящика стола отвертку, сорвал на кейсе оба замка. – Посмотрим, что мы имеем с гуся… – Он открыл крышку кейса, заглянул внутрь. Высыпал на стол содержимое одного конверта, другого, третьего. – О, да тут целое состояние! – засмеялся он. – Ничего себе гусек, на целую индейку потянет! А может, и на кабана!

От количества денег у Алябьева зарябило в глазах.

– Откуда столько?

– В кустах нашел! – усмехнулся Барханов, уходя от правдивого ответа. – Зашел по нужде, гляжу – кейс, чуть ноги не обмочил!.. – Он протянул Алябьеву пачку сторублевок. – На, возьми. Это тебе на мелкие расходы: туда-сюда, пивка попить…

Алябьев повертел в руках пачку, положил обратно на стол.

– Я не возьму.

– Не понял?

– Не смогу отдать… Нам в театре негусто капает.

– Брось, Серега, не пыли без нужды! Мы с тобой еще больше заработаем.

Алябьев покачал головой. Увидел яблоки в вазе и, запнувшись, попросил:

– Лучше яблочко съем… Можно? – Его мутило от голода.

– Какой же ты дурак! – всплеснул руками Барханов. – Семь лет ты свою жену-поганку слушал, теперь послушай меня… Ты на себя в зеркало давно смотрел?

– А что?

– Так посмотри… во что ты превратился! – Барханов сдернул со стены небольшое овальное зеркало, сунул его под нос приятелю. – Ты же был самый приметный в классе, самый толковый… Телки вокруг тебя круги писали, любая готова была задницу оголить!.. А теперь что? Глаза – как у дохлой рыбы! А ведь ты еще молодой мужик! Она тебя что – загипнотизировала?

– Давай не будем об этом, – попросил устало Алябьев.

– Хорошо, давай не будем… – согласился Барханов. Взял со стола початую бутылку водки, плеснул понемногу в два фужера. Один протянул Алябьеву и спросил, оглядывая его фигуру и опущенные плечи: – Ты хоть по утрам зарядку делаешь?

– Уже нет.

– Уже нет… Тогда завтра с утра начнем с гантелей! – И чокнулся с приятелем, предлагая выпить за начало новой жизни.

– Шляпа! Баран! Лох! – орал на Дохлого помощник Шефа, сухощавый блондин с красным лицом и выгоревшими на солнце бровями, по кличке Писатель, узнав, что тому подменили кейс с деньгами.

Дело происходило на явочной квартире, в просторной гостиной, с пальмами по углам и картинами в дорогих рамах на стенах, больше похожей на зал в музее, чем на место, где затеваются темные дела.

До прихода Дохлого Писатель сидел за широким столом, на котором стояли несколько телефонных аппаратов, компьютер и в центре – хрустальная ваза в виде ладьи, полная шоколадных конфет в разноцветных фантиках. Томясь от безделья, запуская изредка пальцы в вазу с конфетами, Писатель сочинял романтические вирши о боевых подвигах Шефа и его отважной команды, ну и свою личную роль в этих подвигах не стеснялся отразить. Сегодня хорошо писалось. Писатель чувствовал прилив вдохновения… И вот явился этот идиот и все испортил!

– Тебя обули как последнего кретина! – негодовал Писатель. – Такие бабки просрал!.. Эти стригуны пасли тебя, вероятно, не меньше месяца, а ты их прошляпил! – Писатель взял из вазы очередную конфету, сунул ее в рот. Немного успокоился. – Как они хоть выглядели?

Дохлый подавленно молчал и лишь громко сопел. Наконец, заговорил осипшим от расстройства голосом:

– Один – хлипкий такой… Возьмешь за горло, моча польется! Второй… Второго видел только со спины, уже на улице… Тот покрепче будет.

– Дай кейс! – потребовал Писатель.

Дохлый послушно отдал кейс, тот, что ему подсунули. Писатель положил кейс на стол, открыл крышку. Внутри на старых мятых газетах уныло теснились друг к другу четыре пустые бутылки из-под водки с многозначительным названием «Привет». Надпись «Привет» на этикетках выглядела особенно вызывающе. Писатель скривился, словно обнаружил потерю собственного бумажника.

– Ну все, Дохлый! – сказал он. – Теперь тебя точно Шеф отправит на улицу матрешками торговать!

Дохлый застонал от ужаса, представив себя с лотком матрешек на Арбате.

– Только не это, только не это!..

В центральной части города, в одном из министерств, зазвонил телефон. К аппарату подошел вышколенный референт, снял трубку.

– Подождите минуту, сейчас позову, – ответил он, выслушав то, что ему сказали на другом конце провода.

Референт положил трубку рядом с аппаратом, прошел в большой, хорошо декорированный зал, где проходило совещание и за столом сидело человек десять респектабельных мужчин разного возраста.

Остановился за спиной одного из них, лысоватого, холеного, с подвижным лицом и острым взглядом, и шепнул:

– Вас к телефону, срочно…

Лысоватый мужчина поднялся, извинился перед собравшимися и вышел.

Взял трубку, выслушал, что ему сказали, изменился в лице.

– Мутанты! Дебилы! – выругался он. – Вам бы только девок по углам мусолить, а работать не умеете!.. – Он оглянулся на сидящего в конце приемной референта, понизил голос: – В общем, так: этих двух «кустарей» срочно найти и убрать! Ты меня понял, Писатель?

– Понял, – подобострастно кивнул Писатель на явочной квартире.

Дохлый не слышал слов Шефа и, глядя в лицо Писателя, покорно ждал решения своей участи.

– Ну? – заволновался он, когда Писатель повесил трубку.

– Ну, ну… Гну! – Писатель подошел к Дохлому и, выдержав паузу, объявил приговор: – Шеф дает тебе возможность загладить свою вину, цени! Значит, так… Ты и Болт – Болт будет за старшего…

– Почему Болт за старшего? – обиделся Дохлый.

– По кочану! Ушами хлопать меньше надо! Значит, Болт будет за старшего… Отыщите этих недоносков, заберете бабки, а им… пушку в рот!

– Где же мы их найдем?

– Это уж твоя забота! – жестко оборвал его Писатель. – Сумел выпустить из рук такие бабки, теперь крутись, дуролом!.. – И принялся рассуждать, понимая, что у Дохлого не хватит мозгового вещества на серьезную аналитическую работу: – Я думаю, искать их следует в том районе, где они тебя пасли. Наверняка один из них там живет. Вот и соображай, что к чему.

Что бы стал делать цивилизованный немец, удачно провернувший щекотливое дельце? Непременно положил бы деньги в кубышку и затаился до лучших времен. А что делает наш человек? Тут же идет в соответствующее место, чтобы обмыть успех.

Еще несколько лет назад ресторан «Пекин» при гостинице с тем же названием, расположенной на Маяковке, тихо умирал, превращаясь в затрапезную столовую, куда и заходить-то не хотелось. Но настали другие времена, и жизнь в ресторане круто изменилась. Стены и потолки в залах преобразились, засветились китайским разноцветьем, столы засияли белоснежными крахмальными скатертями, изменилось меню, став изысканным и многообразным, появилось ревю с участием длинноногих девушек, нацепивших черные парики и работающих под китаянок. Энергичные ребята-музыканты во главе с обаятельным усачом Карлом наяривают после ревю до полуночи, и от желающих потанцевать нет отбоя. Одним словом, жизнь в ресторане сегодня бьет ключом! И деньги, денежки, деньжата летят там, словно листья с деревьев по осени, – успевай только шевелиться! Но пустых мест за столиками нет, значит, с купюрами у граждан все в порядке, и немало приходит таких, кто легко расстается с ними, не мучаясь головной болью от мыслей о хлебе насущном.

В это замечательное место и отправились вечером Барханов и Леня, взяв с собой несчастного Алябьева, чтобы отметить успешное дело.

Барханов любил этот ресторан и, когда появлялись деньги, непременно сюда захаживал. Ему нравилась ресторанная кутерьма, круговерть веселых лиц, бегающие официанты, холеные женщины, размягченные от спиртного, – здесь можно было расслабиться и быть самим собой. Была бы такая возможность, Барханов и спал бы в ресторане – в шуме, гомоне, в всплесках музыки! По крайней мере так он говорил друзьям.

– Обожаю это место! Здесь бы коечку поставить и спать, до того хорошо! – повторил он и сегодня, весело оглядывая зал.

– Классно! – согласился с ним простодушный Леня. Он в подобные места ходил редко, сказывалось отсутствие средств и другие жизненные интересы. Леня любил посидеть с книгой, любил подумать в тишине. Но сегодняшний вечер не в счет, сегодня, можно сказать, был особый случай.

Алябьев, оправившийся после драматического прыжка в окно, как-то успокоился, повеселел и с аппетитом уплетал какое-то диковинное блюдо, которое принесли на горячее.

– Вкусно, – промычал он.

После выпитого и хорошей еды скверная домашняя жизнь, жена Зина, неурядицы последнего времени – все это осталось в стороне, потускнело, растворилось в ресторанном шуме и табачном дыму и казалось теперь элементами чьей-то чужой, далекой ему жизни.

– Ешь, ешь, Серега! – воскликнул Барханов с чувством хлебосольного хозяина, радуясь, что может доставить удовольствие старому приятелю. – Твоя Зинка, поди, только яйца над сковородкой может разбивать!..

– Ну, зачем ты так… – обиделся Алябьев.

– Молчу, молчу! – не стал продолжать Барханов.

Артист вновь принялся за еду.

– Очень вкусно! Интересно, сколько стоит такое мясо?

– Какая разница! – Барханов махнул рукой. – Ешь! Я угощаю!

– И все-таки?

Леня взял со стола меню – ему тоже хотелось узнать стоимость блюда, – открыл меню, нашел нужное название.

– В переводе на зеленые: девяносто долларов – порция…

Алябьев чуть не поперхнулся.

– Сколько?!

Барханов отобрал у Лени меню.

– Не порти человеку аппетит!

– Надо же… – Алябьев глядел в тарелку и решал – стоит ли продолжать есть столь дорогостоящий продукт?

– Ешь и не дергайся! – успокоил его Барханов. Он обвел глазами переполненный зал ресторана. – Это жлобье может себе позволить такую жратву, а чем мы хуже? Если бы они зарабатывали свои бабки честным путем, я, быть может, до сих пор на своем заводе инженерил… Но жизнь, увы, – не целомудренная невеста, а изрядно порченая бабенка! Уверен, большинство из тех, кто здесь сидит, воруют, перепродают, вымогают… А я не люблю, когда меня за дурачка держат! И делаю ответный ход!

Алябьев, выслушав его речь, напрягся:

– Так, стало быть, вы свои деньги…

– Нашли! – прервал его Барханов, не желая огорчать честного приятеля. – В кустах! Я тебе уже говорил. Спроси у Лени…

– Ну, в общем, так… – простодушно по-детски улыбнулся Леня. – А ведь классно получилось, – не выдержал он. – Такая куча денег! – И поднял свою рюмку: – Выпьем за удачу!

– Давайте, – поддержал Барханов.

Все трое сдвинули рюмки, чокнулись. Выпили.

Леня подцепил вилкой маринованный гриб, занюхал им выпитую водку и возбужденно продолжал:

– Я своим сразу деньги почтой отправил. У меня отец сроду таких бабок не видел… Теперь уж точно он достроит свой аппарат. Знаете, кто у меня отец?

– Кто? – проявил интерес Алябьев.

– Самородок! – гордо сообщил Леня. И понизил голос, словно речь шла о военных секретах: – Он в сарае самолет строит. Настоящий! – Леня подпер лицо ладонью. – Я вот окрепну немного, поднакоплю деньжат и в деревню вернусь, не нравится мне здесь… Знаете, какая у нас деревня? Высокий берег, внизу речка, и дали – глаз не оторвать!

– Чепуха! – поморщился Барханов, выросший в городе и любивший городскую жизнь. – В городе лучше! Признаюсь, я без цивилизации – никак… Без горячей воды – просто тупею! Опять же, скажите, что за радость – в сортир по морозу бегать?..

Тем же вечером Дохлый и назначенный ему в напарники Болт, блатной мужик, с колючим взглядом и шрамом от ножа на подбородке, в тюбетейке неизвестного происхождения, надвинутой на лоб, приступили к поискам обидчиков. Точнее – одного из них, с кем Дохлый встретился лицом к лицу и кого хорошо запомнил.

Пара сидела в неприметных «Жигулях» поблизости от оживленного перекрестка, где потоком шел народ.

Дохлый, у которого уже рябило в глазах от обилия людей, обреченно вздохнул. Поиск обидчика представлялся ему делом безнадежным.

– Не вздыхай, а лучше по сторонам смотри, – посоветовал Болт. – Тебе сопли утерли, а не мне. Ты его в лицо видел, а не я. Конечно, это дело хлопотное… но найдем! Я верю!

Уверенность Болта в успехе подействовала на Дохлого ободряюще.

– Пусть он, падла, мне только попадется! – И Дохлый сжал кулак, представляя, как измордует эту дохлую букашку.

Болт включил зажигание и медленно поехал вдоль тротуара.

Было еще светло, хотя день уже заметно утратил дневную яркость. Людей на улице было еще много, и все куда-то шли и шли, и можно было подумать, что поблизости находится стадион, где сегодня встречаются ведущие футбольные команды. Топтались у ларьков «крутые» парни, сбившись в группы по три-четыре человека, – их сразу можно было определить и по стилю одежды, и по манере держаться… У проезжей части, переминаясь с ноги на ногу, дежурили длинноногие девицы, высматривая себе клиентов; время от времени возле них тормозили машины и увозили одну из них с собой… Равномерному движению толпы мешала группа туристов-иностранцев, застрявшая у одной из витрин, заезжие гости, энергично жестикулируя, вели оживленный разговор – что их там привлекло, понять было невозможно… У подземного перехода стояли два уличных музыканта – один был с гитарой, другой держал кларнет – и играли что-то веселое. Поблизости на грязном мешке сидел бомж. В ногах у него стояла железная консервная банка, в которой лежала горсть мелочи. Бомж ничего не просил, был занят своими мыслями, и люди, проходившие мимо, сами бросали ему деньги…

В общем, кого здесь только не было. И вполне мог объявиться тот, кого бандиты искали.

Когда уже выпили изрядно, Барханову захотелось петь. Он вышел из-за стола, пошатываясь, пробрался к эстраде, сунул музыкантам деньги, и те, прервав на середине танец, пропустили его к микрофону.

Люди, сидевшие за столиками с интересом воззрились на него: что это за тип вылез на эстраду и чем хочет удивить?