Kitabı oxu: «Подарок от неизвестного»

Şrift:

* * *

«…Но что страннее, что непонятнее всего, – это то, как авторы могут брать подобные сюжеты. Признаюсь, это уж совсем непостижимо, это точно… нет, нет, совсем не понимаю. Во-первых, пользы отечеству решительно никакой; во-вторых… но и во-вторых тоже нет пользы…
…А всё, однакоже, как поразмыслишь, во всем этом, право, есть что-то. Кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете, – редко, но бывают».
Н. Гоголь «Нос»

[1]

Когда пароход идет ко дну, что испытывает пассажир, не успевший покинуть каюту и выбраться на палубу? О чем он думает? Как встречает смерть? Эта мысль неоднократно возникала в голове Воскобойникова. И не только в минуты отчаяния, когда его чувства, как ему казалось, были схожи с чувствами того самого пассажира, облик которого неясно маячил в сознании. Это случалось и в благостные минуты, когда ничто не омрачало его настроения и думалось о чем-то весьма приятном: о встрече с желанной женщиной, к примеру, или об изысканной еде, которую ему предстояло вкусить на званом ужине, или о благоприятном завершении какого-либо важного дела, которое поначалу не обещало успеха. Мысль о пассажире, идущем ко дну вместе с пароходом, которому предстоят последние мучительные минуты, возникала в самые разные моменты жизни, и он не мог себе ответить, что же служит толчком для ее появления. Он вдруг вспоминал без всякого повода об этом неизвестном ему пассажире, который мог оказаться в минуты катастрофы на пароме в водах Балтийского моря, или на пароходе «Адмирал Нахимов», затонувшем под Новороссийском, или где-либо еще… И, в зависимости от своего состояния, Воскобойников либо мучился, остро воспринимая участь несчастного, либо, когда находился в хорошем расположении духа, думал о нем и его страданиях отстраненно, как о театральном персонаже, чья смерть волнует гипотетически, поскольку является выдумкой автора пьесы.

Воскобойников ни с кем из тех, кому доверял, не делился своими думами на эту тему, не рассказывал о том, что мысль о драме неведомого ему пассажира нет-нет да будоражит его, являясь в сознании с неясной целью. Объяснить собеседнику это было бы трудно.

Шли годы. Он окончил институт. Женился. Женился по нашему времени поздно – в двадцать семь. Женой его стала хваткая, уверенная в себе, эффектная блондинка по имени Таня, носившая непривычную для русского уха фамилию – Шультайс. Видимо, имелись у нее, москвички, в роду прибалтийские предки, от которых и досталась ей в наследство эта фамилия. То ли предки эти дошли до русских поселений и там осели, то ли русские бабы добрались до их литовских сел и хуторов, и уж дети этих баб – по своей ли воле, или по воле обстоятельств – двинулись в обратном направлении. Влюбленному Воскобойникову казалось, что шелестит легкий ветерок в траве, когда произносили вслух фамилию жены: Шультайссс… Жена оказалась особой весьма деятельной. Ни минуты не могла посидеть праздно. То суетилась на кухне, что-то там резала, жарила, варила, перемещаясь в кухонном пространстве с ловкостью балерины, успевая при этом еще говорить по мобильному телефону; то затевала стирку и ходила с видом ищейки по комнатам, соображая, что бы еще такое засунуть в пасть стиральной машины (однажды она единым махом стянула с Воскобойникова, лежавшего на диване, джинсы; тот и охнуть не успел, как они уже крутились в металлическом чреве прожорливого «монстра»); то бросалась наводить порядок в комнатах, убирая вещи Воскобойникова в отдаленные места, протирая мебель влажной тряпкой, перевешивая на свой лад (в зависимости от настроения) фотографии и картинки на стенах, перекладывая книги на полках и милые безделушки, осевшие в разных углах.

Когда домашние дела надоедали, жена покидала дом и в обществе двух-трех подруг отправлялась путешествовать по Москве с неистребимым желанием посетить все модные художественные галереи и выставки, понапрасну пытаясь вовлечь в свои забавы мужа, – она любила современное искусство (но в большей степени атмосферу тусовок, с ним связанную), а Воскобойникова от него мутило, как после съеденного пирожка с несвежей начинкой. Все эти инсталляции, провокации, старая стоптанная обувь, утыканная поверх носов гвоздями и выставленная для обозрения на старинном обеденном фарфоре с вензелями, телевизоры шестидесятых с выбитыми экранами, из которых торчат руки, показывающие фигу, или чьи-то ноги в несвежих носках, манекены без голов с отрезанными конечностями, испещренные поверх торсов похабными, как в туалете, надписями, целующиеся взасос мужики на живописных полотнах или сизые от пьянства бабы, бездумно глядящие с тех же полотен, – всё это смущало Воскобойникова, словно он попал по недоразумению туда, где его не ждали и куда ему не следовало приходить.

Оказавшись на улице, жена никогда не шла, а вечно летела вперед, словно боялась не успеть в отъезжающий от остановки автобус. Даже сидя в театре на спектакле, она и трех минут не могла пробыть в состоянии покоя: то начинала листать программку с неясной целью, то искала в сумочке быстрыми пальцами маленький перламутровый бинокль и потом пялилась в него, блуждая по лицам актеров с деловитостью астронома, изучающего далекие планеты, с радостью подмечая при этом какие-либо неприятные мелочи в гриме или костюмах исполнителей, то копалась в той же сумочке, отыскивая там мятные таблетки либо шарики шоколадных конфет, и долго затем шуршала фантиками и фольгой, вызывая недовольство сидевших поблизости зрителей. Воскобойникову, не любившему постороннего внимания, всякий раз это доставляло мучения. Как-то после спектакля он сделал жене замечание, но та облила его презрением и заявила, что у него рабское сознание и что он готов идти на поводу у толпы, а она, в отличие от него, – человек свободный и не будет вести себя так, как это угодно разным обывателям. «Вот уж не замечал в тебе бунтарского духа… Это смешно!» – заявил он в ответ и надолго замолчал, решив больше не обсуждать эту неприятную тему. Жена же, распалившись, с порозовевшими щеками (обычно щеки у нее зримо розовели в постели, когда она была близка к оргазму), что-то еще говорила, говорила, говорила… Но он уже не слушал ее, уйдя в свои мысли. Ему опять пришел на ум пассажир, не сумевший покинуть каюту и идущий ко дну вместе с тонущим судном. И думая об этом несчастном, он вдруг пожалел себя, обнаружив нечто схожее в собственном положении. Он также заперт судьбой (только в семейном трюме) и идет ко дну. И впервые ему пришла в голову мысль: зачем он женился на этой женщине? Ведь что-то смущало его в ней еще на стадии их любовного романа, какие-то мелочи в поведении, некоторые фразы, что-то смутное, чего он не мог ухватить и отлить в словесную форму, но, околдованный тогда ею, он не утруждал себя поисками ответа. Теперь, когда при нем произносили фамилию жены, ему уже не чудился в звуках милый шелест легкого ветерка, а слышалось шипение злобной кошки: Шультайссс… Шультайссс…

«О чем ты опять думаешь?» – спросила жена с недовольным лицом, заметив в паузе своего затянувшегося монолога, в котором независимая личность, способная воспарять над хлябями земными, противопоставлялась толпе унылых, словно жалкая свора бездомных собак, обывателей, что Воскобойников не слушает ее. Воскобойников, как-то затяжно смотревший себе под ноги, промолчал. «Что ты молчишь, ответь!..» – потребовала женщина с фамилией Шультайс. «Я думал о пароходе, который терпит бедствие и идет ко дну, и о пассажире, не сумевшем покинуть каюту и тонущем вместе с судном…» – признался Воскобойников и тут же пожалел, что оголил содержание своих мыслей, подобно электрику, оголяющему острым ножом конец электрического провода, перед тем как соединить его с чем-либо. «О чем?..» – обомлела жена (если бы рядом случилась скамейка, она, несомненно, припала бы на нее, сраженная его признанием) и подумала, что Воскобойников, видимо, смеется над нею. Но тот был серьезен. «Какой еще пароход? Что за пассажир?! – воскликнула Таня. – Кто-то погиб из твоих близких на море? Ты никогда мне не рассказывал об этом…» Тон ее сразу стал участливым, как если бы ей встретилась несчастная старуха, просящая подаяние, из тех, вид которых способен тронуть любое жестокосердное создание. «Нет, к счастью, из моих близких никто не утонул… Это, если можно так сказать, абстрактный пассажир, о муках которого я иногда задумываюсь, представляя, что он испытывает, когда идет ко дну…» – объяснил Воскобойников с мучительной гримасой и вновь пожалел, что «оголил провод». «Что значит „абстрактный пассажир“? Ты издеваешься?!» – спросила жена. Нет, он точно смеется над нею, решила она. И это озадачило ее не меньше «абстрактного пассажира», идущего ко дну. Обычно мягкий, сдержанный, послушный ей во всех начинаниях, Воскобойников вдруг предстал в непривычном виде. Это случилось впервые за два с половиной года их совместной жизни.

Как-то в очередной раз они были в театре. В темноте притихшего зала, когда люди перестали сморкаться и откашливаться, занятые происходящим на сцене, жена по своему обычаю вынула конфету – кажется, уже третью – и зашелестела фантиком. Кто-то сзади фыркнул, и Воскобойников услышал злобное шипение: «Уймись, свинья! Перестань шуршать, ты не в хлеву!»

У жены половина конфеты зависла на языке. Когда она все же с трудом проглотила ее, то жарко шепнула Воскобойникову в ухо, словно ткнула острой иглой в бок: «Твою жену оскорбили, ты не слышал?..» Воскобойников молча шевельнул плечами. «И ты это проглотишь?..» – вопросила она с дрожащим, как желе, подбородком. Ответа не последовало. А что он мог сказать ей? Сейчас встану и набью этому сукиному сыну морду – прямо здесь, в зале? «Давай дождемся перерыва…» – наконец шепнул Воскобойников, надеясь, что к окончанию акта острота момента пройдет и от него не потребуется никаких скандальных действий.

Но у Тани был иной настрой. Она вскочила и, врезаясь со злостью в колени сидящих на пути людей, намеренно мешая им, устремилась к проходу. Потом, стуча с вызовом каблуками, пробежала между рядов кресел к выходу. Воскобойников хотел последовать за нею, но убедил себя, что не следует с этим спешить; жена, решил он, отправилась в туалет, чтобы успокоиться, а в антракте он найдет ее, благо до перерыва оставалось совсем немного времени, если судить по продолжительности первого действия, указанной в программке.

В перерыве он прошелся по фойе, отыскивая жену. Платья с вырезами на груди, блузки и свитера, пиджаки и легкие куртки, мужские и женские головы, как бы нелепо торчащие над всем этим обильным разноцветным тряпьем, – всё это мелькало перед его взором в свете люстр, особенно ярком после приглушенного освещения в зале, но жены нигде не было видно. Тогда он с неясной целью поискал глазами ее обидчика – Воскобойников успел зацепить его взглядом ранее, когда тот, после окончания действия, шел в толпе на выход. Это был худощавый мужик, лет сорока или около того, несколько блатного вида, с немного выпиравшей вперед нижней челюстью, небритый по современной моде, с бесцветными пустыми глазами живущего бездуховно сорняка, и было непонятно, с какой целью он забрел в театр, да еще шикнул на жену Воскобойникова, – на театрала он явно не тянул. «Блатного» тоже нигде не было. Воскобойников спустился в туалет. В туалете и на площадке для курения, где в дымном тумане маячило несколько фигур, в основном женских, «Блатного» также не оказалось. Свалил, вероятно, утомившись от происходящего на сцене, решил Воскобойников. Может, это к лучшему. Что бы я ему сказал, встретившись с ним лицом к лицу? Повод-то, если честно, для выяснения отношений – несущественный.

Таня же Шультайс после случившегося в театре и своего царственного отбытия за его пределы не разговаривала с мужем недели две. Молчала точно комсомолка на допросе в гестапо. Наверное, и дальше бы тянула резину, но Таня была женщиной, и женщиной молодой, возбудимой, она не могла подолгу обходиться без сексуальных занятий, и в силу этого сменила гнев на милость. И Воскобойников, надо признать, тоже был не железный. Тут же забыл о своих принципах, когда жена поманила его в постель. И даже чуть не упал, стаскивая с себя на ходу те самые злополучные джинсы.

Когда трубы страсти отзвучали, взяв перед этим предельно высокую ноту, после чего небесный дирижер дал отбой и супруги, отделившись друг от друга, лежали обессиленные по краям кровати, Воскобойников, борясь с накатывающим сном, подумал: все же хорошо, что у него есть жена, и такая чувственная, полная страстных порывов, за что ей можно простить увлечение всеми этими инсталляциями с грязной обувью на старинном фарфоре, с фигами в окошке телевизора и прочей дребеденью, можно простить иные глупости, вроде шуршания фантиков в неподходящих местах, и прочее, прочее; и уже в тумане накатившего сна ему отчетливо чудился шум ветерка, шевелящего высокие стебли травы: Шультайссс…

И всё же они расстались. Слишком по-разному он и Таня смотрели на вещи. Словно у каждого перед глазами был свой глобус, с отличающимися один от другого очертаниями континентов и морей и цветом климатических зон. И языки, на которых оба изъяснялись, тоже отличались один от другого: слова вроде бы совпадали, а вот смысл их – нет. И если Воскобойников все же пытался ухватить смысл речей жены, точно добросовестный студент иняза, пытающийся вникнуть в чужой язык, то жена его, наоборот, как неуч, предпочитала изъясняться лишь на своем языке.

У Тани кто-то появился. Как она заявила, признавшись, более подходящий ей по духу, чем Воскобойников. Тот, кто может дать отпор любому театральному хаму, и не только театральному, тот, кто может оценить все порывы ее незаурядной натуры, о чем она немедленно сообщила мужу. Воскобойников не стал ничего выяснять. Кто там и что там – ему это было неинтересно. От семейных сцен, где люди скандально выясняют отношения друг с другом, у него сразу портилось настроение, хотелось тут же забраться с головой под одеяло, как это бывало в детстве, когда его обижали.

Воскобойников пожелал жене удачи и ушел в ванную комнату – принять душ. Поток воды, обрушившийся ему на голову, притупил горечь обиды: как-никак он был лицом пострадавшим, его бросили, а не он оставил жену. Впрочем, подумал он, не принципиально, кто кого бросил.

Таня уложила вещи в три неподъемных чемодана, размером, как подумалось Воскобойникову, с каменные блоки, лежащие в основании египетских пирамид (их унесли двое звероподобных, отрыгивающих перегар, грузчиков), и была такова. Только прошелестел вслед ветерок: Шультайссс…

Одним словом, супружеский союз Воскобойникова и Татьяны распался, словно пряник, разломанный на две части. Чего уж теперь после случившегося понапрасну ворон гонять! Жизнь продолжается.

Отныне Воскобойников не спешил к новому алтарю. И всячески гнал от себя мысль о новой избраннице, когда видел где-либо в компании миловидное существо женского пола, взиравшее на него с туманностью во взоре. (Знаем, знаем мы эти «туманности Андромеды»! – говорил он себе в подобные минуты.) Люди, мало его знавшие, стали поговаривать о том, что он, видимо, сменил свои пристрастия и обратил взоры на мужской пол. Но это не было правдой. И близкие, из числа друзей, могли подтвердить, что это сплетни: им было известно, что Воскобойников иногда проводит ночи у одной немолодой вдовы. Не будет же человек для отвода глаз ездить ночевать к вдовам. Правда, подобные визиты, по заявлению тех же друзей, случались довольно редко – видимо, когда мужику совсем было невмоготу.

«Ты собираешься жениться или как?..» – донимал его время от времени близкий приятель Брагинец, уверенный в себе крупный человек, с глазами навыкате, с родинкой по краю нижней губы, похожей на притаившуюся муху, твердо знавший, что почем и почему. «Отстань…» – отмахивался Воскобойников и туманно глядел в окно. «Надо, надо! Порядок того требует…» – Брагинец солидно откашливался, словно готовился к выступлению на областном собрании фермеров, занимающихся разведением рогатого скота, и поглаживал широкий, как у борца, загривок. «Какой порядок? Чей?» – отзывался без энтузиазма Воскобойников. «Ты сосиской-то не прикидывайся. Общественный порядок!.. Общество предполагает, что мужик живет с бабой! Так наши предки жили. Или ты – поперек традиций?.. Смотри, и вправду будут думать, что ты с голубыми породнился!» – «Не будут… А если будут, черт с ними!» – «Таньку, дурак, упустил, роскошную бабу!» – сокрушался Брагинец, перекатывая свое большое тело в широком кресле. «Да, упустил…» – соглашался Воскобойников, и что-то вроде светлой дымки накатывало на его лицо. «Ну вот!» – подскакивал Брагинец и радостно, по-раблезиански, почесывал свой округлый живот, водивший дружбу не с одной кружкой пива. «Понимаешь… – погружался в недавнее прошлое Воскобойников, и светлая дымка сползала с его лица, – ей хотелось, чтобы я ходил за ней, словно школьник за учителем на уроках физкультуры. Руки вверх, руки вниз… А это бывает утомительно, поверь! Иногда хочется дух перевести, умное что-либо почитать, лежа на диване… А тебя трясут, точно неработающий будильник! – приоткрывал завесу над тайнами семейной жизни Воскобойников. – Мало того: с тебя могут сорвать джинсы (опять эти злополучные джинсы!), заверяя, что те нуждаются в стирке, и они тут же исчезают в глотке стиральной машины! А ты лежишь с голыми мослами на сквозняке, словно брошенный в степи труп. И тут уж, поверь, не до чтения!..» – «Подумаешь, джинсы! Это не повод напрягаться. Я на подобные вещи не обращаю внимания, – убеждает Брагинец приятеля. Говоря это, он по обычной своей привычке запускает палец в рот за щеку и долго что-то там щупает; ищет, что ли? – Уверен, – продолжает он, – всё бы со временем пришло в норму. Баба-то, признай, – клевая!» – «Клевая, – опять соглашается Воскобойников, – да, видно, я рыбак никудышный… – И раздраженный тем, что Брагинец всё еще копается пальцем в защечном мешке, язвительно интересуется: – Чего ты там вечно ищешь? Твой рот не морская раковина, и жемчужину ты там не найдешь, уверяю тебя. Бросай это плебейское занятие!» – «Грубо! Не надо с больной головы – на здоровую», – хмурится Брагинец, словно попал под плевок прохожего, и думает: какого черта мне всё это нужно?! Да пусть хоть выпрыгнет в окно! Мозги есть, а ума никакого… Чем же Танька ему поперек стала? Чем от семейной жизни отвадила? Не утюгом же раскаленным по телу прошлась… Мысль об утюге и отутюженном, как брюки, Воскобойникове вернула ему веселое настроение, он засмеялся, показывая крепкие белые зубы, свидетельствующие о физическом здоровье, рассчитанном на долгие годы. (Смейся, радуйся, полный сил крепкий человек, а уж там как Господь распорядится; придет и твое время, прихватят тебя за волосы и – в мешок!)

А за окном сыпал снег, неожиданно поваливший крупными хлопьями, покрывая голую до того землю, будоража своей острой белизной прохожих, особенно детей, стосковавшихся по снежкам, санкам, ледовым горкам, – а то последняя декада декабря, а снега нет и нет, где это видано? И вот наконец он явился, ослепительно белый, чистый, липкий на ощупь и сладкий, точно сахар, – кажется, брось комочек в чашку с чаем – и подслащивать нет нужды!

Приближались новогодние праздники, а с ними суета, бег по магазинам, поиски елок, подарков, закупка различной еды и спиртного, а затем двухнедельное гулянье, пьянство, скандалы, треск петард за окнами, гонка машин скорой помощи по опустевшим улицам, пьяные кулачные драки (нередко в ход шло и серьезное оружие, после чего снег под ногами противников окрашивался пятнами крови, и для кого-то этот праздничный день становился последним в короткой непутевой жизни); в новогодние ночи складываются любовные союзы, кратковременные и продолжительные, молодые спешно совокупляются где-то по углам чужих квартир, в неудобных позах, дыша друг другу в лицо винным перегаром, часто не успевая произнести столь необходимые в таких случаях нежные слова, и, сделав дело, выползают из щелей к праздничным столам, снова одурманивать себя водкой, вином и скверными разговорами. Отдельный случай – малолетние дети. Те, отгуляв в вечерние часы у елок, получив подарки, крепко спят в своих кроватках, прижимая к груди подаренных кукол, ничего не ведая о своем будущем, не зная своих взрослых стремлений и путей, и верится, что кому-то из них удастся избежать ошибок и заблуждений своих родителей.

До женитьбы на Тане, да и женившись, Воскобойников всякий раз приходил в возбужденное состояние, когда до новогодних праздников оставались считаные дни, и с нетерпением ждал приближения праздничного часа, то есть двенадцати часов, звона курантов по телевизору и вторящего ему перезвона бокалов, в которых, словно горячий источник, пузырится шампанское, ждал шумной суеты в домах, громкой музыки, несущейся отовсюду. Праздник привлекал возможностью подурачиться в компании друзей, посостязаться в остроумии, попеть со всеми под гитару и в конце концов уединиться с той, которая тебе приглянулась и которой ты тоже пришелся по душе. Так и с Татьяной вышло. В одну из новогодних ночей, сойдясь в пару, взявшись за руки, они стали искать место, где можно было бы уединиться и поболтать о чем-то сокровенном, о чем – они еще и сами не знали, и, обойдя всю квартиру, где гуляли в эту ночь, и не найдя свободного угла, оказались на лестничной площадке. Беседа на сквозняке была недолгой и завершилась продолжительным поцелуем. Когда собравшиеся в квартире вновь решили вернуться к столу, Воскобойникова и Татьяну пришлось буквально оттаскивать друг от друга, словно двух обитающих на свободе животных, самца и самку, по несчастью оказавшихся в силках и страшащихся, что их разлучат. В общем, после той новогодней ночи обоих закрутило, завертело, завьюжило…

После развода Воскобойников несколько поостыл к новогодним забавам. Торчать сычом среди семейных пар или в компании неженатой молодежи, только и ждущей момента, чтобы уединиться с кем-либо, не было желания.

Приближался очередной Новый год. Город по обыкновению бурлил. Люди бегали по магазинам, звонили друг другу, договаривались: где, у кого, когда?

Воскобойников, пребывавший в состоянии хандры, отклонил ряд приглашений (одно из них крайне лестное, там в компании ожидалась заезжая джазовая знаменитость из Англии) и решил встретить новогодний праздник в семье старшей сестры.

Двадцать девятого декабря утром в дверь его квартиры неожиданно позвонили. Воскобойников, собиравшийся на работу, уже выбритый, пахнущий одеколоном, в пиджаке и галстуке, воодушевленный пением Азнавура, звучащим в радиоприемнике, открыл дверь и увидел перед собою молодого человека лет двадцати, без шапки, рыжего, одетого в синюю спецовку поверх теплой куртки, не по возрасту очень делового. Парень в одной руке держал квитанцию, другой придерживал стоящую на полу полутораметровую (или даже больше) вертикальную картонную коробку кирпичного цвета, весьма похожую на те, в которых продают искусственные елки.

– Мне нужен Воскобойников… – сказал он строго и, заглянув в квитанцию, добавил: – А.П.

– Я – Воскобойников… А.П., – подтвердил Воскобойников свою личность.

– Вам посылка, – сообщил рыжий молодой человек и, не вдаваясь в объяснения, уже устремленный в дальнейшие свои дела, попросил расписаться о получении в той самой квитанции.

Воскобойников послушно расписался на бумажке, приложив ее предварительно к дверному косяку и воспользовавшись авторучкой посыльного. Принял коробку – точнее, рыжий парень поставил ее перед ним на попа. Несколько мгновений Воскобойников созерцал выросшую перед ним картонную колонну, решительно не зная, что ему с нею делать.

– Это что, елка? – сообразил он наконец спросить у рыжего, уже устремившегося в открытую дверь лифта.

– Я в чужие посылки не заглядываю, – ответил тот строго. И уже более милостиво добавил: – Похоже, елка…

И его скрыла закрывшаяся дверца лифта.

Воскобойников, всё еще оставаясь на пороге, пожалел, что не спросил у рыжего, от кого посылка. Это было гораздо важнее, чем содержимое коробки. Но поди догони его теперь, он наверняка уже покинул подъезд и умчался в своем фургоне по другому адресу.

Не отдавая себе отчета, зачем он так делает, Воскобойников поднял коробку вертикально над полом и так же вертикально, словно дорогой музейный экспонат, внес ее в квартиру. Поставил в центре комнаты. Коробка была увесистой, и внутри вполне могла поместиться елка, но уж чересчур она была тяжелой. Зачем мне елка, подумал Воскобойников. Двумя днями ранее он принес с базара елку и нарядил ее. Она красовалась в углу комнаты – высокая, пушистая, крепко пахнущая хвоей, с избытком наряженная, точно дама, страдающая недостатком вкуса.

Воскобойников бросил взгляд на циферблат часов. Время подпирало, пора было уходить на работу. Азнавура в радиоприемнике давно сменила Анжелика Варум с песней о художнике, который рисует дождь. Он выключил приемник. Двинулся к выходу, но… Любопытство оказалось сильнее (в конце концов, пять минут ничего не решают), и Воскобойников решил вскрыть коробку. Если внутри елка, он подарит ее Маше Черкашиной. Маша, сотрудница компании, сидевшая с ним в одной комнате, посетовала вчера на то, что не может из-за отсутствия времени доехать до базара и купить себе елку. Не будем торопиться, сдержал он свой порыв в следующую минуту. Если подарить Маше елку, она сделает неверные выводы и решит, что он намерен приударить за ней.

Воскобойников уложил коробку на обеденный стол, взял в руки нож с острым лезвием и с ловкостью, присущей хирургу, разрезал пленку-скотч, которой коробка была заклеена. Вскрыв коробку, он обнаружил внутри что-то малопонятное, пестрое по цвету, упакованное в прозрачную полиэтиленовую пленку. На елку это не было похоже. Воскобойников потянул за край пленки и вытащил содержимое наружу. И замер, удивленный. В пленке находилась большая, в человеческий рост, кукла, так поначалу подумалось ему, но приглядевшись внимательнее, он понял, что это совсем не кукла, а резиновая женщина, из тех, какими обычно торгуют в секс-шопах. Только женщина эта, в отличие от тех, что лежали на полках в магазинах интимных товаров, была сделана из дорогих материалов, кожа у нее походила на человеческую, на голове была прическа из настоящих человеческих волос, лицо было как живое и довольно милое, совсем не похожее на тупые физиономии с похабно открытыми ртами, какие были у резиновых надувных созданий, с которыми она находилась в родстве. Кроме того, на ней было веселенькой расцветки платье и балетки золотистого цвета на ногах. Стоила эта дама, вероятно, не одну тысячу зеленых (информация о ценах на такие дорогостоящие изделия ему как-то попалась в Интернате). Что за фигня, подумал Воскобойников и неприлично выругался. Какому болвану пришло в голову посылать ему эту бабу? С другой стороны – вещь-то дорогая. Послал тот, кому не жалко денег. Но все равно цель одна: посмеяться над ним. Он нервно пошарил в коробке рукой, желая найти какое-либо послание, способное прояснить, кто же даритель. Пальцы его наткнулись на что-то мягкое, лежавшее внутри, и он извлек это «что-то» наружу. Это оказалась пара новых черных чулок с резинками, прилагавшаяся к основному «предмету». Отложив с некоторой брезгливостью чулки в сторону, он вновь запустил руку в коробку. Есть! Есть записка, с облегчением подумал он, нащупав на дне сложенный вдвое лист бумаги.

Трясущимися от нетерпения пальцами он развернул записку и прочел текст. После прочтения записки ему не стало легче. Понять из текста, кто даритель, было невозможно. «Поздравляю с Новым годом! Будь счастлив в любви», – говорилось в записке. Шутник! О какой любви речь? Даритель, желая сохранить анонимность, не стал писать свое послание от руки, а набрал текст на компьютере. Если бы записка была написана рукой, была бы хоть какая-то возможность определить по почерку, кто он.

Другой на месте Воскобойникова, да и он сам в иных обстоятельствах, отнесся бы с улыбкой к такому подарку. К тому же Новый год – время шуток. Но сейчас он впал в ярость. Что за подлая душа решила подсунуть ему накануне праздника резиновую бабу с целью покуражиться над ним?!

Не снимая пленку, он швырнул резиновую женщину на диван, и та так удачно улеглась на нем, словно это было ее привычное место для отдыха. И даже как-то весело, точно живая, посмотрела на Воскобойникова сквозь прозрачную пленочную ткань.

В дороге, сидя за рулем, маневрируя в потоке машин, поругивая про себя наглых водителей, резво перескакивавших из ряда в ряд, он отвлекся от мыслей о подарке и неизвестном дарителе. Но подъехав к месту работы и припарковавшись на свободном месте, вновь стал думать, кто бы это мог быть.

Будучи экономистом по образованию, Воскобойников работал в фирме, проектировавшей разного рода вещи для нужд легкой промышленности. Придя в офис и усевшись за свой стол, он вспомнил недавний разговор с Брагинцом, когда тот в очередной раз посетовал на отсутствие женщины в его жизни. Воскобойников побарабанил пальцами по столу. Сдвинул на сторону бумаги. Брагинец вполне мог быть тем человеком, кто прислал ему резиновую девку в подарок. Тот любил всякого рода сомнительные шутки. И когда они срабатывали, громко смеялся, довольный собой, и родинка на лице его под нижней губой, похожая на притаившуюся муху, подрагивала, словно муха эта собиралась взлететь. Несомненно, это его проделка, уверил себя Воскобойников.

Придвинув к себе бумаги, он попробовал писать отчет, который от него требовало начальство, но дело не шло – всё хотелось понять, кто же этот шутник, приславший ему женщину из резины. Промучившись еще некоторое время с отчетом, он позвонил Брагинцу. Пока в трубке гуляли гудки, Воскобойников обдумывал план атаки. Самое лучшее – сразу обрушиться на Брагинца с упреками, не дать ему дух перевести, тогда он не сможет отвертеться.

– Алло! – услышал он в трубке благодушный полу-бас приятеля.

– Тебе сколько лет, свистун! – набросился на него Воскобойников.

– В каком смысле?.. – растерялся Брагинец.

– В тот самом! Спасибо за подарок! Лучше бы купил что-нибудь в детский дом для больных сирот!

– Ты о чем?

– Я о подарке, который получил от тебя сегодня утром!

В разговоре наступила пауза, во время которой Брагинец пытался сообразить, посылал он что-либо в подарок приятелю или нет. И пришел к выводу, что ничего не посылал. Судя по тому, как Брагинец озадаченно молчал, осмысливая предпринятую на него атаку, Воскобойников понял, что ошибся. То, что представлялось ему выстрелом в десятку, оказалось пальбой в «молоко», вообще мимо мишени. Если бы это было делом рук Брагинца, тот непременно зашелся бы от хохота и после нескольких минут громогласного веселья произнес тираду о своем остроумии и умении пошутить.