Kitabı oxu: «Царский империал»

Şrift:

Цари, цыгане и совпадения

Читая прозу Валерия Морозова, всегда удивляюсь, почему у её автора нет той известности, которую он заслуживает? Наверное, время, где на первом плане лайки, подписчики и их монетизация – не вполне для него. Это не хорошо и не плохо. В этом есть своя органика. Он писатель той школы, когда ни тема, ни жанр не подбирается из какой-либо конъюнктуры или, как модно теперь говорить, читательского запроса. Он пишет о людях и о тех невероятных коллизиях, которые так часто приходится видеть в нашей стране.

Значительным достижением автора является повесть «Чёрный ангел». Она помещена в начало книги Морозова «Царский империал».

Это настоящая семейная сага, с участием цыган, разворачивающаяся перед читательским взором в нелёгкие сороковые годы. Автор умело сочетает разные стили повествования, от лирически-размягченного до психологически насыщенного. Помимо сюжета, который закручен лихо, много других планов, не менее важных. Герои оказываются в таких ситуациях: женщина возвращается из сталинских застенков и не знает, прощать ли ей неверного мужа или нет? Юноша испытывает разочарование оттого, что цыганка, предмет его воздыханий, выбрала цыганскую жизнь, а не жизнь с ним. Выбор становится главным двигателем текста. И читатель ждёт и переживает, каким будет это выбор. И Морозов подводит своих героев к тому, что прощение и милосердие – это будущее, а злоба и месть отбрасывают человека назад. В этом гуманистическая нотка, так необходимая в наше время.

В тексте соприкасаются истории цыганских семей и русских. Автор демонстрирует хорошее знание материала, цыганский быт описан без вульгарностей и клише, равно как и быт русской советской семьи правдив, с щемящими нотками. Природа Урала, особенности жизни в регионе в сороковые, всё это автор преподносит нам как драгоценный подарок на красивом блюде. Интересно меняется оптика, то мы видим мир глазами ребёнка, то подростка, то немного отстраняемся от личного восприятия. Тема войны, опалённость судеб отражена без начётничества, искренне, по-человечески. И это действует сильнее любого пафоса: «И вдруг как-то разом ломается идиллическая картина дня. Начинает спешно набирать зловещей черноты дымчатая голубизна горизонта. Мы беспокойно оборачиваемся на какую-то панику и видим – по спуску к озеру бежит мой шестилетний брат Лёня. Машет руками и кричит:

– Мама-а, Димка-а, отец… – Падает, споткнувшись, тут же встаёт и горланит истошно, выпучив глаза: – Мама, война! Война началась! Димка, война! Папка велел сказать, что беда…»

После повести в сборнике помещены другие тексты. В каждом из них есть свой колорит, непередаваемый шарм, идущий от детали, от впечатления. Так в рассказе «Черёмухи цвет» триггером для развития сюжета служит картина французского художника Бугро. Из этого разворачивается очень трогательная ностальгическая история. Трагическая нота звучит в самом конце, и она переворачивает всю композицию, заставляет сопереживать: «Это, конечно же, не та Леночка Рубенцова, хохотушка из полузабытых школьных лет. На меня отрешённо глядит опрятная, простоволосая, без макияжа женщина в тёмной кофточке с белым кружевным воротничком, но это она, Лена! Бог ты мой!

Вот снова состоялась эта встреча, как тогда, через автобусное стекло. Глаза в глаза! Но на этот раз взгляд её из траурной рамки холодный, умиротворённый и безадресный».

Невозможность вернуть прошлое в этом рассказе выражена через тонкий ход. Читайте, не буду рассказывать всех нюансов и интриг.

В повести «Царский империал» Морозов пробует себя в роли исторического повествователя. Действие повести начинается в XIX веке, в 1888 году, в день крушения царского поезда. Потом перескакивает в 1988 год. Морозов с первых страниц показывает нам: скучно не будет.

В этой повести Морозов демонстрирует нам свои фирменные качества. Ахронологичность повествования создаёт большую историческую ретроспективу. События вокруг крушения поезда, где Александр III серьёзно пострадал, заставляют автора размышлять о судьбе России, о роли личности в истории, о том, от каких нелепых случайностей часто зависит судьба мира, о том, как парадоксально порой связаны разные времена через детали, предметы, нюансы биографий, как в рассказанной в повести истории. У Валерия Морозова гибкая, пластичная фраза. Он избегает слишком прямых конструкций, его стиль изысканно повествовательный, как воронка закручивающий читательское внимание. Он избегает клише, а там, где его история идёт по проторенным уже в русской литературе рельсам, он находит всегда неповторимый, сугубо авторский поворот. Его герои – простые люди, он не ищет особых романтических судеб, боясь искусственности, он может весьма далеко отдалить образ рассказчика от образа автора, он оставляет на суд читателя, происходили данные события на самом деле, или же они в той или иной степени сдобрены долей вымысла. Достоверность – это не всегда документальность. Это Морозов хорошо чувствует и удачно воплощает в своей прозе. Его герои обладают свойством надолго оставаться в памяти. Не это ли черта большого дарования?

Максим Замшев,

Главный редактор «Литературной газеты», Председатель Правления МГО Союза писателей России, Президент «Академии поэзии», член Совета по правам человека при Президенте РФ

Чёрный ангел
(повесть)

Но счастья нет и между вами,
Природы бедные сыны!..

А.С. Пушкин. «Цыганы»

День освобождения мамы из тюрьмы приближался неуклонно.

Пять подлых лет. Безжалостных, «от звонка до звонка». Срок неволи должен закончиться вот-вот, 22 августа 1949 года. В семье этого события ждали, разве относились к нему по-разному.

Баба Настя тоскливое это время ежедневно молилась на образа, подолгу не вставая с колен. Накануне до дна разворошила свой заветный сундук, размышляя, что из своего рукоделья можно подать дочери взамен казённой тюремной робы. Хотя бы на первый случай. А всего и было-то…

Разложенная по лавкам одежонка, хранимая «до лучших времён», источала волнующий аромат. Никакого нафталина и другой химии от моли бабушка не признавала и чарующий запах душистого табака с горьковатым оттенком степной полыни и толчёной гвоздики витал по жилищу.

Да и сундук, этот громоздкий, тяжеловесный «мастодонт», много лет назад сработанный из кедровой шпунтованной доски и обитый по углам чеканной узорчатой жестью, чает доброго слова. С малолетства он служил мне спальным местом до той поры, пока ноги не стали свешиваться в пустоту.

Но в эти августовские дни меня всё чаще мучила бессонница.

Я прекрасно помнил наши с мамой разговоры перед сном, какие-то общие домашние дела, совместный труд на совхозном коровнике, сенокос, походы за ягодами, непременный огород. И везде я был, как старший из детей, помощником и «правой рукой». Знал, она на меня надеется. Этого было вполне, чтобы я почувствовал на себе ту ответственность, что делает из ребёнка «не мальчика, но мужа!»

Отчётливо помню, как жарким летним полднем мы идём с мамой на озеро стирать половики. У нас по плечам висят рулоны самотканых дорожек, сработанных бабой Настей на утлом ткацком станочке из располосованного ношеного ремья.

Вот наконец и наше Песчаное озеро. Выпрыгнув из домодельных, на лямках, штанов, я с лихого разбегу ныряю в прогретую солнцем воду.

Мама, подоткнув подол за пояс, заходит на мелководье с одной стороны прибрежных мостков и драит половики булыжником хозяйственного мыла и щёткой. Я становлюсь с другой стороны портомойни и ковшом споласкиваю с них мыльную пену. Исподтишка задираю маму, брызгая на неё водой, она взамен уловчается мазнуть мне мыльной щёткой по губам.

Мы взахлёб смеёмся друг над другом, и работа наша тормозится.

Потом в четыре руки отжимаем отяжелевшие дорожки и расстилаем их сушить на зелёном берегу. Меня снова разбирает беспричинный смех, мокрые вёрткие половики выскальзывают из ладоней, мама притворно сердится. В завершении всех трудов мы блаженно откидываемся на тёплую ласковую траву, смежив веки от яростного в зените солнца.

– Уф-ф! – Мама отирает косынкой потное лицо. – Как скоро мы управились. Без тебя, сынок, я бы до вечера полоскалась. Ты мой драгоценный помощник и моя надежда. Я верю, когда ты вырастешь, станешь настоящим мужчиной! И да будет так! Давай, может, окунёмся напоследок?

И, не дожидаясь ответа, сбрасывает мокрый сарафан, заходит в воду и размашисто загребает к камышам. Я с берега наблюдаю её заплыв. Плывёт неспешно, крутясь со спины на живот, буквально купаясь в шёлковой воде и томном блаженстве. Но вот она выходит из озера, держа в ладони, словно фарфоровую чашку, снежно-белую кувшинку. Солнце тончайшим золотом обливает её стройную фигуру. Мерцают звёздные капли, стекающие с плеч, рук и ног. Умиротворение и глубинный покой излучают её глаза. Резко качнув головой, она отбрасывает мокрые кудри за спину, сыпанув серебряным шлейфом брызг. Беспечно, почти по-детски, улыбается и машет мне рукой…

Тихое, неведомо откуда взявшееся счастье окутывает мою голову. Тугой, удушливый ком подступает к горлу, и я вскидываю глаза прямо к солнцу, чтобы высушить подступившие слёзы и мама их не заметила.

И вдруг как-то разом ломается идиллическая картина дня. Начинает спешно набирать зловещей черноты дымчатая голубизна горизонта. Мы беспокойно оборачиваемся на какую-то панику и видим – по спуску к озеру бежит мой шестилетний брат Лёня. Машет руками и кричит:

– Мама-а, Димка-а, отец… – Падает, споткнувшись, тут же встаёт и горланит истошно, выпучив глаза: – Мама, война! Война началась! Димка, война! Папка велел сказать, что беда…

Много чего осталось в памяти, а вот черты маминого лица за эти годы стали угадываться смазанными и нечёткими. Я даже стал побаиваться, узнаю ли я её при встрече? Наверняка же она изменилась.

Леночку, младшую сестрёнку, новость наша, правду сказать, чуточку пугала. И немудрено. Ей шёл шестой годик, когда маму забрали органы. Думаю, в памяти сестры сохранились какие-то моменты, но как человека, каждодневно близкого, она запомнила едва ли. А последующие годы они не виделись совсем. Как и все мы, за исключением отца.

После войны он один решился поехать на «свиданку» к ненаглядной Полюшке. Оправдываться да замаливать свой грех. А дело заключалось в том, что и месяца не прошло после ареста мамы, как отец привёл в наш дом молодую чистокровную цыганку. Объяснил это тем, что из добрых побуждений приютил бездомную, отбившуюся от табора девчонку в качестве домработницы.

Но ведь общеизвестно, что «нет ничего тайного…»

И, в подтверждение истины, баба Настя нечаянным случаем застала эту пару в одной постели.

Тут же забрала младших ребятишек в свою избу и прекратила с «молодыми» всякое общение. У меня же остались какие-то обязанности по хозяйству в отчем доме, но ночевать я уходил к бабушке.

Новая жилица оказалась человеком незаурядным. Преступно молода (шестнадцатый год), стройна, отчаянно красива… «Но зато горда, ломлива, своенравна и ревнива». Быстро вошла во вкус и подмяла под себя не совсем здорового отца. Про её характер я бы сказал – недобрая. А приближение маминого возвращения настраивало её крайне воинственно.

И уж совсем малое касательство имело возвращение нашей мамы для Медеи, четырёхлетней дочки Рузанны. Она родилась как-то уж очень скоро после появления цыганки у нас в дому. Даже очарованному отцу было понятно, что этот ребёнок не его. Но что-либо предпринимать по этому случаю он так и не решился. Власть в доме уже была в чужих руках!

Девочку, с неласковой подачи матери, чаще называли Кало. По-цыгански – чёрная. Однако мне больше нравилось – Дея.

Незаурядность характера этой малышки по мере взросления стала настойчиво притягивать моё внимание. Природа наградила чужеродное дитя чёрной копной волнистых волос, разлётными бровками, стрельчатыми ресничками и голубыми (!), с чуточку надменной поволокой, глазами. Смуглость её была настолько густой, что кожа по сумеркам казалась почти чёрной.

При всей этой настораживающей природной ретуши Дея росла милым, доброжелательным и доверчивым ребёнком. Её голубой чарующий взгляд умиротворял, и она воспринималась нами как родная сестричка. Причём год от года становилось понятнее, что эта малышка со временем заставит парней разворачивать головы на все сто восемьдесят, пялясь красавице вослед. Я понимал это как никто другой, хотя и пугался огромной разницы между нами в возрасте. Десять лет! О какой симпатии к четырёхлетней девочке можно размышлять, кроме как покачать её на утлых верёвочных качелях.

Когда ей сказали, что вот-вот у нас появится ещё один член семьи, она, сдвинув бровки, помолчала и ответила:

– Это ещё не скоро. Может быть, по зиме…

Здесь мне необходимо кое-что прояснить. Хотя бы для самого себя. Во всё, с наскоку непонятное, надо вносить ясность, не так ли?

Когда Дея стала, пусть по-детски, картаво, но произносить осмысленные фразы, неведомое предчувствие заставляло меня верить ей. Даже в мелочах. А всё потому, что через какое-то время сказанное сбывалось, а что-либо потерянное находилось там, где она указывала.

Другие сродники почитали её разговоры за несуразный младенческий лепет, а какие-либо совпадения – за случайность, не потрудившись сопоставить сокрытое с очевидным.

Однако, как говорится, до поры.

И вот сейчас, после её слов, мне не мешало бы призадуматься, потому как задолго до этих событий определил для себя бесповоротно: «Дея просто так ничего не скажет».

От этих думок становилось грустно и ноги сами понесли меня на кладбище. Надо поведать нашу новость Лёнчику, моему незабвенному братишке, умершему в сорок шестом году от незнакомой болезни, истощившей его организм до крайности. Мы с ним были погодки. В 1944 году, когда маму взяли, мне было десять лет. Лёне почти девять. Леночке шёл шестой год. Младшие были очень близки друг другу, их даже звали иногда сдвоенным именем – Леналёня.

И пусть война до Зауралья не дотянулась, другие щупальца – голод, холод, беспросветная нужда и страх вытягивали из людей жизненные силы, а подчас и саму жизнь. Так случилось, что ещё одной жертвой тыловой пагубы стал наш дорогой Ленчик. На семью свалилось безмерное горе. Моё сердце рвалось ещё и от того, что видел, как убивалась по кончине братишки Леночка! Последние дни она отказывалась от еды и не отходила от его постели. В её объятьях он и скончался. Вряд ли подобное можно передать словами.

Маме проститься с сыночком не привелось. К тому времени отбывать клятой неволи ей оставалось ещё почти три года. Да разве отпустят…

1

Большой Сибирский тракт. Беря своё начало от туманных питерских пределов, петляя по пологим Уральским горам, минуя Кунгур, Екатеринбург и стремясь дальше в Сибирь, он делит наше раздольное село Камышино ровно посередине. Поселение, собственно, и образовалось когда-то исключительно благодаря этой магистрали.

Сибирский почтовый «трахт», или Царская дорога, стяжает славу самой протяжённой сухопутной дороги в мире. Девять с половиной тысяч километров! Из Поднебесной в Россию шли караваны с брикетированным чаем, контрабандным серебром в слитках, сухофруктами, опийным маком, шёлком, и звался этот тракт уже Московским.

А в Китай, навстречу утренней заре, гнали скот, везли сукно, ситцы, кожу, замки, медную посуду и прочий ходовой по тому времени товар. Именно дорога сыграла некогда неоценимую роль в освоении Урала, Сибири и прочих попутных территорий. Бессчётные обозы коверкали дорожное полотно колёсно-копытной тягловой силой. Миллионы ног оставили там свои следы. Купцы, путешественники, негоцианты, крестьяне, солдаты, наёмные рабочие, лихой беглый люд и длинные унылые вереницы колодников, волочащих свои цепи в сибирскую каторгу.

Многое помнит старый Сибирский шлях. Горькими слезами, а нередко и кровью политы обочины этой поистине Великой дороги!

Если обратиться лицом на восход, то домик бабушки Насти стоит по левую сторону тракта, которая ближе к нашему Песчаному озеру. Её пятистенок чуть не по окна врос в землю под тяжестью провисшей тесовой крыши, которая только и держится за счёт печной трубы.

Изба почти теряется в длинном ряду таких же невзрачных построек. Под окнами домов по всей протяжённости села от въезда и до окраины ещё в незапамятные времена высажено бессчётное количество кустов сирени, черёмухи, рябиновых и прочих деревьев. По весне этот зелёный воротник полон птичьей щебетни.

На задах, от жилых строений к озеру, тянутся огороды, разделённые промеж владельцев покосившимися плетнями. По субботам там, внизу, дымят небольшие рубленые баньки, притулившиеся почти вплотную к озёрному окоёму, оглашаемому гусиным гвалтом и от века поросшему по берегам сухостойным камышом.

В прекрасное довоенное время в бабушкиной лачуге мы жили вчетвером. Баба Настя, по-уличному Самсониха, её дочь Полина с мужем Иваном Рукавишниковым и новодельным карапузом Димкой. Это про меня. Молодожёны перенесли в кухню огромный бабкин сундук, ткацкий станочек и заняли её комнату с кроватью и комодом. Старая хозяйка приноровилась отдыхать посреди дня на сундуке, как на оттоманке, а ночевать на русской печи, за занавеской. Словом, «в тесноте, да не в обиде».

Я же обретался в просторной двухведёрной корзине, подвешенной к потолку, рядом с родительской кроватью. Эту люльку плёл для доченьки Полюшки ещё мой покойный дедушка Николай. Когда эта пестерюха стала мне мала, я вытеснил бабулю с сундука и спал на нём, подпёртый от падения ткацкой «машиной». Всё бы ничего, но когда мама объявила домочадцам о новой беременности, те взялись за голову. На семейный совет отец призвал и своего младшего брата Василия. Высокий белокурый симпатяга двадцати лет от роду, лихой детдомовский выкормыш, равно, как и мой отец. Проживался ветрогон у Нюры-плакальщицы и характер имел взбалмошный. В своё время не то что восьмилетку не закончил, а даже какой-нибудь маломальской профессии не выучился. Числился совхозным пастухом летом и сторожем на зерноскладе зимой. Как говорится, «не пришей, не пристегни!»

Однако ситуацией предстояло озаботиться всерьёз. После долгих хождений по инстанциям братьям всё же отписали нежилой брошенный дом барачного типа на два отдельных входа с торцов. По сути, один фундамент, стены, голые стропила и чертополох, застивший пустые проёмы окон. Дополнительно, в счёт будущей отцовской зарплаты, совхоз со скрипом выделил три куба обрезной доски для полов, сорок листов шиферу, поддон кирпича для ремонта печей и две подводы хвойной обрези и берёзового сухостоя для отопления.

Отец сговорил знакомых ребят, плотника с печником, сам впрягся и взял в оборот бездельника Ваську.

Долго ли коротко, но к моменту рождения Лёнчика гиблое домостроение превратилось в приличное жильё на двух хозяев. Таким порядком, новоселье мы уже справляли на более высокой части села и почти рядом с храмом Покрова Пресвятой Богородицы. Большую половину (две комнаты, кухня) заняла наша семья, а небольшая комнатка с печуркой и своим крыльцом досталась Василию.

Тот, покружившись по пустой своей комнате, запер её на замок и уехал в Свердловск – устраиваться на завод. Подзаработать деньжат, потому как у зазнобы его наметился живот, а свадьбу играть было категорически не на что. Всё дочиста подскребли на строительство!

Вот здесь самое время обозначить некую странность. Одними коренными земляками райцентровское народонаселение не ограничивалось. Однообразие жизни нашего Камышино когда-то давно взбудоражили люди пришлые. Чуждые по языку, несхожие по обличию.

И умолчать об этом никак нельзя.

За крайними домами Верхней улицы, в отдалении от села и у самой кромки Синеборья, вольно раскинулся цыганский табор.

Когда именно рядом с Камышино обосновался этот свободолюбивый народ, сказать не могу, но, как помню себя, вспоминаю и манящие костры их стойбища. Чужое самостийное кочевье совсем не имело признаков осёдлости. Цыгане не возводили капитальных строений, не делили землю на усадьбы и не обособлялись от своей общины семьями. Из подручного материала (благо лес рядом) мужчины сооружали (не сразу и назовёшь) полуземлянки, что ли. Половина жилья в земле, несколько венцов, обмазанных глиной, над поверхностью, дерновый накат и труба. Как-то переживали зиму, и не одну.

Летом рома раскидывали лёгкие шатры, и все поселенцы жили на воздухе. Носили воду из Синего ручья, варили пищу на открытом огне. Стирали свою одежонку и тут же сушили её на верёвках, растянутых меж сосновых стволов.

Издалека хорошо видно, как на отшибе пасутся, мотая гривами, стреноженные кони. Там же, задрав оглобли, сиротливо стоят крытые походные кибитки с приставными лестницами. Они также используются под «летние квартиры».

Гомон чумазой ребятни, окрики матерей, конское ржание, звон отбиваемых кос, лай собак, дым костров, песни, гитарные переборы… Всё это сливалось в удивительный звуковой фон неостановимой и шумной энергии жизни. Жизни чужой, непривычной и экзотической.

Нами созерцаемой, но не до конца понятной.

По роду деятельности я бы назвал цыганских мужчин шабашниками. Обосновавшись на одном месте и разбившись на бригады, они отправлялись в близлежащие деревни и предлагали свои услуги по ремонту и строительству. А мало ли прорех в деревенском хозяйстве?

Замена нижних сгнивших венцов в домах, вспашка огородов, кровля, сараи, погреба, заборы, загоны для скота, бани, рытьё колодцев, перековка лошадей, ремонт конской сбруи… «Знай работай да не трусь».

Молоденькие цыганки, сопливая ребятня, девчушки и ветхие старухи оставались на хозяйстве. Дети, готовка, уборка, стирка, живность. А женщины постарше, закинув на плечо перевязи с грудными младенчиками, разбредались на попутках по людным местам соседних городов и посёлков.

А то и прямо в Свердловск или Челябинск, промышлять по своему гадательному ремеслу.

Цыганские дети через пень-колоду посещали школу. Девочки учились максимум до седьмого класса, затем учёбу бросали и выходили замуж. А таборные мальчишки отменные забияки и оторвы, скажу я вам! С некоторыми я умудрялся дружить.

Россказни о коварстве, лживости, склонности к обману и воровству цыганского этноса в те годы не имели под собой таких уж явных, оснований. По крайней мере, мне так казалось. Ну не один же я наблюдал добрососедский и миролюбивый климат в отношениях моих земляков с поселенцами из табора! В церковные праздники мы вместе: и цыгане, и местные, собирались в храме одной большой православной паствой. Особой любовью у вольного народа пользовались Пасха и Рождество Христово. Своими покровителями они считали Николая Чудотворца и Св. Георгия. В эти святые дни, да и не только, неподдельное веселье кипит и фонтанирует струнными перезвонами, надрывными песнями и буйными плясками у костров! Торжества и гуляния у цыган бывают нескончаемыми!

Под благодушное настроение какого-то праздника случился у местных мужиков откровенный разговор с кочевыми поселенцами. Мы с Лёнчиком оказались при беседе с нечаянного боку.

– А как же расценивать ваше извечное попрошайничество, барон? – Спрашивали наши у таборного вожака, сбившись в тесную компанию у вечернего костра. – Считать ли это назойливое «выцыганивание» грехом? Русские смотрят на такой промысел однозначно. То есть осуждающе!

Грузный, золотозубый и седовласый баро¹ Алмаз Ворончаки пояснял собравшимся обратное. Говорил спокойно и убедительно. По слухам, у него за плечами высшее педагогическое образование.

– Словосочетание «Цыганский барон», чтоб вы знали, привнёс в обиход автор одноимённой оперетты Иоганн Штраус. До этого старших табора баронами не величали. Но я, правду сказать, именоваться бароном совсем не против! Это услаждает мой слух! – старый Алмаз смеётся, обнажая золото зубов и отирая слёзы короткими пальцами, унизанными перстнями. – Пусть вам не покажется странным, попрошайничество у цыган имеет сакральную составляющую. Причём в наибольшей степени, чем само по себе побирушничество. Ну, например. Если православный христианин подаёт милостыню, он ведь совершает акт милосердия, не так ли? Благодарит Спасителя за данные ему милости. Цыганки же, испрашивая подаяния, помогают вашим прихожанам творить добро, подвигая их на милостыню. В Писании же сказано: «Всякому просящему у тебя давай и от взявшего твоё не требуй назад…» Евангелие от Луки. Понятнее не скажешь!

– Интересно у вашей нации устроена жизнь, – не сдавались любопытные. – Под все случаи жизни подведены нормы и законы, вами же самовольно и придуманные. Скажешь, небось, что и воровать цыгане не умеют? Наговаривают на вас, а вы такие белые и пушистые?

– Тут другая история. Вот слушайте. В трагический пятничный день римские солдаты чинили непотребное. А именно, готовились казнить Иисуса Христа на горе Голгофе. Они купили для этой цели у местного старого кузнеца четыре огромных гвоздя. Ценность по тем временам редкая. Два для рук и два для ног невинного.

В это время мимо проходил цыганский табор. И шустрый цыганёнок, озорства ради, стащил один кованый штырь. Когда воины спохватились, было поздно. Вышли из положения просто. Сложили ступни обречённого одна на другую и прибили ко кресту оставшимся третьим гвоздём. Зайдите в любой католический костёл и там найдёте подтверждение моим словам.

Христиане же не хотят знать такой версии, говорят о четырёх ранах и в мою историю не верят. Но Господь ведь позволил православным христианам использовать крест в крестных ходах как символ победы над смертью? Так и цыганам Бог попустил немного воровать и мошенничать. Не от нужды, а как ритуальное действо и традиция. Рома могут жить в особняке и просить на хлеб и молоко, нисколько этого не стыдясь.

– И тут вывернулся! Ай да Алмаз! А тогда скажи, вот женятся цыгане в подростковом возрасте, это для чего?

– Почему не сказать, скажу. Так ведётся с незапамятных времён! Думается, аж от древних римлян! Они неизменно считали семью опорой государства и с дальним прицелом относились к браку. Корнелии Цинилле, к примеру, не исполнилось и двенадцати лет, когда она стала супругой шестнадцатилетнего Гая Юлия Цезаря! Это совсем не значит, что интимные отношения начинались в день свадьбы. Девочка просто жила в доме жениха, а к супружеским обязанностям приступала уже когда ей исполнялось шестнадцать-семнадцать лет.

Мы, конечно, не римляне, а цыгане, и призваны соблюдать традиции наших предков. Но и здесь всё просто как белый день. У молодых, ещё не достигших половой зрелости, но уже повязанных узами брака, не будет праздного времени на разгульное и порочное поведение. Этим и достигается прочность браков у нашей молодёжи. Цыганки никогда не уходят от мужей.

– Со стороны, однако, видно, что мужчины ваши не больно-то блюдут эту супружескую верность, а жён держат в ежовых рукавицах.

– Да! И всё же, невзирая на измены, разводов практически не бывает. Потому что у цыган мужчина – главный! Вы оглянитесь на ваших земляков. Покажите мне благополучную зажиточную семью, где хозяйством рулит женщина, а муж у неё на побегушках. Какой будет итог? Как у Пушкина – разбитое корыто! Есть возражения? Возражений нет!

– Чего ж вас, таких правильных и трудолюбивых, носит нелёгкая по земле и не найдёте вы постоянного пристанища?

– А вот это главный вопрос, на который есть однозначный ответ, и в то же самое время нет на него никакого ответа. Но есть красивая легенда. Когда Господь распределял земли для всех наций, Он не делал этого наобум. Присматривался, к какому ремеслу более радеет каждый народ. Рыбакам – поближе к водной стихии, животноводам – поля и пастбища, виноградарям и виноделам – тёплые края, охотникам и оленеводам – тундру, другим – потребное для них. Но цыганские огневые танцы, душевные песни, игра на множестве музыкальных инструментов, да и вся «шумная толпа» ярких, молодых, красивых, улыбчивых людей настолько впечатлила Создателя, что Он определил им для проживания весь мир! Езжайте в любое государство планеты, и вы обнаружите там цыганскую общину. Вольный кочевой дух искони живёт у рома в душе. Этот ветер странствий наследуется с появлением цыгана на свет и неискореним до конца жизни. Даже тот из наших, кто волею судеб построил дом и обрёл осёдлость, не скажет, что он до конца доволен такой жизнью. А если скажет – соврёт! Свобода – вот путеводная звезда цыганского племени! Ну не может этот народ принять главенство законов страны проживания над своими традициями и обычаями! Говорю это не в укоризну вашему районному начальству.

– Да кто ж вас притесняет-то? Вас же уравняли в правах! Какую ещё свободу вы ищете и от чего бежите?

– От себя! Исключительно от самих себя! Косных, замороченных, погрязших в безделье, пьянстве, склоках и ругани. Видит Бог, ни с кем не сравниваю и никого не хочу обидеть. Просто так дело обстоит, таким вот нехитрым образом!

Мужики, расходясь, дивились:

– Умён, собака! Не гляди, что цыган!

У баро Алмаза Ворончаки подрастал и давно уже достиг жениховского положения младший и, беря во внимание возраст главы семьи, последний сын по имени Гожо. Парню исполнилось почти четырнадцать лет. Ему загодя подобрали невесту из своих, пятнадцатилетнюю писаную красавицу по имени Рузанна. То обстоятельство, что война ещё идёт полным ходом, не заставило упорного вожака отменить свадьбу любимого сына. Наоборот, к этому событию шла основательная подготовка.

В цыганском сообществе издревле культивируются ранние браки. Родители могут помолвить, обручить своего мальчика с соседской девочкой ещё во младенчестве. Подростки сочетаются браком как можно раньше. При этом жених может быть и моложе своей суженой. Не редкость, когда на двенадцатилетнюю девчушку надевали фату и свадебное платье. Через нежелание и горькие слёзы. Согласия юной невесты никто никогда и не спрашивал.

Наши женщины дивились таким обычаям:

– Да как же такое возможно? Девочка подросток несёт на руках малыша, думаешь, с братишкой нянчится, а оказывается, это её сын!

– Цыганские законы написаны нашими предками, – поводя кривой курительной трубкой, отвечала старая цыганка Шанита. – И нам не позволено их нарушать или переписывать. Не нашего ума дело!

Чужой монастырь, что тут скажешь. И устав у них свой. Жёсткий, патриархальный, но соблюдаемый непререкаемо. Нарушение установленного порядка наказывается сурово. Вплоть до изгнания из табора! По слухам, как раз такая скандальная ситуация и назревала в неугомонном цыганском племени.

2

К исходу лета 1944 года мы уже понимали, что наша армия пересиливает вражьи полчища и победа, пусть не так быстро, но должна, просто обязана быть за нами. Война безжалостно нанесла огромный, непоправимый урон всей стране, да и каждой семье в отдельности.

1.Баро – главный. Ром баро – большой цыган (цыганск.).