Kitabı oxu: «Привет, Питония!», səhifə 3

– Па-ра-а-а-а-а-а-ад… – сми-ирна!

Всё… разом… замирает!

Тысячи, нет десятки тысяч голов, одновременно, вскинули свои носы на воображаемые «полвторого». Выше всех взлетели, конечно, любопытные безусые «моськи» нахимовцев и суворовцев, закрывающие четырьмя «коробками» правый фланг строя напротив Спасских ворот Кремля.

– Для встречи слева… на кра-а-а-а-а-а… – бесконечная пауза – …У-ул!

Головы единым рывком поворачиваются к воротам, сотни труб и барабанов взревели встречный марш.

На-ча-лось!

Наконец-то!

Из ворот, стоя в сверкающем сером отечественном кабриолете – ныне он снова наш… и это здорово! – выезжает министр обороны.

Навстречу ему со стороны музея Истории на таком же блестящем ЗИЛе неспешно, километров десять-пятнадцать в час движется командующий парадом…

Медленный, очень неспешный выход машин в центр…

Помпезный доклад о готовности…

Гордый объезд войск…

Громогласные приветствия и поздравления с праздником.

Оркестр… входит во вкус!

Короткая речь с трибуны.

Перекатывающимся эхом по Красной площади и над рекой разливается троекратное «ура-а-а»…

Звучат фанфары десятилетних музыкантов-суворовцев.

И-и-и… всё ПОНЕСЛОСЬ в галоп!

– Па-ра-а-а-а-а-а-а-ад, сми-ирна! – пауза.

– На одного линейного диста-а-анцию, – пауза.

– По-ба-таль-йонно, – пауза.

– Первый батальон – прямо, – пауза.

– Остальные – на пра-а-а!.. – длинная пауза –…во-о-о!!!

Одновременно, все, как один, делаем поворот направо: на «раз-два».

– Шаго-о-ом… – очень длинная напряженная пауза – МА-А-АРШ!!!

Сводный оркестр, разогревшись, рыдает от восторга.

Одновременно с первым ударом барабанов по площади эхом летит многопудовый звук удара левой ноги десятитысячного войска, который в течение следующих тридцати-сорока минут уже не остановится ни на секунду.

Первыми на исходную позицию под собственную залихватскую барабанную дробь мелкими аккуратненькими шажками высыпают самые молодые участники парада суворовцы-музыканты.

За ними, отступив более трех, – положено-то одного – линейных дистанции, выходит академия генштаба. Далее курсанты, слушатели и воспитанники различных ВУЗов, академий, спецкурсов практически всех республик Советского Союза и всех родов войск: десантники и морпехи, спецназовцы и инженеры, разведчики и интенданты…

Оркестр смеется, плачет, парит, кружится, поёт и, конечно же, танцует…

Дирижер меняет марш за маршем, словно тасует колоду карт, сохраняя при этом ритм барабанов на уровне девяносто ударов в минуту. С этой скоростью, не останавливаясь ни на секунду, правая нога сменяет левую, даже когда коробка стоит на месте в ожидании команды командира «прямо».

Море разноцветных головных уборов совершают движения по площади в разные стороны огромными волнами-валами размером с батальоны-коробки.

Все, как один!

Один, как все!

Вверх-вниз. Вниз-вверх. Ни секундной задержки. Ни сантиметра отставания. Мелькают прямые линии рядов, шеренг и даже диагоналей коробок, словно линии тельняшек у рядом бегущих утром на зарядке в строю одноклассников-нахимовцев – помню, помню всех, всех… до одного – квадраты батальонов в строго определённой закономерности сменяют друг друга.

Рябит глаза.

И тут…

…любимое всеми «Прощание Славянки» сменяет озорной, прыгающий из стороны в сторону, торжественный и, неизменно, танцующий, не менее известный и любимый всеми марш «Преображенского полка».

В это время наша «коробка» заходит за оркестр, медленно продвигаясь к белому флажку первого линейного курсанта кремлевской роты почетного караула. Пользуясь этим, Лешка с Ковалем, находящиеся справа и слева от меня соответственно, под неистовство оркестра в такт ударников, при каждом шаге левой ноги, словно в танце закидывают её вправо, потянув тем самым всю нашу шеренгу, а вслед за ней и всю «коробку» в чуть сторону. Но лишь первый вздох марша завершается, падая с верхних нот второй октавы в первую, они тем же манером, незаметно танцуют обратно, забрасывая правую ногу за левую и возвращая тем самым шеренгу, а вслед за ней и весь батальон, на прежнее место в строю.

Танец плывет с нами в дальнем левом углу площади рядом с ГУМом на протяжении всего этого чудесного божественного произведения. Весело, едва заметным постороннему глазу зигзагом, мы выруливаем на последний поворот в исходную для тожественного марша перед трибуной позицию.

Лица заметно веселеют.

Мы искренне улыбаемся, радуемся, как и теперь, многие участники современных парадов.

Ногам необычно легко, тепло: гири, налипшие было к замерзшим подошвам ботинок, исчезают. Ступни теперь от ежесекундных ударов о камень горят, как ошпаренные. Иглы ломаются. Ботинки становятся удобны и воздушны.

Наши «бески» под тяжестью тугой резинки и непрекращающихся подпрыгиваний тел врастают в глубокую красную борозду, образовавшуюся прямо посередине лба. Это уже не беспокоит, скорей напротив – возвышает, возносит.

Руки от непрерывного размахивания становятся мокрыми. Влажные перчатки с трудом удерживают стеклянные ампулы и вату.

Уши краснеют до безобразия, как у доски под грозным взглядом нашего «препода» Пиллерса.

Затылки по-прежнему блестят от прожекторов теперь уже с крыши музея. По вискам катятся теплые капли пота…

– ПРЯ-АМО, – шелестит по рядам и шеренгам команда начальника училища, отданная им в хаосе звуков лишь одним едва взмахом руки.

И…

…четыреста левых ног нахимовцев одновременно впечатывают полный почти метровый шаг по направлению к мавзолею, вдоль выстроенных у кремлевской стены трибун.

Сводный оркестр заводит неизменный, вот уже почти три четверть века, марш нахимовцев: «Солнышко светит ясное, – здравствуй, страна прекрасная! Юные нахимовцы тебе шлют привет. В мире нет другой Родины такой!..», – шепчут сотни, нет… тысячи губ присутствующих здесь нынешних и… бывших питонов – питомцев легендарного училища.

– Раз, два, три, четы-ыре-е, СЧЁ-ОТ! – летит над нашими двумя «коробками», пойманная первой шеренгой команда.

– И-и-и, РАЗ! – тут же подхватывают все, резко повернув головы вправо и уставившись на командира шеренги, единственного, кто продолжает смотреть вперед, с обозначенным оркестром ритмом чеканя шаг вдоль трибун.

Левой-правой!

Левой-правой!

Руки ложатся по швам, мизинцы сцепляются для большей чувствительности локтя соседа.

Левой-правой!

Длинная змейка аксельбантов, подпрыгивающих на груди нахимовцев нашей шеренги, гуляет, рассыпается, играет, ползет, ходит, двигается волнами неправильной формы.

– Середина вперед!.. Пятнадцатый тормози!.. Феликс, пузо назад, – грозно рычит Серёга, шагающий двадцатым в шеренге и зорко следящий за нашими потугами вымучить монолит несгибаемой линии.

Левой-правой!

Теперь все внимают только ему. Это его звездный час. И… в какой-то момент Серёжка довольный наконец-то успокаивается, умолкает. Его миссия, кажется, выполнена: мы едины, мы монолит!

Левой-правой!

Децибелы сводного оркестра, оказавшегося прямо перед нами, переполняют левое ухо. Какофония звуков, многократно наложенных друг на друга при отражении от стен Кремля, ГУМа, Собора, музея, лишает нас пространства, сознания и времени.

Левой-правой!

Левой-правой!

Никаких мыслей, один лишь восторг, эйфория медленно разливается теплой струйкой по позвоночнику, унося все наши чувства в бесконечный простор Вселенной, в его пугающую, но притягивающую пустоту вечной тишины, покоя, неизвестности.

Левой-правой!

Прямо по кругу обруча бескозырки со скоростью 90 шагов в минуту несутся нескончаемые мурашки, с разбега падающие в глубокий красный ров, окаймляющий теперь уже всю нашу голову, щекоча и поднимая наши короткие стриженные мальчишеские волосенки дыбом.

Левой-правой!

Шеренга превращается в единую стену ног, тел, голов.

Взгляд Сереги непрестанно равняет её, обжигая любого, кто хоть на сантиметр пересечет воображаемую линию от него до Шурика.

Девятнадцать пар глаз в каждой шеренге впиваются в лицо впередсмотрящих, улавливая малейшее движение мускул на их лицах.

Левой-правой!

В длинном проходе между шеренгами на заднем плане, как в трубе мелькает бардовый гранит мавзолея, любопытные глазенки тянутся вверх на трибуну, на секунду теряя из вида лицо первого в шеренге и тут…

…о, ужас!..

Нога падает в пропасть.

Перед самым мавзолеем в брусчатке площади притаилась неглубокая, всего-то в пару-тройку сантиметров, коварная ямка.

Шеренги одна за другой падают в неё!

На лицах впередсмотрящих по очереди читается тень ужаса, вихрем отражающаяся в глазах всей шеренги, батальона, полка.

Но…

…строй выдержал!

Левой-правой.

Лишь слегка качнулся на одно мгновение, сократив от неожиданности ширину шага.

Левой-правой.

Довольное сопение Серёги передается нам. Не зря, значит, потрачена ночь! На параде будем готовы к встрече с этой… засадой.

Левой-правой.

Мавзолей позади.

– Раз, два, три, четы-ыре-е, – едва слышны, но отчетливо видны губы Сашки.

– СЧЁ-ОТ! – радостно подхватывают многие.

– И-и-и, РАЗ! – дерут глотку все, резко поворачивая головы вперед и расцепляя затекшие мизинцы.

– Шире шаг, – транслирует команду командир шеренги и мы, насколько это возможно, тянем наши носки теперь уже не вверх, а как можно дальше, вперед. Сзади на пятках десятой шеренги безукоризненно летят двухметровые «Кремлевские курсанты» из роты почетного караула, каждый раз нагоняющие низкорослых в сравнении с ними нахимовцев у Собора.

Коробки в той же очередности ныряют за ГУМом влево к Лубянке, оставив чудесную Красную площадь и, петляя по дворам и переулкам Китай-города центра Москвы, спешат к своим машинам.

Огромный оркестр, гремя и бахая всеми инструментами одновременно, под неистовое размахивание и подкидывание дирижерских «жезлов», их около десятка, спешно движется за нами к выходу.

Надо успеть.

С двух сторон от музея уже появились зеленые кабины тяжёлой техники, вот-вот готовой помпезно вступить торжественным маршем на разогретую нашими ногами брусчатку площади.

Всё это мы уже не видим.

Но хорошо знаем из заученного сценария парада на многократных тренировках, ежедневно проходящих в сентябре-октябре на запасном аэродроме где-то в центре Москвы.

Мы торопимся, почти бежим к нашим ПАЗикам, затерявшимся где-то здесь на набережной Москвы-реки…

Уже три ночи… утра!

Спать не хочется.

В голове гремит, грохочет, пляшет.

Подъем в шесть. Нет, кажется, в семь, отменят утреннюю пробежку в тельняшках и «гадах» вокруг московской «учебки», расположенной где-то неподалеку от Речного вокзала. Красивое место: шлюзы, канал, парк.

В девять должна начаться утренняя четырехчасовая «шагистика» на аэродроме – это свято, её никто не отменит.

С трех до шести – школа.

Ах, да-а-а! – школа, ли-те-ра-ту-ра: поэма «Двенадцать – наизусть!

Всю?!

Ну, Пиллерс, …погоди!

Где тут моя Хрестоматия?

О! – Серёга, друг и сосед по парте, забрал… читает, учит.

Ну, пусть пока учит, успею.

Виталик Куприянов, Андрюшка Соколов, Ваня Чернявский, Андрюха Горбунов и Мишка Мокин, сидя на заднем общем ряду автобуса, затягивают весёлую песенку про теплую Африку… из детского фильма, недавно вышедшего на экран, про Красную Шапочку: «А-а, и зелёный попугай…». Это они меня немного подразнить решили – говорят, когда я начинаю что-то усердно делать, учить стихи наизусть, например, то тут же становлюсь зелёным.

…Боже, как это мило, – я и теперь зеленею, когда долго над чем-нибудь размышляю или… изучаю что-то новое, трудное…

ПАЗик трогается по незнакомым пустым улицам. И у нас с Серегой есть целый час на десять страниц чудесного рифмованного текста Александра Блока:

«Черный вечер.

Белый снег.

Ветер, ветер,

На ногах не стоит человек.

Ветер, ветер

на всем белом свете…»

Да-а, про ветер это и теперь актуально… очень!

…Цитирую-то по памяти, помню до сих пор, хотя может, что и напутал, давно заметил это за собой, старшенькая говорит – дизлексия, она у нас логопед, умная, но это уже другая история и вряд ли… отсюда…