Kitabı oxu: «Sophia Isla. Доблесть маленькой души»

В память о моей бабушке, Озеровой Марине Евгеньевне, женщине с лучезарной улыбкой. Ты верила в людей до конца.

 
Скажи, как смириться мне с этим?
Ты будто в каждом движении, в каждом строчном куплете,
Ты будто стала искусством – истоком силы во слабом,
Ты стала зарей на рассвете,
Ты стала созвездием в небе…
С тобою пахли цветы,
Как пахнут лишь раз за всю жизнь!
Скажи мне, кто ты, Sophy!
Скажи мне, пока еще жив!
Моя разбитая лодка уже не увидит земли:
Меня поглотят пучины,
Меня заберут огни.
Да! Я не тот, кто сорвет в порыве любовном
Пригоршню алых цветов, —
И я точно не тот, кто имя свое да и род
Забудет при виде твоих кучерявых волос,
Но отныне я – твой душевный покой,
Хранитель и снов, и желаний.
Пока пучина играет со мной,
Мои доблесть, дух и сознанье —
Сложат чинно клинки, но не службу тебе…
Слово мое – omerta,
А сила – в прожитом дне.
 

Пролог

В море было неспокойно: вода то подкидывала, то нарочито прибивала своей мощью хлипкую старую лодочку, подгоняя ее все ближе к центру планеты. На палубе стоял лишь одинокий странник – без еды, воды и багажа.

– Почти на месте…

Он достал из складок тряпичной накидки маленький компас, на исхудавшем лице заиграли желваки.

Вода лентами вплеталась в воздушные потоки, предупреждая смертного об опасности, старалась оградить от глупой гибели, но страннику был не страшен гнев морской, его успокаивали соленые пучины: они дарили ему надежду.

– Он здесь!

Волна захлестнула лодочку, но мужчина сохранил спокойствие. Он верил, что если и умрет, то точно не из-за воды – возможно, из-за своей наглости, дерзости, но точно не из-за благородных соленых волн.

– Глупец…

Пелена обступила странника со всех сторон, ослепляя его. Обезоруживая. Белый дракон испускал пар, извивался, скользя чешуей по воде, сливался воедино с волнами – дыша под водой, паря в небесах, пылая огнем и ползая по земле. Он и был Сансарой¹.

– Ты бы мог прожить долгую счастливую жизнь… Зачем ты пришел ко мне? – прорычал он, внимая смертному из-под вскипающей водной пены.

– Я хочу посвятить свою жизнь другим, дарить помощь. Стольким людям не хватает наставника, духовного помощника: они отступают, разворачиваясь в нескольких шагах от благого решения, пути, выбора… Прошу, одари меня вечностью, и я не разочарую, не подведу. Я не хочу вновь родиться в незнании, я хочу взрастить и спасти человечество.

Бурлящее море то и дело захлестывало лодочку, погружая отважного путника под воду, отнимая возможность дышать. Как только вода отступила, и голова смертного оказалась на свежем влажном воздухе, он продолжил свою речь, а белый дракон внимательно слушал.

Но слушал не его слова, а его сердце…

– Твоя душа чиста, но далека от истины. Ты сам нуждаешься в наставнике…

– Так стань моим наставником, и я не разочарую тебя, о Великий белый дракон!

Вода почернела, а небо залило ртутью – метка была поставлена, а душа отважного Сникки покинула грешную землю.

История первая. Маленький мальчик с большой тенью

S.I.

Капля дождевой воды разбилась о стекло, и в этот момент под покровом ночи, пробравшись в уютные дома горожан, враждебный дух забрал всю радость, обменяв ее на всепоглощающий трепет, терзающие сомнения и отчаяние. Все спящие осязали рокочущий холод пустоты – сегодня мать не придет на помощь своему ребенку. ccc

3 июля 1861

Наутро эхо от последней капли дождевой воды подарило жителям прощальную ноту. Неспокойная ночь сменилась новым днем, но не уступила ему.

Спросонок родители не застали в постели именинника и, обыскав весь дом понапрасну, решили, будто Джим, имея подобную склонность, проснулся пораньше и вышел поиграть с друзьями перед началом празднества. Сегодняшний день для семьи Крафтов был особенно важен: 3 июля – пятилетие маленького Джим-Джима.

Не успев и выйти за порог, супруги Крафт застыли в безмолвном ужасе: всего в метре от них, облокотившись на ссохшиеся перила, в полном одиночестве, сидел их сын. Подобно тряпичной кукле под призрачными лучами лунного света.

Да, именно лунного: восемь часов утра, а на небе луна – дождя нет, лишь всепоглощающее звездное небо… Синий бархат, усыпанный драгоценными камнями. Это не обычные звезды.

В минувшую ночь Вселенная благословила своей ладонью Черапунджи: приподняв полотно жизни, она позволила смертным заглянуть за привычный ландшафт, увидеть плоть и кровь бытия – всю нежность и хрупкость, а вместе с тем и всю смертоносность механизма времени.

После неизбежного крушения в точке невозврата наступают всеобъемлющее созидание и покой. Именно этот покой сложил страх и безумие горожан наземь, заставив покорно проживать происходящее до конца – без тени трусости, ведь если это конец, важно принять его с достоинством.

Сон не отпустил детей домой, ночь обрела оттенок безумия.

Акт первый. Сезон дождей

В Черапунджи июль, а в июле все жители стараются не покидать свои уютные дома, и этому есть веская причина. На каждый год приходится около ста восьмидесяти дождливых дней, ударная мощь которых выпадает именно на второй летний месяц².

Вести хозяйство в Черапунджи так же сложно, как жонглировать кинжалами, однако нельзя сказать, что это невозможно. Почва здесь не совсем бесплодна: пару месяцев она дарит хороший урожай, но затем неизбежно приближается сезон дождей. Небесная вода не дает фермерам засеивать плантации, а любое семя, которому не посчастливилось оказаться в земле, – гибнет.

Чтобы запастись самым необходимым в сезон дождей, жителям приходится ездить в другие города. Перекупая больше половины щедрого урожая соседей, люди сводят концы с концами.

Черапунджи находится в низинах и обрамлен величественными горами, лесами и холмами, словно неприступная крепость, сжатая в кулак рука. На ладони города вода остается, как в бассейне. Дожди проходят, ладонь постепенно раскрывается солнцу. Лишь испарения помогают жителям не утонуть, лежа в своих теплых постелях.

История народа Черапунджи повествует нам о чудесных, но незримых, пленяющих и роковых Воздушных Дивах – хранительницах природного благополучия и равновесия, торжествующих в этих землях со своими агнатами³ ровно столько, сколько льет дождь⁴.

Согласно этой легенде, именно любовь к истокам и домашнему очагу вызывает столь сильные аномалии, и до тех пор, пока прекрасные существа восстанавливают силы в лоне родного города, в других уголках планеты сухо и не происходит ничего примечательного.

Выступать в качестве укрытия от неземных хлопот для Небесных духов, невзирая на неудобства, для местных – не бремя, а честь! Как только Небесные Стражи завершают торжество, обитатели Святого Подземелья и Омута Леса – существа куда менее благородные и куда более опасные – вылезают из своих мрачных, окислившихся от зависти лачуг.

Вечные обитатели теней питаются чистой дождевой водой в надежде приблизиться хоть на толику к величию Воздушных Див, но вместо долгожданного преображения дарят местным жителям парадоксальную засуху. Буквально за неделю крошки с барского стола полностью исчезают!

Это поверье существует уже слишком долго: перебираясь из поколения в поколение, оно лишь глубже пускает корни.

На момент нашего путешествия город с таким обилием влаги страдает от паранормальной засухи. И что самое интересное – здесь никогда, даже в зимнее время, столбик термометра не опускался ниже нуля! До недавнего времени…

Все переплелось в одночасье. В чьей власти оказались планы природы и куда исчезает так спешно вся вода?

Именно по этой причине кровоточит старая, напоминающая о самых темных временах рана. Увечье такой глубины остается лишь на чудовищных и богомерзких вехах истории человечества. Речь пойдет о юноше, обманувшем Смерть.

Сказки Андерсена и прочие радости Джим-Джима

1 июля 1861

Дождь лил со страшной силой, и все жители предпочли укрыться от непогоды, задвинув рутинные дела теплым угощением да питьем.

Маленький Джим-Джим сидел у окошка и наслаждался любимым зеленым чаем. Краткими волнами жидкость разливалась по телу мальчика теплом, а пар от чаши согревал его замерзший от непогоды носик.

Комната хранила полумрак, из-за приоткрытой двери доносились еле слышные голоса родителей. Джим-Джим приложил к покрасневшему замерзшему уху свободную ладонь и продолжил наблюдать за темным, пугающим его лесом.

Джиму казалось, если он будет старательнее следить за лесом, то тот позволит услышать свой голос, который сейчас бесцеремонно заглушают звуки дождя и очередной родительский спор. Но шум, смешивающий умиротворение и покой с реальностью, вернул Джим-Джима на землю. Как бы он ни пытался настроиться на голос леса, мысли о грядущем дне вызывали в теле неприятное ощущение страха.

Несмотря на попытки родителей оградить сына от невзгод, тот лишь покорно изображал наивность. Никто не видел ни переживаний, ни печали, но порой глаза Джим-Джима невольно выдавали безупречное понимание тягостей взрослого мира.

Для его шестого чувства не существовало преград: маски слетали, и Джим без труда отличал ложь от недомолвки, а горькую правду – от неловкого вранья.

Столь заметное отличие в ребенке не оставляло ему шансов даже на одну безобидную детскую шалость. В бремени одиночества и неизбежной сосредоточенности на фактах не было места для радости. Вот что формирует его изо дня в день: одиночество и факты. И в этом его истина, именно так он проживет свою жизнь – от первого до последнего вздоха.

Такие дети, как Джим, обречены пронести сквозь жизнь нечто неосязаемо драматичное, но вместе с тем не заменимое ни одной эмоцией беззаботного детского счастья: нечто, доступное не всем в этой жизни. Но это и делает нас неумолимо сильными и богатыми, не так ли? Право наблюдать за вселенной, стать ее партнером – ведь она тоже в какой-то степени одинока.

Однако наша истина не в одиночестве и не в веренице тоскливых событий – наша истина в том, что Джим еще не обрел свое окружение, но оно его все равно настигнет рано или поздно. И в этот миг одиночество покинет его…

Ничто не будет напрасным, ведь дары, привитые жестокими годами, будут всегда в Джиме, всегда внутри – ведь это и есть подарки вечности. И пусть сейчас местная детвора отталкивает Джима непониманием и жестокостью, жизнь не ограничивается соседскими детьми и тем более одним двором.

В отличие от босоногих детей, старшее поколение при виде маленького иностранца, напротив, заманивает его в зыбучие пески дискуссий, затягивающие больше их самих, чем Джима.

Всему отмерено свое время. На все его хватит.

Школы же здесь как таковой не было, лишь редкие занятия элементарной арифметикой на языке Кхаси⁵. Языке, которым Джим не владел даже на треть!

Зато на центральном рынке можно было услышать симфонию хитросплетений различных языков – безграничных ампул знаний. И в тайне от чрезмерно заботливых родителей Джим стал ходить туда, как в школу.

Преодолевая каждый день несколько километров в одиночку в незнакомой местности, четырехлетний мальчишка заметно возмужал, что дома вызывало у матери сильный прилив гордости. К слову, Джим-Джим никогда не врал родителям – он лишь изредка недоговаривал.

Пока отец представлял себе, как его сын играет в салочки с местными оборванцами и лазает по деревьям, Джим учился говорить на пяти диалектах кхаси, осваивая отныне и впредь свой родной – сохру.

Несмотря на старания и упорный труд, плоды учения созрели не сразу. Поначалу мальчик не понимал, о чем говорят торгаши, затем стал слушать, как они говорят, исходя из того, чем те торгуют. Привыкнув к разнообразию звуков, он начал закрывать глаза и, опираясь на слух, пытался выплыть из самого эпицентра неизвестного.

Штурмующий галдеж рынка превращался в бешеного зверя, поднимающего смышленого Джим-Джима на рога изо дня в день. Уроки новому языку превращались в неистовую схватку с собственным разумом.

Пусть не сразу, но он научился чувствовать язык и различать диалекты, а вместе с тем пришло и понимание.

Помимо учения, он нашел себе приятных собеседников, с которыми весело проводил время вдали от дома. Конечно, такие знакомства очень часто начинались одинаково: кто-то пытался уличить Джим-Джима в воровстве, а кто-то пытался нагнать страху.

– Уж слишком ты, парнишка, много времени здесь проводил, не тратя при этом ни гроша! – оправдывались его новые друзья.

Центральный рынок порывист и непоседлив. Вайшьи⁶ сменяют друг друга каждый месяц: кто-то обязательно вернется, а кого-то Джим больше не увидит. И лишь некоторые остаются безучастны к любым переменам. Кочевые торговцы всегда приносили с собой великое множество историй, которые успели заменить ребенку глаза и уши, стали компасом его сердцу.

Сегодня необычный день для учения – сегодня Джим бежит от собственной проницательности, он знает наверняка: ожидания родителей превратятся в бессильное огорчение. Слишком много времени и сил вложено в грядущий праздник, слишком много сделано для самого Джима.

Вот только если бы Мия знала, что своими друзьями Джим называет лишь кочевников с Центрального рынка, она бы впустила их в свой дом? Если бы Даниэль знал, чего Джим успел натерпеться от дворового отребья и что ему еще предстоит пережить на улицах лишь из-за того, что он чужой, то продолжил бы мастерить для них игрушки и зазывать в гости? К чему хлопотать над искусственными проблемами, когда настоящие обступили со всех сторон?

Спасаясь от непогоды и изо всех сил упираясь ногами в глиняную массу, Джим прокладывал дорогу к Центральному рынку. Безлюдная витиеватая тропа оставалась последним препятствием на пути к сухому навесу и теплому приему. Старое дхоти⁷ тяжелело, впитывая в себя каждую каплю, заставляя мальчика сильнее пригибаться к земле.

Из темноты леса раздались приглушенные голоса, превосходящие шум природы. Дождь утратил звучание, позволяя безликим проникнуть в голову Джима. Они призывали его, раздаваясь у самого уха. По началу их было несколько, но затем пришли сотни таких же требовательных, винящих, корыстных голосов. Разрывая голову ребенка изнутри, они заставляли кричать от невыносимой боли.

Согнувшись в три погибели, Джим молился о спасении, как вдруг его левая нога соскользнула с края тропы, утягивая в самую настоящую яму!

В попытках ухватиться за торчащие корни деревьев Джим утопал ногами в вязкой глине, а на его ладонях проступала первая кровь. Глубокие порезы от ядовитого дерева не могли сравниться с болью от криков сотней не упокоенных душ. Голоса смешались воедино, оглушая с новой силой.

Высвободив одну ногу, вторая намертво застряла в витиеватых окаменелых путах соседних деревьев. Борьба была бессмысленна.

С каждым новым ударом по голове кровь закипала, а вода заливала узкую канаву. Нырнув в мутную дождевую воду, Джим уловчился нащупать коренья, цепко обхватившие его худую ногу. Безусловно, секунда промедления стоила бы ему жизни: менее чем через четверть часа шквал дождя похоронит его заживо.

В отчаянной попытке стянуть с себя обувь, чтобы высвободить застрявшую ногу, Джим почувствовал болезненный холодок, обжигающий голень. Жжение с каждой минутой борьбы превращалось в невыносимую пытку, пока страх не сковал его мышцы, парализовав безвозвратно.

Но горячие слезы отчаяния напомнили, что он все еще дышит, а потому, собравшись с силами и той малой толикой надежды, что у него была, Джим ощутил непреодолимую жажду жизни.

Рывком погрузившись с головой под мутную пленку сточной ямы, он обхватил ближайшие ветви обеими руками, чтобы раскачаться в разные стороны и ослабить дьявольские тиски – но этого оказалось слишком мало: корни не поддавались, а нога начинала неметь от боли.

Приложив недюжинную силу, четырехлетнему малышу наконец удалось ослабить железную хватку тисков и приподнять тело к выступу дороги, как вдруг рука невольно разжалась, и Джим с отчаянным криком сорвался обратно в воду.

Руки ныли от непривычной для ребенка нагрузки, а тело с удивительной легкостью пошло ко дну, но малыш из последних сил решился на героический маневр! Он поддался желанию злодейки-судьбы и нырнул на дно, пытаясь опуститься как можно ниже, прямиком в руки к собственной погибели.

Не каждая история имеет счастливый конец, как, впрочем, и история Джим-Джима. Воздух у малыша закончился слишком быстро, а смертоносная вода хлынула на дорогу, окончательно ее размывая.

Пока вода безжалостно стирала следы катастрофы, тельце ребенка медленно опускалось на корни ядовитого древа. Голоса смолкли.

Застрявшая ножка безвольно выпала из силков старинного жителя обочины, и лишь непрошеная мелочь, доставляющая совсем недавно Джиму невыносимую боль, мерцала под толщей грязной воды…

Последний вздох Джима вступил в резонанс с силой природы, открывая миру призрачное сияние. Для того, кто видел смерть, отныне и впредь, не будет богатства дороже жизни. Ни одна драгоценность на всем белом свете не возымеет над вами власти. Момент смерти есть момент неземных чудес – это момент истины, когда душе открывается механизм времени.

Какая она посмертная правда? Отрешающая все земные пороки и показывающая путь к покою и равновесию – или же всеобъемлющая правда вселенной, равная и верная для всех людей, всех измерений?

Водоворот переливающихся гипнотизирующих мелодий заглушил скорбящие звуки дождя – вода в яме обратилась прозрачным песком и рассыпалась, подобно замку, – некогда смертоносная жидкость циркулировала вокруг бездыханного тела, прощаясь с жертвой своего бесстрастного приговора.

Стена дождя превратилась в крылатое чудо.

По небу плавно вальсировали переливающиеся песчинки. Касаясь и сливаясь при встрече с прочими, они напоминали мелкий деформированный жемчуг, плавно стремившийся домой, к устрице-солнцу. Может, чтобы однажды вернуться, а может, чтобы украсить небо россыпью новых звезд…

Тело Джима не шевельнулось: ни сейчас, ни с тех самых пор, как вода заполнила его легкие. Оно лежало, будто брошенное чьей-то неаккуратной рукой на коряги ядовитого дерева Грешника⁸.

Яркий зуд от незваной находки раздробил кокон смертельного холода, сковывающего Джима изнутри, возвращая его разум к реальности краткими теплыми импульсами.

Вселенная отвергала очередную напрасную жертву.

Стоило телу Джима сделать первый неосознанный вдох, как дождь обрушился на него градом острых лезвий, пригвоздив несчастного к земле, будто отрекаясь от недавнего парада смерти.

Джим открыл глаза.

Смело хватаясь за траву, выдирая ее с корнем и вторгаясь в земной покров единственным уцелевшим сапогом, Джим понемногу вытягивал себя на размытую дорогу.

Свежий воздух вперемешку с небесной водой был не способен насытить задыхающегося ребенка, воскресшего из мертвых.

Тело спасенного пробивала крупная дрожь – что не удивительно! Под угрозой смерти Джим-Джим буквально выдернул себя из могилы собственными руками.

Стянув уцелевший промокший сапог, он вздохнул с облегчением: боль, изнуряющая и пронизывающая до костей все это долгое время, наконец-таки утихла. Внутри сапожка лежала злополучная находка.

Причиной жгучей боли оказался маленький камешек, по форме напоминающий каплю дождевой воды: такой кристальной чистоты, что его можно было бы принять за драгоценный алмаз.

Свечение, исходящее от полупрозрачного камня при соприкосновении с дождевой водой, напомнило Джиму северное сияние, о котором так любят рассказывать его родители…

Необычное сокровище мальчик завернул в платок и поспешил убрать на самое дно кармана. На секунду Джим застыл – сердце вот-вот выскочит из груди. Будто позабыв, как дышать, он медленно двинулся в сторону дома.

Шаг-вдох…

Шаг-выдох.

Сегодня он пережил собственную смерть и воскрешение, а ведь через два дня ему исполнится только пять лет. И если это не поцелуй смерти, то точно ее предупреждение.

Вымокший до нитки и борющийся с подступающей тошнотой, Джим стянул одеяло с подоконника и поспешил в него обернуться.

Немного переведя дух, он достал на свет свое сокровище.

Обжигающий холод и завораживающий блеск – этот камень сравним лишь со сказочной руладой, отдаленно напоминая рождение звезд…

«Чего только в голову не придет на смертном одре! – подумал он, подрагивая в импульсах озноба. – Тем не менее лучшего подарка для мамы вовек не найти… К тому же на рынке есть один нечистый на руку торговец…»

И правда, ему – корыстному торговцу – давно приглянулась любимая книга Джим-Джима: сборник сказок Андерсена. Наверняка у такого пройдохи вроде него найдутся лишние цепочка да кулон, в который можно будет вставить камень неземной красоты…

Подобно солнцу, такой камень может принести боль, если пренебречь памятью о его свойствах.

Совпадение показалось Джиму крайне своевременным – по его телу пробежалась волна мурашек.

Бережно, оберегая находку от внешнего мира, он завернул ее обратно, в грязный сырой платок, и замуровал на дне неприметного сундука, под комом из грубых ряс и разносортного тряпья.