Kitabı oxu: «Лучшее, конечно, впереди»

Şrift:

ISBN 978-5-4493-8458-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Бес попутал

Дождя не было долго, больше месяца. Солнце беспощадно выжигало растительность, в тени столбики термометров приближались к тридцати градусам, а на открытом пространстве, как у мартеновской печи, находиться было совершенно невозможно. Деревня, наполовину состоявшая из дачников, казалась вымершей. Синоптики в течение недели осторожно намекали на некую вероятность осадков, однако прогнозы не сбывались. Хотя вполне возможно, осадки где-то и выпадали, но деревеньку Ясенево они упорно обходили стороной, что повергало жителей в уныние и безысходность.

Борис Петрович Корнев синоптикам верил. Конечно, не вообще и не всегда, но в данном случае их осмотрительно-туманные прогнозы подтверждались ноющими второй день суставами и застарелыми переломами. А уж они-то никогда не врали. Борис Петрович последние двадцать лет с апреля по ноябрь жил в деревне, на зиму перебирался в город и считал там дни до весны, как новобранец в армии до дембеля. Он причислял себя к деревенским жителям, а главным домом считал не городскую квартиру, а этот добротный пятистенок, построенный умелыми мастерами в середине прошлого века. Семьи у Корнева не было, сын погиб в первую чеченскую кампанию, жену похоронил следом за сыном, а невестка с внуками жила в другом городе, и виделись они редко, пару раз в три года. Но что делать, земля ведь круглая, бока у неё покаты и человеку нужно за что-то уцепиться и держаться, чтобы не соскользнуть. Борис Петрович прикипел к даче, в душе ощущая себя аграрием, хотя всю жизнь был технарём. Участок он содержал в идеальном состоянии, вырастил сад с яблонями, вишнями, сливами, абрикосами и черешнями. А ведь раньше здесь росло одно единственное плодовое дерево – огромная, метров под двадцать груша, которая стоит вон на краю участка и половина её кроны нависает над соседним наделом. Занимался пенсионер и огородничеством, но без фанатизма, сажал всего понемногу и больше из спортивного интереса, черпая информацию о разных толковых агрономических приёмах из Интернета. Правда, была проблема с водой, но её Борис Петрович решал уже давно и в целом успешно. Несколько лет назад он нанял бригаду таджиков, и они шустро выкопали колодец в восемь колец. Таджиков, хохлов и молдаван в окрестностях Ясенево блуждало много, а работы было мало. Получалось, что в бывших братских республиках бывшего Советского Союза работы нет вообще. А кушать хочется всем и всегда. Иначе, зачем бы этим мужикам переться сюда, за тридевять земель, шукать по деревням необъятной России работёнку и браться за любой подряд? Кроме этого, таджики вырыли на участке небольшой пруд, наполняемый в основном дождевой водой. А вода поступала по наклонной канаве, служившей границей между участками.

С обитателями деревни Борис Петрович особой дружбы не водил, но жил мирно, поддерживая ровные отношения. Соседку слева, Анну Алексеевну, тоже дачницу, он несколько сторонился из-за её назойливого внимания и попыток покровительствовать. Местные называли слишком активную женщину генеральшей. Вроде как покойный её муж был генералом, успевшим при жизни купить в Ясенево землю и построить по современным меркам скромный двухэтажный домик со всеми удобствами. Сосед справа, Горшков, он же Горшок, был своим, деревенским, а по возрасту – тоже пенсионером и почти ровесником Корнева. Своего колодца у него не имелось и воду он брал из общественного, который находился на соседней улице, а иногда заходил к соседу. Для сбора воды на полив Горшок, по примеру Корнева, тоже выкопал небольшой котлован и направлял туда драгоценную жидкость, стекавшую во время дождя по желобам крыши. Этим летом из-за жары колодцы в деревне сильно обмелели, а самодельные прудики давно пересохли.

Утром Корнев, превозмогая боль в ногах, вышел из дома, включил насос и накачал бочку воды. Вечером надо обязательно полить грядки. Петрушка с укропом выглядели поникшими и безжизненными, из растрескавшейся земли торчали тонкие хилые прутики картошки с пожелтевшими листьями. На небе не было ни единого облачка, и даже в эти утренние часы в воздухе ощущалась духота. По улице с рёвом пронёсся мотоцикл явно без глушителя, вздымая клубы пыли, которая медленно оседала толстым слоем на жестких, обезвоженных листьях деревьев. Где-то в отдалении самозабвенно горланил петух и яростно лаяла собака. Начинался новый день.

После полудня край неба на юго-западе слегка помутнел и вдали, за горизонтом, послышалось лёгкое погромыхивание, будто канонада. Вскоре небо потемнело, большая туча скрыла надоевшее своей чрезмерной напористостью жаркое светило. Яркие молнии принялись яростно раскалывать черно-фиолетовое небо на куски и, чуть запаздывая, раздавались гулкие раскаты грома. Первые капли влаги упали на жаждущую землю, а затем вода полилась сверху неистово и обильно, будто где-то там, в небесах, прорвало плотину.

Борис Петрович стоял на террасе, вдыхая полной грудью густой, насыщенный влагой и озоном воздух. Он видел, как его пруд стремительно наполняется дождевой водой, хлеставшей из канавы, разделяющей участки. В какой-то момент он заметил, что поток иссяк, хотя дождь лил, как из ведра. И тут Корнев увидел Горшка, орудующего ломом и лопатой под его грушей. «Не иначе, как перегораживает канаву сосед, – догадался Борис Петрович, – сдурел совсем». Набросив брезентовый плащ с капюшоном, он побрёл к Горшкову, стоящему посреди канавы по пояс в воде. Непостижимым образом тщедушный Горшок при помощи лома и лопаты сдвинул огромный валун, лежавший здесь, вероятно, со времён ледникового периода, и перекрыл поток воды, стекающей в пруд к Корневу. Не мешкая, он начал шустро прокапывать русло для ручья, направляя его в свой котлован. Сейчас он чем-то заметно смахивал на морского бога Посейдона, правда, одетого в треники, китайскую куртчонку и сильно перепачканного в грязи.

– Гриша, ты чего это творишь? – крикнул Борис Петрович, – прекрати немедленно!

Вверху громыхнуло, и дождь усилился ещё больше. Прибывающая по канаве вода, натолкнувшись на сооруженную Горшком дамбу, вместо его котлована устремилась в огород Корнева, смывая хилые кустики помидор, перца и картошки. Борис Петрович вырвал лопату из рук соседа, принялся укреплять край канавы, дабы перекрыть поток грязной воды, хлынувшей на его участок. Горшок схватился за черенок лопаты и рванул её на себя:

– Отдай инвентарь, Петрович, не доводи до греха!

В этот момент в небе, с которого продолжали падать тонны воды, возник какой-то странный звук, будто чиркнуло серной головкой гигантской спички по коробку. Яркая вспышка осветила барахтающихся в канаве пенсионеров, почти над их головами раздался оглушительный раскат грома и сразу же – мощный скрежет и треск ломающегося дерева. Корнев поднял голову и увидел летящую на них огромную верхушку груши. Толкнув соседа, он упал вместе с ним в канаву, и в это мгновение на них обрушилась часть дерева, словно срезанная острой бритвой. Пенсионеры оказались на дне канавы, придавленные ветвями столетней груши. Выбраться из-под них не представлялось никакой возможности.

– Гриша, ты здесь? – крикнул Борис Петрович, не видя соседа.

– Да здесь, здесь! Куда я на хрен денусь с подводной лодки. И как нам теперь отсюда вылезать? Эй, люди, помогите!!! – завопил Горшок, стоявший на четвереньках в воде сзади от Корнева.

– Надо ждать, когда закончится дождь. А так никто тебя не услышит. Я вот, Григорий, не могу понять одного: с какого перепуга ты побежал канаву перегораживать?

– Прости, Петрович, сам не знаю, как это вышло, – Горшок выплюнул попавшую в рот воду, – Бес попутал.

Генеральша Анна Алексеевна сидела на балконе второго этажа у приоткрытого окна в удобном кресле и наслаждалась свежестью, запахом цветущей липы и шумом дождя. Сверху ей хорошо были видны соседские участки, мокрые крыши домов, пустынная улица, по которой грязный поток воды нёс всяческий мусор. Вскоре её внимание привлёк несимпатичный местный мужик Горшков, который, невзирая на грозу, выбежал из сарая с лопатой и ломом, понёсся к груше симпатичного, но невнимательного соседа Бориса Петровича и принялся там что-то копать. Вскоре к нему присоединился и сам Борис Петрович. Они вроде начали ссориться, и в это время огненный столб ударил в верхушку груши, громыхнуло так, что женщина самопроизвольно закрыла глаза, повторяя про себя: «Господи Иисусе, Господи Иисусе…». Потом она увидела обезглавленное громадное дерево и его верхушку, лежащую на том месте, где только что копошились соседи. Генеральша подхватилась, надела дождевик и устремилась на соседний участок. Не доходя несколько метров до места происшествия, она услышала из-под груды ветвей захлёбывающийся голос Горшка, звавшего на помощь.

Спустя некоторое время дождь начал стихать. Грозовая туча сместилась к северо-востоку, и на участке Корнева собралась толпа из десятка человек, экстренно созванных генеральшей. Попытка оттащить обломок дерева не удалась. Затем появился Митька Коршунов, сосед Горшка, с бензопилой. Он быстро и умело обрезал ветви груши, после чего мокрые и грязные пенсионеры выбрались из канавы наружу.

Гроза закончилась, умытую дождём деревню освещало немного остуженное солнце. Вместе с жарой, как будто улетучились, исчезли недостатки, а на передний план торжественно выступили человеческие и природные достоинства. Дышалось легко, было тихо и покойно. За деревней лежало напоенное влагой поле. За полем стоял о чём-то задумавшийся старый дубовый лес, посаженный очень давно и повидавший много на своем веку. А вверху голубело бездонное небо, разделенное пополам яркой радугой. И казалось, что радуга – это волшебный мост между землёй и небом, вселенским добром и духами зла, настоящим и будущим.

Всё было нормально, всё будет хорошо

Эта история приключилась в те времена, когда у нас еще не было президентов, олигархов, санкций, менеджеров, брокеров и трейдеров. А были повышенные стипендии для студентов отличников, обязательная «картошка» в сентябре и добровольные стройотряды летом. А также ДНД, самиздат, продажа спиртного с 11.00 утра, дефицит различных товаров, комсомольские стройки и дряхлые генсеки. Страна была целой, как монолит, а мы молодыми и бесшабашными.

Саня Царёв окончил институт с красным дипломом и был направлен в целевую аспирантуру. Июль он провёл у приятеля в Крыму, а в начале августа вернулся в столицу, чтобы поработать над рефератом. Научный труд предстояло закончить к сентябрю и по расчетам будущего аспиранта и светила гуманитарных наук месяца вполне хватало. В общаге было непривычно тихо. Саня открыл комнату, оставил вещи и решил немного прогуляться. Составить план и график работы можно и завтра. Царёв на протяжении всех пяти лет обучения был бессменным председателем студенческого совета общежития, а также многочленом различных общественных организаций вуза. И, что уж совсем являлось фантастическим для студента – кандидатом в члены КПСС.

Царёв зашел в здание института, вахтёр дядя Миша мирно дремал на рабочем месте. Коридоры были пусты, деканат закрыт. Саня направился в дубовый парк, прилегающий к главному корпусу. Солнце припекало не на шутку, в парке же было немного прохладнее. Впереди замаячила знаменитая «Шайба» – пивная забегаловка. Очередь из очумелых от жары и похмелья мужиков змейкой тянулась до самого парка. В кустах на обрезках из фанеры сидели четверо: аспиранты второго года Григорий Самуилович Заводяник и Веня Голоднов, студент последнего курса Вовка Шацкий (он же Чацкий), а также завкабинетом кафедры философии Кузяев. Фамилии аспирантов местные остряки давно переиначили, что больше соответствовало их сущности. Веня стал Заводновым, а Григорий Самуилович Голодяником из-за уникальной особенности всегда точно определять место очередной попойки в общаге и появляться там без приглашения.

На газете «Правда» лежали ломти хлеба и куски селедки, чуть в стороне стояла пятилитровая банка с пивом. Вузовские интеллигенты пили пенный напиток из молочных пакетов. Дефицит кружек в «Шайбе» был постоянным.

– Привет, профессора! – поздоровался Саня с присутствующими.

– Ба! Херес-Стрелецкий нарисовался, присаживайся, – Чацкий подал Сане пустой пакет, – Ты откуда?

– Из малой Родины прибыл реферат писать. Только что с вокзала.

– Ну, тогда наливай свежего клинского, недавно подвезли.

Между тем солнце жарило всё крепче. Веня осушил очередной пакет, посмотрел на часы:

– Итак, товарищи ученые, наступает час волка, скоро одиннадцать, можно идти затариваться.

В гастрономе уже толпились страждущие, ожидали наступления времени продажи спиртного. Спустя полчаса компания направилась к дому, где Заводнов снимал «однушку».

Процедура повторялась многократно, поэтому каждый четко знал свои обязанности. Кузяев занялся уборкой квартиры после предыдущего застолья, Саня жарил куриц «а-ля цыпленок табака». Чацкий помогал Царёву. Неделю назад Вовка принёс мешок курячьих тушек. Добыл на птицефабрике. Там работал один из стройотрядов, которые он курировал по линии комитета комсомола. И теперь старый, но добротный холодильник ЗИЛ снизу доверху был забит длинноногими волосатыми курицами. Веня накрывал на стол: тарелки, вилки, ножи, стопки. Григорий Самуилович, втиснув водку в морозилку, резал хлеб, рассуждая о важности системного подхода и системного анализа.

Наконец сели. После третьей стопки пришел Давыдов. Он был местный и работал кем-то на Мосфильме. Обычно, изрядно подпив, бородатый киношник обещал всем организовать посещение приватного выступления Высоцкого, с которым он якобы дружил или достать билеты на Таганку. Потом подтянулись преподаватели с кафедры истории Моршанский и Кутин. Часам к четырем в квартире дым стоял коромыслом. Мужики, одурев от жары и спиртного, разделись и сидели в исподнем. Чацкий спал в «корыте». Так называлась кровать Вени, в которой матрац провалился на пол, но он не ставил его на место, говорил, что так удобно спать – бортики кровати не дают скатиться на пол. Неожиданно Заводнов сцепился с Кутиным, который собирался занять осенью кресло секретаря комитета комсомола и, следовательно, был серьёзным конкурентом Вени. Голодяник пытался их мирить, но у него это плохо получалось. Наконец Веня выкрикнул свою коронную фразу:

– Господа! Я всем отказываю от дома! – И стал выпихивать гостей из квартиры. Толпа вывалилась на лестничную площадку и тут дверь, как в знаменитом фильме, защёлкнулась на замок. От неожиданности Веня заколотил пятками по обивке, показались озабоченные соседи.

– У тебя балкон открыт? – спросил Саня незадачливого квартиросъемщика, пытаясь оттащить его от злополучной двери.

– А хрен его знает, не помню, – Веня поддернул сатиновые трусы и осел на коврик.

Царёв пошел вниз. Балконные двери на всех этажах были открыты. Саня подтянулся на руках, забрался на крышу овощного магазина, прилепившегося к дому, оттуда на балкон второго этажа и полез вверх. Третий этаж. Четвертый. Пятый. Или шестой? Сбившись со счета, «альпинист» вошел через балкон в комнату. Краем глаза увидел «корыто» и прошел на кухню, задыхаясь от смрада. На плите стояла сковорода с обуглившейся курицей. Царёв выключил газ и снял сковороду.

– Стоять, руки за голову, не шевелись, зашибу! – Саня от неожиданности присел и обернулся.

В дверном проеме стоял какой-то мужик в трусах, милицейском кителе с лейтенантскими погонами на голом теле и кобурой в руке.

– Ты кто? А где Чацкий? – Царёв переминался с ноги на ногу, подняв руки вверх.

– А ты кто? Фамусов? Щас будет тебе горе от ума. Документы! – рявкнул вдруг лейтенант, пытаясь достать что-то из кобуры. Кобура оказалась пустой.

– У меня нет документов, – Саня зачем-то пошарил пальцами в плавках.

– А что ты делаешь у меня на кухне, куриц крадешь?

– Слышь, лейтенант, подозреваю, что я перепутал этажи. У нас дверь захлопнулась, и я хотел, это…, через балкон…

– Ну, ты даешь, Скалозуб! Считай, тебе повезло, что ты ко мне влез. Щукин. Ваш новый «околоточный», то есть, участковый, – представился лейтенант.

– Саня… Аспирант, – приврал вчерашний студент, – А где старый, то есть прежний, Пётр Петрович?

– Капитан Вакуленко пошёл на повышение. В Москву перевели. Ладно, пошли, – кивнул участковый, беря связку отмычек.

Под дверью на коврике, свернувшись калачиком, лежал аспирант второго года обучения Веня Голоднов. Участковый Щукин в кителе и трусах, переступив молодого ученого, поковырялся в замке и открыл дверь. Из квартиры повалил дым. Саня метнулся на кухню, выключил газ и высыпал из сковороды в раковину останки сгоревшей курицы. По лестнице поднимались гости, которым было отказано от дома. Кузяев и Моршанский взяли Веню, занесли его в квартиру и положили в «корыто» рядом со «сломавшимся» ранее Чацким.

– Ну, надо же, всё, как у меня, – удивился участковый, увидев раскуроченную кровать и матрац на полу.

Застолье во главе с умельцем-лейтенантом продолжилось. Уже ближе к вечеру в дверях кухни возник Заводнов. Постояв пару минут, Веня, будто лунатик, пошатываясь и не говоря ни слова, подошел к холодильнику. Открыв дверцу, он взял последнюю бутылку водки, положил её подмышку и так же молча удалился из кухни. Присутствующие тупо смотрели ему вслед.

– Не понял, а шо это было? – спросил лейтенант Щукин.

– Это была последняя бутылка водки, – сказал препод Кутин.

Григорий Самуилович Голодяник отправился в комнату с целью морального воздействия на Заводнова, совершившего аморальный поступок. Однако, Веня уже лежал в «корыте» рядом с Чацким, притворившись спящим. А может быть он и вправду спал.

– Отдай бутылку, Веня. Получилось как-то не комильфо, – сказал Григорий Самуилович в пространство.

Заводнов никак не реагировал. Тогда Голодяник засунул руку под подушку и обнаружил там драгоценную поллитровку «Пшеничной», нагло похищенную Веней на глазах у всей компании из собственного холодильника. Водку тут же разлили и выпили с чувством глубокого удовлетворения. Затем Щукин налил в освободившуюся бутылку воды, закупорил её и положил в холодильник.

Веня, проснувшись в десять часов вечера, растолкал Чацкого и спавших на диване «валетом» Голодяника с Царёвым. Остальных гостей в квартире уже не было. Заглянув в холодильник и увидев там бутылку водки, Заводнов воспрянул духом и принялся убирать кухню. Сонные и чумные от алкоголя собутыльники, подгоняемые окриками воодушевленного хозяина, взялись ему помогать. Царёв жарил курицу, Чацкий сервировал стол, Григорий Самуилович рассуждал о значении системного анализа. Вскоре сели за стол. Заводнов откупорил бутылку и наполнил стопки.

– Пусть лучшее из нашего прошлого станет худшим нашего будущего! За нас, друзья!

Все встали, чокнулись рюмками и выпили. Хозяин скрутил фигу, занюхал ею и щедро дал занюхать остальным, поднося скрученный кукиш к носу каждого.

– Между первой и второй – промежуток небольшой, – Веня ловко наполнил рюмки.

– Водка – наш враг. Но кто докажет, что мы боимся врагов? – Григорий Самуилович стукнул кулаком по столу.

– Мы их всех победим, – Заплетающимся языком сказал Чацкий, нюхая Венину дулю. При этом он пытался сфокусироваться, осоловело глядя на лежащее в тарелке курячье бедро. Саня после третьего и последнего тоста вдруг вспомнил, как участковый Щукин заливал в бутылку воду из-под крана. Наблюдая за стремительно пьянеющими приятелями, он подумал: «Вот оно, самовнушение. Если бы кто рассказал – ни за что не поверил, что такое бывает».

На следующий день всё повторилось сначала. Лишь в конце месяца Саня в авральном порядке подготовил и сдал реферат. В ноябре состоялось отчетно-выборное комсомольское собрание. В комитет комсомола были избраны аспирант Веня Голоднов, старший преподаватель Кутин и студент Шацкий. Причем Кутин стал секретарём, а Веня его заместителем. В декабре перед экзаменом по философии Царёв столкнулся у аудитории с участковым Щукиным. Лейтенант, оказалось, тоже поступал в аспирантуру.

– Как дела, лейтенант? – спросил его Царёв.

– Всё было нормально, всё будет хорошо. Лучшее, товарищ, впереди. – ответил участковый, широко улыбаясь.

Судьбы участников этой истории сложились по-разному. Александр Васильевич Царёв защитил кандидатскую, а затем и докторскую диссертацию. Он до сих пор читает лекции в вузе и является любимым профессором у многих студентов и аспирантов. Доктор исторических наук, директор института в Киеве Григорий Самуилович Заводяник умер летом 2014 года в процессе люстрации после того, как его облили зеленкой и бросили в мусорный бак. Наверно, не выдержало сердце такого унижения. Вениамин Сергеевич Голоднов долгое время был мэром одного из подмосковных городков, баллотировался в Госдуму, впрочем, неудачно. Его иногда приглашают в различные политические ток-шоу, где он рассуждает о причинах распада СССР, негативной роли КПСС и ВЛКСМ, о становлении российской демократии в девяностые годы. Владимир Михайлович Шацкий работал на латвийском радио. После известных событий уехал и осел в Германии. Не смог жить в стране, где «неграждане» составляли треть населения. А подполковник Щукин погиб при ликвидации крупного бандформирования, которые бурно формировались вместе с демократией в конце 80-х и начале 90-х годов. Остальные пока еще, слава Богу, живы-здоровы и ждут свой черед.