«Уединенное» kitabından sitatlar, səhifə 5
Вопреки «религии бедных», в ней обделены именно «бедные»; а Христос, сказавший: «Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Аз успокою вас», - на самом деле, когда они «подошли» - не подал им ничего, кроме камня. Кроме своих «притчей», вот видите ли... И кроме позументов; золота, нашивок митр пап, патриархов, митрополитов, архиереев, иереев... Обман народов, обман самой цивилизации тем, кто её же, эту новую европейскую цивилизацию и основал, так явен, так очевиден стал во всем XIX веке, что у Достоевского же вылилась другая содрогающая формула. Формулы этой нет у Маркса. И - оттого, что Маркс - узок, а Достоевский - бесконечен. Маркс дал только формулу борьбы, а не формулу победы. Он дал «сегодня» революции, а не «завтра» уже победной революции, которая овладела городом, царствами, землею. Он дал формулу «приступа», - «пролетарии всех стран - соединяйтесь», - «штурмующие колонны буржуазии - единитесь всемирно»... Но что же дальше? За штурмом? Победно знамена шумят…
Это до того ужасно и «как-то фальшиво» - что «религия любви» вдруг оказалась совершенно без любви. Утратились естественнейшие связи, всегдашние, всемирные. «Царь не хочет управлять», «богатый не хочет быть богатым» и «знатный хотел бы быть незнатным». Но разве... не Он сказал?
- Блаженны нищие...
Так что же Он сказал?
Разрушение мира. А мы думали: «воскресение», «спасение»... И вот «мир разрушается». <…>
Христос, не отменяя вещей мира, состояния их и бытия, снял таинственным образом и через магию обаятельных слов - прекрасные покровы с них. Брака он не отменил как «данного Богом ещё в раю» и по совершенно точному заповеданию Божию, коему противиться значило бы возмутиться и отложиться, восстать на Бога: но он его лишь дозволил, пассивно, а не активно, и исключив из него влюбление, любование, нежность и грацию. «Любит или не любит муж жену» и «любит или не любит жена мужа» - «живите». Это «состояние», а не радость, поставленные или, вернее, оставленные столпы мира, которые «сами собою» распадаются и сгниют как ничем не связанные. <…> Странно, страшно... «Не любите мира, ни того, что в мире»... Всё это «похоть житейская»... Та милая похоть, человеческая и земная, ради которой и живет человек, и радуется.
Ноумен христианства: «Если даже вы и не любите друг друга, и то всё-таки поступайте, как любите». Это «как любите», вид любви, а не зерно любви - и составляет то, что христианство везде сделалось формою, а не сущностью. <…> Инквизиция, которая так пугает в христианстве, вся шла от содомитов: «Что же, если мы не чувствуем, как горит человек». «Ведь горит он, а не я». <…> И вот, я их боюсь. Боюсь этого равнодушия. И вот вся архиерейская служба, пышная и торжественная.
И моя Вера «с матушкой Марией».
И Платон с учениками.
И Христос с Апостолами, но без апостолиц.
...никем вовсе не замечается, никому неведомо, что совокупление вовсе не необходимо, не физиологично, а - метафизично и мистично Что оно не по «нужно», а «по очарованию» и «можем». И без очарования хотя тоже есть и возможно, но это «случается», есть «редкий случай». Но всегда ему предшествует туман, влюбление.
«Текущее поколение» не то чтобы не имеет «большого значения», но – и совершенно никакого. Минет 60 лет, «один вздох истории», – и от него останется не больше, чем от мумий времен Сезостриса. Что мы знаем о людях 20-х годов (XIX в.)? Только одно то, что говорил Пушкин. Вот его каждую строчку знаем, помним, учимся над нею. А его «современники» и существовали для своего времени, для нашего же ровно никакие существуют. Из этого вывод: живи и трудись как бы никого не было, как бы не было у тебя вовсе «современников». И если твой труд и мысли ценны – они одолеют все, что вокруг тебя ненавидит тебя, презирает, усиливается затоптать. Сильнейший и есть сильнейший, а слабейший и есть слабейший. Это мать «друга» говорила (в Ельце): «Правда светлее солнца».
И живи для нее, а люди пусть идут куда знают.
Недодашь чего - и в душе тоска. Даже если недодашь подарок.
Так весело, что планета затанцует.
После книгопечатания любовь стала невозможной. Какая же любовь "с книгою"?
Томительно, но не грубо свистит вентилятор в коридорчике: я заплакал (почти): "Да вот чтобы слушать его - я хочу еще жить, а главное - друг должен жить". Потом мысль: "Неужели он (друг) на том свете не услышит вентилятора"; и жажда бессмертия так схватила меня за волосы, что я чуть не присел на пол.(глубокой ночью)
Странник, вечный странник и везде только странник.
