Kitabı oxu: «Не родня»

Всё началось с баночки фаршированных оливок. Да, именно с них, ибо я не в настроении винить себя, а всё случившееся не может быть происками судьбы-злодейки или карой небесной. Сегодня я решительно намерен винить баночку чёртовых оливок. Ведь как иначе объяснить мою догорающую дачу, обугленный труп соседа, сломанные рёбра и сожжённые до мяса ладони моей супруги? И всё это в четыре утра первого января.

– Как думаешь, поверят? – спросила Таня, моя жена, не отводя взгляда от полыхающего дома.

– Кто? – ответил я вопросом на вопрос.

– Они.

– Они? Инопланетяне? – отшутился я, нащупывая в карманах пачку сигарет.

– Пожарные, – бросила Таня. – Что мы им скажем? Это ведь жопа!

– Ну… – я запнулся, подкурил. – Скажешь им, что я разжигал печь бензином.

– Ты ещё в настроении шутить? – переведя взгляд с охваченного огнём дома на меня, спросила жена.

Я промолчал, сделал глубокую затяжку. Взгляд упрямо цеплялся за всполохи пламени, озаряющие чёрное небо. Зрелище было неописуемое. У нас был лучший фейерверк на всю округу! Свист и треск лопающегося шифера был слышен за версту и дал бы фору любому праздничному салюту. Столп тяжёлого дыма, не тая в воздухе, упрямо стремился ввысь. Скоро должна была начаться самая зрелищная часть огненного шоу: обрушение крыши. Где-то вдалеке выли сирены. Пожарные машины, плутающие среди узких и зачастую тупиковых улочек частного сектора, тщетно искали дорогу к пожару.

Таня слепо смотрела в глазницы окон, наблюдая, как беспощадная стихия дожирает остатки интерьера. Из прострации её вырвал оглушительный грохот, сопровождающийся звоном стекла и треском древесины. Крыша рухнула, бросив в небо горсть искр.

Из-за поворота показались несколько пар автомобильных фар, рассекающих лучами яркого света задымлённую улицу. Два пожарных расчёта, «скорая».

– Полный набор, только ментов не хватает, – бросил я, помогая жене подняться со штабеля обрезной доски.

Группа пожарных разматывала рукава, ещё двое напяливали на себя композитные баллоны.

– Есть в доме люди? – послышался громкий возглас.

Таня вопрошающе посмотрела на меня.

– Ну, он ведь не конкретизировал, живые или нет? – прошептал я, глядя в осоловелые глаза супруги.

Набрав полные лёгкие воздуха, насколько это было возможно, я выкрикнул отрицательный ответ и, взяв жену под руку, помог ей сделать несколько неуверенных шагов: сломанные рёбра давали о себе знать. Навстречу нам бежала парочка бойких фельдшеров.

– Инопланетяне или бензин? – спросила Таня, с тревогой глядя на приближающихся работников скорой помощи.

– Как думаешь, они поверят в короткое замыкание?

***

– Просто держи этот чёртов табурет и избавь меня от сентиментальных излияний, – буркнул я, пытаясь зацепить гирлянду за карниз.

– Но они ведь наша родня! Моя сестра, твоя свояченица, мои…наши племянники.

– Вот! Ключевое слово – «твои», – осёк я жену. – Твоя сестра, твои племянники. Я сыт по горло слащавыми монологами о том, что Новый год – это семейный праздник! С меня хватит бредней о воссоединении родственников, семей и сказок о чудесах, случившихся с нищими либо дураками. Праздник праздником, я не спорю, но по сути своей – всего-то смена календаря. И, прошу заметить, это не мне второго числа на работу, а ты тут устраиваешь для своей родни благотворительный вечер, который, как мы оба знаем, перерастёт в благотворительную неделю, а того и глядишь – в месяц.

Таня промолчала. Я взглянул вниз, неуверенно балансируя на табурете, и только сейчас заметил, что она тихонько плачет. Я заткнулся. Закрепил, как мог, непослушный конец гирлянды прищепкой от ламбрекена и слез с табурета.

– Ну и по какой причине ты разводишь в доме сырость? – съязвил я, прекрасно понимая причину слёз.

– Ты злой, Андрей. Они ведь и твоя родня. Я вижусь с сестрой раз в столетие, а когда мы вместе встречали Новый год, я уже и не вспомню. Ещё девчонками, наверное. А на прошлый Новый год она с детьми…

– Да, на прошлый Новый год она с детьми лежала с «короной», на прошлый Новый год они мне нравились больше. Представь моё разочарование, когда ты сказала, что они не собираются умирать.

Советская ёлочная игрушка просвистела у меня над ухом и с глухим хлопком разбилась о шкаф.

– Прости, это шутка! Тут я, правда, перегнул.

Стеклянная шишка пролетела мимо моего плеча. За ней последовал отвратительного вида лимон, эстафету принял Наф-Наф.

– Козёл Вы, Андрей Анатольевич, – попыталась твёрдо произнести моя супруга, но голос дрогнул. – У них ведь больше никого нет, – она вытерла потёкшую тушь тыльной стороной ладони, вышла из комнаты. Вернувшись с совком и веником, она продолжила: – У тебя ведь тоже никого нет.– Никого? – удивился я. – Полжизни думал, что у меня есть ты.

– Вот именно. У тебя есть я, у Веры – никого. Никого, кроме её мальчишек.

– Ты уже сама себе противоречишь. Вот видишь, у неё есть сыновья. У неё своя семья, у нас своя!

– Семья – это громко сказано, – пробормотала Таня, пытаясь вымести осколки из ворса ковра.

– Не понял…

Оставив уборку, Таня театрально повернулась. Что-то в ней изменилось. Невозмутимая каменная маска с лукаво приподнятыми уголками губ сменила привычный облик. Наверное, именно с таким лицом дядя предлагает девочке жвачку.

– Раз в год…Раз в сраный год, Андрей, ты можешь побыть нормальным человеком? Семья? Если для тебя семья определяется двумя людьми и связующим их штампом в паспорте, то да. У нас семья.

– Помнится, ты не горела желанием обременять нас спиногрызами. И, поправь меня, если я ошибаюсь, это было наше общее решение.

– Да не в детях дело. Пойми, они ведь родня.

– Да не родня они мне! – не выдержал я.

– Не родня? – ехидно спросила Таня. – Серьёзно, «не родня»? Забыл, как закончились отношения твоей покойной сестры с «не роднёй»?

Меня будто ударили обухом по голове. В ушах зазвенело, картинка в глазах поблекла.

– Прости, Андрюша, я…

Я молча вышел из комнаты, надел пальто, проверил бумажник в кармане, принялся обуваться. Оставаться дома было опасно для брака.

– Ты куда? – в Танином голосе читалась неприкрытая тревога.

– В магазин.

– Сейчас? Побудь со мной.

– Я уже побыл с тобой.

Я щёлкнул выключателем, дёрнул за ручку двери. Что-то хрупкое и такое родное обняло меня за плечи, сковав по рукам.

– Прости, Андрюша. Я не хотела.

Я бережно освободился от пут супруги, поцеловал её в лоб и вышел из квартиры. Таня осталась стоять в дверях, буравя взглядом мою спину.

– Захвати фаршированных оливок, – бросила она мне вслед.

Я сделал вид, что не услышал, поднял воротник и принялся выуживать перчатки из карманов.

– Пожалуйста, – услышал я обиженное эхо, когда миновал уже несколько этажей. Закрылась дверь в нашу квартиру. Всё тем же эхом щёлкнул дверной замок.

***

Неприветливый двор встретил меня до тошноты родным пейзажем: парочка бездомных кошек, свернувшись двуглавым шерстяным клубком, укрылась от ветра у домофонной двери, в глубине двора уродливый, почти растаявший снеговик ухмылялся мне выложенной из сухой рябины кривой улыбкой.

Календарный год сдавал вахту, а декабрь больше походил на гнилой март и не спешил показать работягам из ЖЭК, кто здесь главный. Уверенный плюс держался уже больше недели, с неба то лило, то сыпало, то хрен пойми что. Вот и сейчас рыжую, похожую на рвоту кашу из песка и талого снега припорашивали робкие снежинки.