Земля последней надежды – 1. Дети конопатого бога. Всеслав Чародей 2.1.

– Признал всё же, – одобрительно прогудел голос. Всеслав его всё ж признал – голос был похож на Славимиров.

– Господине, – моляще сказал князь, делая ещё шаг – туман заколебался, редея, в нём смутно возник кто-то огромный, космато-рогатый, зажглись тускло-рдяным огнём глаза. – Наставь, господине!

– Чего ты хочешь, княже? – голос гулко рокотал, отдаваясь в ушах и меж деревьев.

– Скажи, господине, избран ли я?

– Каждый человек избран, – возразил огромный, космато-рогатый. – Каждому человеку суждено сделать что-то… а уж сделает он это или нет…

Всеслав склонил голову, принимая наставление.

– Господине Велес, – князь решился всё же вымолвить назвище. – ЧТО суждено сделать мне?

– Ты знаешь, – голос вновь гулко раскатился по поляне.

– Но господине!.. – возразил княжич.

– Ты знаешь, – повторил голос. – Слушай своё сердце.

Туман снова начал медленно сгущаться.

Очнулся князь оттого, что его осторожно потрясли за плечо. Поднял голову – в глаза ему смотрели глаза волхва. А за отворённой дверью вставало хмурое зимнее утро.

– Пора, княже.

Да, пора.

Волхв не спрашивал о том, что видел и слышал князь. И Всеслав тоже молчал – слова были не нужны.

Молча вдел ноги в петли на лыжах, молча заскользил к воротам. И уже в воротах князя настиг орлий крик из вышины – словно окликнул кто-то. Всеслав остановил коня и оборотился.

И увидел.

В небе над храмом всего на несколько мгновений вдруг протаяли пять громадных полупрозрачных ликов. Длинноволосый старец – из-под густых косматых бровей и перехваченных гайтаном на лбу волос безотрывно глядят синие глаза с золотыми искрами. Сероглазый длинноусый витязь с чупруном на бритой голове и жёсткой складкой у рта. Молодой золотоволосый муж с лучистыми глазами в зелёном венке на голове. Косматый охотник с рдяными глазами на лице, неуловимо переходящем в рогатую медвежью морду. И русоволосая женщина, прекрасная красотой средних лет, неброской, но – глаз не отвести.

Грянул и раскатился в отдалении удар грома – зимой! – качнулся воздух, овеял лёгким ветром княжье лицо.

– Вот и ответили тебе, княже, – негромко сказал рядом Славимир. Помолчал и добавил. – Жду тебя через две седмицы… погости у деда, отдохни… а потом и за науку возьмёмся.

Всеслав всё так же молча кивнул.

Он сюда воротится. И воротится не раз.

4. Дреговская земля. Окрестности Менска
Лето 1042 года, изок

За окном заливисто пел соловей. Рассыпал коленца, прищёлкивал, и выдохшись, на мгновение замолкал. Набирал полную грудь воздуха и снова начинал сыпать и выводить переливы.

Всеслав вздохнул и открыл глаза. Спать всё равно долго не получится – не заведено в дедовом терему спать подолгу. Рано встают холопы и ключник, но ещё раньше должен встать хозяин, таков обычай. Да и везде на Руси, пожалуй, так.

На Руси, да…

Княжич не сумел сдержать усмешку. Даже в Полоцке частенько обижаются, когда говоришь про город и княжество «на Руси», а уж тут, в глубине дреговских земель, где руси и не бывало никогда, где даже не слышали, что такое дань для Киева… тут себя никогда и не считали ни русью, ни Русью.

Из оставленного на ночь отволочённым окна тянуло сыростью, длинная ветка яблони просунула в окно гибкий побег, и на пол неё накапала роса. Теремная холопка, которая следила за порядком во Всеславлих покоях («покоях», да) сначала бурчала и пыталась заволакивать на ночь окно, но Всеслав каждый раз отворял его снова. Тогда она попробовала объяснить княжичу, что через отволочённое окно в хоромину могут забраться нечистые духи – межа, дескать, нарушена, но Всеслав незаботно ответил, что он, дескать, потомок самого Велеса, и беспокоиться не о чем, любой нечистый дух при виде его сам убежит невестимо куда. Холопка в ответ только поворчала про слишком умную молодёжь, но окно затворять на ночь перестала.

Да, Менск – это не Полоцк, – усмехнулся Всеслав, по-прежнему лёжа на мягких шкурах. – Тут про Велеса говорить в княжьем терему – в порядке вещей, тут нет ни единого черноризца, как в Полоцке. Там они, вестимо, тоже не кишат, но Всеслав ясно помнил, какие лица были в терему на каждом шагу, когда он в первый раз заявил, что уезжает в Менск учиться у волхва. Пресвитер Анфимий так тот даже стороной его обходить начал и мало не крестился в присутствии княжича. Но Всеславу на это было наплевать – для него главным было то, что его слова не оскорбили отца, князя Брячислава. Тот как раз всё понял и принял, только усмехнулся и покачал головой, словно что-то вспомнив.

А мать… матери не было в живых уже десять лет, с самого рождения младшей сестры, Бериславы. Отец долго не женился вновь, хоть ему намекали и бояре, и гридни, и даже епископ, что «без хозяйки, мол, дом – сирота». Да и старшие сёстры Всеслава, Станислава и Мировита, тоже намекали не раз. И только три года назад, вскоре после замужества Станиславы, отец всё ж решился жениться на Альдоне, дочери знатного боярского рода Неринжичей, из потомков голяди, которые уже и позабыли и язык свой, и даже племенное назвище, кривичами прозвались, как и другие роды основателей Полоцка, хоть Мирославичей возьми, хоть Судимиричей. И только имена в роду по-прежнему держались старые.

Всеслав не был против.

Отец его и не спрашивал. Княжич был согласен, что в дому нужна хозяйка, хотя с этим, по его мнению, и так неплохо справлялась его вторая сестра, Мировита. Мировиту, впрочем, тоже ждало замужество, и уже скоро. А то, что отцу, помимо хозяйских дел, надобно от женщин и что-то ещё, Всеслав понимал. И мачеха не была злой, вовсе нет.

И вовсе не женитьбы отца погнала его в Менск, как шептались по углам досужие кумушки в полоцком терему (Всеслав иной раз, заслышав эти шёпотки, темнел лицом и обещал себе, что разгонит весь этот девичник, как только сам станет князем – и вместе с тем понимал, что нет, не разгонит). В конце концов, ко времени отцовой женитьбы он уже два года жил не в отцовом терему, а у пестуна Бреня Военежича, который свою хоромину построил и не в детинце даже, а сразу за его воротами. Почему – этого, пожалуй, и сам Брень не смог бы объяснить.

Так или не так, а только вот уже два года он, Всеслав, проводит четыре месяца в году (один месяц весной, один – летом, один – осенью, и один – зимой) не в Полоцке, а в Менске, у деда, дреговского князя Грозовита. А вернее-то сказать, в дедовом терему его тоже видят только утром рано да вечером поздно, да ещё когда спит. И то не каждый день. Днями Всеслав пропадал за городом в лесах, на капище у волхва Славимира.

Всеслав сладко потянулся, рывком сбросил с себя суконное одеяло (не навык к роскошествам полоцкий княжич) и сел на постели. И почти тут же, опрятно стукнув в дверь, в покой просунулся холоп, привезённый им из Полоцка, Умко.

– Господине, князь Грозовит Вячеславич спрашивает, придёшь ли ты к утренней выти.

– Скажи, приду, – не оборачиваясь, бросил Всеслав. – Сейчас буду.

Холоп с поклоном исчез, оставив у княжича чувство непонятной досады от своей угодливости, словно Умко каждый раз вместо слов его елеем мазал. «Видно, и вправду бывают рабы от рождения, – подумал Всеслав про него однажды. – По норову своему рабы, только недосмотром богов родившиеся в свободной семье. И только потом, когда они на самом деле попадают в рабство, боги исправляют свою оплошку».

Такие мысли для Всеслава были внове ещё год тому – он помнил, как внушал ему пресвитер Анфимий, что бог один, что он всемогущ, вездесущ и всеведущ, а значит, и ошибаться не может.

Сколько времени надо тринадцатилетнему мальчишке, чтобы одеться поутру? Раз – впрыгнуть в порты, два – набросить рубаху, три – затянуть гашник, четыре – прошлёпать босыми ногами к рукомою в углу, пять – умыться, шесть – наскоро причесать буйные, хоть и стриженные в кружок, вихры, семь – сунуть ноги в поршни, одновременно затягивая на стане кожаный пояс. Дольше всего – завязать шнурки на поршнях. Всеслав с большим удовольствием вышел бы к столу и без пояса, и босиком, но он уже давно от таких замашек отвык. «Ты – князь, – строго сказал ему отец однажды. – Ты пример для своих людей во всём, и потому не можешь выглядеть неряшливо. Никогда».

Ну вот вроде бы и всё. Всеслав одёрнул подол рубахи, расправил складки под поясом, поправил пряжку и висящие рядом с ней ножны с ножом, и бросился в дверь.

Дед уже ждал его за столом.

Всеслав быстро поклонился, весело покосился на деда, тот ответил притворно суровым взглядом из-под косматых седых бровей и кивком указал на стол – садись, мол. Лишних слов тратить менский князь Грозовит не любил, чаще обходился жестами.

Утренняя выть дреговского князя была проста и вместе с тем, изысканна. Вяленая лосятина, вчерашняя разварная осетрина под тёртым хреном, чёрный хлеб, варёные в меду лесные орехи, холодное топлёное молоко и свежеиспечённые творожные ватрушки. Всеслав быстро жевал, крупно глотая и запивая молоком, и успевая ответить на короткие дедовы вопросы:

– Опять в лес?

– А то куда ж? – внук крупно сглотнул, помахал в воздухе рукой, словно собираясь указать на что-то отсюда невидимое и такое, о чём он и сам толком не знал, где оно находится. – Ждут там…

– Ну-ну, – Грозовит покивал, глядя на уписывающего за обе щеки мальчишку, невольно заражаясь его жизнелюбием и страстью к действию. Отпил крупный глоток. – Воротишься опять в сумерках?

– Не знаю, дедо, – с искренним сожалением ответил княжич. – Смогу, так и раньше, а нет – нет. Учение есть учение.

– Хм, учение, да, – проворчал князь. Подумал и спросил. – И чему ж тебя там учит владыка Славимир?

– Разному учит, – повёл плечом Всеслав. – В прошлый раз учил по высоте вешней воды распознавать, сколько в лесах зверья родится, вчера – по птичьим крикам и полёту узнать, когда буря будет…

– Ну и когда?

– Чего? – не враз понял княжич, а когда дошло, рассмеялся. – Не будет пока.

– Ладно, ступай, – кивнул Грозовит, заметив, что на столе перед внуком осталась только пустая посуда. – Иди.

Всеслав ушёл, а Грозовит остался один в горнице, улыбаясь неведомо чему.

Жена князя Грозовита умерла давно, а вторично жениться он не захотел – не до того казалось. Да и не было тогда опричь равных ему некрещёных невест, а крещёную навряд ли кто отдал бы за язычника. На боярышне же он жениться не захотел, хоть и не осуждал зятя Брячислава, который женился-таки на Альдоне. Пусть.

Старший Грозовитов сын Мстислав погиб двадцать лет тому на Судоме, где сражался вместе с Брячиславом против новогородцев и киян. Средний, Станислав, умер от трясовицы (провалился на масленицу в прорубь и простыл), не успев жениться (пятнадцать лет было мальчишке). А младшего, Мстивоя, в прошлом году на охоте порвал вепрь – не уследили доезжачие. Был внук, Ярополк Мстиславич, но и тот не зажился на свете, умер от неведомой болезни на следующий год после гибели отца. И старел теперь в одиночестве Грозовит в огромном менском терему, ждал достойного конца. А наследников у Грозовита было только два: один внук – Всеслав в Полоцке, а другой, Ратьслав, от младшей дочери, Любочады – в Гомии, у радимичей. И кому из них достанется престол после его смерти – Грозовит не знал.

Но приезды внуков (Всеслав бывал в Менске гораздо чаще радимича) изрядно-таки скрашивали Грозовитово одиночество.

Всеслав выскочил на высокое крыльцо, не тратя времени на ступеньки, махнул прямо через балясник и приземлился в пыльную траву в крыльца. И метнулся через двор к конюшне, откуда уже доносилось ржание – Воронок чуял хозяина издалека.

Внутри конюшни Всеслав отметил краем глаза метнувшуюся в угол под топот копыт небольшую тень, маловатую даже для жеребёнка. Глянул внимательнее, но не увидел уже ничего, только взвихрилась сенная труха, взметнутая вверх согласным ударом копыт. Протёр глаза – никого. Ошалело помотав головой, Всеслав вдруг понял – вазила, хозяин конюшни. Скрылся. Не любит потаённый народец людям показываться.

Выведя коня из стойла, Всеслав наткнулся на холопа. Умко жалобно глянул на хозяина, который был младше него лет на пять, но княжич не снизошёл:

– Собирайся. Твой конь уже готов. Со мной поедешь.

Холоп только тяжело вздохнул. Ему смерть как не хотелось тащиться с княжичем в дреговскую дебрь, тем паче, что ничего любопытного его там не ждало – пока Всеслав проводил время с волхвом Славимиром, ему, Умко, приходилось работать в лесу около капища – колоть дрова, расчищать дорожки, ведущие к святилищу… да мало ль работы могли придумать волхвы?

– Не вздыхай, – хмуро бросил ему Всеслав. – А не то здесь оставлю, а Крень тебе живо занятие сыщет.

Ключник Грозовита Крень и впрямь обладал редким даром – он словно нюхом чуял бездельничающую челядь и тут же мог придумать для них работу, самую невероятную. Умко опять вздохнул, ещё более обречённо, и тоже нырнул в конюшню – встреча с Кренем его страшила, видимо, больше, чем работа на волхвов. Всеслав с трудом сдержал пренебрежительную усмешку – нерасчётливый должник, Умко погнался за красивой жизнью, залез в долги, на резах издержался² и попал в полные холопы, в обели. Всеславу его не было жаль. Думать надо, когда в долги лезешь.

– Вазилу в конюшне не видел? – спросил Всеслав, когда они выехали за ворота детинца.

– Кого? – ошалело спросил Умко, и княжич только махнул рукой. Ничего-то он не видит вокруг…

С берёзы на тесовую кровлю храмины осыпались пожелтевшие серёжки, скатывались вниз и падали в траву, обрываясь со свеса кровли. Падали и на вкопанную у стены лавку, одна или две упали на рубаху Всеслава, третья канула прямо за ворот, но княжич не шевельнулся, заворожено слушая голос волхва.

Голос Славимира журчал ровно без перепадов, словно лесной ручей. Бывает такой ручеёк разгонится по пологому ложу, налетит на могучий корень дерева, и журчит небольшой бурун днями и ночами. Так и голос сказителя…

«Долго терпел Тугарин-витязь, а только не вытерпел, – как только Белая Лебедь Мара Моревна уехала, тотчас бросился в подвалы каменные, отворил двери дубовые, глянул – а там змей о двенадцати головах, о двенадцати хоботах на железных крюках висит, из его ран кровь течёт».

Где-то в лесу раздавались удары тупицы – колол дрова Умко, выполнял ежедневный урок. С самого начала обучения Славимир оповестил княжича, что тот должен в святилище делать всё сам, без помощи слуг. Но правила вежества и княжьи обычаи требовали, чтобы княжича сопровождал слуга («Сам же ты, владыко, говорил, что обычай сильнее богов даже!»), поэтому и пришлось Умко трудиться для нужд святилища. А дров волхвам надо было много…

«Кощей домой ворочается, конь под ним спотыкается. „Что ты, волчья сыть, кляча несытая, спотыкаешься? Или какую беду-невзгоду чуешь во дворце моём?“ – „Витязь Тугарин приезжал, Мару Моревну увёз в свой царство-государство“. – „А можно ль их догнать?“. – „Если сейчас поедем, то авось и догоним, у него конь – мой младший брат!“. Погнал Чёрный Кощей вслед за витязем, вот-вот нагонит. Говорит тут конь Тугарина Кощееву коню таковы слова: „Ах, брат, для чего ж ты служишь такому нечистому чудищу? Сбрось его наземь, да и ударь копытом!“. Конь послушался, сбросил Кощея, а конь Тугарина-витязя ударил со всего размаху копытом Кощея Бессмертного и размозжил ему голову».

Всеслав несколько мгновений помолчал, подавленный услышанным.

– Неужели тебе не доводилось слышать этого раньше? – удивлённо спросил Славимир, шевельнув густыми кустистыми бровями. В этот миг он почему-то невероятно был похож на деда, князя Грозовита, хотя на первый взгляд казалось, что они вовсе и не схожи. Славимир высокий и худой, Грозовит – коренастый, Славимир спокоен, Грозовит о сю пору порывист, хоть ему уже и на восьмой десяток никак поворотило. Вот только порывистости той хватало сейчас ненадолго – годы всё ж брали своё. Чем же схожи? Седина, властность в осанке и взгляде, и какой-то одинаковый побыт держать себя, государский, что ли?

Иной раз княжич начинал подозревать, что они, Грозовит и Славимир – братья, только один стал волхвом, а другой остался княжичем. Когда-то давно, когда в Киеве ещё правил прадед Владимир Святославич, а в Полоцке – дед Изяслав с бабкой Гостивитой. Молодые.

– Доводилось, – нехотя ответил Всеслав. – Бабка Гостивита рассказывала… но не так… не знаю как сказать. Проще, что ли…

– Проще, – задумчиво кивнул волхв. – Всё верно, проще. Кощуны таковы – то, что попроще, знают многие… баснями зовут. А сами кощуны знают волхвы…

Всеслав поднял голову, поражённый неожиданной мыслью:

– Владыко! Но почему бы их не записать?!

– Что? – не понял Славимир.

– Ну как что? – Всеслав даже заёрзал на лавке, до того ему захотелось объяснить волхву замечательную вещь, до которой он додумался. – Кощуны записать! На бересту, а то – харатью!

– Зачем? – в голосе Славимира прорезался холодок, словно ученик предлагал ему что-то непристойное или преступное.

– Ну как зачем?! Ну вот смотри… ты их помнишь наизусть… ученики твои – тоже… так?

– Ну – так, – косматая голова качнулась, вспыхнули искорки солнца на седине.

– Ну а если они что забудут? Исказят? Не смогут передать дальше, погибнут? Ведь люди не будут этого знать! А если записать…

– А если записать, то враги смогут эти записи сжечь, – тем же тоном продолжил волхв. – Опасность тоже есть…

– Но записи можно спрятать, скрыть, их не исказишь! – не отступил Всеслав. – Создать книгу священную, как у христиан! Почему нет?!

– Нельзя, – покачал головой волхв. Холодок из его голоса исчез, он понял, что ученик задумал не непристойность какую, а искренне хочет помочь.

– П… почему? – ошалело спросил Всеслав.

– Боги заповедали, – коротко ответил волхв.

Княжич несколько мгновений молчал, потом вдруг спросил, подымая глаза:

– Обычай?

– Обычай, – кивнул Славимир, и его прищуренные глаза подобрели. – Ты, должно быть, уже заметил, Всеславе, что обычай – это надмирная сила, его не только волхвы альбо князья слушаются, ему даже боги подвластны.

– Заметил, – прошептал Всеслав, опуская глаза.

– Вот так и тут, – Славимир не отводил от него взгляда. – Обычай запрещает записывать кощуны. Только от человека к человеку. Это уже закон, и его не пересилить.

Всеслав молчал, не подымая глаз. И волхв почувствовал вдруг, что ученик впервые с ним не согласен.

Ну что ж… может быть, пришло иное время…

ПОВЕСТЬ ПЕРВАЯ
ВОЛЧЬЕ МОРЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ.
В ДЕБРЯХ

1. Кривская земля. Гориславль³. Весна 1066 года, травень

Расписная лодья высоко задрала выгнутый нос, украшенный сверху резной конской головой с крупными оскаленными зубами. Носовое бревно резало низкие двинские волны, медленно надвигаясь на вымол.

Всеслав Брячиславич покосился на замерших рядом воев, ухватил взглядом невозмутимое лицо рыжего Несмеяна, чуть заметно усмехнулся – и впрямь, в диковину такое пока что в полоцкой земле, такое посольство встречать. Перевёл взгляд в другую сторону – всего в полусажени от него, чуть впереди, стоял сам владыка Славимир (дело ныне Славимирово, не его, княжье). Волхв сумрачно поблёскивал глазами из-под низких косматых бровей, в густой бороде едва заметно шевелились губы, словно Славимир что-то шептал. А может и правда шептал что, Всеслав вслушиваться не стал – у волхвов свои тайны и свои разговоры. Мало ли, может, молится волхв.

Несмеян же и впрямь был невозмутим. Ну, посольство, ну, волхвы. Ну, из Арконы. Впрочем, о том, что в посольстве именно волхвы и именно из Арконы, во всей дружине Всеслава знали пока что только немногие – всего с десяток из полусотни доверенных людей, которых князь взял с собой в Гориславль. А ещё полторы сотни воев рассыпались по окрестным лесам, остерегая город от внезапного нападения, вражьего лазутчика либо ещё какой внезапной напасти.

В лесу сейчас неуютно, – мельком подумал Несмеян. Он живо представил, как тянет из оврагов холодом и сыростью, ноги скользят по ковру из прошлогодней прелой листвы с островками грязного зернистого снега. Ни тебе присесть, ни прилечь, ни спрятаться толком. Поневоле порадуешься, что князь с собой в город взял. Хотя будь сейчас княжья воля, Несмеян бы и в леса пошёл вместе с дозорными, слова бы не возразил – надо так надо.

Лодья, меж тем, мягко ударилась бортом о вымол, с носовой и кормовой палубы упали чалки. С борта упруго спрыгнули два воя, ухватили чалки, потащили в стороны, вывязывая на ходу петли. Следом за ними с борта медленно спустилась на вымол сходня, сколоченная из двух толстых досок. Такая сходня, коль надо, и груз тяжёлый выдержит, хоть пару воев в полном вооружении, хоть бочку неподъёмную с рыбой либо ворванью.

Однако ни двух воев, ни бочек на сходне не было.

Через борт по сходне шагнул высокий старик в длинном белом плаще, остановился на миг, окидывая взглядом берег и вымол, а заодно и городские стены. Длинная седая борода, с которой сливались такие же усы, седые волосы, выбившись из-под шапки, падали на плечи. Несмеян отчётливо различал потемнелую от старости в коричневых пятнах кожу рук старика, но пальцы с узловатыми суставами цепко, совсем не по-стариковски держали тяжёлый резной дубец.

Несмеян на мгновение встретился со стариком глазами, и гридня пробрал мороз – из глаз волхва (а это был волхв, вестимо) смотрела какая-то древняя предвечная сила, та, что иной раз осеняла своим присутствием и полоцкого князя (и в такие мгновения полоцкие гридни и вои благоговейно замирали, не зная, чего ждать от своего господина).

В следующий миг волхв двинулся вниз по сходне, а навстречь ему уже спешил владыка Славимир. Впрочем, в походке витебского волхва не было ни малейшего подобострастия – младший встречал старшего, только и всего. Князь Всеслав шёл к сходням следом за волхвом, почти рядом с ним, отставая на полшага, на четверть шага даже – послы приехали всё-таки не совсем к нему, скорее к Славимиру.

Над Двиной висел промозглый холодный весенний вечер. Мальчишки возились около прибрежного шалаша, сложенного ещё в прошлом году. За зиму листья на ветках, из которых они сложили шалаш, повяли и опали, и в настиле тут и там просвечивали немаленькие дыры.

Старший из мальчишек несколько времени рассматривал месиво из голых веток и остатков прошлогодней листвы, которое ещё год назад было шалашом, потом вздохнул и поворотился к младшим (они растерянно глядели на него, не зная, что сказать):

– Ну чего встали? Хотите ночевать в тепле – схватили топоры и пошли рубить лапник. Ночь будет холодной.

Младшие мгновенно воспряли (нашлось дело – и растерянность прошла) и, схватив один – топор, другой – нож, пошли к ближнему ельнику, подталкивая друг друга, чтоб не показалось, что они боятся, и старший друг не начал их презирать. А он, проводив их насмешливым взглядом, принялся обрывать с шалаша гнилые листья и выгребать мусор, увеличивая дыры ещё больше.

Младшие воротились скоро, приволокли груду нарубленного лапника, тут же бросились помогать, и скоро шалаш опять выглядел красиво, там и сям зеленея свежими заплатами. Настелили лапник и на землю – ночи и ещё впрямь холодные, хоть уже и начало травеня.

– А не рановато мы на рыбалку пошли, Завид? – дрогнувшим голосом спросил один, видимо представив, как будет дрожать и ёжиться от холода ночью. Поймал свирепый взгляд Завида и тут же торопливо добавил. – Рыба-то наверное плохо клюёт ещё…

– Рыба хорошо клюёт круглый год, – насмешливо отверг Завид, и младший съёжился. Второй откровенно зубоскалил над ним. – Ты бы, Полюде, чем болтать, лучше костёр развёл. А то холодновато что-то.

Ну конечно, старшему-то можно и признать, что холодно! Попробовал бы он, Полюд, вякнуть, что холодно. Или Ярко. Им бы такое «холодно» было, что в жизни бы никогда никакого «холодно» больше не сказали.

Ворча таким образом, Полюд драл берёсту, помогая себе ножом, и слыша как рядом Ярко ломает сушняк. Что за их спинами делал в это время Завид, они не видели.

Клевало и впрямь хорошо.

Лески из конского волоса, можжевеловые, обожжённые на костре, и костяные крючки, хлебная наживка. Клевало хорошо. Окунь, плотва и лещ. Густера и голавль. Чехонь, жерех и карась. Мальчишки молча и сосредоточенно таскали рыбу, то и дело ревниво косясь друг на друга. Когда начало смеркаться, Завид первым смотал удочку и поднялся.

– Хорош. Разжигайте костёр. С утра половим ещё.

От костра одуряющее пахло печёной рыбой. Мальчишки глотали слюнки, следя за тем, как доходят на рдеющих углях караси и густера. Тёк обычный для таких случаев разговор.

– А вот я слышал, в городе крючки железные делают, – мечтательно сказал Полюд. – На такой, небось, и ловить-то лучше.

– Ага, я тоже слышал, – Ярко повозился на лапнике, его лицо неровно освещало пламя костра. – Болтают, что где-то на хуторах у кого-то такой крючок есть. Щуку бы на него поймать либо налима…

– Пустое, – холодно бросил Завид, шевеля палкой угли. – Что, рыба на железный крючок сама клюнет, без наживки? И на костяной неплохо поймается.

– Железный бóльшую рыбу выдержит, – не согласился Полюд. – Щука или налим…

– Болтай, – оборвал его Завид, бросая палку. – А ты не помнишь, как я осенью щуку поймал на можжевельник? Без железного крючка обошёлся, вытащил. Ишь, выдумали, оцел на рыболовные крючки переводить. Ещё бы заборы городить из железа взялись!

Завид кипел – видимо, вспомнил, как они с отцом-ковалём каждую весну копали на болотах руду и с какими трудами плавили из неё уклад.

– А если та щука из стада самого Речного Царя? – упрямо спросил Ярко. – Они ж огромные! Такую кость или можжевельник не выдержит.

– Ну разве что, – остывая, пробормотал Завид.

Помолчали несколько мгновений, потом Полюд вдруг спросил:

– А что за лодья с низовьев бежала? Красивая такая, расписная?

– Кто ж его знает, – равнодушно отозвался Завид. – Морская. У нас таких нет, у шелонян тоже. У корси разве что. Но говорили на ней вроде как по-словенски. Может, с Руяна откуда-нибудь либо из Винеты.

От этих названий повеяло чем-то странным – словно бы морем запахло у речного костра, что-то шевельнулось в груди, напоминая о дальних, невиданных странах. Винета, Руян… Аркона. Бирка, Хедебю…

Завид вновь взял палку, шевельнул угли и выкатил из них обуглившегося жереха.

– Доспела рыба, парни, налетай.

В гриднице – холодно. Вечерняя прохлада сочится из-под прикрытых ставней, ползёт по полу, пробирая сквозь порты и рубахи.

Всеслав, как хозяин, сидит в голове стола, опершись на Божью Ладонь локтями и хмуро оглядывая собравшихся. Гридница Гориславля невелика, да и нужна ль она большая в межевом городце, да ещё там, где за межой – дружественные шелоняне? Однако места хватало – благо и народу собралось немного.

Княж пестун, воевода Брень глядит на всех равнодушно, и только иногда начинал хмуриться и щипать седой ус – мало ли чего там волхвы о себе думают. И мало ли чего надумают. Им, вестимо, виднее, да только не всегда им нужно то же, что князю.

Волхв Славимир… кабы не нелюбовь воеводы к громким и красивым словесам, он сказал бы, что Славимир светится. Ну да его можно понять – такие гости в кривскую землю не каждый день бывают.

Волхв Годовит из Арконы, посланец великого волхва Святобора, теребит пальцами резной дубец, то и дело приподымая косматую бровь и взглядывая на князя и воеводу.

Волхв Велемысл из Радигоста, ещё молодой, не старше пятого десятка – для волхва молодой, вестимо, долог срок обучения волхвов. Глядит, усмехаясь, ждёт, задумчиво поигрывая кончиком длинной полуседой бороды.

И чуть в стороне от них – осунувшийся худой середович с полуседыми волосами, усами и бородой и глазами цвета голубого пламени. Свей. Дагфинн-годи из Двора богов в Уппсале.

Такого количества служителей богов полоцкая земля ещё не видела со времён самого Боя. Да и в его времена, наверное, не видела.

– Чего же вы от меня хотите, волхвы? – поднял голову Всеслав. – Ратной помощи? Так у меня война с Ярославичами на носу, вот пути просохнут только – и вот они, тут как тут. Каждый вой на счету будет, куда мне ещё их отсылать за море, в Аркону либо Сигтуну?

– И того не нужно, Всеслав Брячиславич, – отверг Годовит, пристукнув по полу тяжёлым дубцом. – Нет, не нужно. Людей у нас и своих достанет, и злата-серебра вдосыть. И ярости накопилось за годы. И оружие найдётся. От тебя иная помощь нужна!

– И какая же? – князь удивлённо поднял брови.

– Ты – потомок Велеса. За тобой люди пойдут, и здесь, на Руси, и средь литвы даже. И если мы будем знать, что ты – с нами, за нами тоже больше народу пойдёт. Тогда и Наконичи пошатнутся.

– Мне бы вашу уверенность, – буркнул себе под нос Всеслав, так, чтобы волхвы не слышали. Громко же сказал иное. – Вы можете кричать там что угодно, люди либо поверят, либо нет.

– Верно, – вздохнул Велемысл. – Потому мало просто одних слов.

– Нужно твоё знамя, Всеславе, – решительно сказал Годовит. И добавил, помедлив. – И… и твой сын. С небольшой дружиной, полсотни воев вдосыть достанет. У тебя есть что-то… – Годовит помедлил. – Сила какая-то. Ты – владыка.

– Что ж, у вас своих вождей не достанет? – нахмурился Всеслав. – Или у Готшалка-князя родственников нет, которые на вашу сторону бы стали? Я вон тут и от лютичей посла вижу (князь мотнул головой в сторону Велемысла).

– Тебе ль не знать, княже, что у лютичей нет князей, – возразил холодно посланец Радигоста.

– Ну да, – Всеслав скривил губы. – Помню, как же. У одних князей вовсе нет, у других только и мечтают, чтоб германскому императору послужить. И те, и другие готовы друг другу глотку перервать, невесть с кем задружиться лишь бы других утопить. Что, не так?

Волхвы молчали – сказано было не в бровь, а в глаз.

– В этот раз такого не будет, – тяжело сказал, наконец, Годовит. – В этот раз мы не одни, с нами лютичи, ты сам сказал про то. Редаряне и доленчане по слову Радигоста с нами идут.

– Впору мне у вас помощи просить, – хмыкнул Всеслав. – У нас на Руси навыкли в ваших краях, да вон у свеев (князь мотнул головой в сторону угрюмого годи) воев нанимать, чтоб соперника извести. Владимир, прадед, против Ярополка варягов приводил, Ярослав – против Святополка и моего отца. А так, коль вы бучу подымете, а уж тем паче и победите, то ни Мстиславу, ни прочим Ярославичам помощи с Одры не видать как своих ушей. А вот у свеев…

– Конунг Стенкиль при смерти, – быстро говорит годи, горячечно блестя глазами. Он очень хорошо говорит словенской молвью, хотя, по правде-то сказать, его речь больше напоминает варяжскую, чем кривскую. Хотя понять можно, Всеслав, Брень и Славимир понимают, хоть и не каждое слово. Но и того достанет, благо говорит годи о том, что важно для всех, кто сидит сейчас в гриднице. Руки его то и дело начинают перебирать висящие на шее наузы, натыкаются на Торов молоточек, останавливаются на нём и опадают на стол. – Если сейчас ждать, то после его смерти придёт к власти его сын Эрик. И тогда плохо будет.