Пути Господни

Моим родителям посвящаю

Иллюстратор Максим Николаевич Василисин

© Виктор Ватрак, 2018

© Максим Николаевич Василисин, иллюстрации, 2018

ISBN 978-5-4493-0071-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

В зале заседаний кабинета министров Российской империи стояла напряженная тишина: ждали появления императора Николая II. Трехчасовые дебаты по вопросу завершения строительства Транссибирской магистрали зашли в тупик. Большинство присутствующих являлись сторонниками прокладки железной дороги от Читы на восток вдоль Амура. И все бы ничего, но министр финансов граф Витте, «возмутитель спокойствия», как через 10 лет пренебрежительно отозвался о нем император Николай Александрович, выдвинул совершенно неожиданную идею: протянуть магистраль Транссиба через Маньчжурию, контролируемую Китаем.

Мировая история еще не знала такой практики: арендовать у чужого государства полосу земли и строить на ней железную дорогу. Причем на всем протяжении дороги действуют только законы Российской империи, а юрисдикция Китая вступает в силу только за пределами арендованной полосы, так называемой полосы отчуждения. Это было не совсем понятно. И как все непонятное – это было страшно.

Наконец, в зал заседаний Кабинета министров вошел невысокий, плотного телосложения человек в темном мундире с золотистой портупеей и таким же поясом, аксельбантом на правом плече и саблей на левом боку. Коротко стриженые волосы, довольно большие ухоженные усы и округлая рыжеватая бородка дополняли портрет. Спокойные серо-зеленые глаза отличались какой-то особой непроницаемостью, отделявшей его от собеседника. Это был Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский, двадцативосьмилетний император Николай II.

Получивший 2 высших образования: военное и юридическое, владеющий пятью языками, Николай Александрович вот уже пятый год являлся председателем комитета по постройке Транссибирской железной дороги. Обе спорящие стороны справедливо рассчитывали на поддержку императором именно своей концепции развития Транссиба. Император же поразил всех присутствующих.

– Господа, – после этих слов Николай II открыл стоявшую на столе инкрустированную коробку черного дерева, достал папиросу и прикурил. По комнате тут же разошелся аромат турецкого табака. – предложение графа Витте меня заинтересовало. Я согласен с тем, что мы сокращаем время в пути до Владивостока, практически получаем в свои владения Северную Маньчжурию, получаем выход к незамерзающим портам на дальнем Востоке. Я согласен с его экономическими выкладками, и поручаю министру финансов открыть финансирование строительства маньчжурской части дороги. Также поручаю Сергею Юльевичу – он доброжелательно кивнул Витте, – организацию проектно-изыскательских и строительных работ в кратчайшие сроки. Выделяю три миллиона рублей для стимулирования китайских чиновников на решение вопросов по выделению земли под строительство. Однако, я разделяю опасения Сергея Михайловича – император кивнул головой в сторону генерал-губернатора Приамурского края С.М.Духовского, – что на чужой территории могут возникнуть непредвиденные осложнения политического характера. Поэтому финансирование первоначального варианта не закрываю. Продолжаем строить как строили железную дорогу вдоль Амура.

16 августа 1897 года стало днем начала строительства Китайской Восточной железной дороги, более известной, как КВжд. А менее, чем через год русские люди прибыли в жалкое селение на берегу реки Сунгари. Очень быстро они возвели здесь банки, каменные дома, отели, телеграф и школы, церкви и больницы, замостили дороги и дали селению название: город Харбин. Задуманный, как крупный железнодорожный узел со всей полагающейся инфраструктурой, Харбин превратился в центр русского влияния в Северо-Восточном Китае. Своей архитектурой он напоминал Хабаровск, а по укладу жизни стал крупным провинциальным сибирским городом, таким же степенным, основательным. Невиданно большие заработки и социальные гарантии привлекали сюда рабочий люд, а приехавшие понимали, что связали себя с Харбиным¹ надолго. И был это чисто русский город в центре Северной Маньчжурии.

Несчастливый 1924 год

Первое января 1924 года пришлось на вторник и было на КВжд рабочим днем. И хотя советская власть еще в 19-ом году отменила празднование Рождества и Нового года, а наряженную елку объявила «поповским обычаем», православный народ плевал на подобные указы и активно праздновал.

В доме Мартына вчера к вечеру поставили разлапистую елку ростом под потолок, украсили орехами, фруктами, яйцами, конфетами и печеньем. Под нее разместили подарки друг для друга, а повару-китайцу подарили красивую поварскую куртку.

Стол ломился от закусок: лидировала семга, из которой было приготовлено три блюда; в широких вазочках стояла лососевая икра, а на плоских тарелках лежали нарезанными 4 вида сыров. Из погребов доставались окорока и колбасы. Дополняли меню салаты из редьки, из свеклы. Квашеная капуста, соленые огурцы и грузди с рыжиками тоже присутствовали. Но вершиной новогоднего стола по традиции был запечённый до хрустящей корочки молочный поросенок, фаршированный гречневой кашей. Поесть все это было немыслимо, но такова была традиция и отступать никто не собирался. Пили коньяк от Шустова и итальянский вермут Мартини.

К трапезе приступили за полчаса до полуночи и гуляли до четырех утра. Ходили в гости к однокурсникам Мартына по Харбинскому политеху, в котором он отучился сразу после оставления службы, встречали их у себя, водили хороводы во дворе дома, пускали фейерверки. Было весело и радостно, верилось в лучшее, но судьба приготовила иное окончание наступающего дня.

Около 11 часов первого рабочего дня нового года старший механик механических мастерских Харбинской дистанции пути Фокин Мартын, взяв в грузчики слесаря Кирилла, отправился на крытом грузовичке в Суйхуа за запчастями. Мартын посчитал, что путь в 110 км они проедут за пару-тройку часов и, погрузившись за час, к вечеру вернутся домой. Голова побаливала, и он захватил с собой коньячка для себя и еды на всех.

На складах в Суйхуа задержек не было и уже полвторого они тронулись в обратный путь. Не обошлось и без проблем: Кирилл довольно сильно придавил локоть и влезть в кузов ему было трудно. Мартын уступил свое место рядом с водителем слесарю и устроился между железками, хлебнул из горлышка коньяка и поплотнее завернувшись в тулуп, начал дремать.

Очнулся он от треска стрельбы и удара пуль в правый борт обшитого железом кузова. «Хунхузы, растудыть твою в качель. Но без винтовок, пули борт не пробивают. Слева, со стороны водителя, стрельбы нет. Даст Бог, прорвемся, если они не конные. Эх, была, не была, погнали в ответную!!!» – Мартын достал из кобуры маузер и высунулся по пояс из кузова, чтобы определить цели. Это было очень опрометчиво с его стороны, потому что грудь моментально пронзила боль и глаза непроизвольно закрылись.

***

Открыл глаза Мартын от того, что во рту все пересохло. Язык напоминал наждак и царапал небо. Мартын напрягся, чтобы встать, но тело охватила боль, голова закружилась и, покрывшись потом, он откинулся на подушку: «Что-то не так. Так быть не должно». Мартын начал осматриваться. Пошевелил ногами – шевелятся. На месте были руки и голова. А вот грудь была перемотана широким бинтом, сквозь который проступало коричневое пятно засохшей крови. Мартын перенес осмотр с себя на помещение. Кровать незнакомая. Рядом пустая тумбочка. Слева стена, а справа через проход еще две кровати. На соседней лежал небритый мужик и глазел на Мартына. «Больница» – понял Мартын.

– Смотри, очнулся. – произнес мужик и закричал – Доктор! Раненый очнулся!

– Что со мной?

– Подстрелили тебя хунхузы на хрен. Дружка твоего, что в кабине сидел, насмерть, а водиле вот хоть бы что. Примчал тебя прям до больнички.

Мартын вспомнил кузов грузовика и выстрелы:

– Растудыть твою в качель. И давно я здесь?

– Под вечер привезли. Вот почитай ночь, потом день и еще ночь, а сейчас дело к обеду подходит.

– Был у меня кто из родни?

– Да знают о тебе, батенька, знают. – Это сказал вошедший в палату доктор. – И с работы приходили, и родственники были. Жена со своей сестрой по очереди дежурят.

– А сейчас чья очередь?

– Сестры. Жена ночь просидела. Не волнуйся, пошла поесть, сейчас заявится. Ну, задавай вопросы.

– Что со мной?

– Сквозное пулевое в грудь. Пробито легкое и перебито ребро. Не смертельно, батенька.

– Да какой же я батенька? Мне 31 всего.

– А голова лысая и на ноги встать не можешь. Так что, батенька, лежи и не протестуй. А то еще и дедом назову.

Мартын лежал и покорно принимал прописанные процедуры, но через пару дней, придремав, он ощутил страх. И не просто страх, а животный ужас. Он видел себя в яме, а вокруг суетились крысы. Они ползали по его ногам, по животу, они прицеливались к нему в предвкушении пира. Мартын стряхивал их, хватал руками и швырял об стену, но крыс было много. Вот еще чуть-чуть, и они начнут откусывать от него по кусочку. Мартын заорал во всю глотку.

Вокруг его койки началась суматоха. В мышцу, что пониже спины, вкололи иглу, Мартын почувствовал безразличие. Все что-то говорили, успокаивали, но Мартын ничто не воспринимал.

Постепенно мозг начал опять думать. «Да что это я. Все кончилось уже много лет назад. Ну, боялся я хунхузов, так ведь страхи ушли. Или они затаились? Нет, я не испугался, когда началась стрельба. Я сегодня просто вспомнил давний страх. Все прошло и больше не вернется» – убеждал он себя.

Сосед по койке, увидев, что Мартын успокоился и лежит с открытыми глазами, спросил:

– Что случилось-то, батенька?

– Какой я тебе к черту батенька, – взорвался раненый – Мартын я – и сбавив полтона, представился – Мартын Фокин.

– Ну, другое дело, а я Тимофей. Так что тебе примерекалось-то?

– Понимаешь, в тринадцатом я начал служить в пограничной страже. Нормальная служба, но довелось мне увидеть мертвяков, которых до смерти запытали хунхузы. Потом еще раз, потом еще. – Мартын сглотнул слюну, передернулся – Рассказывать не буду, что это за зрелище, но стало мне очень страшно. Я боялся выходить на дежурство, боялся оставаться один, боялся выпустить из рук винтовку, если был не в казарме. И н-и-ч-е-г-о не мог с этим поделать. Командир роты помог, царствие ему небесное. А тут меня вновь ужас охватил. – Мартын замолк.

Несколько минут полежали молча. Затем раздался голос с третьей кровати:

– А я Костя. Расскажи, как избавился. Я вот чекистов боюсь. Круто пытают. Побывал у них, но Бог миловал, обошелся побоями. А вот сокамерников такими приволакивали с допросов, что смотреть на них больно было. С тех пор и боюсь.

– Это ты напрасно. Бояться надо японскую жандармерию, вот это настоящие звери. Пытают до смерти, как хунхузы. А советские гепеушники – это нормальные люди. Есть среди них придурки: в семье не без урода. С одним таким я встречался. – Мартын скривился от воспоминания о встрече – Но в целом о них пишут только хорошее.

– Бог не выдаст – свинья не съест, но держись от них подальше, на хрен. Ты, все-таки, расскажи, как тебя вылечили – поддержал соседа Тимофей.

– Ладно. – Мартын помолчал минуту, собираясь с мыслями – Прапорщик, командир роты, замечательный был мужик. Кстати, и двое следующих после него были такими-же. Они и из нас старались делать людей. Много занимались с нами.

– Ты ближе к теме – перебил Костя

Мартын снова замолк, потом продолжил:

«Я тебе не писатель, чтобы вот так все по порядочку рассказать. Как вспоминается, так и говорю. Ладно, заметил значит, Иван Максимович мое состояние и предложил сходить к тунгусам. Там у них был настоящий шаман: я на себе испытал его силу. Слов, которыми он лечил меня, не помню. Я помню то, что после его слов осталось во мне. Поэтому расскажу, как могу.

Тунгус расспрашивал меня обо всем. Я отвечал. В том числе рассказал, что не боюсь смерти, а у меня страх только перед пытками. Он объяснил, что просто так, без причины, боль другому человеку причиняют душевно больные люди. Хунхузы же – это бандиты. А бандитам одно нужно узнать: где драгоценности. Или им надо запугать кого, чтобы получить выкуп за похищенного. А мне, говорит, пытки не грозят. Отрубят голову или застрелят на хрен, так им проще.

Он часа два объяснял мне, я вам коротенько передал. Страхи пыток прошли полностью. А вот страх смерти после беседы с ним появился. Но между этими двумя страхами огромная разница. Страх смерти никогда не доводил меня до ужаса. Скажем, я больше опасаюсь ее, чем боюсь. Он крепко вбил в меня мысль: бесстрашные погибают первыми. Смерти можно избежать, если помнишь о ней и не лезешь на рожон. Я вот забыл об этом и как первогодок высунулся навстречу пуле. Интересно было посмотреть: а откуда стреляют?»

Соседи по палате оживились:

– Посмотрел? – это Костя

– Не, не успел

– А я боюсь смерти – это Тимофей – Пугает меня костлявая. Я вот, чуть болячка выскочит, уже с душой прощаюсь.

– Я читал недавно об одном мужике в России, – это опять Костя – так он однажды так смерти испугался, что чуть с ума не сошел. Тогда он взял и сколотил себе гроб, поставил его в сенях и несколько лет уже ходит мимо него, не замечает. Привык к смерти.

– Мартын, а как ты вообще-то попал в Харбин? – заинтересовался Тимофей.

– По жребию. – Мужики засмеялись. – Да чего ржете? В России, каждую осень собирают в управу парней, кому 20 исполнилось, и одну треть отправляют служить в армию. А треть эта определяется по жребию, вот я и вытянул свой номер.

Мартын замолк, вспомнилось:

Собралось молодых парней около 30 человек. Когда часы на стене призывного пункта пробили 9 раз, в комнату вошел тучный человек в военной форме, с погонами штабс-капитана и явно крестьянским происхождением: «Мать вашу еть, слушать меня! – прервал он своим низким прокуренным голосом стоявший в помещении гул – Сегодня призываем в армию. Служить поедет кажный третий. А хто конкретно, узнаем прямо сейчас из жеребия. Подходить по одному и вынимать жеребий из этой шапки.»

Мартын подошел восьмым, перекрестился, вынул бумажку и развернул. В голове загудела кровь, ногам стало холодно: на бумажке было написано слово «служить». Правда, ни слова Харбин, ни слов Дальний Восток там не было, но, воистину пути Господни неисповедимы.

– Вот так, братцы, и вытащил я себе судьбу, но не жалею. Мне Харбин теперь родным стал. Я вернусь в Россию, но попозже, пока не знаю, когда. А теперь давайте поспим, мужики, устал я что-то. – Мартын отвернулся к стенке и закрыл глаза

***

Воспоминания Мартына

А ночью приснилась весна 14-го года

Раннее утро, еще сумерки. Вдоль товарного состава медленным шагом проезжают 6 всадников. Серые кавалерийские шинели, надвинутые на глаза капюшоны, из-под которых торчат козырьки фуражек. Пятеро на гнедых конях и над плечом у каждого матово поблескивает ствол карабина. Под шестым, замыкающим строй, конь белый и наган в кобуре.

Шла разгрузка состава и платформа была полна людей. Среди грузчиков мелькала охрана – казаки с винтовками. Люди перекрикивались между собой, мельтешили туда-сюда, шла привычная станционная жизнь. Вдоль путей тут и там жгли костры, к которым люди подходили погреться.

Мартын возвращается от начальника состава, где они проверили таможенные документы, и потихоньку мурлычет до смерти надоевший, но не желающий покидать мозг, мотив. Напарник идет чуть впереди него.

«Стой! Кто такие?» – Мартын вздрогнул, думая, что окрикнули его.

– Разведка, возвращаемся. – с явным азиатским акцентом прозвучал ответ

– Проезжайте!

Мимо Мартына проехали конники, а в его груди заверещал сигнал тревоги. Что-то было не так. Что-то заставляло насторожиться:

«Кони, сбруя, форма, оружие – обычный отряд драгунов. И все же… Что-то не то, не то. А все-таки, что именно мне не нравится в них?

Акцент! Своеобразный акцент, но среди драгун есть и буряты, и татары с нерусским говором. Что же мне не понравилось? Думай, голова, думай.

А вот у казаков такого акцента точно не встретишь. А почему я решил, что среди казаков? Форма драгунская, повадки драгунские, только вот карабины надеты через правое плечо, как носят казаки. У драгунов же карабин через левое.

Вот она, нестыковка! Федя! – закричал Мартын, сдергивая с плеча карабин – Чужие! Стоять! – это уже к конникам – предъявить документы!»

Всадники ударили коней шпорами и с места взяли в карьер. «Не уйдешь!» – Мартын с первого выстрела подстрелил белую лошадь, и всадник закувыркался через голову. Вторую лошадь уложил Федор. Казаки, народ опытный, обученный сначала стрелять, а потом уже выяснять кто прав, открыли по удаляющимся всадникам беспорядочную стрельбу. «Ну, вы даете, ребята. – уважительно покачал головой Мартын – четыре трупа и ни одна пуля не попала в коней. А казалось, что вообще не целитесь»

Воспоминания теплом разлились по груди. Тем более, что последствия были неплохие. Этих двоих живых командованию вполне хватило. Оказалось, что японцы уже в четвертый раз под видом конного разъезда выезжают на разведку и три раза успешно возвращались с ценными сведениями. А Мартын через неделю получил лычку ефрейтора. Это было приятное воспоминание.

***

Все шло своим чередом, ефрейтор Фокин набирался опыта, но Первая мировая война перевернула службу стражников с ног на голову. Фронту не хватало войск, поэтому к боевым действиям привлекли пограничную стражу со всей России. В том числе и Заамурскую. На месте оставили лишь незначительную часть, которая явно не справлялась со своими задачами. Мартын попал в число оставшихся в Китае.

Слабая стража активирует контрабанду. Торговцы перли со всех сторон, часто применяли оружие. Он не боялся китайцев, потому что у них была любопытная манера стрельбы: создавалось впечатление, что они просто решили попугать. Стреляли много, но прицеливаться толи забывали, толи их не учили это делать. Если в кого-то и попадали, то стражники это расценивали как несчастный случай.

С хунхузами все было иначе. Доведенные до отчаяния голодом и безысходностью, хунхузы, сбивались в стаи и занимались грабежом. Они не имели семей, других родственных связей, их невозможно было вычислить или уничтожить, потому что организации хунхузов не существовало. Это были бандиты, собиравшиеся в группы численностью от 5 до 500 (в центральной части Китая) человек. Они не контачили друг с другом, поэтому на один и тот же поезд могли напасть несколько групп с интервалом в 5—6 часов. Они были интернациональны. Китайцы, корейцы, маньчжуры и даже русские: ну как же разбойникам без них. Пограничная стража несла людские потери от стычек с хунхузами. И боялся их Мартын до умопомрачения. Они и посетили его в следующем сне.

В одну из январских ночей 15-го года довелось ему с напарником стоять в охранении здания, куда сложили конфискат. «Стоять в охранении» – так говорилось по Уставу. В натуре они сидели в незастеклённой будке с обзором на три стороны. Над барьером, защищающим от ветра, торчали только головы. Овчинные тулупы, завязанные под подбородком меховые шапки, валенки на ногах и рукавицы с одним пальцем на руках – одежда малопригодная для боя. Но их задача была поднять шум, а там и стража прибежит.

Вдруг раздался выстрел, и напарник упал. Мартын тут же выстрелил в ответ и получил обратно целый веер пуль. По прикидке их было не менее десятка. Напарник молчал и, оглянувшись, Мартын похолодел: над правой бровью только что живого человека чернела дырка, а под головой на полу натекла лужа крови. Мартын остался один. «Екарный бабай! Все, отвоевался!» – а лекарство от смерти было одно: стрелять, стрелять и стрелять. Мартын выпустил 25 пуль, пока не прибежала вооруженная стража. Бандиты отступили, успев подпалить склад строительного леса. Ночь помогла им раствориться, ни одного не нашли.

В 1916 году был убит хунхузами унтер-офицер Шапочников. Тела его так никогда и не нашли, а вот голова была подброшена в мешке на территорию охранного отделения. Во время похорон того, что осталось от Шапошникова, прапорщик Михайлов подошел к гробику, посмотрел и вдумчиво произнес: «Да, одна голова хорошо, а с туловищем лучше». Фокин Мартын по квалификации уже мог принять под команду отделение, поэтому производство в следующий чин и вступление в должность прошли спокойно.

***

Видения продолжались.

Первым в голове всплыл подслушанный 1 марта 1920 года разговор. В тот день отмечали двадцатилетие Евдокии. Посидев недолго с родственниками за столом, Мартын почувствовал усталость и отправился спать. Проснулся он от постороннего шума, будто по железу чем-то шваркают, и услышал голос жены:

– Тихо, курица. Муж после дежурства спит.

– Прости, Дунюшка, продолжай. – ответила подруга жены.

– Так вот я и говорю. Входит папаня и с порога объявляет: смотри, какого жениха я тебе привел.

– Прям так и сказал – жениха? – перебивает ее женский голос – Сколько ж тебе годков-то было?

– Так аккурат за месяц до дня рождения. 18 мне в том году исполнилось. Не перебивай.

На кухне звякала посуда. Судя по всему, родственники ушли, появилась новая гостья и шло чаепитие. Жена вновь заговорила:

– Я глянула… и обмерла. Высота под потолок, косая сажень в плечах, китель в обтяжечку, сапоги сверкают, на плечах погоны желтые и с широкой полосой на них, на левом боку огромная сабля, а на правом наган на веревочке.

– Это как, на веревочке?

– Опять перебиваешь! Ну, шнурок такой, одним концом к шее привязан, а другим к нагану, чтоб не потерял. Фуражку снял, а на лысине окно отразилось, и она тоже сверкает. Я смотрю, а папа маме кричит, чтобы накрывала на стол, он гостя привел. Знакомца, кричит, встретил и не узнал, а он меня вмиг определил. Мартын это, механик из Отрожского депо. А я все глаз от парня оторвать не могу. Запал он мне в душу.

– И долго женихались?

– Да в мае свадьбу справили, а через 9 месяцев, как положено, я Ванюшку-то и родила. Аккурат на Сретенье Господне.

– Сретенье второго, а ты родила третьего

– Много ты знаешь. Мы днем праздник отгуляли, а как полночь наступила, тут меня и прихватило рожать.

С Дуни Мартын переключился на ее отца Трофима Васильевича, мастера-путейца железнодорожной станции Отрожка. Вспомнилось родное депо, Юрка и Вовка с дурацкой кличкой Сэм. От них память привела в детство: босоногие пацаны гоняют на заливной луг гусей. Туда, где небольшая, пятиметровой ширины Инютинка соединяется с более крупной рекой Воронеж. Все помнится так, будто происходило вчера. Утром ломоть хлеба, пол-литровая кружка молока – обычный летний завтрак – и на речку. Через 2 дома от своего Мартын обычно тормозил, коротко свистел, и за калитку выходил Витек, выгоняющий длинной хворостиной пяток гусей. Чуть подальше к ним присоединялась Тонька с девятью гусями, потом Юрка с Вовкой без гусей. До луга доходила компания из двенадцати человек, и хотя только половина из них была с гусями, но хворостинка была у каждого и всем разрешалось управлять птицами. Огромный луг был довольно густо заселен этими белыми и серыми красавцами, но там были свои гусеводы, со своими развлекалками.

И это была Россия, это была Родина.

***

За день до выписки приснилось лето 1920 года.

Пограничная стража содержалась за счет средств КВжд, но вот уже более полугода деньги от дороги не поступали. В России кипела гражданская война, ждали каких-то перемен и в Харбине.

А утром на построении перед ротой выступает прапорщик Гусев:

– Братцы, не удивляйтесь такому обращению, но с сегодняшнего дня я не командир вам. Наш отдельный корпус пограничной стражи ликвидирован. В России корпус пограничников был расформирован еще в семнадцатом году, границы, как это ни странно, ликвидировали. Мы же продержались 2 с лишним года. Насчет выходного пособия ничего не скажу тем более, что нас для КВжд уже несколько месяцев не существует. Газеты пишут много плохого о нас, одни считают, что таможенную службу не надо содержать, мы способны сами добывать пропитание. Другие считают, что все люди братья и границы ни к чему. Они пишут, а власти молчат.

Мне трудно говорить, братцы. Видит Бог, я, а вместе со мной и вы, честно несли охрану границы. Мы задержали сотни контрабандистов, которые пытались ввезти в страну товар без уплаты пошлины. Мы помогли стране дополнительно получить миллионы золотых рублей. Мы не давали хода наркотикам и оружию. Не выпускали из страны продовольственные товары. Новая страна не оценила это.

Было видно, что прапорщик изо всех сил старается, чтобы дрожащий голос не выдал его слабости. Фразы были короткими, с интервалами между ними.

Братцы! Предки мои, начиная с прадеда, служили Царю и Отечеству. Я тоже человек служивый, тоже давал присягу. Тоже Царю и Отечеству. Царя больше нет, но Отечество-то осталось. И не важно под чьим оно управлением. В России живут русские люди, и в конечном счете я служу им.

Мы, группа офицеров, не потерявших совесть, решили сохранить хоть что-то от пограничной стражи. Мы продолжим охрану границы от контрабанды. Придет пора и власть поймет, что границы страны необходимо защищать. Если кто нас поддержит, тому в ноги поклонюсь. Но на большее не рассчитывайте. Я закончил. Вопросы?

– Когда поддерживать-то?

– Ночь подумайте, вторую подумайте, а на третий день жду в казарме.

– Что с оружием-то делать, если не придумаю остаться? – раздался одинокий голос

– Не знаю, что делать! Вон войска самораспускаются и никого про оружие не спрашивают. Оставьте себе, будет чем от хунхузов отбиваться. Кстати, тем, кто купил самостоятельно карабины и пистолеты, рекомендую с документами зайти к властям и подтвердить регистрацию.

– А домой когда? – загалдела рота

– Братцы, там сейчас война. Брат на брата идет, сосед на соседа. Оно вам надо? Отсидитесь здесь, а там видно будет.

Мартын вздохнул так, будто этот разговор произошел только что. Всплыло и наболевшее:

Мартын подошел к командиру роты и сказал, что он готов служить дальше. А прапорщик отказал. «Мартын, здесь много одиноких, не знающих другой работы людей. Я обращался к ним. Они ничего не теряют. Ты женат, у тебя сын полугодовалый, его содержать надо. Ты думай об этом. Ты хороший пограничник, вахмистр, и тебя всегда возьмут на службу, когда эта служба станет нужна стране. Я постараюсь получить в штабе справку, что по семейным обстоятельствам ты отпущен в бессрочный отпуск. Случись что со мной – справка поможет вернуться. Прощай, Мартын Иванович, а справку я пришлю тебе на квартиру с нарочным. Да с ней и оружие у тебя будет находиться законно».

Тогда в роте остались служить четыре низших чина: два ефрейтора, унтер-офицер и старший унтер-офицер.

Крепко врезался разговор в память. Но в пограничную стражу больше не тянуло.

Дома же у Мартына хранились бельгийский винчестер и маузер в деревянной кобуре, что по китайским законам разрешалось иметь пограничникам в собственности. Но не спасло это его от пули. Судьба.

В больнице Мартына продержали три недели, после чего отправили домой на долечивание. На работу он вышел 1 февраля, но всем известно: как Новый год встретишь, так и весь год пойдет. И на Мартыне это суеверие отыгралось по полной программе.

***

В конце февраля загорелись мастерские. Внутри стояли станки, слесарные верстаки, сварочные посты. Все, что необходимо для металлообработки запчастей. Стены мастерских были кирпичными, ворота и кровля – деревянными.

Телефонный звонок разбудил Мартына около трех часов ночи. Пожар! Мастерские горят!

В ушах зазвенело, будто труба заиграла сигнал тревоги, после чего бешено заколотилось сердце. Проделав несложную дыхательную гимнастику, он собрался и бегом промчался 2,5 километра, отделявшие квартиру от места работы.

Полыхали деревянные ворота, причем сразу на обоих въездах в мастерские. Пожарные из трех бочек качали воду, сбивая струей огонь с самих ворот и начавшей гореть кровли. Старший муниципальной пожарной дружины узнал Мартына и подошел к нему:

– Здорово, Мартын Иванович. Это поджог и причем детский какой-то. Вроде как не спалить мастерские хотели, а попугать.

– А кого-попугать-то, Александр Иванович?

– Это ты с полицейскими разбирайся. Вон они, собираются помалу. А нашему часовому на каланче магарыч поставь. Очень уж вовремя он огоньки пожара рассмотрел. Отделаешься малым ремонтом.

– Это уж, как водится. – Мартын облегченно вздохнул и пошел к полицейским.

Группа людей в китайской форме что-то оживленно обсуждала, но среди них был один с вполне русским лицом. К нему и обратился Мартын:

– Здорово, Сережа. Что скажешь?

– Да говорить особо нечего, Мартын. Версии две: хулиганство, но оно на втором месте. И политическая акция на первом месте. Хотели показать, что железная дорога не вписывается в их понятие об устройстве свободного общества.

– Да как же это дорога может не вписываться в устройство общества? Они что, первобытнообщинный строй пропагандируют? – довольно ехидно спросил Мартын, учуявший крепкий запах перегара от русского в форме китайского полицейского.

– Оговорился. Не вписываются, конечно, порядки, установленные на дороге. Много денег получаете, намного больше эмигрантов. И берете не всех на работу.

– Мы, Сережа, не делим людей на эмигрантов и не эмигрантов. Просто желающих работать намного больше, чем у нас рабочих мест. А вообще вчера эту стрелку ремонтировала бригада путейцев, так вот в ней работают только полковники царской армии. Других к себе принципиально не берут.

– Не знаю, Мартын. Дело это тухлое и на раскрытие не надейся. Справку соответствующую твоему начальству отправим. К тебе претензий за халатность не будет, поджог налицо.

Успокоенный Мартын вызвал бригаду для восстановления ворот, назначил старшего и отправился домой досыпать. Он и предположить не мог, что через полгода эти ворота еще аукнутся ему. А пока он, крепкий мужик под два метра ростом, к тому же знающий механик, держал в руках три десятка рабочих. Его и боялись, и слушались, и уважали – кто как. Начальство же Мартына ценило и заработной платой не обижало. Он с удовольствием ходил на работу и пропадал здесь частенько дольше положенного.

***

А вот дома не все складывалось хорошо. Как и зачем Мартын женился, он и сам не понял. Как-то незаметно ласковая, покладистая Дуняша увлекла его и к свадьбе все пришло само-собой. После медового месяца Дуню словно подменили. Командирские интонации в голосе, желание жены поставить себя во главу семьи довольно быстро охладили любовный пыл Мартына. Кроме того, после первых родов Евдокия не желала больше беременеть, а средство против нежелательной беременности было одно: жесткие ограничения секса. Мартын начал искать женские ласки на стороне и имел определенный успех в этом деле. Евдокия прочувствовала сложившуюся ситуацию, постаралась перестроиться, но поезд ушел. Так и жили: вроде как вместе, и в то же время не совсем. Дуня продолжала искать пути к прежним отношениям, Мартын не обращал на ее потуги никакого внимания и был сам по себе. Мысль о разводе не возникала, потому что в русских православных семьях жена давалась мужчине один раз и навсегда.