Гнездовье котов

Что делать?! Что, твою мать, делать?!

– Была, не была!!! – кинулся прямо навстречу желто-зеленому, лоб в лоб, как идущий на таран, словно Борис Ковзан.

Удар и странное ощущение, будто плюхнулся в неглубокий прогретый июльским Солнцем пруд. Перед глазами поплыла радужная пленка, а когда зрение прояснилось… Я стоял в каком-то тускло освещенном чахлыми лампочками подвале с белеными стенами. На меня смотрел сырым мясом лица мальчик с содранной кожей.

– Долго, – недовольно пробурчал он, брызнув красно-белой сукровицей, – опаздываешь.

– Ты кто?

– Короткая у тебя память… или совесть мешает вспомнить?

– Какая совесть, какая память?

– Оставил меня ждать, а сам…

– Коля?!

– Для папы с мамой я был Коля, а для тебя оказался входным билетом в город.

– Они тебя?..

– Говорю же, входной билет, который не жалко надорвать и выбросить. Ладно, пошли, – повернулся и пошел.

Я невольно зашагал следом, глядя в окровавленный затылок. За крашеной в зеленый цвет железной дверью обнаружился выход на кольцевую галерею, охватывающую Круг.

– Смотри, – Коля показал на снующие по Кругу трамваи. – Сейчас Круг думает, кто ты и что ты.

– Как он может думать?

– Видишь вон те дырки в стенах? Потоки воздуха от трамваев попадают в них и по разным трубам идут в разные элементы. Если повезет, тебя признают достойным стать жителем города; если нет – части твоего разрезанного трамваями тела раскидают за границей города, другим в назидание.

– Аналоговая пневматическая вычислительная машина! – осенило меня.

– Точно, машина от воздуха и она решает.

– Читал про такие системы в старину. Но как трамваи проходят сквозь друг друга?

– Я откуда знаю? Я же не учитель физики.

– Почему меня не задавило?

– Ты про квантовую физику слышал?

– Я инженер.

– Тогда должен понять: сейчас ты, как кот Шредингера, завис между жизнью и смертью: и не жив, и не мертв. И только от трамваев зависит, какое состояние станет определенным…

– Получается, все жители прошли через это?

– Из вновь прибывших – да. А те, кто были старожилами, – Коля пожал плечами, – кто же их знает?

– Но ведь судьба кота Шредингера определяется случайным образом!

– Тогда стой молча и молись, чтобы случайность была на твоей стороне.

– Откуда ты все это знаешь?

– Когда из меня делали входной билет для тебя… много порассказали.

– Прости…

– В город нельзя войти без билета…

– Почему?

– Трамваи своим движением создают особую структуру пространства-времени. Если бы они вдруг остановились, то весь этот кусок реальности просто бы исчез. А так они тактом движения задают частоту системы, вектором движения – общий вектор. Трамвай здесь одновременно ножницы, перекраивающие ткань пространства-времени и иголка с ниткой, сшивающая разрезанную ткань. Они ездят, создавая священный союз физики и биологии, разрезая-сшивая, закручивая, как в вихре, и получается многослойность, вроде, как листья на капустном кочане, а внутри локальное пространство, с соответствующим образом искривленными границами. Без трамваев в этот «кочан» попасть уже невозможно. Понял?

– Не совсем.

– Еще бы ты сходу понял. Тут не всякий математический физик просто так, на пальцах, разберется. Даже Эйнштейн не въехал в структуру и содержание этого пространства, не расшифровал комплект скалярных потенциалов.

– А трамваи когда-нибудь остановятся?

– Нет, их приводит в действие энергия гармонических колебаний Вселенной. Пока будет существовать Вселенная, трамваи будут ездить. А вот у тебя столько времени нет.

– И кто все это создал?

– Вот этого я не знаю. И возможно, не знает никто, из ныне живущих в городе.

– Тебе больно?

– Сам как думаешь?

Мы замолчали, глядя на решающие мою судьбу трамваи.

Змеиный глаз

Рассказ написан на конкурс «Черная метка 2019» сайта «Квазар». Занял 6-е место. Вошел в сборник «Избранные. Черная метка 2017/18/19» https://ridero.ru/books/izbrannye_chernaya_metka_i/

Отец приехал из города необычно задумчивым, и, что еще более поразительно, трезвый.

– Андрей, аль помер кто? – встревожилась мать.

– С чего ты взяла?

– Ты трезвый вернулся.

– Что же я алкоголик какой? – фальшиво возмутился отец. – Я чай работник культуры, не фигля-мигля какой.

– Так что случилось? – не отставала мать.

– Слышал я историю одну, – сел за стол, закурил. – Что ежели настоять змеиный глаз на спирте, то можно жить вечно.

– Сомнительно как-то, – нахмурилась мать. – Если бы все было так просто.

– Что тут простого? Ты сначала змею поймай, глаз вырви, а потом говори. Глаз должен быть целым – вот дела, да?

– Правый или левый?

– Думаешь, есть разница? – отец почесал затылок и сам себе ответил: – Конечно, есть. Слушай, – смутился, – я как-то не надумал спросить.

– А кто тебе сказал?

– Да заехал к куму, а у него мужик выпивает. Не простой: руками может оперировать, как филиппинец.

– Ничего себе!

– Вот он взял, руками так вот просто поводил, – отец изобразил, – и мне стало холодно.

– Да иди ты!

– Вот и я про то же. Выпили мы, он и рассказал про глаз.

– Сомнительно.

– Что ты вечно сомневаешься, как бабка старая? Завтра сходим в лес, поймаем змею и проверим.

– Легко сказать, поймаем.

– Что трудного? – спросил раздраженно. – Что за привычка раздувать из мухи слона? На болотах змей полно. Должны быть.

– А на работу?

– Что такое работа по сравнению с бессмертием? – плюнул на пол. – Еще успеет надоесть.

– Логично, – подумав, согласилась мать. – Я тоже отгул возьму.

Назавтра мы пошли на болото.

– Где все змеи? – бурчал отец. – Как корова языком слизала.

– Ты давно вообще змей видел? – спросила мать.

– Не считая твоей мамы – давно.

– Хам ты!

– Сама ты… – замер. – Смотрите.

Посреди чахлых деревьев, будто палец в небо, торчал камень. На нем сидела – я протерла глаза – большая птица с женской головой и смотрелась в зеркало, ручку которого крепко сжимала в лапе.

– Что это? – прошептала мать и перекрестилась.

– Болотный газ, – убежденно сказал отец. – Галлюцинации от него.

– Прямо как живая.

– Я и есть живая, – прокуренным и пропитым голосом отозвалась полуптица и, отодвинув зеркало, брезгливо посмотрела на нас. – А вот вас какой бес сюда принес?

– Мы это… – начала мать.

– Что ты с ней разговариваешь? – одернул отец. – Это глюк. Ты что, психичка, с глюком говорить?

– Сам ты глюк, кудрявый! – полуптица плюнула в отца, но не доплюнула. – Я Виктория! Мужик, ты что курил?

– Я вообще курить бросил, – насупился отец (он всегда был жаден на сигареты). – До пенсии хочу дожить.

– Чего тогда по болотам шаришься?

– Мы это… – снова вступила мать, – змею ищем.

– Со змеями нонче не то, что давеча, – развела крыльями, явив обвисшие женские груди, – как китайцев в тайгу пустили, так змеи стали ныкаться по нормам да ущельям, болотам да пустошам.

– Это болото? – отец обвел рукой вокруг.

– Резонно, кудрявый.

Отец приосанился, мать дернула его за волосы.

– Что ты с ней треплешься? – прошипела злобно. – Кобель! Сисек не видел?

– Ничего я не треплюсь, – пробурчал, – я просто как зоолог смотрю: у птицы грудь. Прикольно же. – А громче спросил:

– Скажите, а тут змей нет поблизости?

– Вот же настойчивый, – в сторону сказала Виктория, – люблю таких. Слышь, мужик, есть тут один ползучий, но страшный, страсть просто.

– Где? – отец аж подскочил от нетерпения.

– Сейчас. Змей! – прокричала и закашлялась, заклекотала грудью.

– Чегось? – из-под коряги выглянул блеклый поседевший змей с повязкой на глазу. – Третий нушшен?

– Уже нет! – отец молнией метнулся вперед и цепко ухватил добычу за шею.

– Ты шшего, мушшик? – полузадушено прошипел змей. – Попуталшшя?

– Молчи, ремень ползучий! – ловко выволок из-под коряги, растянул перед нами. – Смотрите, какой красавец. И здоровучий.

– У него глаз один, – холодно сказала мать.

– Как один? – отец загнул змея, уставившись ему в морду. – Ты куда глаз дел, тварь?

– А шшо я? – обиженно шипел змей. – Это Адам окошшел от забродивших яблок и буянил.

– Тот еще дебошир, – подтвердила Виктория. – Как накатит, так никакого сладу с ним нет. Начинает бить себя в грудь и кричать: «Я по образу и подобию, а вы ошибки!»

– Вы нам зубы не заговаривайте, – прервала мать. – Нам глаз нужен.

– Глаз вшшем нушшен.

– Для начала и одного глаза хватит, – решил отец. – Зато не перепутаем, где правый, где левый.

– Логично, – кивнула мать и достала из сумочки нож-бабочку. В молодости она с ним грабила мажоров. – Держи крепче, чтобы глаз не повредить. Света, доставай.

Я, вздохнув, достала из сумки банку со спиртом, открутила крышку.

– Вы это шшо удумали? – встревожился змей. – Я в «Гринпис» буду жаловаться! Права не имеете!

– Не шипи, – отец встряхнул ползучего. – Два глаза роскошь, один не к чему. Катя, режь!

– Штойте! Штойте! Я вам клад укашшу!

– Клад? – отец задумался.

– Что ты его слушаешь? – мать шипела не хуже змея. – Ты столько денег заработаешь, что никакого клада не надо будет.

– Логично, – тряхнул кудрями, будто конь гривой. – Вынимай глаз.

– Пошшвольте, зашшем вам мой глашш?

– Для бессмертия, – бесхитростно объяснил отец.

– Но пошшему мой?

– Мужик так один сказал.

– Неушеели вы ему поверили?

– Нет, у нас доверий, но проверяй, – жизнерадостно улыбнулся. – Дружба дружбой, а табачок врозь.

– Жалко, что вы на сигареты не богаты, – вздохнула Виктория.

– Андрей, – прошипела мать, – у ей два глаза.

– И что?

– Может от нее тоже какая польза может быть.

– Логично.

– Давай я ее на сигареты подманю, а ты змеюкой хлестнешь.

– Давай. На крайняк суп сварим.

– Есть у меня, – громко сказала мать, показывая сумочку – только они с ментолом.

– Давай! – Виктория радостно встопорщила перья и наклонилась вперед, опасно балансируя. – Еще лучше!

– Берите, – мать достала пачку.

– Можно две? – клюв алчно распахнулся.

– Хоть три! – выкрикнул отец и хлестнул змеей, словно бичом.

Оглушенная полуптица камнем рухнула с камня.

– Рожденный ползать летать не сможет, – отец как лассо намотал оглушенного змея на руку.

– Хорош трепаться, – мать резала шею Виктории, – ты, раззява, глаз змеюке вышиб.

Отец с сожалением поднял и оглядел безвольно свисавшую голову:

– И правда. Ладно, потушим – будет как в Таиланде. Считай, что в отпуск смотались.

– Это да, – мать достала влажные салфетки и брезгливо вытирала кровь с рук, – и полубабу видели и змею съедим.

– Экономия, – согласился отец и резким взмахом размозжил голову змея о камень. – И мясо в доме. А глаз мы и в другой раз найдем, да, Светка? – взял у меня из рук банку и отхлебнул спирта. – Главное – мир в семье, а бессмертие подождет.

– И курить вредно, – добавила я.

Убить дракона (журнальная версия)

Рассказ участвовал во II этапе Чемпионата-2019 портала Табулатура

Был опубликован в №9 за 2019 год журнала «Испытание рассказом»

Пять часов утра не лучшее время для размышлений – не лучшее и не худшее, но думать мне совершенно не хотелось, поэтому я монотонно долбил макивару¹, привязанную к дереву, наслаждаясь утренней тишиной. Удар, еще удар. На задворки сознания проник шум мотора. Машина остановилась метрах в двухстах, водитель, не гася фары, несколько раз посигналил. Фары погасли, раздался хлопок дверцы. Пока человек грузно хрустел свежим снегом ко мне, я взял висевший на ветке домино² и надел на обнаженный торс.

– Бог в помощь, – негромко сказал он, не дойдя до меня пары шагов.

– Олег, пять утра. Все нормальные люди спят. И вообще, сколько раз я просил не упоминать имя господа всуе?

– Просил, – не стал отрицать он. – Извини, что побеспокоил, но дело срочное.

– Если бы ты только знал, сколько раз я слышал эту фразу. Что там, опять кто-то должен мне деньги?

– Нет. Моему двоюродному брату нужна помощь. У него большие проблемы.

– У всех большие проблемы в этом мире. А у тех, кто рвется решать чужие проблемы, проблемы становятся еще больше, – я натянул капюшон. – Ладно, зови.

Он протопал обратно к машине и вскоре вернулся с парнем лет двадцати, лицо которого украшали здоровенный синяк под левым глазом и рассеченная губа.

– Здравствуйте.

– И ты не болей. Что стряслось?

– Понимаете, такое дело. Я двоюродный брат Олега, давно его не видел, живу в городе Д., работаю на заводе инженером, а тут объявили праздник двадцать шестого декабря и мэр…

– Давай короче, – подняв ладонь, остановил его я. – Не стоит тратить чужое время.

– Мэр приказал полиции забрать мою невесту, чтобы принести ее в жертву на площади! – на одном дыхании выпалил он.

– Как ты сказал, зовут вашего мэра?

– Драго. Он серб и… – хруст ломающегося дерева заставил его замолчать. Он потрясенно смотрел на мой левый кулак, с которого на снег капали черные капли крови. Снег под каплями шипел и испарялся.

– Поехали, мне надо собраться, – я взял прислоненную к стволу трость и похромал к машине.

Дорога до города Д. заняла три часа, проведенных в тишине.

– Как там тебя зовут? – обратился я к съежившемуся на заднем сидении парню.

– Слава.

– Полиция тебя ищет?

– Да, когда они пришли за…

– Довольно, – остановил его я. – Как говорил герой одного фильма, город новый, а история старая. И ты даже не представляешь, насколько старая.

Въезд в город перекрывали две машины полиции.

– Олег, если не съедем на базаре, то будем валить наглухо. А ты, Славик, заляг и не высовывайся.

Навстречу шагнул раскормленный полицейский в капитанских погонах.

– Выйти из машины! – четыре автоматных ствола, направленных на нас, уверенности не прибавляли.

– Выходим. Работай капитана, я остальных, – вполголоса скомандовал я, открывая дверь и начиная неспешно выбираться из машины. Олег хлопнул дверью. Выбравшись, я оперся на трость и посмотрел на полицейских. Они невольно уставились на меня в ответ. Оно и понятно, не каждый день встречаешь монаха в подпоясанном толстой веревкой изрядно поношенном плаще с капюшоном.

Слева краем глаза ухватил мелькнувшее тело. Олег взял капитана в борцовский захват, вырваться из которого не было практически никакой возможности. Треск ломаемой шеи, стволы мучительно медленно начинают сдвигаться в его сторону, а я срываюсь с места. Длинная очередь из автомата уже мертвого капитана срубила еще двоих. Оставшегося сержанта убил я.

– Тачки отгони и потом опять перекрой проезд, – скомандовал я.

Сзади раздались странные звуки. Это рвало Славика.

– Ничего, привыкнешь, – утешил его Олег, садясь в полицейскую машину.

– Слава садись на переднее сиденье, будешь дорогу показывать, – сгружая собранное оружие в машину, распорядился я.

Мы двинулись дальше по городу, слушая указания потрясенного Славика:

– Налево. Прямо. Прямо. Налево. А теперь до конца. Там будет площадь, а на ней здание мэрии.

– У вас всегда так малолюдно? – оглядывая пустые улицы, поинтересовался я.

– Просто все на работе сейчас. Без разрешения покидать рабочее место никому нельзя.

– Трудовая дисциплина, – усмехнулся Олег.

Машина выехала на площадь, которую лениво чистили сразу три снегоуборочные машины.

– И улицы у вас убирают, – продолжал Олег, притормаживая возле большого здания с двумя входами.

– Ну что пошли, – мы вылезли из машины. – Олег, АКСУ возьмешь?

– Нет, я лучше со своим, – он открыл багажник, извлекая помповое ружье Моссберг 500А. – А ты?

– Я по старинке, – опираясь на трость, захромал вверх по ступенькам. – Славик, возьми хоть ты – прикроешь с тылу, если что.

Двое охранников ЧОПа, стоявших возле рамки металлоискателя изумленно вылупились на нас. Я прошел между этими соляными столбами и двинулся к рецепшену. Сзади раздались два глухих удара – с таким звуком приклад врезается в череп.

Просторный лифт поднял на второй этаж. Напротив распахнувшихся дверей были монументальные дубовые двери приемной. Приоткрыв дверь, я скользнул вовнутрь.

– Кто тебя пропустил сюда, убогий? – угрожающе поинтересовался горилла, делая шаг от двери кабинета мне навстречу.

Взгляд его переместился мне за спину, и я не стал терять времени. Мощный удар тяжелым ботинком со стальным носком в пах заставил его издать нечленораздельный вскрик и согнуться. Я сделал шаг назад и вновь ударил правой ногой навстречу сгибающемуся обезьяну, на этот раз в челюсти.

– Туда нельзя, там совещание, – полузадушенно пискнула секретарша.

– Сейчас рядом с ним ляжешь, – погрозил Олег, проходя к дверям.

Я вошел в распахнутую дверь. Он сидел во главе длинного стола – грузный и оплывший плосколицый человек в темных очках. Остальные видимо были городской элитой: полицейский генерал, армейский полковник, осанистый священник и еще какие-то персонажи.

– Все вон, – негромко сказал я в наступившей тишине.

– Ты, кто такой и что себе позволяешь? – первым пришел в себя полицейский. – Да я…

Заряд картечи, угодивший в грудину, заставил его заткнуться.

– Вон, – откинув капюшон, повторил я. На этот раз возражений не последовало. – Олег, присмотрите там за ними. Если что – валите.

Мы остались в кабинете вдвоем. Он неспешно снял очки, блеснув черными вертикальными зрачками в желтых глазах, и трижды хлопнул в ладони, аплодируя:

– Нашел меня все-таки. Молодец.

– А тебе нечего было высовываться. Сидел бы в своем болоте и не лез, куда не следует.

– Все такой же непримиримый? Да, кстати, может, выпьем за встречу?

– Нет.

– Жаль, хотелось продлить приятный миг, перед тем как расстанемся. Может, поговорим? – он явно издевался надо мной.

– Нам не о чем разговаривать.

– Столько лет не виделись и не о чем? Я вот мэром стал, прошу заметить, всенародно избранным, а ты чем сейчас занимаешься?

– Долги выбиваю.

Он клекочуще рассмеялся, тряся набухшим зобом.

– Выбиваешь долги? Получается, служишь Мамоне? Так чем тогда ты лучше меня?

– Чем лучше? Хотя бы тем, что не требую приносить мне в жертву девушек.

– Какая мелочь, – он пренебрежительно отмахнулся широкой ладонью. – Люди убивают друг друга пачками, а тут одна девушка в год.

– Хватит болтать, – я повернул ручку трости и со звоном из ее конца выскочил длинный острый клинок. Положив трость на стол, я стал развязывать веревку.

– Ты собираешься убивать меня этой зубочисткой? – он встал из кресла, оказавшись как минимум на две головы выше меня.

– Угу.

– Самому не смешно? – он одним движением разорвал костюм и сорочку на груди. – Пытаться убить меня этим шилом?

Расправил свернутые вокруг тела крылья. Крупные чешуйки, покрывавшие его мощный торс, и впрямь выглядели несокрушимыми. Я бросил веревку на пол и, сняв плащ, повесил на спинку кресла. Он снял перчатки, обнажив лапы с мощными когтями.

– А с лицом что делаешь? Грим?

– Немного пластической хирургии, немного искусственной кожи, немного грима, – он лениво обошел стол, приближаясь ко мне. – Еще не поздно передумать. Я собираюсь стать губернатором, а тебе могу оставить город, идет?

– Спасибо, не стоит, – я взял в левую руку трость, нацелив на него, а правой выдернул из-за спины заткнутый за ремень джинсов двуствольный обрез десятого калибра. – Святой Архангел Михаил, вождь небесных легионов, защити нас в битве против зла и преследований дьявола. Будь нашей защитой!

– Ты что, совсем тронулся? – он хохотал, глядя в стволы. – Забыл, что свинец не берет нашу броню. Вот поэтому мы и правим этим миром, что вы, фанатики со своим богом, не желаете развиваться. Где твой бог? Людям он давно не нужен!

– Да сразит его Господь, об этом мы просим и умоляем. А ты, предводитель небесных легионов, низвергни сатану и прочих духов зла, бродящих по свету и развращающих-души, низвергни их силою Божиею в ад. Аминь, – спустил курки.

Хохот прервался, дракон смотрел на дымящиеся струи крови, хлещущие из ран в животе.

– Но как?

– Спецбоеприпас, – ухватив трость двумя руками, с силой вонзил клинок ему в сердце. – А ты говоришь, не желаем развиваться.

Провернул клинок, глядя как от боли сужаются черные зрачки. Пара резких движений и в разрезе показалось еще бьющееся черное сердце. Вырвал живой дымящийся комок, подошел к окну. Убивший дракона сам становится драконом, – подумал я, жадно откусывая первый кусок сердца, с интересом рассматривая город. Текущая из разорванного когтями врага левого предплечья кровь постепенно из черной становилась красной, а окружающий черно-белый плоский мир обретал краски и объем.

Супер

В детстве меня постоянно обижали. Сначала лупили в детском саду. Били дети постарше, отвешивали оплеухи воспитательницы. Не знаю, чем я им всем не нравился. Родители перевели меня в другой детсад, но и там ничего не изменилось. Когда пошел в школу, этот кошмар продолжился. Три класса меня избивали и грабили, отнимая деньги на обеды и всякие мелочи, в одной школе, три класса – в другой. Седьмой класс – в третьей. Не помогало ничего: ни секция бокса, куда меня записал отец, ни советы родителей. Родители отправили меня на лето в деревню, к матери отца.

В деревне меня сразу невзлюбили. Деревенские жители вообще чужих не сильно любят. Неприятности начались в первый же день. Бабушка Вера отправила меня за хлебом в магазин, на другой конец деревни. Я шел по улице с двумя буханками хлеба в сделанной из оранжевого парашютного шелка сумке. Навстречу вышел высокий парень с текущей из разбитого носа кровью.

– Слышь, дай сигарету, – ломающимся баском сказал он.

– Извините, я не курю, – попытался обойти его.

– Сигарету, говорю, дай! – схватил меня за руки.

– Не курю я!

– Мне обезболивающее надо! Денег дай!

– Нет у меня, отпустите! – я рванулся, вырывая руки.

– Вот ты как? – даже будто удивился.

Потом тяжелый кулак врезался в мое лицо. Я пошатнулся, но устоял и, встав в стойку, закрылся.

– Вот как? – он оскалился, повел плечами, и снова широко махнул рукой.

Я отбил и в свою очередь попытался пробить двоечку, но тело было будто ватное и не слушалось. Удары вышли слабыми и медленными. Он легко уклонился и ударил ногой под колено. Ногу словно сломалась, я упал вбок, расплескивая пыль.

– Так тебе, падла приезжая! – сплюнул на меня, вытер с носа кровь. – У нас тут так не ходят. Понял? – присев, он вытер о мою рубашку испачканную в крови руку.

Я молчал, пытаясь встать.

– Мобилка есть?

– Нет у меня мобилки, пусти!

– Брешешь, – ловко прощупал мои карманы. – Правда, нет, – вздохнул разочарованно. – И обувка маленькая, взять нечего. Ладно, будешь меня помнить. Васек меня зовут, – встал и сделал шаг назад. – Это для лучшей памяти!

Последнее, что я видел, была летящая в голову нога в стоптанном кроссовке. Очнулся где-то через час, встал из горячей пыли. Сумка с хлебом исчезла, одежда была безнадежно испачкана, рукав рубашки оторван. Приплелся домой.

– Господи, что с тобой?! – всплеснула руками бабушка.

– Упал, – пряча глаза, сказал я.

– Горе луковое! Где же ты так упал?

– Бежал, споткнулся, упал, ударился головой, – монотонно перечислил я, – очнулся, пошел домой.

– А хлеб где?

– Кто-то сумку украл…

– Вот же народ! Раньше такого не было, чтобы у лежащего без сознания что-то украсть. Это все дачники, понаехали тут. Ладно, будем без хлеба. Ты одежу-то сними, я постираю.

– Вера Сергеевна, давайте я еще раз схожу.

– Не надо, я сама завтра схожу.

– Что делается-то, – вздыхала за ужином бабушка.

– Что случилось, Вера Сергеевна?

– Пенсионный возраст повышают, Витя. Беда пришла, откуда не ждали.

– Вы же уже на пенсии? – не понял я.

– Я-то пожила свое, мне хватит, а вот родители твои бедолаги.

– Они долго проживут, – без особой уверенности сказал я.

– Дед твой, муж мой, Владимир Евгеньевич, земля ему пухом, в пятьдесят восемь лет преставился, а не пил и не курил и все время на свежем воздухе работал.

– Да-а-а… – протянул, не зная, что сказать.

– Ну да ладно, – отерла слезу, – от нас это не зависит, ничего изменить нельзя. Знать, прогневали Бога игрищами бесовскими, теперь ответ всем держать.

Назавтра я повстречал его снова, когда пошел нарвать травы для кроликов. С ним были еще двое, пониже.

– О, пацаны, – обрадовался Васек, – смотрите, городской топает.

Троица двинулась ко мне.

– Что вам надо? – я отступил, чтобы забор прикрыл спину.

– Ничего, – заржал белобрысый крепыш.

– Что ты с ним трепешься, Леха? – недовольно спросил Васек. – Не о чем с ним разговаривать. Ты деньги принес? – его взгляд уколол меня.

– Какие деньги? – удивился я.

– Как какие? Какие вчера не дал. Придуривается, – дурашливо посмотрел на приятелей, – не хочет по-хорошему.

– Сейчас, – третий, самый мелкий, до сих пор молчавший, шагнул ко мне и размашисто замахнулся правой, – я его научу уважать.

Я нырнул под удар и пробил апперкот в подбородок. Он отшатнулся и отскочил.

– Егор, ты чего? – спросил Леха. – Ты как это? Он ударил Егора?! – неверяще посмотрел на Васька.

– Сейчас, – Васек вскинул сжатые кулаки и шагнул вперед, – сейчас ты получишь, москвич! – ударил лоу-кик, словно топором по ноге рубанул.

Бедро расслабилось и я упал.

– Это тебе не бокс сопливый! – врезал ногой в живот, заставив свернуться в комок. – Мочи его, пацаны!

На меня посыпались удары ногами, не столько сильные, сколько обидные.

– Вы что делаете, паразиты? – послушался женский голос.

– А что? – спросил Васек.

– Вы зачем мальчика бьете?

– Наше дело, идите куда шли.

– Ты как со старшими разговариваешь? А ну отошли, шпана!

Они неохотно отошли, злобно глядя на меня. Молодая женщина помогла мне подняться.

– За что они тебя?

– Не знаю, я просто шел.

– Вы за что его? – снова посмотрела на моих обидчиков.

– Не твое дело, дачница, – Васек достал из кармана сигарету и зажигалку и нагло закурил. – Вали отсюда.

– Я участковому скажу!

– Скажи, а мы твою дачу сожжём, – скорчил рожу Леха. – И нам ничего не будет, мы несовершеннолетние. Поняла, корова?

– Да я тебя! – женщина шагнула к нахалам.

– Попробуй, – Васек щелкнул лезвием ножа-выкидухи.

Женщина попятилась.

– Вали отсюда, пока мы тебя не трахнули, – Леха показал неприличный жест.

– Шалава городская, – выдал Егор, – понаехали тут, пройти не дают.

Женщина взяла меня за плечо и молча повела по улице. Вслед нам летели насмешки и комья земли.

– Им правда ничего участковый не сделает, – виновато сказала женщина, старательно отводя взгляд. – Тут все местные, друг другу родня и половина сидевших. А мы чужие, нас не любят. Ты держись от них подальше.

– Спасибо, что помогли.

– Да не за что.

С тех пор я гулял один, стараясь не попадаться никому на глаза. Забрел к кирпичной ферме, где, окруженные джунглями из огромной лебеды, отражали солнце ласковые желтые лужи. Бродил по ним босиком, представляя, что иду вместе с Элли и Тотошкой по дороге из желтого кирпича в Изумрудный город, и на пути меня ждут встречи с настоящими друзьями: Страшилой мудрым, Железным дровосеком и Храбрым львом. Детство конечно, но так хотелось иметь друзей.

Деревенские ребята сюда не ходили, и я чувствовал себя спокойно. До того дня. Сегодня я представлял себя Эндимионом, неспешно ведущим баржу в задумчивых желтых водах Кэнса.

– Гля, Васек, – послышался ненавистный голос из густых зарослей лебеды, – чухлома лазит.

– Во чувырла городская, – над лебедой поднялась вихрастая голова Васьки – главного моего обидчика, – в ссули залез.

– Ничего это не ссули! – закричал я, рванувшись им навстречу.

– Еще и спорит, чорт, – Васек, Егор и Леха, гогоча, стояли на берегу лужи, – это коровы нассали.

– Сами вы нассали!..

Получив от Васьки сильный удар ногой в живот, согнулся.

– Пей, город! – ударом в коленку сбоку он свалил меня в лужу. – Это тебе не «Кока-Кола», москвич проклятый! – резиновый сапог опустился на голову, заталкивая в мочу.

Я колотил руками, захлебывался.

– Пей! – гулко неслось сверху.

Перед глазами потемнело, а затем возник желтый свет, будто в конце тоннеля. Я рванулся навстречу свету и замер. На меня смотрел худой мужчина в сером плаще с капюшоном. Глаза его были цвета расплавленного золота я ни разу не видел расплавленное золото, но именно такое сравнение пришло мне в голову в тот момент.

– Где я?! – вскочил и огляделся. Будто бы пещера какая-то. – Как я здесь очутился?

– Ты исполнил древний ритуал, и теперь ты здесь.

– Какой еще ритуал? Вы кто вообще?

– Я старший клоачник.

– Кто?!!

– Клоачник, – терпеливо повторил мужчина, – старший.

Я непонимающе посмотрел на него.

– Демон я, – вздохнул клоачник. – Часть той силы, что вечно жаждет зла и…

– Это прикол такой, да? – перебил я, оглядываясь и пытаясь понять, откуда за мной наблюдают деревенские мучители.

– Нет, это на самом деле, мой юный друг. Мы родились из попыток алхимиков получить Философский камень.

– Из мочи?

– В том числе…

– А что такое философский камень?

– О времена, о нравы, – вздохнул клоачник. – Философский камень, который разные знающие люди называли по разному: магистерий, ребис, жизненный эликсир, красная тинктура, великий эликсир.

– Эликсир?

– Такой реактив для превращения любых металлов в золото, и для создания эликсира жизни. Тогда не только ртуть варили и летучих мышей в порошок растирали, но и благородную урину пускали в дело.

– А я тут при чем?

– Ты искренне возлюбил мочу и отверз ей уста свои в поцелуе.

– Я?..

– Теперь ты избранный и я могу наделить тебя даром! – воздел руки, словно птица крылья.

– Каким? – против воли заинтересовался я. – Вы можете сделать меня бессмертным?

– Зачем бессмертие тому, кого все унижают?

Я промолчал, потупившись.

– Я дам тебе больше, чем бессмертие! Я дам тебе возможность управлять мочевыми пузырями!

– Вот же круто… А зачем?

– Ты совсем того, – расстроился клоачник, – ты же сможешь любого обидчика одним взглядом заставить обоссаться. Они же завтра от тебя шарахаться будут.

– Правда? – с внезапной надеждой спросил я.

– Истинная, – торжественно коснулся моего лба, будто король, касанием меча посвящающий в рыцари, и я пришел в себя.

Я лежал лицом вниз в луже, от обидчиков не было и следа. Выбрался, посмотрел на мокрую испачканную одежду, к которой пристали репейные колючки. Расстраивать бабушку не хотелось. Потащился к озеру. Прячась в кустах, снял одежду и начал стирать.

– Живой, – послышалось сзади.

Оглянулся. Проклятая троица была тут как тут.

– Живучий, – Васек плюнул в меня, – а давайте мы ему фанеру пробьем, а?

– Это тебе не мелочь по карманам тырить, – гнусно захихикал Леха. – Чур, я второй, ха-ха-ха.

– Заметано, – Васек шагнул вперед. – Готовься, мой сладкий сахер, сейчас я…

Договорить не успел, согнувшись и закричав от страшной боли. Рядом скорчились Егор и Леха. Я достирал одежду и ушел сушить туда, где не так были слышны стоны этих уродов. Васек умер по пути в районную больницу, Егор и Леха из больницы не вернулись.

Лишившись заводил, местные дети приняли меня в свои игры. Теперь и дети и взрослые относились с уважением. Попробуй не уважать того, при чьем приближении у тебя начинает екать мочевой пузырь, а то и возникают с трудом сдерживаемые позывы к мочеиспусканию. Я гулял, где хотел, загорал и купался, собирал грибы и ягоды, удил рыбу с деревенскими ребятами. И даже более того – несколько раз целовался с девчонками. И с нетерпением предвкушал встречу в сентябре со школьными обидчиками…