Kitabı oxu: «Приключения Тома Сойера (современная интерпретация)»
Глава 1
– ТОМ!
Ответа нет.
– ТОМ!
Ответа нет.
– Куда подевался этот мальчишка, хотелось бы знать? ТОМ!
Ответа нет.
Старушка сняла очки и осмотрела комнату поверх них; затем приподняла очки и посмотрела из-под них. Она редко или даже никогда не смотрела сквозь очки на такое крохотное, как мальчик; это были её парадные очки, гордость её сердца, созданные «для важного образа», а не для употребления – она могла точно также смотреть через две конфорки от плиты. Она как будто растерялась на один момент, затем произнесла не очень яростно, но довольно громко, чтобы мебель могла её слышать:
– Ну, попадись ты мне, я…
Она не закончила, поскольку согнулась и стала тыкать щёткой под кроватью, ей приходилось приостанавливаться, чтобы перевести дух. Она извлекла ничего, кроме кота.
– Никогда не видела таких мальчишек!
Она подошла к открытой двери, встала на порог и взглянула на свой огород, заросший сорняками помидоров. Но Тома там не было. Поэтому она возвысила свой голос, чтобы было слышно дальше и прокричала:
– Т-О-О-М!
Послышался небольшой шум позади неё, и она обернулась как раз вовремя, поймав мальчишку за воротник куртки, и не дала ему убежать.
– Ну, конечно! Я и забыла про этот чулан. Что ты там делал?
– Ничего.
– Ничего?! Посмотри на свои руки. И на свой рот. В чём ты себя испачкал?
– Я не знаю, тётушка.
– А я знаю. Это – варенье, вот что это. Сорок раз тебе говорила: не смей трогать варенье, а то я шкуру с тебя спущу. Подай мне эту розгу.
Розга взлетела в воздух – опасность была неминуема.
– Ой! Взгляните, что у вас за спиной, тётушка!
Старушка обернулась и машинально подобрала свои юбки, чтобы уберечь себя от опасности. Мальчишка тут же сбежал, вскарабкался на забор и исчез за ним.
Его тётушка Полли стояла как вкопанная с минуту, а затем начала добродушно смеяться.
– Ну и мальчишка, пора уже было бы выучить его. Разве он не проделывал предостаточно таких фокусов, чтобы отвлечь меня? Но, старые дураки не исправимы. Недаром говорится в пословице – старую собаку новым фокусам не научишь. Но, Боже мой, он никогда ничего не делает дважды. Как я должна догадаться, что ещё он придумает? Он как будто знает, сколько времени меня можно мучать, пока я не разозлюсь как следует; он также знает, что если ему удастся хоть на минуту сбить меня с толку или рассмешить, то всё пропало, и у меня нет сил отхлестать его розгой. Бог знает, что я не исполняю своего долгу по отношению к мальчику. «Пожалеешь розгу – испортишь ребёнка», говорит священная книга. Я грешная и ждёт нас обоих погибель – и мне, и ему. Знаю, что он сущий бес, но что же мне делать, ведь он сын моей умершей сестры, бедняга, и мне не хватает духу пороть его. Всякий раз, когда я даю ему ускользнуть от побоев, меня мучает совесть, и каждый раз, когда я его ударяю, моё старое сердце готово разорваться. Ну, что поделать, человек, рождённый женою, краткодневен и пресыщен печалями, говорится в Писании, и так оно и есть. Он прогуляет школу сегодня, я буду обязана заставить завтра его работать в наказание. Жестоко заставлять его работать по субботам, когда у всех мальчишек выходной. Работать он ненавидит больше всего на свете, но я же должна хоть как-то исполнять свой долг по отношению к нему или я окончательно погублю мальчишку.
Том прогулял школу и очень хорошо провёл время. Он вернулся домой как раз вовремя, чтобы помочь негритёнку Джиму напилить на завтра дров и нащепать лучину (очищать дерево от лишних и излишних частей) к ужину или, если быть точнее, то рассказать ему о своих приключениях, пока тот выполнял три четвёртой всей работы. Младший брат Тома (точнее сводный), Сид, уже покончил со своей работой (собирать щепки). Он был тихий мальчик, без приключений, но местами проблематичный.
Когда Том ужинал, стараясь стянуть кусок сахара, тётушка Полли задавала ему коварные и очень глубокие вопросы. Она хотела, чтобы он попал в ловушку и проболтался ей. Как и все простодушные создания, она с гордостью считала себя талантливой в тонкой и непостижимой дипломатии и видела в своих наивнейших замыслах чудеса хитрости. Она говорила:
– Том, в школе небось было жарко?
– Да,’м. 1
– Безумно жарко, не так ли?
– Да,’м.
– Тебе не захотелось покупаться, Том?
Небольшой испуг пробежал по лицу Тома – тень подозрения. Он изучающе взглянул на лицо тётушки Полли, но оно ничего ему не сказало. Поэтому он ответил:
– Нет,’м… не особо хотелось.
Старая леди протянула руку и пощупала рубашку Тома.
– Но, теперь тебе не жарко, – заявила она. Ей было лестно думать, как ловко ей удалось понять, что рубашка суха; не дав никому понять, что у неё на уме. Однако, Том уже успел сообразить куда ветер дует. Он поспешил сделать следующий ход.
– Мы подставляли головы под насос, моя ещё не до конца высохла. Видите?
Тёте Полли было обидно, что она не заметила такую маленькую косвенную улику и проглядела. Но внезапно её озарило.
– Том, тебе ведь не пришлось распарывать свой воротник, где я зашила, чтобы подставить свою голову под насос, так ведь? Расстегни куртку!
Беспокойство исчезло с лица Тома, и он распахнул куртку. Его воротник был крепко зашит.
– Не утруждайся! Ну, иди, иди к себе. Я была уверена, что ты прогуливал школу и покупался. Ладно, я не сержусь на тебя, Том. Я рассчитываю, что ты образумился. В этот раз.
Ей было наполовину досадно, что она ошиблась, но и приятно, что Том хоть раз оказался хорошим мальчиком.
Но Сид заявил:
– Хорошо, но я не думаю, что вы зашили его воротник белыми нитками. Это были чёрные.
– Да, конечно, я зашила белыми! Том!
Но Том не стал дожидаться последствий. Уходя из комнаты, он сказал:
– Сидди, тебе мало не покажется.
В надёжном месте Том осмотрел две большие иголки, которые были заткнуты за отворот куртки и обмотаны нитками. Одна была с белой ниткой, а другая – с чёрной.
– Она бы и не заметила, если бы не Сид. Чёрт возьми! Иногда она зашивает белой ниткой, иногда и чёрной. Лучше бы она уж шила одной, а то невозможно за этим уследить. Зато я влеплю Сиду за это. Это будет ему уроком!
Он не был примерном мальчиком в деревни. Однако, он хорошо знал такого мальчика и не выносил его.
Спустя две или даже меньше минут, он забыл про свои проблемы. Не потому, что они были менее тяжки и горьки, чем у взрослых, но потому, что в этот момент в нём овладел новый и мощный интерес и вытеснил их из головы. Равно как человеческие неудачи забываются, когда его увлекает что-то новое. Его новым интересом стала драгоценная новинка, свистеть, то, чему его только что научил чернокожий мальчик. Он давно уже хотел поупражняться, чтобы его никто не побеспокоил бы. Мальчишка щебетал как птичка, приятной трелью, для этого нужно было во время свиста прижимать язык к нёбу через короткие интервалы времени. Читатель, вероятно, помнит, как это делать, если он был когда-то мальчишкой. Усердие и внимание помогли ему увенчаться успехом, вскоре он шёл по улице с песней на губах и с душой восхищения. Он чувствовал себя астрономом, который только что открыл новую планету. Но, без сомнения, чувство было преимущественно сильное, глубокое, нежели у первого.
Летние вечера долгие. Было ещё светло. Вдруг Том прекратил свистеть. Незнакомец стоял перед ним. Он был чуть крупнее его. Новое лица любого возраста и пола всегда привлекало внимание жителей бедной старой деревеньки Санкт-Петербурга2. Мальчишка был к тому же хорошо одет, как на праздник. Это было поразительно. Изящная шапка, синяя курточка, застёгнутая на все пуговицы, была новенькой и чистенькой, как и его штанишки. На ногах были ботинки, а сегодня только пятница. У него даже был галстук – из очень пёстрой ленты. У него был вид городского мальчишки, это взбесило Тома. Чем дольше Том смотрел на это великолепное чудо, тем выше задирал свой нос при виде его наряда и тем более жалким казался ему свой. Оба молчали. Если один делал шаг, то другой тоже, но только в сторону, по кругу. Они пристально смотрели друг другу в глаза всё это время. Но Том наконец произнёс:
– Я тебя поколочу!
– Хотел бы я посмотреть на это.
– Я могу легко это сделать.
– Ты не сможешь.
– А, вот и смогу.
– Не сможешь.
– А, вот и смогу.
– Не сможешь.
– Смогу!
– Не сможешь!
Неловкое молчание. Затем Том спросил:
– Как тебя зовут?
– Не твоего ума дело.
– Захочу будет моё.
– Хорошо, покажи. Ну же?
– Поговоришь так ещё, увидишь.
– Говорю, говорю, говорю. Ну что же?
– Ой, да ты у нас, я вижу, умный. Правда? Я одной рукой тебя уберу, если захочу.
– Ну так давай. Ты же сказал, что хочешь.
– Я и сделаю, если ты вздумаешь дурить меня.
– О, да! Видал я уже таких.
– Самый умный? Ты думаешь, если ты такая важная птица, то всё? Ой, какая шляпка!
– Ты можешь потрогать её, если так нравится. Попробуй сбить её с моей головы – тогда узнаешь.
– Врёшь!
– Сам врёшь!
– Куда уж тебе драться, ты – трус.
– Ну и проваливай!
– Если ты ещё поговоришь, то я расшибу об тебя камень.
– Так и поверил.
– А ты поверь.
– Ну, так сделай. Болтаешь, болтаешь, а ничего не делаешь. Сделай же. Или ты боишься?
– Я боюсь?
– Да, ты.
– Я не боюсь.
– Боишься.
Ещё одно неловкое молчание. И всё больше пристальное разглядывание, и ходьба по кругу. Теперь они уже плечом к плечу.
– Убирайся отсюда! – говорит Том.
– Сам убирайся!
– И не желаю.
– Я тоже не желаю.
И они стояли, каждый поставил ногу под углом для опоры, напирая друг на друга всей силой. Они презрительно смотрели в глаза. Но ни тот, ни другой не мог одолеть.
Когда уже оба разгорячённые и красные, они начинаются понемногу ослаблять свой натиск, и тогда Том говорит:
– Ты трус и щенок! Я расскажу про тебя моему старшему брату, он мизинцем тебя размажет; так и сделает, если я его попрошу.
– Зачем я должен бояться твоего брата? У меня брат, побольше твоего, он и не такое с твоим братом сделает. Он перебросит его через это забор. (Оба брата были вымышленные).
– Ты лжёшь!
– А ты не лжёшь.
Том прочертил черту по пыли большим пальцем и сказал:
– Не смей переходить её, а то я такую взбучку тебя устрою, что даже встать не сможешь. Каждый получит трёпку, кто перейдёт черту!
Новый мальчишка сразу же переступил и сказал:
– Ты сказал, что устроишь взбучку, ну так давай.
– Лучше не лезь ко мне.
– Но, ты же сказал, что устроишь. Давай же.
– Чёрт возьми, если не ударю за два цента.
Новый мальчишка вынул из кармана две больших монетки и с усмешкой протянул. Том бросил их на землю. В секунду мальчишки стали кататься в пыли, сцепившись как коты. И на минуту даже трепали и таскали друг другу за волосы, одежду; ударяли и царапали носы, покрываясь пылью и славой. Внезапно драка приобрела иной характер: Том сквозь туман сидит на своём противнике и колотит его кулаками.
– Проси пощады! – требует он.
Мальчик только старается выпутаться. Он плакал, но больше от злости.
– Проси пощады! – схватка продолжается.
Вскоре незнакомец пробормотал: “Пощада!”. Том отпустил его и сказал:
– Это послужит тебе уроком. В следующий раз смотри, с кем связываешься.
Новый мальчик стал очищать себя от пыли, всхлипывая, шмыгая носом, иногда оборачиваясь, качая головой и угрожая в следующий раз “расправиться с Томом”. На это Том ответил усмешками и направился гордый домой; только он повернулся спиной к мальчишке, как тот схватил камень, кинул его и ударил Тома между лопатками, а сам умчался, как антилопа. Том преследовал его до самого дома, пока не узнал, где он живёт. Он постоял у ворот некоторое время, приглашая своего врага выйти, но тот лишь строил гримасы через окно и отказывался выходить. Наконец появилась мама врага, которая назвала Тома гадким, злобным, грубым мальчишкой и потребовала, чтобы он убирался. И он ушёл, но он “пообещал себе рассчитаться” с этим мальчишкой.
Он вернулся домой очень поздно, осторожно влез через окно и попал в засаду тётушки. Когда она увидела в каком состоянии его одежда, её решимость превратить его субботу в каторжный день стала твёрдой, как алмаз.
Глава 2
Наступило утро субботы. Летняя природа сияла, была свежая и полна жизни. Песня звучала в каждом сердце; если сердце было молодо, то песня лилась с губ. Радость была на каждом лице, походка превращалась в танец. Акации стояли в цвету и наполняли воздух ароматом. Кардифский холм, возвышающийся над деревней, был покрыт зеленью и находился достаточно далеко, чтобы казаться Усладительным краем, волшебным, мирным и заманчивым.
Том появился на дороге с ведром извести и длинной кистью. Он посмотрел на забор – вся радость улетучилась от него, а поселилась глубокая печаль. Забор в тридцать ярдов 3 длины и девять ширины! Жизнь ему показалась обессмыслена, существование – бременем. Вздыхая, он обмакнул кисть и провёл по самой длинной доске. Повторил тоже самое, ещё раз и остановился. Сравнил несчастную белую полоску с ещё некрашеным забором и уселся под деревом в отчаянии. Из ворот прыгая вприпрыжку, появился Джим с жестяным ведром, он напевал “ Девушки в Буффало”. Носить воду с местной водокачки для Тома всегда была ненавистной работы, но сейчас она представилась ему в ином свете. Он вспомнил, что у водокачки всегда собиралась компашка – белые, мулаты, чернокожие мальчики и девочки всегда дожидаясь своей очереди, отдыхают, обмениваются игрушками, ссорятся, дерутся и балуются. Он также вспомнил, что водокачка находится не более полутораста ярдов. Джим никогда не возвращается с ведром воды не раньше, чем через час, обычно за ним даже приходиться посылать кого-то.
– Слушай, Джим, давай я сбегаю за водой, а ты покрасишь забор – предложил Том.
Джим покачал головой и ответил:
– Не могу, масса4 Том. Старая миссис сказала, чтобы я сходил за водой и ни с кем не заговаривал по дороге. Она сказала, если масса Том попросит помочь ему с покраской, то не слушать его, а идти своей дорогой. Она сама посмотрит, как он будет красить.
– Да, забудь ты, что она тебе сказала, Джим! Она всегда так говорит. Отдай мне ведро, я мигом сбегаю, она и не узнает.
– Ой, я не могу, масса Том. Старая миссис сказала, что голову мне оторвёт. Правда, правда оторвёт.
– Она? Да, она даже пальцем никого не тронет – разве только, что стукнет по голове своим напёрстком. Но кого это может напугать, мне хочется узнать. Она много говорит, но от слов ведь не больно; если только она не плачет в этот момент. Джим, я подарю тебе шарик. Белый шарик!
Джим начал колебаться.
– Белый шарик, Джим! Это же отличный шарик5.
– Ещё бы, это отличная вещица! Я знаю, но масса Том, старая миссис будет вне себя, я боюсь…
– К тому же, я покажу тебе свой волдырь на ноге.
Джим был человеком, и искушение привлекало его. Он поставил ведро, взял белый шарик, и с большим интересом смотрел, как Том развязывает бинт, но уже через минуту он уже летел по улице с ведром в руке и болью в затылке, Том усердно красил забор, а тётушка Полли уходила с места действия с туфлёй и торжеством в глазах.
Но энергии у Тома надолго не хватило. Он вспомнил, как весело он хотел провести этот день, и на сердце становилось тяжелее. В скором времени другие мальчишки, свободные от работы, будут развлекаться на улице и смеяться над ним, что у него полно работы. Лишь только эта горькая мысль жгла его, как огонь. Он вытащил из карманов свои драгоценности и стал рассматривать их: обломки игрушек, шарики и всякий мусор. Достаточно, чтобы обменяться работой, но не хватит, чтобы купить полчаса свободы. Он спрятал своё скудное имущество и отказался от идеи подкупкой игрушками. В эту мрачную и безнадёжную минуту его осенило! Да, великая, поразительная мысль!
Он взял свою кисть и спокойно принялся за работу. Как раз вдали появился Бен Роджерс, тот самый мальчишка, чьи насмешки были самые ужасными. Походка у Бена была приплясывающая и подпрыгивающая – доказательство того, что на сердце у него легко и ожидания от дня высоки. Он ел яблоко и время от времени издавал длинный мелодичный свист, за которым следовали на очень низких нотах звуки: “дин-дон-дон, дин-дон-дон”, так он изображал пароход. Подходя ближе, он замедлил шаг, пошёл по середине улицы и сильно накренился на правый борт, чтобы осторожно повернуться с надлежащей важностью и солидностью, поскольку он представлял собой “Большую Миссури” и считал, что он на десять футов в воде. Он был всё вместе – пароход, капитан и звонок машиниста; он представлял, что стоит на собственном мостике и отдаёт приказания и сам же выполняет их.
– Стоп, машина, сэр! Динь-дилинг-динь!
Пароход практически остановился и медленно приблизился к тротуару.
– Задний ход! Динь-дилинг-динь!
Его руки вытянулись и крепко прижались к бокам.
– Задний ход! Право руля! Динь-дилинг-динь! Шшш-шшш-шшш!
Его правая рука в это время описывала большие круги, словно колесо в сорок футов.
– Лево руля! Динь-дилинг-динь! Шшш-шшш-шшш!
Его левая рука стала описывать круги.
– Стоп, право руля! Динь-дилинг-динь! Стоп, лево руля! Вперёд и направо! Стоп, машина! Малый ход! Динь-дилинг-динь! Шш-шш! Отдать концы! Живее! Эй, на берегу! Чего стоишь? Накидывай петлю на столб! Задний швартов! А теперь отпусти! Машина остановлена, сэр! Динь-дилинг-динь! Шт! Шт! Шт! (выпускает пар).
Том красил забор и не обращал внимание на пароход. Бен уставился на него, а затем произнёс:
– Ага! Это ты свая, так ведь?
Ответа нет. Том глазами художника смотрел на свой последний мазок, затем слегка провёл кистью и опять любовался художеством. Бен встал рядом с ним. У Тома слюнки потекли при виде яблока, но он не отрывался от работы. Бен спросил:
– Эй, старина, запрягли работой?
Том круто повернулся и сказал:
– Ааа, это ты, Бен! Я тебе не заметил.
– Слушай, я тут собираюсь поплавать, не хочешь тоже? Но тебе же нужно работать. Ну, конечно, нужно!
Том ненадолго взглянул на него и сказал:
– Что ты называешь работой?
– А разве это не работа?
Том продолжил красить и ответил небрежно:
– Да, может, а может и нет. Я знаю одно – это свойственно Тому Сойеру.
– О, да что ты! Не хочешь ли ты сказать, что тебе это нравится?
Том продолжал красить.
– Нравится ли? Да, я не понимаю, как это не может не нравится. Разве каждый день мальчишкам выдаётся случай покрасить забор?
Дело получило иной поворот. Бен перестал грызть яблоко. Том элегантно водил кистью туда-сюда; отступил назад, чтобы полюбоваться; добавил мазок там и тут; снова любовался художеством, а Бен следил за каждым движением, ему становилось всё интереснее и интереснее, он всё больше увлекался. Внезапно он сказал:
– Слушай, Том, дай мне покрасить чуть-чуть.
Том подумал, хотел было согласиться, но передумал:
– Нет, нет. Ничего не получится, Бен. Видишь ли, тётушка Полли ужасна привередлива насчёт этого забора, он ведь выходит на улицу. Вот, если бы, с другой стороны, то я был бы не против и она тоже. Да, она очень привередлива насчёт этого забора, поэтому нужно всё делать аккуратно. Я так думаю, что из тысячи… нет, даже из двух тысяч мальчишек найдётся только один, который сможет справиться с этим.
– С этим? Ой, да, дай же мне попробовать… чуть-чуть. Если бы я был тобой, я бы позволил, Том.
– Бен, мне правда хотелось бы, но тётушка Полли… Джим тоже хотел, но она не позволила ему; Сид хотел, но она и ему не позволила. И вообще, ты не видишь, как я стараюсь? Ну, вот, если я дам тебе побелить, вдруг ты что-то не так сделаешь…
– Вздор! Я буду так же осторожен. Дай только попробовать. Слушай, я отдам тебе серединку яблока.
– Ну, ладно. Нет, Бен, я так не могу. Я боюсь, что…
– Я отдам всё яблоко!
Том отдал кисть с неохотой на лице, но с радостью на душе. И пока бывший пароход “Большой Миссури” работал и потел на солнце, удалившийся художник сидел на бочке в тени, болтал ногами, хрустел яблоком и раздумывал о плане для других простаков. С этим проблем не было: мальчишки появились в скором времени, они начали с насмешек, а заканчивали – покраской забора. Когда Бен уработался, Том уже продал следующее место Билли Фишера за воздушного змея, в хорошем состоянии; когда он уже удалился, Джонни Миллер купил место в виде мёртвой крысы и верёвочки, на которой её можно раскручивать; и так далее час за часом. Так что к середине дня Том, ещё утром бедняком превратился в богача, буквально утопающего в богатстве. Кроме тех вещей, которые были названы, у него оказались двадцать шариков, обломок зубной “гуделки6 ”, осколок синей бутылки, чтобы глядеть через неё, катушечная пушка, ключ, которым нельзя ничего открыть, кусок мела, стеклянная пробка от графина, оловянный солдатик, пара головастиков, шесть хлопушек, одноглазый котёнок, медная дверная ручка, собачий ошейник, но без собаки, рукоятка ножа, четыре апельсиновые корки и ветхая старая оконная рама.
Том приятно и весело провёл время в большой компании, ничего не делая, а забор между тем покрылся тройным слоем краски! Если бы извёстка не закончилась, он разорил бы всех мальчиков в деревне.
Том сказал себе, что, в сущности, жизнь не так уж плоха. Он, сам того не зная, открыл великий закон человеческой деятельности, а именно, чтобы заставить взрослого или маленького человека страстно захотеть обладать чем-нибудь, нужно сделать это труднодостижимым. Если бы он был таким же великим мудрецом, как и автор этой книги, он понял бы, что Работа заключается в том, что человек обязан делать, а Игра, когда не обязан.
Это помогло бы ему понять почему изготавливать искусственные цветы или вертеть мельницу – это работа, а сбивание кеглей или восхождение на гору Монблан – развлечение. В Англии есть богатые джентльмены, которые в летние дни ездят в пассажирских каретах, запряжённых четвёрткой лошадей по двадцать или тридцать милей только потому, что за это нужно платить приличную сумму денег; но если бы им предложили плату за это, то развлечение превратилось бы в работу бы, и они бы отказались.
Некоторое время Том не двигался с места, он размышлял над существенной переменой, произошедшей в его мирной жизни, затем он отравился в штаб-квартиру, чтобы доложить об окончании работы.
Глава 3
Том предстал теперь перед тётушкой Полли, которая сидела перед открытым окном в уютной задней комнате, она служила спальней, столовой, кухней и кабинетом. Мягкий летний воздух, безмятежная тишина, аромат цветов и усыпляющее жужжание пчёл произвели на неё действие – она клевала носом над вязаньем, так как с ней никого не было, кроме кота, который спал у неё на коленках. Очки были вздёрнуты над её седой головой для безопасности. Она понимала, что Том, конечно, давно уже убежал, и удивилась как у него есть смелость явиться за суровым наказанием. Он спросил:
– Могу ли я теперь пойти поиграть, тётушка?
– Как! Уже? Что ты успел сделать?
– Всё, тётушка.
– Том, не ври мне. Терпеть этого не могу.
– Я не вру, всё готово.
Тётя Полли не очень поверила этим уверениям. Она пошла сама проверить, и была бы рада, если в заявлении Тома хоть двадцать процентов были правдой. Когда на увидела, что весь забор выбелен, и не просто выбелен, а старательно покрыт несколькими густыми слоями краски, даже по земле проведена белая полоса, её изумлению не было предела. Она сказала:
– Ну, знаешь, вот никогда бы не подумала, что ты, Том, можешь так работать, если захочешь!
Тут она сочла нужным смягчить комплимент и добавила:
– Но, ты достаточно рано закончил работать, надо сказать. Ладно, ступай, но возвращайся вовремя иначе ты у меня получишь.
Она была так восхищена от его великого подвига, что повела его в чулан, выбрала лучшее яблоко и вручила ему с наставлением, что это добавочная ценность и сладость угощения, заслуженного честным усердным трудом. Как раз, когда она заканчивала свою речь удачливой цитатой из Священного Писания, Том успел спрятать пряник.
Затем он выскочил за двор и заметил Сида, поднимающегося по наружной лестнице в задние комнаты на втором этаже. Комья земли были под рукой у Тома, и воздух в мгновение ока наполнился ими. Они градом посыпались на Сида; и прежде, чем тётушка Полли успела прийти в себя и подоспеть на выручку, шесть или семь комочков земли уже попали в цель; Том был уже за забором. Была, конечно, калитка, но он, по обыкновению, из-за нехватки времени не использовал её. У него было спокойно на душе, теперь, когда он рассчитался с Сидом, указавший тёте Полли на подвох с чёрной ниткой.
Том обогнул улицу и скрылся в пыльном переулке, который протягивается позади коровника тётушки. Он чувствовал себя в безопасности, когда избежал пленения и наказания, и направился к главной площади деревушки, где две “военные” компании мальчишек должны были сойтись, по уже предварительному уговору. Том был генералом одной из этих компаний, Джо Гарпер (его закадычный друг) – генерал другой. Эти два великолепных руководителя не снизошли, чтобы сразиться лично – это больше подходило для мелюзги; они сидели на возвышении и руководили происходящим, отдавая приказы через адъютантов.
Армия Тома одержала величайшую победу после продолжительного упорного боя. Затем пересчитали погибших, обменялись пленными, договорились о новом сражении и назначали день битвы. После чего обе армии выстроились в шеренгу и маршем покинули поле битвы, а Том отправился домой один.
Когда он проходил мимо дома, где живёт Джо Гарпер, он увидел в саду какую-то новенькую девочку – милая голубоглазая красавица с золотистыми волосами, заплетённые в две косички, в белоснежном летнем платьице и кружевных панталончиках. Только что увитый лаврами герой упал без выстрела. Некая Эми Лоуренс испарилась из его сердца, так же, как и память о ней. Он думал, что любил её до безумства, обожал, но это оказалось лишь жалким, мимолётным увлечением. Он добивался её месяцами, а она всего неделю назад призналась, что любит его. Он был самым счастливым и гордым мальчиком в мире на эти коротких семь дней. А сейчас, она в мгновенье ушла из его сердца, как обычный незнакомец, заглянувший на минутку.
Он украдкой смотрел на этого нового ангела, пока не понял, что она не заметила его. Он притворился, что не подозревает о её присутствии и начал красоваться самыми нелепыми способами, чтобы только вызвать её восхищение. Некоторое время он проделывал это дурачество, но заметил, что девочка отвернулась и направилась домой, пока он вытворял один из опасных гимнастических трюков. Том взобрался на забор и с горестью облокотился на него, только лишь бы она задержалась ещё ненадолго. Она на минутку остановилась на ступеньках, а затем шагнула в дом. Том тяжело вздохнул, когда она ступила на порог, но тотчас же его лицо просияло, потому что она кинула ему фиалку и тут же скрылась.
Мальчишка побежал и остановился в шаге или двух от цветка, затем приставил ладонь к глазам и начал всматриваться в дальний конец улицы, как будто там происходит что-то интересное. Он осторожно подобрал соломинку и попытался удержать её на кончике носа, закинув голову назад. Он пододвигался из стороны в сторону всё ближе и ближе к фиалке, наконец он наступил на неё босой ногой, поднял своими гибкими пальцами и исчез за поворотом с этим сокровищем. Но он скрылся всего лишь на минуту, чтобы расстегнуть куртку и спрятать цветок поближе к сердцу или же к желудку, он не очень разбирался в анатомии и не слишком заботился об этом.
Он вернулся обратно и до самого вечера оставался у забора, до сих пор красуясь как до этого. Но девочка больше не показывалась, хоть Том и утешал себя мыслью, что она стоит у какого-нибудь окна и в курсе его выкрутасах. Наконец, он неохотно зашагал домой, а его голова была полна фантастических грёз.
Весь ужин он проявлял такое возбуждение, что его тётушка даже удивилась, что такое стряслось с ребёнком. Получив хорошую взбучку за то, что кинул в Сида землёй, он почему-то не сильно об этом беспокоился.
Он попытался украсть сахар прямо из-под носа у тёти, но получил за это по рукам. Он сказал:
– Тётушка, вы не шлёпаете Сида, когда он берёт.
– Сид не мучает людей, как ты. Ты бы всегда хватал сахар, если бы я не следила за тобой.
Только она ушла на кухню, как Сид, пользуясь своей безнаказанностью, потянулся к сахарнице, слегка поглядывая на Тома с насмешливо торжествующим взглядом. Но нечаянно рука Сида соскользнула, и сахарница упала и разбилась. Том был в восторге. В таком восторге, что еле держал язык за зубами и оставался безмолвным. Он решил, что не скажет ни слова, даже когда тётя придёт, будет сидеть смирно, пока она не спросит, кто это натворил. Вот тогда он расскажет всё, и ему будет весело смотреть, как она расправится со своим примерным любимчиком. Он был так переполнен ликованием, что едва мог сдерживаться, когда старушка воротился и встала над осколками, метая молниеносные взоры поверх очков. Том сказал себе: “Вот, это оно начинается!” Но в следующее мгновенье он уже лежал на полу! Властная рука занеслась над ним, чтобы ударить его снова, но Том воскликнул:
– Постойте! За что же вы меня бьёте? Это Сид разбил!
Тётя Полли в смущении остановилась, а Том ожидал раскаяния и сожаления. Но едва к ней вернулся дар речи, она только и сказала ему:
– Ну, всё равно ты недаром это заслужил. Уж наверно, ты устроил какую-то проказу, пока меня не было.
Тут совесть стала упрекать её, и ей захотелось сказать, что милое и ласковое; но, она беспокоилась, что это будет выглядеть как признание в своей неправоте, чего не допускала дисциплина. Поэтому она промолчала, и занялась своими обычными делами с тяжёлым сердцем. Том дулся в углу, преувеличивая свои обиды. Он знал, что в душе тётя стояла на коленях перед ним, и находил мрачное удовлетворение в этом. Он решил не привлекать к себе внимания. Он чувствовал, что время от времени она обращала на него горестный взгляд сквозь слёзы, но старался не замечать этого. Он представил себя лежащим умирающим, и тётушку, которая склонилась около него с мольбой об прощении, но он лишь поворачивал голову к стене на это и, умирая, не произнёс ни слова. Ах, как бы она тогда себя чувствовала? И он представил себе, как его приносят домой мёртвым только что с реки, с мокрыми волосами и его страдающее сердце успокоилось навеки. Как бы она бросилась к его мёртвому телу, как её слёзы текли бы словно ручей, её губы молили бы Господа Бога вернуть ей обратно её мальчика и, что она никогда, никогда не причинит ему боль!
Но он будет продолжать лежать холодным и мёртвым, не подавая признаков жизни – несчастный маленький страдалец, муки которого закончились навсегда! Он так всё себе представил, эти грустные картины, что расчувствовался и едва сдерживался от рыданий; его глаза были полны слёз, поэтому, когда он мигал, они катились вниз и падали с кончика носа. Ему было так сладко услаждать свои горести, что не хотел тревожить себя обычной радостью или приятным удовольствием; оно было слишком высоко над ними. Поэтому, когда двоюродная сестра Мэри влетела в комнату, приплясывая, полная радости, что вернулась домой после недельного визита, он вскочил и ушёл мрачный и приунылый в одну дверь подальше от звуков и света, которые она принесла с собой.
