Kitabı oxu: «Лгунья»
Глава 1. Дарина
Вы когда-нибудь замечали, что мы не знаем, какая встреча с человеком станет последней?
В большинстве случаев. Это в кино еще могут показывать красивую церемонию прощания, слезы у постели умирающего. Реальность жестока: ты говоришь «До встречи!» или «Надо куда-нибудь через недельку выбраться!». Но встречи не будет, потому что – авария, потому что – болезнь и реанимация, в которую не пускают, потому что – дурацкое нелепое движение, падение, ошибка, которую так легко исправить, только вот исправить уже нельзя, все закончилось за секунду. И ты остаешься один в этой пустоте, придавленный непоправимостью, и зачем-то задаешь себе так много бессмысленных вопросов, главный из которых – почему?
Я не помню нашу прошлую встречу с Дариной. Кажется, какое-то кафе, то ли праздник отмечали, то ли случайно пересеклись… Это было больше пяти лет назад и не имело значения, я не знала, что мне нужно это запомнить. Особенно при том, что после этого Дарина не исчезла из моей жизни. Она была именем в мессенджерах, нечастой перепиской и традиционными стикерами-поздравляшками на день рождения и Новый год. Одна из многих – я с большинством старых подруг так общаюсь! Жизнь ведь бежит все быстрее, дела, дела, работа, потом еще развод, ну какие тут посиделки с девчонками…
В следующий раз я увидела Дарину в день, когда нашла ее тело.
Она сама просила меня приехать. Появилась из ниоткуда в моем мессенджере, как будто из другой жизни. Я потом даты сверила – она пропустила два дня рождения и один Новый год. Я не обратила на это внимания… Я и сама так иногда делаю: перестаю присылать дежурные сообщения и выпадаю из чьей-то жизни навсегда, потому что будущее несется совсем не в ту сторону, которую я ожидала. Я думала, что и Дарина вот так исчезла, а она вернулась, да еще и без повода, попросила приехать. Голосовое прислала даже:
– Мне нужно показать тебе что-то важное, мне очень нужно, чтобы именно ты это увидела! Ты умная, Лора, а я не очень. Думаешь, я этого не знаю? Я всегда знала, просто мне казалось, что это не важно, умные ведь не всегда счастливые, а счастливые не всегда умные… Я больше хотела счастливой быть, да вот, видишь, не получилось… Ты приезжай, пожалуйста, хорошо?
Голос был ее – и одновременно не ее. Слишком тихий, слишком быстро звучит, интонации как-то странно скачут, как будто она в один момент говорит со мной, а в следующий – уже с кем-то внутри самой себя, просто позволяя мне услышать. На фоне того, что мы не общались больше года вообще никак, такие откровения казались особенно странными, и я пару раз переслушала запись, пытаясь понять, не стала ли Дарина любительницей выпить. Нет, вроде не пьяная… И не предположишь ведь, что она послала сообщение не тому человеку – она назвала мое имя.
«Ты можешь нормально объяснить?» – напечатала я. Терпеть не могу звонки. И голосовые сообщения. Эволюция дала нам развитые большие пальцы, явно предвосхищая появление смартфонов!
Дарина будто почувствовала мое настроение, следующее сообщение она потрудилась напечатать: «Я не могу, это сложно, приезжай, пожалуйста!»
«Я занята, не знаю, получится ли».
«Можно не сейчас, но если будет возможность, пожалуйста!» – и умоляющий смайлик. Ну, раз смайлики шлет, значит, все в порядке.
«Ничего не обещаю», – отправила я.
На самом деле это означало «Никуда я не поеду». Я действительно не собиралась ехать, не потому что так уж занята, просто настроения не было. В последнее время многовато навалилось, и вроде как у меня был шанс выбраться к Дарине, но такая поездка казалась менее приоритетным вариантом, чем лежать, плакать под грустную музыку и думать о жизни.
Впрочем, примерно через неделю сокрушаться мне надоело, и я решила: почему бы не съездить? Говорят же, что смена обстановки помогает. Особенно когда ты возвращаешься в места, где не был много лет – но когда-то все-таки был!
Мы с Дариной дружили в школьные годы, поэтому меня не раз приглашали в летний домик ее бабушки. Мне казалось, что это очень большая честь – дивное же место, какие сады, какие леса, какие яркие, как из сказки, хатки вокруг! Но мама почему-то каждый раз хмурилась, утягивала папу за дверь, и из спальни рокотали споры, в которых неизменно всплывали слова «глушь» и «антисанитария». С годами я разобралась, что ее смущало: бабушка Дарины летом размещалась в крохотном садовом товариществе, да еще и в самострое без удобств. Страшный сон матери, подверженной гиперопеке над единственным, долгожданным, с трудом выношенным ребенком. К счастью, папе удавалось отстоять мое право на глушь и антисанитарию, так что в сказочный мир островерхих крыш и разноцветных витражей на окошках мансарды я все-таки попадала.
Только вот сказкой это было летом и в детстве. Дарина же почему-то забралась туда осенью, и не той, которая милостиво похожа на лето, а той, которая полна дождей, туманов и влажной, пробирающейся под одежду сырости. Когда я решила, что все-таки поеду к ней, я пыталась расспросить, почему именно туда, почему она не в городе, но она уже не отвечала.
Это был первый знак… Не тревожный звоночек даже, а красная тряпка, которой размахивают прямо у меня перед глазами. Что-то не так, почему сообщение не прочитано за столько часов? Лучше бы не соваться самой, а связаться с семьей Дарины, ну, или с тем же Денисом – вдруг они снова встречаются?
Но мне это почему-то не пришло в голову, я подумала, что дело то ли в Дарине, которая бросала телефон где попало с тех пор, как обзавелась им, потому и теряла устройство не реже раза в год, то ли в сотовой связи, которая к той самой глуши относилась даже презрительней, чем моя мама. Я решила, что все равно съезжу. В другое время многочасовая поездка меня бы точно не привлекла, не рационально, я так давно уже не поступаю. Но сейчас мне этого хотелось.
Вождение машины хорошо отвлекает, заставляет сосредоточиться на «здесь и сейчас», очищает мысли от лишнего и ненужного. Понятно, что не для всех, некоторые едут по инерции, мыслями уносятся непонятно куда, а то и вовсе утыкаются носом в телефон. Такие водители в итоге оказываются в оврагах или в состоянии гармошки с другим автомобилем, вопрос лишь в том, рано или поздно. Мне же нравится размышлять о самой дороге, чувствовать автомобиль, как живое существо, осознавать, что в этот миг не только время проходит сквозь меня, но и я прохожу сквозь пространство, такое вот возвращение контроля над знатно пошатнувшейся жизнью.
Я даже приготовилась плакать – не всю дорогу, а хотя бы часик. Дождь барабанит по стеклу, в полях туманы, в динамиках – уже знакомая грустная музыка. Разве не идеальная атмосфера? Но со слезами не сложилось, я вообще редко плачу, в последние дни поставила рекорд и, видимо, выплакала годовую норму осадков. К затерянному за бесконечными полями садовому товариществу я добралась в неожиданно хорошем настроении.
Хотя сначала я даже решила, что не туда свернула, навигатор, зараза такая, опять прочирикал свое «Поверните направо!» раньше срока. Потому что я-то помнила сказочный городок, проступающий над волнами зеленого моря высоких трав. А теперь я будто обнаружила на пожухшей поляне старые грибы, прикрытые гнилой листвой. Вроде и поднимаются над землей, но как-то неубедительно, так, что даже срезать их нет смысла – ясно ведь, что червивые!
Не знаю, почему так сложилось. Может, потому, что детство кончилось слишком давно – и я с тех пор увидела слишком много. Когда мне раньше говорили, что лучшее – враг хорошего, я долго не понимала эту фразу. Хорошее – хорошо, лучшее – еще лучше, где здесь подвох? А подвох в том, что когда ты знаешь, как может быть, ты перестаешь восхищаться тем, как бывает. Вот и теперь вместо маленьких замков я видела дома, сколоченные как получится, под старыми крышами, среди черных деревьев, потерявших половину листвы. Долгие дожди прибили к земле последние цветы. Небо серое, низкое, удручающий фон для выцветших стен, а старый яблоневый сад и вовсе почему-то похож на кладбище… Впрочем, зациклиться на этих мыслях я не смогла: поверхность под колесами стала скользкой из-за листвы, которую никто и не думал убирать, машину чуть вело, и двигаться нужно было очень внимательно, умоляя мироздание о том, чтобы на однополосной дороге не возник вдруг трактор, который сметет меня в грязь просто потому, что традиция тут такая.
Как ни странно, настроение это мне не испортило. Машина хорошая, резина новая – пробрались! Да и далеко катиться по каше из листвы не пришлось: нужный мне дом располагался близко к въезду, у самого яблоневого сада, так, что соседи у Дарининой бабушки были только с одной стороны, и даже их не видно из-за буйных насаждений… Ну, летом точно видно не было.
Раньше садовое товарищество было огорожено общим забором, на въезде располагались ворота, которые вечно проседали, и приходилось идти за помощью к соседям, чтобы дружными усилиями трех-четырех мужчин это чудо инженерной мысли открыть, потом закрыть. Видимо, с годами это всем надоело, и сомнительное охранное сооружение просто исчезло. Судя по тому, что тут уже повсюду буйно росла трава, произошло это давно. Интересно, считается ли это скопление строений садовым товариществом или гордо зовется коттеджным поселком? Надо бы спросить у Дарины… Или нет, не то чтобы это важно.
Место для парковки нашлось быстро, площадка идеального размера возле чуть покосившегося забора. Летом помешала бы трава, тут ее явно не косили весь год, но сейчас она сдалась осени, улеглась ковром, будто приветствуя меня. Да и дождь на время угомонился, тоже приятно.
Других машин, кстати, не было. Не только у домика Дарины, на всей улице. Да и понятно, почему, даже с легким налетом цивилизации вроде дополнительных пристроек или укрепленных стен, это место все равно оставалось призраком садового товарищества, не подходящим для круглогодичного проживания. Возможно, и Дарина одумалась, она давно в городе, я зря приехала? Ай, все равно не зря. Я чувствовала себя куда спокойней, чем в минувшие недели, уже это достойная награда. Сейчас, может, яблок каких поздних наберу и обратно поеду…
Но сначала я все равно хотела проверить дом на наличие Дарины. Калитка осталась приоткрытой, однако не потому что меня ждали: доски уже вросли в землю, это теперь нормальное положение. Так что я кое-как прощемилась внутрь, огляделась по сторонам. Двор зарос… Лучшее воплощение миновавшего времени и перемен, которые оно приносит: при Дарининой бабушке такого не было. Только подстриженный безупречно, будто ножницами, газон, только совершенная симметрия грядок. А поди ж ты пойми теперь, где тут грядки были, вокруг – сплошь желто-зеленое море трав и полевых цветов, испытание новой хозяйкой перенесли разве что старые кусты и деревья, но это советские сорта, они, возможно, и конец света кое-как перетерпят.
Даже в этом триумфе одичания сохранялись не до конца заросшие тропинки, получается, Дарина или была здесь недавно, или до сих пор где-то поблизости.
– Дашка! – крикнула я. – Отзовись на имя, потому что в лицо я рискую тебя не узнать!
Мои вопли напугали местных ворон, три взъерошенных черных комка с возмущенным карканьем взвились в небо. В остальном же реакции не было: все те же замершие домики, все та же глухая, будто ватой укутанная тишина. На смену дождю пришла та особая влажность, которая не проливается на землю, но ощущается кожей, когда через нее проходишь. В воздухе – запах сырой земли и прелой листвы, слишком сильный, чтобы пропустить нечто иное.
Вот тут мне и стало не по себе… Может потому, что все это было похоже на сцену из какого-то фильма ужасов? Правда, не напряженного, с погонями и реками крови, а какого-то меланхоличного. Того, где маньяк в хоккейной маске лениво машет мачете во все стороны, а тот, кому он случайно отсек руку, вздыхает и говорит: «Экая неприятность приключилась…»
Не знаю, зачем я воображала все это. Иронией всегда проще закрыться от чего-то более серьезного, прорывающегося острыми льдинками под кожу. Я напоминала себе, что я – взрослая женщина, и мне не положено поддаваться беспричинному страху. Напоминания не работали. Взрослой женщине хотелось удрать обратно в свою уютную машину, запереть все двери и дать по газам.
Но так ведь нельзя! Несколько часов за рулем, чтобы… что? Напугать трех ворон и бежать в сторону горизонта? Нет уж, хотя бы размяться надо!
Я попробовала позвонить Дарине, но телефон оказался отключен. Причем когда – неизвестно. Возможно, он был отключен уже сегодня утром, когда я ей писала, мессенджеры о таком не сообщают. Почему я не попыталась позвонить ей тогда? У меня до сих пор нет ответа. Возможно, мессенджеры просто стали настолько привычной частью реальности, что иначе уже не получается. Что ж, если телефон давно отключен, я в нынешней ситуации виновата не меньше, чем Дарина… Как ни странно, от этого открытия стало легче. От того, что я сама себе усложнила жизнь, да. Все-таки я монстр контроля, надо исправлять…
Я попыталась заглянуть в окно, чтобы убедиться: дом пуст. Не получилось. Дом был построен по странному проекту, как и многие в этом поселке, я таких никогда не видела. Чаще ведь как бывает? Все улицы забиты плюс-минус одинаковыми зданиями. А тут все выглядит так, будто какой-то архитектор очень долго говорил по телефону, в процессе отвлеченно рисовал на обрывке бумажки, ну а потом кто-то решил воплотить эти загогулины в реальность. Так что на участке возвышался вытянутый домик с острой крышей, вмещавшей прямо под собой целую комнату, и окнами причудливой формы – расположенными высоковато от земли даже на первом этаже. Короче, я банально не дотянулась.
Попытка открыть входную дверь ни к чему не привела, но оно и к лучшему, иначе атмосфера фильма ужасов достигла бы предела. Долго топтаться на крыльце я не стала, спустилась по ступеням и обошла домик, чтобы попасть на задний двор. Цель была все та же: посмотреть, достанется ли мне компенсация в виде яблок, или смириться.
Ну а потом я увидела… это. То, что заставило забыть и о яблоках, и обо всем на свете. То, что окончательно пробило мою броню из иронии, убеждавшей меня, что фильмы остаются на экране, в реальной жизни ничего страшного не происходит – не в тихих уютных поселках, не в разгар дня.
Металлическая цистерна стояла на заднем дворе всегда. По крайней мере, столько, сколько я сюда приезжала – и наверняка раньше, потому что уже в годы моих первых визитов она была частично вросшей в землю, выгоревшей на солнце, в жару полыхающей, как гигантская печка. Я понятия не имею, где Даринина бабушка взяла это бочкообразное нечто, огромное, как целый вагон, как доставила сюда. Но, видимо, операция всех так впечатлила, что объект признали монументальным, дополняющим дом на века. Цистерна собирала дождевую воду через большой люк на верхней ее части, который потом закрывался, чтобы драгоценная влага не испарялась слишком быстро. Прогретая внутри вода хранилась долго и мстительно воняла болотом.
Бочка была для меня таким же привычным элементом пейзажа, как лужайка перед ней или старая груша чуть поодаль, она не должна была привлечь мое внимание – и все равно мгновенно привлекла. Потому что ей положено было оставаться зеленой, даже при заметных пятнах ржавчины и сухих хлопьях облезающей краски. Да она и оставалась, проблема заключалась в том, что она оказалась не только зеленой. Среди серости осеннего дня и на выцветшем фоне новая краска, ярко-оранжевая, как будто сияла, бросая вызов самой реальности.
Тонкие огненные линии, складывающиеся в три слова. «Я не сумасшедшая». Надпись вроде как отрицающая – и как будто признающая совсем противоположный смысл. Потому что буквы неровные, оранжевые потеки потянулись по откормленному боку цистерны до самой земли, как слезы… или кровь. Рядом стоит ведерко, валяется кисть, крышка тоже на земле, и внутрь натекло дождевой воды, смешавшейся с оранжевым. Но надпись сделана не только что, она, похоже, успела зафиксироваться, заняла свое место в этом дворе навсегда.
Она страшная. И звук тоже страшный. Я, пораженная посланием, не сразу заметила его. Точнее, заметила, думаю, сразу, но сквозь шок не осознала. Не готова была, да и дальше не подготовилась, но вечно бежать от реальности нельзя. Глухие удары… Похоже на то, как яблоки бились о борта железного ведра, когда мы собирали их на этой самой даче. Только теперь не ведро. И не яблоки. Но тоже в воде…
Не следовало мне на это смотреть. Как будто так сложно догадаться… А что тогда следовало? Да сразу звонить в полицию, не оставаться одной в осеннем саду, призвать других людей, поручить это им, не видеть, не знать… Но я не поступила правильно. Возможно, какой-нибудь крутой психолог за крутой гонорар объяснил бы это тем, что я привыкла управлять своей жизнью – или затаенным, уже тогда появившимся чувством вины перед Дариной… Не знаю и знать не хочу. Я просто не могла поступить иначе, вот и все, что имеет значение.
Я подошла к бочке, постучала. Ответа, конечно, не получила, и глупо было предполагать, что получу. На звук внутри это тоже не повлияло. Я попыталась забраться наверх, но не смогла: ржавый металл, покрытый грязью и каким-то то ли мхом, то ли лишайником из-за дождей стал скользким, у меня и шанса не было. Но, оглядевшись по сторонам, я обнаружила возле груши старую деревянную лестницу, еще достаточно крепкую, чтобы выдержать мой вес.
Я все равно могла соскользнуть в любой момент, верхняя часть цистерны была куполообразной. Поэтому я двигалась осторожно, очень медленно… да и не только поэтому, кого я обманываю? И люк я тоже долго не могла открыть…
Но все равно открыла. Думаю, если бы здесь царило лето с его жарой, я бы все поняла сразу – по насекомым, по запаху, наверняка скопившемуся внутри ядовитым облаком. Но холодная осень изменила правила игры, по ту сторону металла царила лишь темнота, разреженная отблесками света на легких волнах. Тогда я посветила внутрь, в заполненную почти доверху цистерну, фонариком – и в его голубоватом свете увидела то, что вряд ли когда-либо забуду.
Я увидела утопленницу. Уже потом, намного позже, когда ее достали из этой проклятой цистерны, я поняла, что это Дарина, а сразу – нет. Она была не похожа… На Дарину и на человека. Я никогда прежде не видела утопленников, и хотя в теории я знала, что вода изменяет людей, знать и увидеть своими глазами – принципиально разный опыт. Я всегда считала себя сильной… да я сильная и есть, если уж хоть на какую-то объективность замахнуться. Но тут одной секунды, одного взгляда оказалось достаточно, чтобы выбить меня из реальности. Когда луч света вырвал из глянцевой черноты воды опухшее, страшное существо, я вскрикнула и выронила телефон. Свет погас, будто пытаясь спасти меня от кошмара, однако этого оказалось недостаточно, потому что кошмар теперь был со мной.
Мне казалось, что мое тело застыло, мгновенно скованное льдом, оно не подчиняется мне… Я едва дышала, я видела, что мои пальцы прижаты к металлу с такой силой, что кое-где под ногтями уже проступает кровь, но изменить я ничего не могла. На меня накатило ощущение, что звук внутри цистерны нарастает, светом я потревожила покойницу, она сейчас выберется, выползет, холодная, оставляющая на краях люка лоскуты слизкой кожи, перехватит меня, утащит с собой… Сделает такой же, как она.
Я не знаю, сколько времени прошло, сколько я была льдом на металле… Но потом лед вдруг разлетелся вдребезги – шок отпускал не постепенно, он отступил так же резко, как нахлынул. Вернулось желание, а главное, способность действовать. Я попыталась добраться до лестницы, не смогла, поскользнулась и упала на мягкую от дождя землю. Хорошо еще, что с другой стороны, не там, где надпись и ведро… Зато там, куда упал мой смартфон. Переживший падение благодаря траве, не покинувший меня в полном одиночестве, позволивший дозвониться до людей…
Не помню, что я сказала полиции, и вряд ли когда-нибудь вспомню. Кажется, я кричала. И несла какой-то бред. Не назвала ни одного имени – ни своего, ни чужого. Но я сумела сказать достаточно, чтобы меня все-таки поняли.
Дальше – новый провал во времени. Следовало бы дождаться полицию в машине, однако я не решилась забраться туда, покрытая вязкой, будто на могиле собранной грязью. Ну а потом в опустевшем поселке стало шумно и людно: зазвучали голоса, замельтешили разноцветные огни. Мне откуда-то принесли то ли плед, то ли термоодеяло, и стало тепло. Нельзя сказать, что это окончательно привело меня в себя, но на все вопросы я ответила. Что? Опять же, не помню. Вероятнее всего, правду – в таком состоянии я не была способна на ложь.
Еще одной глупостью с моей стороны стало то, что я осталась во дворе, не потребовала уйти подальше. Наказание не заставило себя долго ждать: я видела, как ее достали… Я видела, что достали. Странное создание, раздутое от воды, но тощее и бледное, скрюченное, откровенно больное… Изможденная старуха двадцати девяти лет от роду.
– Это она? – спросил стоявший рядом со мной полицейский. Или не полицейский. Просто какой-то дядька. – Вы не имеете права проводить опознание, это не официально, чисто нам для понимания… Это она?
Нет. Конечно же, нет. Потому что это не может быть она, скелет этот серушный, обтянутый кожей, наполненный водянистой бесформенностью смерти, со спутанными патлами волос и страшными белыми глазами… Вы вообще видели Дарину? Она же красавица, такая красавица, вы что, красавицы не способны превратиться в нечто подобное!
– Да, – тихо ответила я. – Это она.
Я была там до ночи – или до темноты? Я с опозданием поняла, что осенью это не обязательно одно и то же. Ехать в таком состоянии домой я не могла, даже сквозь онемение, вызванное ужасом, пробивался инстинкт самосохранения, намекающий, что погибать из солидарности – не лучшая идея. Но оставаться на ночь в поселке, который убил Дарину, было еще страшнее.
Я уехала, как только мне это разрешили. Сначала двинулась в путь, позволила мягкому урчанию мотора успокоить меня, преодолела полосу препятствий в виде ям на дороге. Уже потом, оказавшись на шоссе, начала соображать, куда же мне податься.
В итоге свернула на первую попавшуюся площадку для отдыха – один из тех маленьких лоскутков асфальта у обочины, которые всегда казались мне бессмысленными. Теперь смысл появился… Я вышла из машины и просто закричала. Почему мне не кричалось в машине? Не знаю. Но легче почему-то становилось именно от того, что я была там, под звездами, выпускала из себя ужас и горе, которое только-только начинала осознавать, жаловалась холодным искристым звездам на то, что моя жизнь не должна была сделать такой поворот, неправильно это, я совсем не того хотела, когда выезжала утром из дома! И звезды слушали меня, даже, кажется, сочувствующе перемигивались, а исправить ничего не могли.
Переночевала я в каком-то непонятном мотеле, днем добралась до дома. И вот я на исходной позиции – диван, потолок, слезы. Только теперь у этих слез была совсем другая причина, по сравнению с которой мои прежние переживания легко меркли и терялись.
У горя нет логики, оно не в подчинении у здравого смысла. Поэтому я терзалась вопросами, на которые знала ответы, они просто не защищали от боли. Почему я приехала так поздно? Почему не согласилась на ее предложение сразу? Это что-нибудь изменило бы? Или я тоже могла пострадать?
А самое главное, почему жизнь Дарины закончилась вот так? Это не должно было случиться, все ведь указывало, что ее ждет счастье!
Мы, получается, знали друг друга большую часть жизни… даже с поправкой на те годы, которые мы не виделись. Мы ведь в первом классе познакомились! Тогда было знакомиться легко, и казалось, что так будет всю жизнь… Поэтому взрослые и посмеиваются над наивностью детей, поэтому и говорят, что эти годы нужно ценить! Но сложно ценить то, что кажется естественным и вечным.
Мы были не из тех друзей, которые выбрали друг друга сами, нас просто посадили за одну парту. Наши шансы подружиться казались невысокими, слишком уж разными мы были. Я – это тихо и в тенях, подальше от посторонних глаз. Дарина – это шумно, много и буйно. Я ее утомляла, она меня бесила. Думаю, если бы выбор был за мной, мы бы так и не сошлись. Но Дарина сделала выбор за нас обеих, она подстроилась, научилась сдерживаться, чтобы не раздражать меня, она умела быть забавной, как котенок – и ее легко было прощать, тоже как котенка. В то время я не особо-то понимала человеческую природу, да и не пыталась. Но в случае с Дариной мне было просто принять, что она… ну, вот такая. Человек-карнавал, и другой она вряд ли будет.
Я очень быстро сообразила, что ее яркость – это не проблема, а убежище. Мне всегда хотелось, чтобы на меня обращали как можно меньше внимания, и я думала, что, если я буду общаться с Дариной, с покоем придется распрощаться. Но нет, оказалось, что в ее сиянии я становлюсь невидимой, как крошечная каменистая планета у огромной звезды. Меня это полностью устраивало.
Ну а Дарину устраивала роль звезды, которая давалась ей на удивление легко. Даже стараться было не нужно, однако она все равно старалась и получала в итоге в два раза больше других школьных принцесс. Она была красива от природы – девочка-ангел, куколка, но не какой-нибудь пластиковый ширпотреб, а коллекционная игрушка, на которую хочется смотреть, которую хочется забрать домой, чтоб у тебя такая была, у других же не будет! Огромные зеленые глаза, очаровательная улыбка, светлые кудряшки… Ну, полный набор. В детстве она была феей из книжки сказок, дальше – королевой красоты, чье превосходство настолько естественно, что оспаривать его попросту нет смысла.
Вдобавок к этому она была артистична, умела себя подать. Как по мне, этого достаточно, и так она всеобщая «ух, какая прелесть!». Однако Дарина периодически делала какие-нибудь глупости, совершенно не вязавшиеся с обликом принцессы… Помню, лет в восемь она стала центром грандиозного скандала: приезжала полиция, у нас на пару дней приостановили занятия, потом с классом беседовали психологи – со всеми сразу и по одному. У меня спрашивали, не травмировало ли меня то, что случилось. Но я не поняла, что случилось, потому и не травмировало.
В том случае я разобралась лишь много лет спустя, когда поняла, что странные отношения дяденек и тетенек иногда распространяются туда, где им совсем не место. В восемь лет Дарина обвинила своего тогдашнего отчима в сексуальных домогательствах, причем наговорила достаточно, чтобы за мужика взялись всерьез. Посадить – не посадили, но нервы потрепали знатно. Он поспешил развестись с матерью Дарины, понятия не имею, что с ним стало дальше. Одни тогда злились на нее, говорили, что она напрасно человека оклеветала. Другие злились на систему, которая не смогла защитить бедную девочку и не покарала педофила.
Лично я думаю, что не было там никаких домогательств. Во-первых, ни в момент скандала, ни до этого Дарина не выглядела подавленной, она явно наслаждалась новой порцией внимания, да еще и невиданных прежде масштабов. Во-вторых, даже много лет спустя она отказывалась говорить со мной об этом, мигом закрывала тему, хотя обычно могла болтать обо всем на свете. Ну и в-третьих, увидев, как много внимания приносят скандалы, она начала периодически в них ввязываться – то принцесса драку устроит, то у другой девочки бусы украдет, то еще что-нибудь… Поумнела она лишь лет в шестнадцать, да и то не до конца, разве что осторожной быть научилась и не нарываться слишком сильно.
Кстати, об уме… С ним у Дарины было не очень. Точнее, с интеллектом, с житейской мудростью все в порядке оказалось, но вот способностями к наукам природа ее знатно обделила. Впрочем, даже этот острый угол своего бытия Дарина умудрилась миновать изящно, не поцарапавшись. Те, кто при скудном уме претендуют на гениальность, обычно смотрятся смешно и жалко, быстро раздражают и мало кому нравятся. Дарина же признала, что академика из нее не получится, и относилась к такому очень легко, так, что это отношение невольно передавалось учителям и они ставили ей куда более высокие оценки, чем она заслуживала. Мол, звездная болезнь тебе не светит, держи сувенирную пятерку, белозубое дитя! У меня тоже с оценками проблем не было, я попала в группу тех, в чью сторону преподаватели старательно хмурятся и скорбно заявляют, что «с тебя и спрос больше»! В итоге учились мы с Дариной примерно одинаково, что преподало мне один из первых уроков насчет глобальной справедливости, однако не настроило против подруги. Я быстро разобралась, что не она виновата во всех изъянах мира, и неизменно позволяла ей копировать у меня домашние задания.
Это было одной из основ нашей дружбы. Еще одной стало то, что моя семья считалась обеспеченной, ее – скорее, наоборот. Если вот так это подавать, может показаться, что от нашего союза выигрывала только Дарина, но нет, выигрывали мы обе. Например, я без сомнений скармливала ей все, что считала лишним.
В моем детстве определения «астеническое телосложение» просто не существовало, да моя родня и ныне его не признает. Просто сейчас их такие моменты не касаются, а раньше два поколения семьи не прекращали отчаянных попыток меня откормить. Не получилось, кстати. Помнится, до развода Алешенька говорил, что я тоненькая, как веточка, а после развода – тощая, как швабра. Тоже мне, оскорбление. Швабра – та же веточка, только более функциональная.
Но вернемся к моей худобе, нежеланной и даже оскорбительной для мамы и бабушек. Они прекрасно знали, что в школе всех детей кормят завтраком и обедом, бесплатно и обязательно – забота о будущем поколении и все такое. Но родню это не останавливало, коробки с бутербродами, булочками, конфетами, зефиром и прочими детскими радостями занимали в моем рюкзаке чуть ли не больше места, чем учебники. Выбросить все это богатство я не могла, меня приучили к мысли, что за уничтожение еды я буду проклята на веки вечные. Однако и потребить промышленный запас провизии я тоже не могла. Я попробовала приносить ссобойки обратно, надеясь, что меня оставят в покое – и экспериментальным путем выяснила, что за такое тоже полагается громкий, чтоб и соседи услышали, выговор.
Тут Дарина и стала моим спасением. Некоторое время я давилась кулинарными шедеврами тайно, чтобы не прослыть обжорой, а потом она случайно меня обнаружила – и посмотрела такими голодными глазами, что я бы отдала ей все, даже если бы мне этого не хотелось. Однако мне как раз хотелось, и, с удивлением наблюдая, как она налетает на еду голодным волчонком, я поняла, что решение наконец найдено. Дарина с удовольствием съедала все без исключения, и меня, вечно сытую, это поражало… Я так и не поняла, почему, ведь откровенно бедной ее семья не была. И снова она не позволила мне разобраться, не говорила об этом, а я не настаивала.
