Kitabı oxu: «Егоровы клады»

Şrift:

* * *

Предисловие

Изучая музейные материалы для очередной книги, я наткнулся на легенды о воре Егоре, записанные из уст вязниковских крестьян. Это был своеобразный Робин Гуд нашего края. Благородный разбойник, который защищал простой угнетенный люд, грабя богатых обидчиков и возвращая награбленное детям, вдовам, старикам.

Все собранные легенды и притчи о Егоре отличаются особой сказочностью и настоящим волшебством. Герои летают на телегах без лошадей, надевают рубашки, которые никаким оружием не пробить. Они вообще могут на глазах врагов растаять и быть невидимыми. Поражают своей неуязвимостью. Знают какие-то особые слова, которые их защищают.

Вдохновившись легендами о Егоре, я иначе взглянул на материал. Намного омолодив Егора, я приблизил его к нам почти на два века. Но суть осталась та же. Ведь человеком в разные времена владеют одни и те же чувства, пороки и добродетели. А борьба добра и зла всегда одинакова.

Владимир Герасимов

Первая глава

Жил в деревне Свистихино в работниках у богатого мужика Терентия Шалина паренек осьмнадцати лет Егорка. Незаменимый был работник. Несмотря на свои малые лета работал за двоих, а то и за троих. Да это и не удивительно, потому как крепкий рослый был парень, да и не привередливый.

Сам-то Шалин держал постоялый двор на Муромской дороге. Хоть и недалече оставалось путникам до Вязников, но останавливались у него иные люди, кому сразу в город не резон было въезжать по разным причинам. Ночевали, осматривались. Хорошо приплачивали Шалину за тайну. А тот делился с приставом вязниковским Прокофичем, который в честь этого не очень любопытствовал по поводу того народца. Он наезжал к Шалину только чаю до пятого пота напиться да за мздою.

Работы у Егора хватало. И кузнечил, и подковывал коней, и сторожил ночами постоялый двор да и по иным разным работам был мастак. А коли просили тайные постояльцы о чем-либо разузнать в городе ли, в окрестностях ли, услужлив был. Иной раз и поспать-то ему как следует не приходилось. Да ничего, привык. Когда удавалось, середи дня ли, середи ночи, свертывался калачиком, ровно кот, и вздремывал или на полатях, или в сарае, а то и под кустиком до очередного зова хозяйского. Ничего, не жаловался.

Денег Егору Шалин не платил, но кормил знатно. За стол с собой сажал. Щи, каша, студень, пироги – все было по нраву Егору. Одевал со своего плеча. Деньги пареньку были без особой надобности, хотя он их и имел. Тайные постояльцы, коль хорошо услужишь, клали в ладонь монеты. Не считая, складывал их Егор в особую тряпицу и, завязав, прятал в курятник. Узлов таких у него накопилось с дюжину.

Шалин Егорку уважал особо за трудолюбие и безотказность. Только вот жена шалинская Настасья Спиридоновна была жадноватой бабой. Поварчивала она, казалось ей, что Егор слишком уж много ест, и не нравилось ей, что Терентий Семёнович сажал слугу за один стол с семьей:

– Ел бы последки со стола, ничего бы с ним не приключилось. А тут, фу ты, ну ты, ножки гнуты, ставь ему, как всем отдельную миску. Щи наливай с первой сметаной, кашу накладывай с нерастворенным маслом. Больно уж много почету!

Но протестовать особо Настасья Спиридоновна не бралась, побаивалась мужа. Зато все иные: десятилетний Прошка, русый симпатичный мальчуган, и дочка Елена были не против того, чтобы Егор сидел с ними как равный.

Елена (про себя Егор называл ее Алёнушкой) была для него особым светом. Уж он и боялся открыто смотреть на нее, стеснялся. Было ей годов пятнадцать. Глаза привораживают, губы манят, коса до пояса. А коли улыбается, даже в ненастье день озаряется солнышком. Любил Егорка любоваться ею из какой-нибудь потайки: уж как она и говорит, уж как она и молчит, сосредоточившись за вышиванием.

Ну, а сама-то Елена, хоть и не была против Егорки за столом, но замечать его не замечала. Конечно, поговорит, пошутит с ним, посмеется, да и всего-то лишь.

А ведь недурен он был собой, ну а кто таков, слуга, батрак! Да, и по правде сказать, не засматривалась она еще на парней.

Прошка как-то сказал Егору, что вычитала она в каких-то книгах про лыцаря. Это будто бы такой человек в железных одеждах. Ездит всюду на коне и всем, кто не попадется, приказывает молиться за свою невесту и говорить, что она лучшая на свете. Это очень запало в Егоркину голову. Уж он точно заставил бы всех молиться за Елену, да только, где взять железные одежды и коня. Да, наверное, и засмеют его, если он будет ездить, как этот лыцарь. Пожалуй, и Терентий Семенович выгонит его, а уж о Настасье Спиридоновне и говорить нечего. Потому-то и боялся Егорка, что его заподозрят в особых чувствах к Елене. Вот перед Прошкой он не скрывался, выясняя у него, что любит Елена, чем занимается. И хотя мальчишка мало знал, но что-то мог обрисовать. Елена любила своего маленького братца, да и он не вредничал, как обычно бывает у братьев и сестер.

А Егор все время старался угодить маленькому хозяину: то змея ему смастерит, то самокатку зимнюю. Да и с ним же идет опробывать.

Парнишонке нравилась этакая вот близость. Сядут они на траву, пока летает запущенный змей, и беседуют:

– Егор, а ты бы хотел вместе с энтим змеем полетать вот так высоко над полем да над деревьями?

– А то! – мечтательно выдыхает Егор, следя за змеем.

– И я бы хотел…

– Ну я-то как нито спробую.

– Да уж, спробуешь! Разобьёсся и всех делов.

– Надо умеючи, – ничего не будет. Вот ведь змей-то не падает, а летает знай себе.

– Дак он лёгкой.

– Сделаю змея побольше, и он меня выдержит. Прицеплюсь к змею и с высокого берега Клязьмы и спрыгну. До Яропольского бора долететь можно.

– Это ж, сколько тонкой бумаги нужно, ужас!

– Вот только в энтом и загвоздка. А то бы полетели, и Алёну взяли с собой.

– Да ну, – хмыкнул Прошка… – не полетит она, оробеет.

– А ты не оробеешь?

– Да боязно на такой-то высоте. Шмякнешься об землю, куды только ручки да ножки рассыплются…

А Егору опять к Елене разговор возвернуть хочется:

– Прошка, а как ты думашь, Алёнка что скажет, если я на змее полечу?

Парнишонка пожал плечами, а в это время ветер дунул так сильно, что змей дернуло в сторону, и то ли бумагу захлестнуло, то ли порвало, но он стал снижаться, и Прошка снялся с места и побежал, топая босыми ногами по траве, в ту сторону, куда несло змея.

Поехала как-то Настасья Спиридоновна с Алёнкой на базар. Приоделся Егорка, прифрантился, чтобы уж не выглядеть перед девушкой голью перекатной. Почти вся одёжа дарована Терентием Семёновичем. Вот только прикупил Егорка в лавке галстух. Долго думал, одевать его или нет, и все-таки нацепил. Хмыкнула Алёнка в ладошку и ничего более не сказала. Зато Настасья Спиридоновна вся изозлилась:

– Ты чтой-то как граф вырядился? Свое место не понимаешь. Это ж надо мной все смеяться почнут, пальцами показывать!

Быстро сорвал галстух Егор в смущении и хлестнул лошаденку, что она аж вперед прыгнула. Тряхануло Настасью Спиридоновну, она чуть язык не прикусила. И новая порция проклятий на Егорову голову:

– Ах ты анчутка этакой, разбойная твоя душа! Да как же ты посмел над хозяйкой прокураться? Да гнать тебя надо в три шеи, татя окаянного!

Ругается Настасья Спиридоновна да костяшками пальцев больно тычет в Егорову спину. Алёнка же хохочет заливается. Вся обида у Егора на хозяйку прошла, даже жалко ее стало.

– Уж извиняйте Христа ради, Настасья Спиридоновна, – пробормотал он, а самому вслед за Алёнкой смешно стало, хоть тоже хохочи.

– Провалиться бы тебе, фармазону, на месте! – никак не могла успокоиться хозяйка, тем более смех дочери ее еще больше разозлил. – А ты-то чего, дура, смеёсси? Ентот охломон чуть твою матерь без языка не оставил, а ты заливаесси!

– Маменька, ну что вы к Егорке привязались. Хочет он на ярмонке покрасоваться, ну и пущай.

– Это что же такое, теперича я не могу своему слуге приказать, что хочу? Дак он на голову мне сядет и ножками дрыгать начнет!

Алёнка представила такую картину и опять расхохоталась. Настасья Спиридоновна еще пуще распалилась, но уже ругать стала Алёнку.

Вот так они и въехали на базарную площадь. Хозяйка все бухтела и бухтела, но ни Егорка, ни Алёнка не слушали ее. Девушка, вытянув голову и привстав на дрожках, осматривала ряды, еще издали приглядывая будущие покупки, а Егорка тоже был себе на уме. Задумал он купить Алёнке что-нибудь в подарок, удивить девицу. Потому и деньги с собой взял. Вот только удастся ли? Настасья Спиридоновна на шаг его не отпустит, заставит за собой покупки таскать. Разве тут выберешь что? Так оно и вышло. Нагрузила хозяйка на Егорку сумки, кошелки, и ходил он за ними, как привязанный. И все же выдался момент, и купил Егорка подарок Елене – расписной разными цветами гребень. Волосы у Елены красивые пышные. Будет чем поутру расчесывать их, и о нем думать станет. Радуется Егорка, хороший подарок выбрал. Только вот теперь, как подарить, тушуется он.

Загрузил хозяйские покупки в дрожки, улучил момент, когда Настасья Спиридоновна с какой-то своей знакомой в тары-бары пустилась, и тронул легонько Елену за плечо. Взглянула она на него вопросительно своими огромными глазищами. А он, покраснев, протянул ей гребень:

– Вот, гостинчик от меня.

Взяла Елена гребень, улыбнулась, то ли благодарно, то ли насмешливо, не поймешь. А тут и Настасья Спиридоновна, все переговорив, к дрожкам вернулась. Увидала в руках дочери гребень:

– Отколь у тебя такая красота?

– Да вот, Егорка подарил.

– Егорка?… – открыла рот от удивления, затем насупилась. – Это в честь чего же?

Уж как не хотелось Егорке, чтобы хозяйка увидела подарок. Лишние вопросы, лишние разговоры.

– Да я просто… ради уважения, – промямлил в ответ парнишка и стал оправлять у лошади сбрую.

– Что же мне-то ради уважения ничего не даришь? – съязвила Настасья Спиридоновна. – Тоже мне дарильщик!

Она залезла в дрожки и завелась новой порцией ругательств.

А Егорка очень расстроился. Надо было через Прошку подарок отдать или же после улучить момент, чтоб никто не видел. Он искоса взглянул на Елену. Она сидела, как будто бы ничего и не случилось. А к материным ворчаниям привыкла. Той дай только повод. А гребня в руках у девушки уже не было. У Егорки на сердце было очень паршиво. Никакой радости, что сбылась его давняя мечта подарить что-нибудь прекрасной Елене. Уж о том, что будет, может быть, впереди он и боялся думать.

Приехали. Елена соскочила с дрожек и упорхнула домой. Ни улыбки, ни приветливого взгляда Егорке. А он под ворчание хозяйки таскал сумки с покупками, а затем распрягал лошадь. Потом долго сидел в своей каморке в унынии и неведении. А когда увидел выскочившего из дома гулять Прошку, буквально затащил его к себе. На все расспросы мальчишка отвечал, что маменька с тятенькой бранятся, а сестра сидит, читает книжки.

– А о чем бранятся-то?

– А я почем знаю.

– Прошк, а ты видел у сестры красивый гребень?

– Гребень? – мальчишка пожал плечами. – У нее этих гребнев-то да зеркальцев видимо-невидимо.

Вот так, огорченно подумал про себя Егорка, что ей мой подарок, положит с другими гребнями да и не вспомнит. Расстроился парень вконец. Ну ладно, подумал он, позовут сейчас вечерять, вот за столом-то и посмотрит он в Еленины глаза и до конца поймет, по душе ей подарок или нет. Но кухарка сказала, что ему велено ужинать на кухне. Это было что-то новое, невиданное доселе. Жалко, что не увидит девушку, но в то же время не хотелось лишний раз попадаться на глаза Настасье Спиридоновне и слышать ее причитания.

Но приснился Егору хороший сон. Будто сидит Елена, а вокруг нее набросано много разных гребней. Сунула она руку в эту кучу и вытащила именно его гребень. Расчесала свою золотую косу и подает Егорке золотой волос да и говорит:

– За то, что ты меня уважил, на вот тебе. Он волшебный. Выполнит все твои желания. Только дунь на него. Он зазвенит, и ты в это время говори, что ты хочешь.

Знал Егорка, что ему пожелать да произносить это при Елене не посмел. Вдруг девушка обиделась бы.

С этим он и проснулся. Сон-то, конечно, хороший, но радость от него на душе почему-то неполная.

А тут кличет его хозяин в комнаты. Вошел он в неведенье, а Терентий Семёнович смурной сидит. И сразу же вопрос в лоб:

– Ты чегой-то моей Ленке подарки подносишь? Что задумал-то паря?

И на Егорку из-под бровей тучей смотрит. Растерялся тот.

– Да я… это… просто…

– На просто не падают с моста. Не ровня она тебе, голоштанному. Ты на нее могешь только издаля смотреть, как на царевну, все одно што. Понял?

Терентий Семёнович саданул по столу кулаком.

– Не зря баба моя меня пилит, что сажаю тебя ровно путного за семейственный стол. Вот, грит, и разбаловал батрака. Что ж у тебя за намерения такие явились, а?

Егор стоял, опустив голову, не зная, что говорить хозяину.

– Молчишь! А скажи-ка ты мне, паря, откель ты взял денег на подарок?

– Нашел, – еле выдавил из себя Егор. Не хотелось ему отчитываться в этом деле.

– А не в моем ли ты кошельке нашел, вражина?

Егор содрогнулся, будто его плеткой ударили. Эта обида была хуже, чем удар.

– Вот, что отыскала Настасья Спиридоновна в курятнике, вон какой клад! – Терентий Семёнович бухнул на стол несколько узелков с Егоровыми накоплениями. – На это лошадь купить можно! Давно ли ты, неблагодарный, наши карманы подчищаешь, тать ты этакой?

Задохнулся от обиды Егорка:

– Зря вы честите меня так, Терентий Семёнович. Не ваши это деньги, а вашего я ничего не трогал.

– От кого же тебе такая щедрая плата от курей, али от петуха? – язвительно пророкотал хозяин.

– Не могу я этого сказать вам, все равно проверить не можно.

– А вот отправлю я тебя на правеж к приставу, он дознается!

Стоял Егор перед хозяином, как оплеванный, не зная, как оправдаться, как доказать свою невиновность и понимал, что кончились его спокойные денечки. Но больше всего он боялся, что отвернется от него Елена, как скажут ей, что куплен Егоркин подарок на ворованные деньги, и разве поверит она, что это не так.

Надо бежать отсюда. Раньше деньги совершенно его не интересовали, но теперь, когда неоткуда будет брать хлеб насущный, на первое время они пригодятся.

Метнулся Егор к столу и на глазах оторопевшего Терентия Семёновича, схватил свои узелки, сколько мог, кинул их за пазуху, вскочил на подоконник, рванул створки окна на себя и выпрыгнул на улицу. За собой слышал осипший голос хозяина, звавший кого-то на помощь, но Егору теперь было все равно.

Вторая глава

Тимофей, цыганистого вида паренек, с черными, как смоль, волосами, прирабатывал чисткой обуви недалеко от базарной площади. Работа была не очень-то прибыльная… в храм ходили уже наряженные да начищенные. Вот самое прибыльное место, где любил сидеть Тимофей, это у кабака. Выходили оттуда купцы уже моченые и очень добрые. Им обязательно нужен был какой-нибудь слушатель, вот они и подсаживались на Тимофееву скамеечку и совали свои сапоги на подножку. И тут уже Тимофей начинал свое дело. Руки со щетками так и летали вверх-вниз, не углядишь за ними. Платили купцы щедро, сверх меры и еще рассказывали всякие истории. Зеленое вино хорошо развязывало языки. Всего-то паренек наслушается вдосталь и про нездешние места, где купцам приходилось бывать, и про всякие случаи, которые по трезвости никто рассказывать не стал бы.

– Ты, жулик, верно, цыганенок? – подсел к Тимофею на скамейку очередной клиент, рыжебородый мужик, с рыжими же бровями и в темном армяке, с растрепанными волосами.

– Не-а, я не цыган вовсе! – возмутился Тимофей.

– Да че уж не цыган, самый он! – топнул ногой в сапоге мужик, да так, что Тимофеевы щетки да банки с ваксой разлетелись.

Паренек понял, что спорить с пьяным себе в убыток и, молча, стал собирать свои принадлежности в наплечную сумку.

– Что, фармазон, раскусил я тебя? – орал мужик. Выпитое в кабаке все больше разъяряло его.

– Ты хоть знаешь, что рыжие похитрее вас, цыган, будут!

– Ты чего к парнишонке пристал! – приостановилась шедшая с базара бабенка в шали да с какими-то узлами в руках.

– А тебе какое дело? – крякнул мужик и вскочивши со скамейки, обернулся к бабе. – Ты, може, пособница, что-то уж больно рьяно заступаешься!

– Тьфу, проклятый, залил зенки-то и куражится!

Баба пошла прочь, а Тимофей, уловив момент, подхватил скамеечку, все свои причиндалы и быстро-быстро улизнул от надоеды. От него теперь не отвяжешься, работать он не даст.

Рыжему побег чистильщика не понравился. Он затопал сапогами и заорал вслед:

– Держи его, враженка!

Тимофей нырнул в проулок, а там вверх по своей улице. И вот он дома. Дряхленький маленький домишко в два окна, кособокая дверь, скрипучие доски на крылечке… Но все же крыша над головой. Сел Тимофей на ступеньку передохнуть. Дома его никто не ждал. Отца Тимофей и не знал. Маменька померла об эту весну. А больше у него, почитай, никого и не было, только тетка где-то под Вязниками. Но к ней он не ходок. Жадоба тетка. После похорон заграбастала из дома почти все, что у них было. Как сказала слезным голосом: «на память об сестренке», – да и вся недолга.

А пригласить его, Тимошку, к себе и не подумала даже в гости. Да, ну и ладно. Тимофею многого не нужно. Лишь бы было на чем спать, да на чем есть. А уж что есть, найдется.

Тимофей ссыпал на ладонь монеты, которые он нынче заработал. Маловато, конечно, но это рыжий спугнул. Ничего, с голоду не помереть, хватит.

Зашел Тимофей в огородик у дома, пощипал вишню. Она уже поспела черная, сладкая, да и насытился. Прошлой весной маменька сажала в огороде всякую овощ. А этим годом все заросло травой. Только вот вишня созрела да на яблонях есть яблочки. За ними ухаживать не надо. Он раньше помогал маменьке в огороде, о чем она просила. А теперь-то для одного и настроения никакого нет.

На следующий день Тимофей опять отправился со своими щетками к базарной площади. Успел только всё разложить, как кто-то схватил его за шиворот и приподнял над землей. Скосил Тимофей глаза, тот, рыжий. Как будто тут ночевал. Глаза торжествующие, усмешка во все лицо:

– Ну что, попался, цыганенок!

Тимофей дернулся в его руке, но не тут-то было.

– Да что я тебе сделал? – отчаянно выкрикнул парнишка.

– А и сделал! – выкрикнул рыжий, тряханул Тимофея. – Обокрал ты меня вчерась, как я пьяный был. Я тебя с самого утра стерегу, пащенка!

– Да я вас знать-то не знаю, как я мог вас обокрасть? – сердце Тимофея наполнилось обидой и страхом.

– А уж это мне не ведомо, цыганское отродье, как вы это делаете!

– Да какой я цыган, взгляни получше?

– Цыган! Цыган! Истинный цыган! – захохотал рыжий. – Меня вокруг пальца не обведешь! Сейчас сволоку тебя в участок, и всего делов-то, али околотошному сдам.

– Да, сдавайте! – отчаянно дернулся Тимофей в руках рыжего.

Околоточный дядя Василий знал его хорошо, он не поверит этому сумасшедшему пьянице.

– Ах вон что! – захохотал рыжий, словно прочитав его мысли. – Ты с околотошным статкнулся, ничего не боисси? Знамо, цыганенок.

– Пусти меня! – Тимофей стал вывертываться из рук рыжего. – Что я тебе сделал, рыжий черт?

Мужик поволок его куда-то переулками не по направлению околотка. Всем, кто останавливался и спрашивал, в чем, мол, дело, рыжий объяснял, что тащит вора в полицию. Тут Тимофей понял, что надо, во что бы то ни стало, удирать от этого рыжего. В участке он наговорит, что ни попадя, наврет с три короба. Отмывайся потом. Тут он начал и ногами рыжего пинать и кулаками молотить.

Мужик выругался и вдруг резко и отрывисто ударил Тимофея кулаком по голове. Руки и ноги парнишки обмякли и белый свет в глазах померк.

Тимофей очнулся в какой-то тьме. Что-то ему мешало. Он дернул правую руку, и загремела цепь, которая не пускала ее дальше. Ноге тоже что-то не давало двинуться. Страх обуял Тимофея, неужто он в тюрьме? Да за что? За какую такую провинность? Что там этот проклятый рыжий наговорил на него?

Тимофей задергал ногой и рукой и закричал что-то невнятное:

– А-а-а-а-а-а! У-у-у-у-у-у!

Наверное, с полчаса кричал Тимофей, выражая этим криком свой протест и отчаянье, но все было бестолково. Никто не отозвался. Кругом было совершенно темно, даже окон не было видно, иначе бы глаза, привыкнув к темноте, различали формы предметов. Свободной рукой он ощупал то, на чем лежал, какая-то ветхая подстилка на земляном полу.

А дальше, куда мог протянуть руку, пустота.

Страх от неизвестности овладел Тимофеем. Кажется, что он в какой-то могиле находился.

– Где я-а-а! Лю-у-уди добрые отзовитесь! – кричал он с отчаяньем в голосе до хрипа, до изнеможения. И неожиданно забылся во сне.

Очнулся из-за того, что почувствовал свет, колеблющийся и мигающий. Раскрыл Тимофей широко глаза и в свете горящей свечи, понял, что лежит он в землянке. А со свечкой возится какая-то старуха в странном одеянии.

– Где я? Кто вы? – просипел он осевшим голосом и дернулся, зазвякав цепью.

– Что не нравится? – хохотнула хрипло старуха… – в Комзяках мы в густом лесу. Осип тебя приволок. Понравился ты ему, цыганенок!

– Да какой же я цыганенок? – выкрикнул парнишка. – У меня отец с матерью русскими были!

– Ну, так еще лучше, в табор не сбежишь!

– Отпустите меня! – забился в цепях Тимофей.

– Охолони, малец, охолони, – успокаивала его старуха… – все одно ключ-то от кандалов у Осипа.

– У рыжего гада что ли? – ненавидяще прошипел Тимофей. – Я ему не холоп, чтобы меня на цепи держать!

– А у нас тут не холопей, не господ нет. Мы птицы привольные, разбойнички вольные. Слыхал про таковских-то?

Знал Тимофей, что водится в Комзяках разбойный люд. Все их опасаются, и через Комзяковский овраг никто не ходит.

– Зачем я вам надобен? – выкрикнул Тимофей.

– Мне ты без надобностей, – ответила старуха. – Осипа спроси, когда он придет.

– Я его убью, гада! – скрипнул зубами парнишка.

– Ну это уж сами разбирайтесь, мое дело маленькое.

Старуха разожгла печурку и поставила в нее котелок с каким-то варевом.

Понял Тимофей со старухи бесполезно требовать, что бы она его отпустила.

– А ты тоже что ли разбойница? – поинтересовался Тимофей, когда ярость его немного остыла.

– Да, а кто же? – охотно поддержала она разговор. – Чай в разбойничьей шайке живу.

– Ну а где же все другие?

– Ишь, какой любопытный стал, отошло от сердце-то? – рассмеялась старуха.

Тут при входе в землянку послышались голоса. Ввалились несколько заросших бородами людей, в том числе и рыжий.

– А, мой крестник пробудился? – воскликнул он приветственно.

– Я не твой крестник, тать ты окаянная! Пошто ты меня сюда притащил?

– Да не серчай уж, – примирительно ответил рыжий. Его лицо было не такое свирепое и злое, как раньше.

– Сними ты с меня эти кандалы! – задергался Тимофей.

– Ах, уж извиняй, – проговорил Осип и, достав откуда-то ключик, отомкнул замок и освободил Тимофееву руку и ногу.

– Какой прок тебе, гад, от меня, ни денег, ни богатств нет, – Тимофей растирал затекшую руку.

– Приглянулся ты мне своей цыганской породой.

– Кой раз я тебе твержу, что русский я!

– А по мне хошь хранцуз, хошь германец, главное, что похож на цыганенка. Будешь в ватаге жить. Хочешь быть разбойником, а?

Осип и все сидевшие рядом мужики загоготали.

– Еще чего! – возмущенно воскликнул Тимофей. – Мне это без надобностей.

– Ну это ты говоришь, пока не знаешь свово счасья. Будет у тебя все: и одежка, и обужка. Кралю себе заведешь, деньгами ее обсыпать станешь. Не жись, а малина!

Землянка снова ухнула от смеха.

– Убегу я от вас и приведу сюда жандармов! – вне себя выкрикнул Тимофей.

Осип криво усмехнулся на это:

– Ну что ж, и тут у нас есть выход. Коли не хочешь быть с нами, то тебе одна дорога на тот свет. Ножи-то у нас вострые, а робята мы ушлые. Закопаем тебя где-нито под березками, никто и искать не станет.

Все это он сказал спокойно, равнодушно, будто бы само собой разумеющееся, от чего у Тимофея заледенело в груди.

– Ну что, душа в пятки ушла? – понял состояние парнишки Осип. – То-то же, не балуй!

– Я не хочу быть в разбойниках, – с дрожью в голосе прошептал Тимофей.

– А ты думашь мы хотели! – хмыкнул Осип. – Жись привела. Дак мы себя не разбойниками прозываем, а вольными людьми. Что хотим, то и делаем, ни царь, ни батька нам не указ.

Тимофей решил похитрее быть. Что толку злить этих отчаянных головушек. Для них зарезать человека ничего не стоит. Придется притвориться, а при случае и бежать.

– Дадим тебе прозвище Цыган и будешь лошадей красть! – снова слова Осипа потонули в хохоте.

– Но я не умею лошадей воровать! – с отчаяньем выкрикнул Тимофей.

– Научисси! – хохотал Осип, открыв широко рот, где торчало несколько зубов.

Понял Тимофей, что попал в переплет, и выбора у него нет никакого. Искать в Вязниках его никто не будет, тем более многие видели, что рыжий тащил его, обвиняя в воровстве. А кривда-то, она далеко бежит. Спросят, а куда, мол, делся чистильщик-то, парнишонка? Да баяли что чего-то он у кого-то украл. Поговорят денька два да, и позабудут его.

– Ну что надумал-то? Ась? – испытующе прищурился рыжий.

Горько стало на сердце у Тимохи, зарыдал он, сотрясаясь всем телом, от отчаянья.

– Ничего, ничего, – ухмыльнулся Осип, – золота слеза не вытечет.