«Москва и москвичи. Избранные главы» kitabından sitatlar, səhifə 4
фигурами скульптора Витали, черпали воду, наливая свои бочки. Против Проломных ворот десятки ломовиков то сидели идолами на своих пол
- И очень просто! Все само выходит, поймать сумей!
А если сверху крикнут: «Первый!» – это значит закрытый пожар: дым виден, а огня нет. Тогда конный на своем коне-звере мчится в указанное часовым место для проверки, где именно пожар, – летит и трубит. Народ шарахается во все стороны, а тот, прельщая сердца обывательниц, летит и трубит!И горничная с завистью говорит кухарке, указывая в окно:– Гляди, твой-то…В те давние времена пожарные, николаевские солдаты, еще служили по двадцать пять лет обязательной службы и были почти все холостые, имели «твердых» возлюбленных – кухарок.В свободное от пожаров время они ходили к ним в гости, угощались на кухне, и хозяйки на них смотрели как на своих людей, зная, что не прощелыга какой-нибудь, а казенный человек, на которого положиться можно.
Торговки, эти уцелевшие оглодки жизни, засаленные, грязные, сидели на своих горшках, согревая телом горячее кушанье, чтобы оно не простыло, и неистово вопили:
- Л-лап-ш-ша-лапшица! Студень свежий коровий! Оголовье! Свининка-рванинка вар-реная! Эй, кавалер, иди, на грош горла отрежу! - хрипит баба со следами ошибок молодости на канапатом лице.
- Горла, говоришь? А нос у тебя где?
- Нос? На кой ляд мне нос?
И запела на другой голос:
- Печенка-селезенка горячая! Рванинка!
Много талантов погибло от бедности.
Единственный наследник, которому поминаемый оставил большое наследство, сидел на почетном месте, против духовенства, и усердно подливал «святым отцам» и водку и вино, и сам тоже притоптывал, согревая ноги.
- Во благовремении и при такой низкой температуре вино на пользу организму послужить должно, - гулко басил огромный протодьякон перед каждым лафитным стаканом водки, который он плескал в свой огромный рот.
Лакеи ценились по важности вида. Были такие, с расчесанными седыми баками, что за министра можно принять… только фрак засаленный и всегда с чужого плеча.
Там, где в болоте по ночам раздавалось кваканье лягушек и неслись вопли ограбленных завсегдатаями трактира, засверкали огнями окна дворца обжорства, перед которым стояли день и ночь дорогие дворянские запряжки, иногда еще с выездными лакеями в ливреях.
Кому какое дело – живет индеец и живет! Мало ли какого народу в Москве.
Всякий своё дело делал: один ловил и держал, а другой скрывался и бежал.
Такова каторжная логика.
