Роман «Будьте как дети» – это все те же поиски Царства Небесного героями книг Владимира Шарова, а вместе с ними и самого автора, ибо что такое книга, как не отражение внутреннего мира писателя. Вопрос в том, что такое Царство Небесное и все ли дороги к нему ведут? Несмотря на достаточно светлый финал, венчающий окончание героями мучительного и долгого пути к источнику вечного покоя, всепрощения и всеобщей любви, остается чувство, что они пришли не в то место, поскольку шли по дороге своих добрых, но очень человеческих побуждений, которыми, как известно, выложены пути не в самые благостные местности мироздания. В основу романа положен известный стих из восемнадцатой главы Евангелия от Матфея, он же является и названием книги.
Я, понимая, что автор дает толкование этого места голосами своих героев, а сам же довольствуется ролью летописца происходящих и происшедших событий, все же не удержусь и скажу, что соблазн этой книги уводит читателя от первоисточника и кружит хороводом слов и созданных ими образов, подобно болотным огонькам.
Нет, конечно же не надо вешать писателю мельничный жернов на шею и топить его в ближайшем водоеме, но для себя хочу уяснить, что не так в романе. Скажу сразу, что как художественное произведение книга мне понравилась. Было чрезвычайно интересно наблюдать, как нити человеческих судеб то свиваются в тугой узел, то снова становятся свободными, избавившись от слишком тесных родственных и духовных связей, но все равно следуют жесткому узору авторского замысла. Дело не в его мастерстве, а в том соблазне, в который этот замысел вводит не только героев, но и читателя. Причина для этого у писателя (и не у него одного) есть, и она достаточно обоснована – это превращение Церкви в государственное учреждение. Мое стойкое мнение, что ни одни внешние враги русского государства не смогли сделать столько зла, отраженного в далекое будущее, сколько его сотворили своими руками правители этой страны и иерархи Церкви. Отсюда и корни поисков Царства Небесного вне учреждений: странничество и старчество, сектантство и страшная рана – раскол, обилие эзотерических философских учений, учителей и толкователей. Здесь же лежит и потеря авторитета священства к середине 19-го и началу 20-го веков у верующих – это парадокс наличия веры у людей и отсутствие доверия к тем, кто является духовными пастырями. Такие коллизии губительны для обеих сторон. Автор, как и большинство населения страны, не избежал столкновения идеала с действительностью.
Название и центральная идея книги – будьте как дети – в этом случае вырваны из контекста 18-ой главы Евангелия от Матфея и отпущены на волю совершенно неожиданным толкованием: только дети могут войти в Царство Небесное, а для этого желательно, чтобы они были сиротами или добровольно отданными своими родителями в интернаты-коммуны, чтобы идти через всю Россию до Иерусалима, и там отмолить грехи своих родителей, взрослых вообще. Взросление – это разрастание в человеке дерева греха, а поэтому спасения для взрослых нет. Какими жертвами будет достигнута цель детей, сколько их дойдет до земного Иерусалима – неважно. Не пойдут – будет все хуже и хуже. Если в книге «Возвращение в Египет» было блуждание избранных по советской пустыне, непрерывное бегство от существующей власти и поиск пути в Небесный Иерусалим, то здесь принесение детей в жертву, в довольно расплывчатой надежде за их счет обрести спасение души и прощение грехов. Ну, и страну бы сохранить, а детей еще бабы нарожают. Да, еще один штрих. Быть детьми – это отказаться от взросления разума (души), о теле как-то не сказали, отказаться от человеческой речи – от того, что делает человека человеком и позволяет ему то, что делает его уникальным – творить. Представьте: интернат-коммуна, дети готовятся идти в поход на Иерусалим, проводниками будут слепоглухонемые (взрослым в поход нельзя – грешны очень), из образовательной программы упор на иностранные языки и изучение арго беспризорников, а также детских считалок, поскольку они есть зашифрованные молитвы на арамейском языке (дети, играя (не в Warcraft и Far Cry), постоянно произносят считалки и бессознательно молятся). Бррррр, я вспомнил голливудские ужастики, где фоном обязательно идет призрачная, не от мира сего, считалка. Еще раз брррр.
Две ключевые фигуры романа – юродствующая инокиня Дуся и её наставник, старец Никодим – поломали столько человеческих судеб (да и свои изуродовали не меньше) ради спасения их душ, что возникает вопрос о том, кто дал им это право – лепить чужие жизни так, как они считают нужным и спасительным? Ладно бы только свои семьи, но масштаб мелковат – надо мыслить в мировых масштабах. Я все понимаю – это фантасмагория со многими пластами-смыслами и никуда я завтра, начитавшись, детей из соседнего детского сада не поведу, но все же….
Как было в первоисточнике?
Ученики Христа задавались вопросом главенства в Царстве Небесном: «…кто больше в Царстве Небесном»? На что Христос ответил им явным примером, поставив перед ними дитя и сказав, что «…если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное». Позволю себе привести некоторые выдержки из толкования этого места.
«Судя по тому, что споры учеников, кто из них больше, происходили не один раз и всякий раз вызывали обличения Спасителя (см. Мф. 20:20 и сл.; Мк. 10:35 и сл.; Лк. 22:24 и сл.; Ин. 13:5). Может быть, этим объясняется, что Спаситель раскрывал ученикам неправильность подобных мнений не только на словах, но и при помощи … образов, которые должны были неизгладимо запечатлевать в сознании учеников и всех людей мысль о необходимости в Царстве Небесном не господства, а служения и смирения. Они рассуждали об этом в мирском смысле: кто заимеет высшее положение при Мессии в Его Царстве?
В словах Христа, обращенных к ученикам, очевидно, дается им, как взрослым людям, наставление и нравоучение оставлять свои прежние помыслы, расположения и стремления и уподобляться детям. Но что такое значит – уподобляться детям, походить на детей? Что должны делать взрослые, желая уподобиться детям? На эти вопросы можно ответить, что детский характер достаточно общеизвестен и мысль, высказанная Христом, вполне понятна без дальнейшего анализа.
Так как дитя поставлено было среди учеников и для примера им вследствие желания их решить вопрос, кто больше, то от общих рассуждений о детском характере и «подобном детям взрослом человеке» нам теперь можно перейти к более частным определениям. Здесь встречается одно из сильнейших и убедительнейших доказательств мысли, что, по общему новозаветному воззрению, последователи Христа должны, как дети, уклоняться от присвоения себе какой-либо внешней власти и какого-либо предпочтения себя своим собратьям. «Высоко подниматься вверх – это значит опускаться пропорционально низко». Идея Нового Завета заключается не в господстве над людьми, а в служении им. Не внешняя власть должна быть свойственна последователям Христа, а нравственная. Власть над людьми служители Христа приобретают, уподобляясь детям.
Нельзя думать, что мысли, изложенные в 3 и 4 стихах, совершенно тождественны. В 3 стихе излагается общая мысль, что ученики должны уподобляться детям, т.е. всем хорошим качествам, им свойственным. 4 стих представляется выводом из предыдущего, на что указывает частица ούν (и так), указывает на более частичную черту детского характера, действительно заключающуюся в смирении. Буквально "и так, кто смирит себя, как это дитя, тот – больший в Царстве Небесном.
Какой же вывод можно сделать из всего сказанного? Речь Христа и ее связь будут еще более понятны, если мы изложим все в таком перифразе. Вы спрашиваете, кто больше в Царстве Небесном. Это вы можете понять, если посмотрите на это дитя, поставленное здесь среди вас. Вам нужно спрашивать не о том, кто больше, а изменить свой образ мыслей (στραηητε) и сделаться похожими на это дитя. Задает ли оно кому-нибудь подобные вопросы? Нет, оно и не думает о них. И вы должны также, прежде всего, смирить себя, подобно дитяти, и только при этом условии достигнете первенства, которого желаете.
Достижение господства и первенства в мирском смысле не для всех возможно; да в этом нет никакой и надобности.
Но для всех возможно достижение такого господства и такого первенства, какие свойственны этому дитяти; они совершенно противоположны мирским.
Стараясь подражать детям, вы будете смотреть на них и принимать их с любовью; а принимая с любовью детей, вы будете и ко Мне иметь такие же близкие отношения, какие к ним, будете с любовью принимать и Меня и, таким образом, сделаетесь высшими, великими гражданами основанного Мною Небесного Царства».
Далее по тексту, а для тех, кто заинтересуется полным толкованием, ссылаюсь на «Толковую Библию под редакцией профессора Лопухина», том 9. Сказано достаточно ясно и впадение в детство, выраженное не в приобретении вышеперечисленных качеств, а в возврате к физиологическому аспекту раннего детства, не должно являться непременным условием для обретением Царства Небесного взрослыми дядями и тетями. Возвращаясь к началу своих размышлений, хочу добавить, что никто при земной жизни не может знать, как выглядит Царство Небесное, а то, что видится, для каждого сугубо индивидуально. Вот и мечемся от незнания от одной дороги к другой. Думаю, что вначале его надо найти внутри себя и душа-совесть, как пришелец из того мира, поможет находить дорогу. И в этих словах скрыт соблазн, и во многих других, но такова природа человека – искать, ошибаться, падать и вставать, снова искать и так до самого конца. И апостол Павел не знал, каков истинный облик вышнего мира, но подарил нам, исходя из своего ученичества, ориентир:
«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий.
Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто.
И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.
Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится,
не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла,
не радуется неправде, а сорадуется истине;
все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.
Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится.
Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем;
когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится.
Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по— младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал; а как стал мужем, то оставил младенческое.
Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан.
А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».
Пусть простит меня автор, если я не прав, но для меня стало понятным только сейчас, что смущало на протяжении всего пути по страницам книги – я не нашел в её героях любви. Даже вернее будет сказать, что она была у каждого из них, но в лице молодого художника Сережи покончила жизнь самоубийством и дороги всех участников трагедии привели к тому месту, где она была похоронена – для них, поскольку любовь будет жива всегда, не ограничиваясь нашим миром, а это дает надежду.
Долго собирался и подбирался. После прочтения «Возвращение в Египет» понимал, чтение не будет легким. У Шарова своя философия, свой взгляд на многие вопросы. Так и оказалось. Роман метафоричен и фантасмагоричен. Я немного утомлялся в части где шло повествование о судьбе Дуси, кто был ее духовником, к кому она питала какие чувства, что за чем следовало. Но в итоге прорвавшись сквозь жизнеописание этого персонажа, был поражен как тонко автор вплетает в свое повествование правду и вымысел, с какой легкостью он миксует библейские сюжеты, исторический контекст, фантазию и собственную философию. Чего стоит момент с беспризорниками, собираемых ЧК для похода в Иерусалим. Новый Крестовый поход детей! И все здесь и правда и вымысел. В советском прошлом каждый октябренок знал, добрее дедушки Ленина не было на свете человека, и детей он любил, своих-то бог и партия не дали. И эта мифологема удачно использована , и на этом он выстраивает и свою теорию борьбы с беспризорничеством, и Ленина делает большим ребенком, лишенного возможности говорить и двигаться в последние дни своей жизни, но из-за этого ставшего более лучше понимать детей. И все это закручено, переплетено, связано воедино. И в какой-то момент нельзя различить где правда, а где вымысел. И что есть правда, а что есть вымысел...
Очень интересный автор. Я такого еще не встречал. Повествование следует не за сюжетом, не за персонажем, а за мыслью автора, уносящего нас в какие-то совершенно галлюциногенные лабиринты: от позднего Ленина, плетущего какой-то утопический заговор, до северного народа энцев с их святым-крестителем и одновременно беглым каторжником-убийцей, до детства в московском дворе... Короче, пиз#ец (в хорошем смысле слова)!
Довольно сложный, но сильный и умный роман об истоках и мотивах революции. О том, что библейская фраза "будьте как дети, ибо их есть царствие небесное" обманчива, ибо становясь детьми, мы превращаем мир вокруг нас в чрезвычайно яркий, но в то же время двухцветный: есть только черное и белое, и кто не с нами, тот против нас. О том, что взрослеть и принимать взрослую жизнь со всеми её бедами и невзгодами очень сложно, но это единственный путь к богу. Как обычно у Шарова, реальность и судьбы рядовых людей причудливо переплетаются с альтернативной историей и религиозными мотивами: тут и история северного народа энцев, которых обратил в христианство беглый убийца Перегудов (и которые в болотах Полесья сражались с белополяками с помощью оленей, на рогах которых установлены пулеметы), и судьба полуюродивой Дуси, мечущейся между двумя духовниками и фактически обрекающей на смерть своего мужа, брата и детей, и рассказ о Ленине, под конец жизни прозревшем и понявшем, что нужно вести за собой не пролетариат к коммунизму, а детей в Иерусалим. В общем, довольно непростое, но умное и увлекательное чтение.
Отвратительная обложка, никуда не годная. Пустоглазый пупс с намёком на долгую несчастливую эксплуатацию поколениями мёртвых детей и тягостное чуланное посмертье до кровавых слёз — что за игрушки? без такой сентиментально-некрофилической визуализации с перспективой беспробудной интеллектуальной дрочки на трудное детство и бесцельно прожитые годы современные русские книжки совсем туго идут, что ли, не в то горло? Второй, впрочем, вариант, где как раз-таки куда-то идут — и довольно бодро и целеустремленно — хорош исключительно тем, что трафаретные пионеры в красно-чёрном монохроме пытаются попутно сбить скалками указатель на шорт-лист премии — заБУДЬТЕ проБукер хулиКАК ДЕТИ — но ничего у них не выйдет, вон, значок 18+ даже не пошатнулся. И больше ничем он не хорош: шершавым языком ничего вам тут вылизывать не будут, плакатная социально-утопическая вакханалия не соответствует содержанию даже в большей степени, чем полинявшая невеста Чаки — под которой, скрипя сердцем, и стану писать.
И чего я разгневалась, спрашивается? Выискала тоже проблему — художественное оформление… В электронном раю вообще можно счастливо не вспоминать, чем эти книгопокрытия пахнут (в бренном же мире материальных объектов и чувственного их восприятия — можно и газеткой обернуть, например), важно ж другое — понять, что ж там такое под ними шелестит (и приличные люди для этого аннотацию читать тоже вряд ли станут внимательно). Но в том-то и закавыка, что осваивать шаровские книги было бы намного правильнее, представляя, что они не шелестят вовсе, ни в каком виде, что не тексты это, а изображения, живопись, чтоб ей пусто было. Не-не, не в том смысле, которым вы только что коллективно прониклись: ага, живописьненько, значит, там у него, красочным и подробным образом прописанная глубина и изнанка жизни по законам перспективы, во всём роскошестве трёхмерно-временного пространства, а, может, импресьон вибрирующими мазками-многоточиями, а, может, рококо-кококо за фигурными скобками: не зелёный, а изумрудный, не синий, а берлинская лазурь, переходящая в маренго, — непременное острое зрение, верная рука, непременный описательный «сочный язык», выпукло рисующий поражающую глаз и воображение картинку для привлечения внимания. Ничего подобного. Нет, не то. Не на что тут смотреть. Как на чёрный квадрат или закопчённый запрестольный образ, или на чахлый летаргический пейзаж Левитана вот — чего вы там не видали? Нечего пялиться на иконы, как на новые ворота, двери в нелинейный мир, если нет ключей. Универсальная отмычка не подойдёт. А подобрать ключи к этой прозе — которую можно было б назвать хоть «метафизическим реализмом» (кабы его не застолбил мёртвый Мамлеев под свои эзотерически-завывательные нужды), хоть «шаманской» практикой в попытке достучаться в глухой бубен до верхнего мира, вылечить арктическую истерию, договориться с демонами, оправдать неизбывный инфантилизм вечных чьих-то детей с комплексом отцеубийства (кабы это не было в компетенции психотерапевтов), хоть литературой «литургической» (кабы кто что-нибудь в этом разумел и не шарахался как от ладана) — совсем не просто. Шаров писатель редкий, систематизации не поддающийся, от типологии ускользающий, издатели плохо понимают, под каким соусом его подавать (Платонов? не к ночи будь Проханов? Курёхин? Иеремия? Быков курильщика? ещё какой блаженный?), а читатели — с чем его есть. Но что-то, безусловно, с этим делать надо — с белой ручки не смахнешь, калибр не тот.
Я вот, похоже, только что назвала роман Шарова иконой. Ну да, общего много. Например, если отключиться от встроенной системы распознавания сакральных образов и попытаться своими словами пересказать, попросту описать изображённое — получатся весёлые картинки, скорее всего. Ну или криповые, как кому. Вот как шестиглазый Спаситель с монобровью или Креститель его, задумчиво рассматривающий собственную голову на блюде. Пока северные олени с пулеметами на рогах караулят случайного неприятеля в дремучих среднерусских болотах, северный народец энцы плывёт на льдине через весь мир к островам Безнадёжности у берегов Антарктиды, на дикий французский Кергелен — единственное место, где не знают о добре и зле, потому что некому, метеорологи и пингвины — не в счёт; солдаты, решившие в 17-м году целыми армиями раскаяться в грехах, походным строем маршируют в сторону Китеж-града; старообрядцы и синодальные в ажиотации любви и братского крестного хода размазывают друг друга в кровавую кашу — кто посолонь, кто против, кто в лес, кто по дрова; Ленин, имитируя в Горках полураспад на плесень и липовый мёд, посредством Дзержинского и слепого отрока (зато он нюхает и слышит хорошо) приводит в движение последний, выпускной апостольский класс, достойный вступить в Царство — ничьих детей — без памяти, без греха; беспризорники кратчайшей дорогой уходят из Крыма (хоть там тепло, там яблоки) по лунной дорожке через Чермное море в Иерусалим обетованный; каторжные народники и социал-демократы плодят в чумах в низовьях Лены свежее поколение богоизбранных оленеводов-богоборцев; шаман из Якутска всё ещё идет прогонять Путина, раз уж Богородица не захотела (ой, не в то окно)… Казалось бы, поняли, что реальности свойственно быть более патологичной, чем любая выдумка, а вероятность прорваться сквозь этот балаган скобок, точек с запятой и прочих знаков в посконной постчего-тотам традиции с колоритно-национальным уклоном хоть к какой-то «метафизике» - стремится к нулю. Верной дорогой идёт, в общем. А если учитывать, что основного времени действия в романе как бы и нету, то есть происходит в основном вечное сейчас, хоть и рассказывает о нём вылупившийся в 50-е историк в промежутках между эпилептическими припадками и каникулами в дурдоме, каноническими худ.методами пытаясь найти оправдание бесчеловечному советскому проекту — то моя иконическая версия очень даже рабочая. Литургия вот тоже каждый день, если что, и ежедневно полагается съедать и выпивать Христа, иначе не спасёшься. Желательно соборно, конечно.
Шаров, кстати, умер. В прошлом году, тоже в августе (звёзды, астры) — повышающий градус пафоса биографический факт, не отвертишься. Хоть и неисповедимы пути, но все там будем — и червивая сырость грунта сразу пухом станет. А ещё мертвые всё обо всём знают, бесповоротно, даже вот сосед Валера, жертва боярышника, больше меня знает — тоже факт, не говоря уж о человеке, которому явно было не пофиг, что тут и какого хрена происходит. Для понижения и равновесия скажу, что в мою биографию Шаров за отведённое ему время тоже успел вписаться: его «Репетиции» - единственная вещь, которую я спёрла в процессе знакового и окончательного путешествия из Москвы в Петербург (не считая ангорского кота и чьих-то лучших лет жизни) — читала всю дорогу, идеальный текст для подобных случаев, точно такой же, как рецензируемый про нищих духом детей, бесконечно бредущих в вечность в компании бесноватых поводырей, — один в один. Писать всю жизнь одинаковую книжку — эка невидаль для русской литературы, это фактически крест, Шаров — он русская литература и есть — аватар. А слово это я скоммуниздила обобществила из рецензии на нищих духом и так далее приснопамятного Л. Данилкина, который всё знает и так, без поминок с блинами. Там, правда «аватар» Платонова был. Возможно, это важно: как и Платонов, Шаров верит в то, что пишет, а ещё в спасение души и в светлое будущее, в котором четвёртому Риму не бывать. Это важно: эсхатологическое осознание, что не вот мы такие эксклюзивные, мол, Рим, а что последние вообще, всё. И как-то наши косяки надо оправдывать, чтобы не было мучительно стыдно. Или неважно: Данилкинский «Пантократор пылинок» та же достоевщина плюс Ленин, что и Быковское «Оправдание» минус честность, плавно переходящее в истерику Маяковского и роковые яйца Акунина — любая картинка подойдёт, систематизация излишня. Или не надо ничего оправдывать — завязывайте-ка читать, пока не умерли вообще, а? Один мой знакомый с красным дипломом философского факультета бросил — и ничего, жив-здоров, привет передаёт.
В одной из рецензий здесь было довольно удачно подобрано слово, наиболее емко выражающее форму романа - камлание. Точно к этому слову подошел и я своим параллельным путем. Действительно, практически полное отсутствие единого сквозного сюжета, резкие переходы-перепрыгивания с одного сюжета на другой - все это не может не напоминать о шамане, одержимом во время камлания тем или иным духом-персонажем. Это камлание порой переходит в невнятное бормотание (что делает текст иногда, конечно, очень трудным для прочтения), сравнимое с детскими считалками, не имеющими казалось бы смысла, но в своей наивности и чистоте ведущими свою традицию, как нам говорит один из героев, напрямую от Бога. Эта наивность, детская простота - ключевой мотив романа. Она предстает в разных формах: это и северный народ-ребенок, ищущий способ искупить грехи своего учителя; и большевики-чекисты, в своем стремлении построить рай на земле, несмотря на всю парадоксальность, оказывающиеся по-детски искренними; и православная подвижница, всеми силами пытающаяся выпросить у Бога прощение. Неслучайно все эти формы на протяжении текста переплетаются воедино, играют друг с другом. Их объединяет одно - это крестовый поход. Один большой крестовый поход. Автор глубоко рефлектирует умонастроение, заставляющее тех или иных людей в этот поход отправиться. В итоге, вместе с некоторыми из своих героев, он преодолевает этот вселенский крестовый поход, начиная его рассматривать как своего рода крестный ход. В чем отличие? Крестный ход важен сам по себе, сам по себе он есть прославление Бога. Крестный ход есть ход уже спасенных, благодарных за свое спасение, он замкнут сам на себя. И заключительная сцена романа этот ход только иллюстрирует.
Некоторым может показаться очень странным, тяжелым и пугающим религиозный язык романа. Иные вещи на других языках невыразимы. Но если Вы продеретесь через всю порой болотоподобную вязкость текста, то в конце концов будете вознаграждены просто потрясающей общей картиной.
«Будьте как дети» kitabının rəyləri, 6 rəylər