Kitabı oxu: «Плакальщица»

Вэньян Лу

Şrift:

The Funeral Cryer

by Wenyan Lu

Печатается с разрешения Hanover Square Press при содействии литературного агентства Intercontinental Literary Agency

* * *

Глава первая

Прапрабабушка умерла.

Вся деревня пребывала в жутковатом настроении, испытывая в то же время некое странное облегчение. Казалось, все втайне только этого и ждали.

Своей прапрабабушкой ее считали все жители нашей деревни. Я даже не представляла, сколько ей лет; мы просто знали, что она существует, и всё. На мгновение я ощутила тайное воодушевление и постыдный трепет в груди, поскольку ее своевременная смерть позволит мне заработать немного денег.

В тесной кухне ко мне подошла молодая женщина в белом льняном платье и белом капюшоне. Если бы она вышла в таком виде на улицу, маленькие дети наверняка испугались бы ее до слез.

Пока она читала мне некролог прапрабабушки, я наносила на щеки пудру. Несколько деревенских поваров с помощниками под громкие крики и стук ножей готовили еду для поминок. Я едва могла повернуться. Со всех сторон меня окружали штабеля больших картонных коробок с отпечатанной толстыми черными буквами надписью на английском языке: «ОСТОРОЖНО: ХРУПКИЙ ФАРФОР».

Молодая женщина не выглядела радостной, но и не казалась слишком грустной. Впрочем, я могу ошибаться. То, что мы видим, не всегда совпадает с тем, что есть на самом деле.

– Вы действительно запомните ее некролог? – спросила она меня.

– Да.

– Просто я волнуюсь. Если вы ошибетесь, дядя рассердится на меня.

– Вам нет нужды волноваться. Обещаю, все заплачут. Поверьте.

– Все-таки я прочитаю еще раз. Для надежности, – сказала она.

Я кивнула, и женщина начала:

– Дорогая прапрабабушка прожила необыкновенную жизнь длиною в сто шесть лет. Она самоотверженно посвятила себя сохранению преемственности своей семьи и ее процветанию. За свою исключительно долгую, стойкую жизнь она преодолела множество трудностей и совершила немало замечательных поступков. Небеса подарили ей двадцать пять внуков, шестьдесят два правнука и шестнадцать праправнуков. Более тридцати ее потомков живут теперь за границей. Вся семья и вся деревня будут вспоминать ее с любовью. Она прожила дольше всех в нашем округе, и мы безмерно ею гордимся. Глубокой печалью для прапрабабушки было то, что семеро ее внуков умерли раньше нее. Давайте поплачем о ней и сохраним надежду в наших сердцах ради нас самих.

Я мельком взглянула на себя в зеркало: бледное лицо, длинные нарисованные брови, ярко-алые губы. Идеальный традиционный образ плакальщицы на похоронах. На белом платье осталось немного черных и красных точек от макияжа, но в такой скорбной обстановке никто не обратит на них внимания. Женщина помогла мне завязать на боку платья большой черный хлопчатобумажный бант. Аккуратный пучок волос на затылке выглядел безупречно. Несколько свободных прядей я опустила на виски и заправила за уши, чтобы скрыть морщинки. В довершение всего я приколола к волосам цветок из белой ткани.

Женщина протянула мне маленькую чайную чашечку.

– У вас красивые волосы, – заметила она.

– У нас в деревне хороший парикмахер.

Я потрогала свой пучок.

– И пояс красивый. Взгляните на мой.

Талию женщины опоясывала простая бельевая веревка – как символ тяжелой утраты.

– Неважно, как это смотрится. Просто приходится носить.

– Вы правы. Кстати, вам стоит что-нибудь съесть. Хотите рисового печенья?

– Спасибо. Возьму немного для мужа. Он его любит.

– Попрошу упаковать для вас печенье в коробку. Может, повторим еще раз? Во всех этих цифрах легко запутаться.

– Двадцать пять внуков, но семеро умерли, шестьдесят два правнука и шестнадцать праправнуков. И не забудьте: она прожила сто шесть лет.

Двор был просторным, но запущенным – из стыков между выщербленными каменными плитами прорастали сорняки. Гости в основном расположились на маленьких табуретках и скамеечках. Кто болтал, кто пялился в телефон, кто щелкал семечки. Не ощущалось ни малейшей печали или хотя бы огорчения по поводу случившегося. Большинство присутствующих сидели с безучастными лицами. Когда родственник или друг проживает такую долгую жизнь, после их смерти на похоронах часто царит безразличие.

Заиграла со́на – музыкальный инструмент, похожий на трубу, традиционно используемый на сельских похоронах на северо-востоке Китая. Сона звучит пронзительно, скрипуче и очень громко, как волчий вой во время ненастья. Примерно через минуту сона умолкла. Заиграла кассета с медленной печальной музыкой. Публика притихла, когда во двор через задние ворота стали заносить обернутый белыми шелковыми лентами гроб из красного дерева с вырезанными на крышке узорами.

Я наблюдала, как носильщики медленно опускали гроб на импровизированную сцену, в самую середину инсталляции из венков и корзин с цветами. Сцена представляла собой совершеннейшее буйство красок.

Как только стихла музыка и удалились носильщики, я взбежала на сцену, высоко воздевая руки в широких расклешенных рукавах, и опустилась на колени перед гробом. Это была моя любимая часть похоронного плача. Я ощущала себя прекрасной актрисой, выступающей перед зрителями.

Скорбящие стояли молча.

Я бросилась на землю и принялась рыдать.

– О, прапрабабушка, неужели ты действительно покинула нас? Как же так? Небо померкло и земля потемнела из-за того, что тебя больше нет. Как ты могла оставить нас? В молодости, в прежнем обществе, у тебя была неспокойная жизнь, но ты никогда не жаловалась. В нашем новом социалистическом обществе ты оправилась от невзгод благодаря партии, ты родила семерых детей, последовав призыву председателя Мао произвести на свет как можно больше граждан для нашей родины. И хотя председатель Мао не присвоил тебе официального звания Матери-героини, твой вклад в увеличение населения нового Китая великолепен. После тебя остались две дочери, восемнадцать внуков, шестьдесят два правнука и шестнадцать праправнуков. Это ли не подвиг! Кто мог бы желать лучшей судьбы?

Я выдержала паузу. Никто не заплакал.

Я глубоко вздохнула, наклонилась вперед и хлопнула по полу обеими ладонями.

Затем я повторила:

– О прапрабабушка, неужели ты действительно покинула нас? Как же так? Небо померкло и земля потемнела из-за того, что тебя больше нет. Как ты могла оставить нас? Как? – Я потерла глаза. – Прапрабабушка, ты смотришь на нас с небес? Видишь ли ты, как сильно мы скучаем по тебе? Как мы скорбим? С какой нежностью будем вспоминать тебя? Мы будем помнить все, что ты сделала для своей семьи и для своей страны. Мы рады, что теперь ты воссоединилась с прапрадедушкой на Небесах. Нам была бы невыносима мысль о том, что ты можешь быть там одна.

Некоторые из скорбящих принялись тереть глаза. Я замедлила темп.

– Прапрабабушка, мы надеемся, что ты видишь наши слезы.

К этому моменту плакали почти все, и я ощутила радость и облегчение. Теперь мне заплатят деньги, которые я честно заработала.

– Но жизнь должна продолжаться. Теперь прапрабабушка наверняка хотела бы увидеть наши улыбки. Невозможно пребывать в несчастье постоянно, и она знает это, как никто другой. Это правда, что мы скорбим о ней, но в то же время мы празднуем ее редкое долголетие. Она подарила процветание и гордость своим родственникам и нашей деревне. Ее семья организовала поминальный обед, чтобы выразить ей свое глубочайшее почтение. Теперь мы все можем поделиться историями о нашей любимой прапрабабушке. Кстати, прежде чем приступить к еде, не забудьте взять свою фарфоровую чашку долголетия.

Пока все шмыгали носами, я объявила, что спою несколько веселых песен, чтобы разрядить обстановку. Мне не очень нравилось петь веселые песни на похоронах, но таков обычай. Прощание осталось в прошлом. Жизнь должна продолжиться с радостью и надеждой.

После громких аплодисментов я быстро и бесшумно отошла в дальний конец двора, откуда стала наблюдать, как обслуживающий персонал расставляет тарелки с поминальной едой на больших столах.

Аромат горячей еды наполнил воздух. На лицах людей уже не осталось никаких следов грусти. Они принялись разглядывать тарелки и ковырять еду палочками. У меня заурчало в животе.

Я огляделась в поисках знакомых лиц и увидела деревенского парикмахера. Когда пойду к нему в следующий раз, скажу, что людям понравилась прическа, которую он мне сделал.

В Китае застолье на похоронах называют «банкетом с тофу». Раньше поминальный обед был полностью вегетарианским, с тофу в качестве основного блюда. Твердый или мягкий, жареный, вареный или приготовленный на пару – тофу из питательных соевых бобов призван демонстрировать уважение как к мертвым, так и к живым. В последние годы в поминальную трапезу стали добавлять все больше мяса и рыбы, но без тофу банкет считается неполноценным. В конце концов, тофу белый – цвета смерти.

Я не собиралась оставаться на банкет с тофу – мне и так дадут немного еды с собой. Никто не стал бы возражать, останься я, и я бы и правда осталась, если бы хорошо знала покойную. Но поскольку прапрабабушка была намного старше меня, я не имела возможности узнать ее поближе. Она мне нравилась, но меня она, скорее всего, даже не замечала.

Пока люди стояли в очереди за фарфоровыми чашками, молодая женщина вручила мне белый конверт. Я почувствовала, что пачка наличных в конверте толстая. Достаточно толстая.

Муж будет доволен.

Глава вторая

Я жила буквально в двух шагах от места прощания с прапрабабушкой, и все-таки домой меня отвез дядя молодой женщины. Уважение ко мне отражало родственную почтительность, которую они испытывали по отношению к прапрабабушке.

Когда машина уже трогалась, молодая женщина бросилась к нам и постучала в окошко.

– Вы забыли свою еду.

Она помахала мне бумажным свертком.

Вернувшись домой, я сразу прошла в спальню, чтобы переодеться. Муж сидел посреди кровати прямо в верхней одежде и играл на телефоне.

– Сколько раз тебе повторять? Ты не должна заявляться домой в этом ужасном белом траурном платье. Ты отнимаешь годы моей жизни. Глупая женщина!

Муж злился.

Я должна была предвидеть, что в это время он будет дома. Я сняла платье и направилась в ванную.

Стоя под душем, я снова и снова намыливала тело, чтобы как следует смыть все плохое, связанное с похоронами. В то же время я не могла мыться слишком долго, поскольку муж скажет, что я зря трачу воду.

Когда муж впервые назвал меня «глупой женщиной», я расстроилась. Я знала, что я не глупая, но с тех пор муж начал обзывать меня так постоянно. Я принялась мыться с удвоенной силой.

Я освободила от упаковочной бумаги подаренную мне фарфоровую чашку долголетия и поставила ее в посудный шкаф. Теперь там стояло двенадцать чашек – все одинаковые, с китайским иероглифом «долголетие», оттиснутым на боку.

Чашки долголетия раздавались скорбящим только в тех случаях, когда умирал очень пожилой человек, и это считалось благословением и пожеланием прожить такую же долгую жизнь.

Я никогда не пью из этих чашек – боюсь разбить, ведь это считается дурной приметой. Но иногда я открываю шкафчик и любуюсь моими драгоценными чашками долголетия.

Я разогрела еду, которой меня угостили на банкете с тофу, и разложила ее по двум тарелкам.

Затем позвала мужа:

– Иди ужинать.

Он вышел из спальни и сел за стол.

– Ужинать? Я еще даже не обедал. А сейчас уже половина пятого.

– Похороны шли дольше, чем я предполагала, – объяснила я. – Давай назовем это ранним ужином?

– Ты хочешь заморить меня голодом?

– Ты мог сходить на похороны вместе со мной. Там собралась почти вся наша деревня.

– Не люблю слушать, как ты поёшь и плачешь. К тому же ты все равно таскаешь еду домой.

– Потом можем перекусить еще раз. Я припасла для тебя рисовое печенье.

– Белое рисовое печенье? Поминальная закуска. Спасибо, не надо.

– В магазине оно стоит дорого.

Я знала, что муж съест что угодно, если это досталось бесплатно.

– Сколько тебе заплатили? – спросил муж, ковыряя палочками кусочки говядины с пятью специями.

– Я не считала, но… мне сказали, что заплатят тысячу триста девяносто девять юаней.

– Ты выбросила белый конверт? – нахмурился муж.

– Выброшу после ужина.

– Отдашь мне деньги прямо сейчас?

– Отдам. – Я начала есть. – После ужина.

Муж был голоден. Я тоже.

Доели мы в молчании.

Забирая его грязную тарелку, чтобы поставить поверх своей, я заметила пару зернышек риса, прилипших к отвороту его куртки.

Пока я мыла посуду, муж считал деньги.

– Тысяча шестьсот девяносто девять юаней, – сказал он.

Я почувствовала удовлетворение и гордость. Мне доплачивали сверху, когда клиенты оказывались довольны проделанной мною работой, и такое бывало очень часто. Способность плакать и неплохо петь обеспечила мне хорошую репутацию. Мои выступления казались людям искренними, идущими от души. Мне было все равно, сколько чаевых мне докладывали сверху, – дополнительные деньги всего лишь показывают, что люди мне доверяют.

Конкретно эта работа подвернулась мне неожиданно. Просто однажды прапрабабушка ощутила усталость и прилегла в постель. В тот день ее друзья, партнеры по картам, зашли навестить ее, поскольку она не явилась на игру. Увидев, что прапрабабушка лежит в постели, они предложили отвезти ее в больницу, но она отказалась. Потом она перестала есть. Через несколько дней прапрабабушка умерла.

Многие смерти случаются в короткие сроки, а некоторые вообще внезапно. Родственники умерших, убитые горем, обычно пребывают в шоке и нуждаются в большой заботе и внимании. Но я готова к любым сценариям. Родственники покойного, умиравшего долго, точно так же заслуживают внимания и заботы.

Я знаю множество историй и секретов, о которых никогда бы не услышала, если бы не работала плакальщицей на похоронах. Часто скорбящие испытывают потребность поделиться сокровенным, но желательно с тем, кто знает их не слишком хорошо и кто никому ни о чем не расскажет. С кем-то вроде меня. Для всех этих людей я, как правило, незнакомка. Большинство их историй трагичны или просто неприятны, но я всегда внимательно слушаю и почти никогда не комментирую. Я всего лишь пара ушей, не более того.

Благодаря печальным историям моих клиентов я убеждаюсь, что в моей собственной жизни все не так уж и плохо. К тому же эти рассказы вносят немного волнения и разнообразия в мое скучное существование. Моя голова забита этими историями, но я всегда держу их при себе.

Муж небрежно кинул мне пять банкнот по сто юаней на поддержание домашнего хозяйства, а все оставшиеся деньги забрал себе.

Тридцать с лишним лет назад, когда мы с ним учились в одном классе, он казался мне милым и тихим мальчиком. Тогда я едва знала его и даже не предполагала, что однажды мы будем есть и спать вместе. Теперь я не могу поверить, что рядом со мной тот же самый человек, которого я помню с детства.

Муж постоянно жалуется, что я приношу домой несчастье, но никогда не говорит такого о заработанных мною деньгах. Если мы спорим, он может бросить невзначай, что от меня несет мертвечиной. Однако это не мешает ему стягивать с меня трусики.

Когда он внутри меня, мое тело напрягается. К счастью, процесс длится недолго, каких-то пару минут, так что я просто закрываю глаза и остаюсь неподвижной, пока все не закончится. Он не знает, ощущаю я боль или нет, потому что никогда не спрашивает меня об этом, а я никогда ничего не говорю.

Для него это как… Если честно, я даже не знаю, что он при этом чувствует.

Мне все равно.

Глава третья

Я работаю плакальщицей уже около десяти лет. Не назвала бы это своим осознанным выбором, но лучшей работы для меня тогда не нашлось. И я была вынуждена этим заняться, поскольку мы с мужем оба остались без средств к существованию.

В деревне у большинства людей моего возраста нет работы. Они проводят много времени на полях, выделенных деревенским комитетом, выращивая рис, лук, сладкую кукурузу, картофель и батат. Раньше и у нас с мужем было несколько участков, но комитет конфисковал их из-за того, что мы не обрабатывали землю должным образом. С тех пор мы с мужем стали одними из немногих жителей деревни, которым приходилось покупать рис и муку. Жаль, что нельзя повернуть время вспять. Теперь бы я без раздумий выполняла всю тяжелую работу в поле.

Молодых людей в деревне почти не осталось, так как здесь для них нет никаких перспектив. Кому захочется жить в вонючем месте? Все уезжали в города учиться или работать, в том числе моя собственная дочь. Самые амбициозные молодые люди уезжали за границу.

Как только молодые семьи обзаводились детьми, они отправляли их жить к бабушкам и дедушкам, чтобы сэкономить. Если же молодые супруги зарабатывали хорошие деньги, они уговаривали родителей переезжать к ним в город, чтобы те заботились об их домашнем хозяйстве. Но такое случалось редко. В городах трудно выживать – если только кому-то не удавалось сколотить приличное состояние, что для большинства было почти недостижимым. На протяжении долгих лет лишь двум или трем бабушкам из нашей деревни посчастливилось уехать за границу присматривать за внуками, и каждый раз это вызывало у односельчан откровенную зависть.

Я родилась в этой деревне. Она называется Синихэцунь, то есть «Деревня у западной грязной реки». Грязи в деревне действительно предостаточно, а вот реки нет. Как-то раз я спросила маму с папой, была ли здесь раньше река. Они ответили, что нет. Тогда я поинтересовалась, почему слово «река» присутствует в названии деревни. Они сказали, что никто не знает почему, да и не все ли равно, как называется деревня? Но мне-то было не все равно! Всякий раз, когда люди спрашивают, откуда я приехала, мне становится неловко. Мне неприятна сама мысль о том, что люди смеются над таким неподходящим для деревни названием.

Недалеко от нашей деревни возвышаются две горы: одна называется Южная, а другая – Северная. Это совершенно бесполезные горы. Когда-то давно на Южной горе люди хоронили умерших родственников, но теперь она для этого не используется. По идее, деревенский комитет выделил для мамы с папой участки для захоронения на горе, но в наше время все предпочитают покупать места на кладбище. Рядом стоит Северная гора. На ней нет ничего, кроме нескольких камней, кучки жалких деревьев и огромного количества сорняков. Как и большинство жителей нашей деревни, я никогда не бывала в горах.

Мужа дома не было. Он улизнул, пока я возилась на заднем дворе.

Мама с папой когда-то держали тут двух свиней. Грязный свинарник по-прежнему стоял на своем месте, в углу заднего двора. Там же располагался курятник. Раньше у нас были свои яйца и курятина. Но после того, как мы с мужем поженились, свиней мы разводить перестали. Муж сказал, что от них слишком много грязи и вони, к тому же это тяжелая работа. Мама настояла на том, чтобы мы оставили курятник. Три года назад, после того как она переехала к моему брату, мы съели нескольких цыплят, а остальных продали.

А еще на заднем дворе достаточно места для выращивания овощей. В основном я сажаю то, что сажала мама: лук, фасоль, стручковый горох, редьку, картофель и батат, а также разнообразную зелень, поскольку за ней легко ухаживать. Больше всего я люблю обжаренные листья батата.

Когда я была маленькой, у нас всегда было туго с деньгами, так что бережливость стала моей второй натурой. Прежде я думала, что проблема с деньгами когда-нибудь решится, но, к сожалению, безденежье преследует нас с мужем до сих пор. Я часто сижу на скамейке на заднем дворе, любуюсь своими овощами и невольно подсчитываю, сколько же денег мне удалось сэкономить. Невозможно разбогатеть, выращивая овощи, но жизнь они все-таки облегчают.

Муж часто уходит из дома, ничего мне не говоря. Наверняка он взял наличные и пошел играть в маджонг. Муж постоянно хвастается, что играет лучше большинства своих друзей. Многие играют в маджонг сутками напролет – и спят, и едят там же, – но мой муж, по крайней мере, приходит домой к ужину. Иногда я думаю, что он мог бы приходить домой после ужина и это означало бы, что мне не нужно для него готовить, но вслух я, конечно, такое никогда не скажу.

Пока я не стала работать плакальщицей, люди часто приходили к нам в дом играть в маджонг. Раньше им у нас очень нравилось. Я готовила для них закуски и иногда наблюдала за игрой. Часть выигрыша гости жертвовали в качестве «арендной платы». Честно говоря, мне было не очень приятно, когда люди в нашем доме играли в маджонг, но, похоже, они неплохо относились к нам с мужем. В деревне, где все друг друга знают, очень важно быть уважаемым человеком.

Я никогда не забуду тот день, когда люди перестали приходить в наш дом, – фактически, они покинули его навсегда. Тогда мне впервые предложили поработать плакальщицей, и я пришла домой радостно взволнованная. В нашем доме, как обычно, играли в маджонг, и я поделилась новостью с гостями. Осознав, что я только что сказала, мужчины тут же сложили игральные костяшки в коробку и потянулись к выходу.

Теперь, когда я приносила несчастье и от меня пахло мертвечиной, как говорил мой муж, никто не заходил к нам поиграть в маджонг или поболтать. На самом деле я не любила маджонг, но мне нравилось дружить с женщинами, перекусывать вместе с ними и сплетничать. Что же касается невезения и запаха, то я не могу с этим не согласиться. Вы скажете, что это глупое суеверие, но если кто-то постоянно связан со смертью, неудивительно, что люди хотят держаться от него подальше. Наверное, я бы и сама не зашла в дом плакальщицы.

Поскольку я осталась дома одна, я решила поупражняться в пении. Муж жалуется, что, когда я пою, это похоже на вой привидения, поэтому я не пою, если он рядом. Наверное, он уже забыл, как говорил раньше, что я хорошо пою.

В общем-то, я не обязана практиковаться, поскольку на похоронах никому нет дела до качества пения. Однако плакальщица, которая умеет хорошо петь, радует клиентов больше. Пришедшие на похороны люди платят деньги, чтобы «отведать тофу», так что вполне логично, что они предпочитают возвращаться домой удовлетворенными, как если бы похороны стали еще одним поводом для развлечения.

Я ненавижу петь на похоронах, пусть даже мне и платят за это деньги. После того как все выстраиваются в очередь и один за другим кланяются телу в гробу, спокойные и торжественные похороны превращаются в хаос. Никто больше не видит нужды демонстрировать горе. Иногда плакальщицы приглашают какую-нибудь музыкальную группу, чтобы она подыграла им, но я никогда так не делаю, поскольку музыканты часто фальшивят или играют слишком громко. Я вынуждена сама петь радостные песни, хотя для меня это достаточно неприятно.

На посетителей похорон всегда оказывается некоторое давление, чтобы вызвать у них должный уровень скорби. Если вы пришли на похороны, вам не обязательно выглядеть таким же печальным, как родственники покойного. На самом деле, вы не обязаны даже грустить, но показать, что вам не все равно, – это как минимум проявление вежливости. Веселые песни в заключительной части похорон вносят не то чтобы радость, но некоторое облегчение в скорбную атмосферу. Однако после плача они всегда кажутся мне неуместными.

Быть плакальщицей нелегко, поскольку мой доход зависит от количества умерших людей. В наше время люди живут намного дольше, чем раньше. Нет, я не мечтаю, чтобы люди умирали чаще, однако любая смерть для меня – это шанс заработать денег. Больше смертей означают для плакальщицы больше денег. Мне говорили, что меня считают лучшей плакальщицей в округе. В любом случае плакальщиц, в принципе, не так уж много.

Я вздремнула днем – ночью мне плохо спалось. После похорон я всегда сплю беспокойно. Восковое лицо в гробу будет всплывать передо мной еще несколько дней. Я стараюсь никогда не вкладывать в похороны личные эмоции. Я проливаю слезы, но не плачу от души. Тем не менее на это уходит столько энергии, что каждый раз я чувствую себя измотанной. Иногда, находясь дома после похорон, я не понимаю, что же я ощущаю – подавленность или опустошение.

Я проверила свои овощи на заднем дворе. В горшке с чесноком больше не осталось отростков. Придется ждать три или четыре дня, пока чеснок не вырастет достаточно длинным, чтобы можно было его резать снова. Возможно, стоит пройтись по деревне и собрать немного дикого чеснока. Листья дикого чеснока чуть-чуть шире, и вкус у него понежнее.

Его нетрудно найти вдоль деревенских тропинок.

Я взяла маленький полиэтиленовый пакет и вышла из дома.

В нашей деревне до сих пор грунтовые дороги. Если на улице сухо, они выглядят нормально, но как только начинается дождь, дороги, конечно, размокают и становятся грязными и скользкими. Забетонировано лишь несколько дорожек на выезде из деревни – те, что ведут к асфальтированному шоссе.

– Это ты? – раздался чей-то голос.

Я обернулась.

– Тетушка Фатти, – поздоровалась я и остановилась.

Тетушка Фатти, подруга моей мамы, была худощавой женщиной. Вроде бы раньше она была толстой, но я этого не помню¹.

– Чем занимаешься? Я тебя почти не вижу.

– Хочу собрать немного дикого чеснока.

– Дикого чеснока? У тебя так плохо с деньгами? Сейчас никто уже не ест дикий чеснок.

– Я его тоже не часто ем.

– Ты до сих пор зарабатываешь на жизнь плачем на похоронах?

Голос тетушки сделался суровым.

– Да.

– Женщина из приличной семьи не должна заниматься подобным.

– Я вынуждена зарабатывать деньги.

– Да, вынуждена. От твоего мужа никакого проку.

– Он умный человек.

– Его ум тебя не прокормит. Только деньги.

– У нас все в порядке с деньгами, тетушка Фатти.

– Очень надеюсь. Кстати, ты всегда ходишь в такой одежде?

Она оглядела меня с ног до головы.

– Это старая одежда моей дочери.

– Она тебе слишком тесна. Только глянь на эти синие штаны! Любой может увидеть форму твоей задницы и ног.

Я промолчала. Мне было нечего ответить.

– Не делай такое лицо. Ты росла на моих глазах. Я намного старше тебя.

– Я знаю, тетушка Фатти.

– Говорят, рано или поздно ты принесешь нам несчастье, но мне все равно. Меня и так считают проклятой, потому что у меня умерли два мужа.

– Вы ни в чем не виноваты, тетушка Фатти.

– Не надевай больше эти штаны, – сказала она, не обратив внимания на мои слова.

– Они очень удобные.

– И нравятся мужчинам? Люди судачат, что ты слишком часто ходишь в парикмахерскую.

– Не часто. Только когда обязана.

– Никто не обязан ходить в парикмахерскую.

Я готовила ужин и потихоньку напевала себе под нос. Я, конечно, не искусная певица, но я люблю петь. Когда я пою, я как будто общаюсь сама с собой. Я предпочитаю медленные заунывные песни. Обычно после них грусть слегка отступает.

Я собрала немного карликовой фасоли и разморозила кусочек свиного фарша. Это блюдо всегда идет на ура, особенно если приготовить его с соевым соусом, чесноком и чили. Мужу оно тоже нравится. Когда есть возможность, я готовлю что-нибудь по его вкусу.

– Пахнет вкусно.

Муж взял свою миску с рисом и поковырял палочками в блюде с фасолью и свининой.

– Попробуй картофельную соломку с остро-кислым соусом.

Я пододвинула к нему еще одно блюдо.

– Сегодня немного подзаработал в маджонг. Я не всегда проигрываю.

– Не всегда.

Меня так и подмывало сказать: «Если бы ты не играл в маджонг, ты бы никогда не проигрывал», но я, конечно же, смолчала.

– Кстати, ты ответила дочери? – Муж сменил тему.

– Пока нет. Еще не решила, что ей сказать.

– Ты не хочешь ехать? – Муж смотрел на меня с недоумением.

– Я бы с удовольствием, но как же моя работа?

– Твоя работа? У тебя нет нормальной работы.

– Я пла́чу на похоронах и получаю за это деньги. Вполне нормальная работа.

– Она очень нерегулярная. К тому же ты пользуешься людскими смертями.

– Ничем я не пользуюсь.

– Когда никто не умирает, ты бесполезна! – повысил голос муж.

– Но я, по крайней мере, полезна, когда кто-нибудь умирает, – повысила я голос в ответ.

– Ты мне перечишь, глупая женщина?

Он встал и с силой швырнул свою миску на пол.

Фарфоровая миска разбилась, ударившись о керамическую плитку. Рис разлетелся во все стороны.

Я посмотрела на беспорядок, но не сдвинулась с места.

– Из-за тебя, – он указал на меня пальцем, – у нас стало на одну миску меньше. Я бы не разбил ее, если бы ты не перечила.

– Я не перечила.

– Положи мне рис в другую миску, – сказал муж и снова сел.

Выходит, он до сих пор не наелся.

Я убиралась на кухне, а в горле стоял ком. Мне хотелось кричать. Что бы сделал муж, если бы я разбила миску? Мне хотелось с кем-нибудь поговорить. Мне хотелось кричать. Станет ли дочь слушать меня?

Я не могла не думать о дочери. Я не видела ее больше полугода. Она жила в Шанхае со своим парнем. Он работал таксистом, она – массажисткой. Однако муж думал, что теперь она устроилась в супермаркет. Он был очень недоволен, когда дочь уехала в Шанхай и стала работать в массажном салоне, поскольку многие массажистки имеют репутацию проституток. Муж долго нудил, уговаривая меня убедить дочь уволиться с работы, поэтому мы решили солгать ему, сказав, что она устроилась в супермаркет на выкладку товара. Я не считала работу массажисткой проблемой, поскольку доверяла дочери. Если живешь в Шанхае, куда важнее получать хорошую зарплату. Массажистки зарабатывают много денег, правда, рабочий день у них длинный. Но теперь дочь вынашивала ребенка, так что ни массажисткой, ни укладчицей товара работать уже не могла.

Дочь попросила нас подумать над ее предложением: я поеду в Шанхай, чтобы присмотреть за ней, пока она не родит, а потом привезу ее с ребенком в нашу деревню. Она поживет с нами пару месяцев, после чего вернется на работу, а ребенка оставит здесь.

Нельзя сказать, чтобы я ждала этого с нетерпением. Я была бы рада помочь дочери, но оставить ее ребенка в своем доме? Тогда мне придется присматривать за ним, и я не смогу работать плакальщицей, дочь мне этого не разрешит. Моя работа никогда ей не нравилась. Она может подумать, что если я продолжу контактировать с мертвецами, то принесу ее ребенку несчастье.

Когда дочь училась в школе, сверстники издевались над ней из-за моей работы. Дети не хотели с ней дружить, потому что я, как они говорили, сокращаю жизни людей. Дети иногда прятали ее школьные принадлежности, а потом подбрасывали их обратно. Несколько раз у нее пропадал даже упакованный обед. Она умоляла меня бросить работу. Я бы с радостью сделала это, но наша семья нуждалась в деньгах. В какой-то момент я решила поговорить с учителями, но дочь сказала, что от этого станет только хуже. Казалось, единственный выход для меня – прекратить работать на похоронах.

Легко говорить, что вы не хотите, чтобы я была плакальщицей, но кто тогда добудет деньги для семьи? Муж по-прежнему сидел без работы. Я могла пойти помогать людям в полях или устроиться в магазин, но и там, и там зарплата была мизерной. Труд плакальщицы не похож на престижную работу, однако деньги приносит неплохие. Я владела такими навыками плача и пения, какие есть у немногих. Даже сейчас дочь не могла давать мне сумму, которую я зарабатывала сама. Я не знала, сколько получала дочь, но тратила она точно больше, чем я, и часто совершенно попусту. Возможно, она собиралась давать нам с мужем какие-то деньги на дополнительные расходы, если бы с нами остался жить ее ребенок. Впрочем, в этом не было никакой уверенности.

1.Имя Фатти буквально переводится как «Толстушка». Здесь и далее прим. пер., если не указано иное.