Kitabı oxu: «Птица»

Şrift:

Глава 1
Трасса

«Меня бросили умирать под проливным дождём». Мысль о смерти пришла в голову Лавинии, стоило ей почувствовать, как первые удары ливня дробью по плечам пробивают тонкое кружево шёлкового бельевого топа. Мимолётный взгляд на небо не прибавил оптимизма: туманная мгла заполонила небосвод. И ни единого огонька не казалось из-за поворота трассы, по которой шла Лавиния. Не плохо и не хорошо – мало ли кто может повстречаться девушке, дефилирующей на каблуках по мокрому асфальту шоссе, и мало ли что этот встречный допустит себе о ней подумать.

Девушка на всякий случай отошла ближе к краю обочины, едва ли став менее заметной на голой дороге. Признаться, она сама не отдавала себе отчёт в том, стоит ли ей быть заметной или нет. Внутри себя она всё же лелеяла надежду на его возвращение: «Передумает, пожалеет, вернётся. Нельзя же вот так запросто выкинуть меня и оставить под дождём на полупустой загородной трассе, как шлюху какую! Невеста я ему или кто? Неужели ему на меня настолько наплевать?» Время, прошедшее с того момента, когда жених захлопнул дверцу авто и под ожесточённый рёв мотора умчался вдаль по шоссе, свидетельствовало в пользу утвердительного ответа на конечный вопрос.

Тело Лавинии зябло под непрекращающимся ливнем. Ещё гадливее было на душе. Но страшнее ливня и досады напрашивалось предположение, что размолвка вынудит Юру отменить свадьбу. Как ни стыдно признавать, но именно от этого домысливания Лаве по-настоящему сделалось невмоготу. Недобрые предчувствия склоняли разум к рефлексии, заставляя копаться в причинах, единой подноготной всех в её жизни следствий: «Где я ошиблась? Чтобы оказаться вот так, на трассе, одинокой, поколачиваемой со всех сторон беспощадным ливнем? Что я скажу родителям, если снова всё сорвётся? Брошенная в который раз, я окончательно потеряю их уважение».

Волосы липли к лицу, ветер дул навстречу, и Лава захлёбывалась дождевой водой. Сквозь напряжённо нарастающий грохот капель она поздно расслышала гул мотора, заметив проезжавший мимо автомобиль, лишь когда железяка, снизив скорость, поравнялась с ней. Сердце Лавинии радостно ёкнуло в надежде, что это Юра вернулся спасти её от дождя. Но нет – совершенно незнакомый автомобиль следовал за одиночкой, освещая дорогу блёклыми огнями фар. Сжавшись от холода и страха, Лавиния сместилась за край обочины, где скользкая трава вынуждала мельтешить шагом.

По левую руку щёлкнула дверца машины. Из ветреного холода и мурашек Лавинию резко бросило в жар. Особенности её нервной системы иногда побуждали организм реагировать радикальным образом на непредвиденные внешние раздражители. За свои тридцать лет Лавиния научилась распознавать признаки, с высокой долей вероятности могущие стать причиной «неудобных ситуаций», как она сама для себя обозначала неловкие моменты, время от времени возникавшие при коммуникации.

В отсутствие какого-либо конкретного подтверждённого специалистами диагноза она проживала в целом обычную жизнь, изо всех сил стараясь вести себя «как надо», что удавалось с великим трудом и далеко не всегда, потому как ввиду специфического устройства психики понимание норм социального поведения у неё напрочь отсутствовало. В какой-то момент трезво оценив свой уровень социального интеллекта, она пришла к выводу, что по сути является «социальным имбецилом», и это неутешительное, но правдивое знание помогало избегать «неудобных ситуаций», а в случае неотвратимости оных мобилизовать все силы воли и разума для общения, приближенного к ожидаемому социумом в конкретных обстоятельствах. Неизбежно возникающее каждый раз напряжение вызывало учащённый пульс, жар или озноб, а то и обе полярные реакции попеременно. И надо же случиться такому: одинокая трасса, проливной дождь – ситуация патовая, втройне нервная…

Как будто издалека, отгороженный шумом ливня, до слуха долетел мужской голос:

– Вам далеко ехать? Садитесь – подвезу!

В подобных обстоятельствах Лаве ещё не приходилось бывать, и ни единого варианта ответить «как надо». Оставалось действовать по наитию: вместо «надо» говорить «что-нибудь» – в её случае «что-нибудь» означало выдавать всё, что лежало на поверхности.

– Вы насильник или убийца. Мне не следует к вам садиться. Дальше себе пойду!

Автомобиль как будто отстал. Лавинии померещилось, что и машина, и водитель канули в прошлое, остались за стеной дождя, ставшей непреодолимой преградой. Ей удалось даже немного расслабиться. Ненадолго. Двигатель умолк, но чьи-то быстрые шаги за спиной заставили остановиться и обернуться…

Впервые они столкнулись на обочине, глаза в глаза, едва различая лица друг друга под чернью туч и рокотом ливня, застилавшего слух и взор. Лавиния, отличавшаяся высоким ростом, смотрела на мужчину сверху вниз: в линзы его очков в толстой оправе нещадно колотила льющая с неба вода.

– Девушка, послушайте, до города километров двадцать. Автобусы здесь не ходят. Я искренне хочу помочь. Не дурите! Садитесь на заднее сиденье, если боитесь чего!

Лавиния не была глупа, её «особенности» относились исключительно к интеллекту социальному, никоим образом не влияя на спектр когнитивно-аналитических и прочих умственных способностей. Быстро прикинув в уме все за и против, она примирилась с тем, что добраться домой, сев в машину к субтильному очкарику, вместо того чтобы испытывать судьбу, рассчитывая на другую попутку с другим неизвестным, возможно в действительности опасным, вполне подходящий в сложившихся обстоятельствах вариант.

– Идёт. Я на заднее, – сказала Лавиния.

Мужчина проводил её до машины, открыл заднюю дверцу, и девушка не без удовольствия укрылась от дождя, откинувшись на тканом сиденье тёплого, а главное, сухого седана «ауди».

– Признаться, в первую минуту вы меня шокировали, – произнёс мужчина, садясь за руль. – Вы всегда так прямолинейны?

– Я не специально, – начала Лавиния, привыкшая оправдываться. – Я не умею общаться. У меня расстройство аутического спектра.

– Не думаю, – высказался мужчина с видом знатока. Его глаза через зеркало заднего вида на секунду остановились на Лавинии, будто он хотел удостовериться, что она ещё здесь и слышит.

– Вы что, психиатр?

– Нет. Но я имею отношение к медицине.

Не отвлекая внимание от дороги, мужчина наощупь отворил бардачок и двумя пальцами протянул пассажирке карточку.

– «Витольд Колокольцев. Ветеринар-орнитолог. Доктор ветеринарных наук. Профессор. Академик Российской академии естествознания», – девушка прочла вслух длинную надпись на перламутровой визитке с рельефным изображением чёрной птицы наподобие дрозда, сидящей на ветке.

На ладонях ещё оставалась влага, и пассажирка непрестанно вертела пальцами карточку, испытывая бумагу на прочность.

– Я не ошиблась: вы маньяк. Я не похожа на птицу. Тем не менее вы берётесь судить о диагнозе человека незнакомого, с которым перемолвились всего парой фраз. Непростительная некомпетентность при вашей учёности!

Машина вильнула: обескураженный собеседник едва не потерял управление. Повезло, трасса была пуста.

– Следить за вашей логикой – ни с чем не сравнимое удовольствие! – рассмеялся Витольд. – Но почему маньяк? Не вижу связи.

– Учёные живут мыслями, делами, которыми движет мысль, идея. Они не смотрят по сторонам, не отвлекаются на девушек у обочины. Если только девушка или обочина не имеют отношения к этой самой идее. Будь я птицей – ситуация «норм». Но я не птица. Значит, «не норм» – с вами.

Лавиния понимала, что её «несёт», но ничего не могла с собой поделать и, уже приготовившись в очередной раз извиниться, произнесла невпопад:

– Кстати, я Лавиния, – и вдобавок протянула руку к плечу водителя.

– Витольд, – мужчина исхитрился ответить на приветствие, изогнув руку в локте.

Оба долго молчали… Дождь стих, просветлело небо. Загородная трасса перешла в оживлённую магистраль. Среди высоток высветилась табличка с буквой «М».

– Остановите, пожалуйста, у метро! – попросила Лавиния.

Академик припарковал автомобиль на стоянке в ряд с остальными, но не вплотную, а чуть в отдалении. Лавиния, к удивлению для себя, не торопилась покидать салон. Отнюдь не из-за боязни простыть на холодном ветру, не успев толком просохнуть. Дело не в том, что тепло салона дарило уют. Что-то странно притягательное, неуловимое, но в высшей степени любопытное для ума было в самом водителе, этом странном академике академии. Недостаток времени, а вероятнее, и того самого социального интеллекта не позволили девушке докопаться до причины, и, помедлив, она открыла дверцу, ступив на мокрый тротуар.

Витольд вышел вслед за ней. Зачем? Должно быть, попрощаться. Он обошёл машину, встав напротив Лавинии. Он беззастенчиво разглядывал её, пялился, как сказал бы любой – кто угодно, но не Лавиния. Любой бы при таком внимании почувствовал дискомфорт. Любой, но не она. И Витольд знал об этом. И зная, произнёс, не отрывая взгляда:

– Признаюсь: вы по-своему правы и в то же время серьёзно заблуждаетесь. Целиком и полностью признаю вашу правоту во всём…

– В чём? – Лавиния удивлённо вскинула брови.

– Вы правы во всём, что касается меня. – Не давая девушке собраться с мыслями, мужчина быстро перевёл внимание на салон и, ахнув, объявил: – Какая же вы рассеянная! Сумочку забыли!

Он отворил дверцу машины, и Лавиния, попавшись на нехитрую уловку, опустила голову внутрь салона, чтобы осмотреть сиденье. В тот же миг она почувствовала резкий болезненный укол в области шеи. Поздно она опомнилась – никакой сумочки при ней не было. Дыхание свело страхом. А сквозь застилающую разум пелену проникал вкрадчивый шёпот:

– …Правы во всём, что касается меня. Насчёт себя заблуждаетесь…

Глава 2
Началось…

Сонные облака наплывали друг на друга в призрачном небе небывало сиреневого заката. Их неспешное разнонаправленное течение заворожило Лавинию, едва успевшую очнуться после случившегося или не случившегося в действительности, а разве что приключившегося в её нечаянно нагрянувшем сне. Поминутно прохожие замедляли шаг, бросая тревожные взгляды в сторону скамейки у входа в метро, где полусонная девушка с намокшими кудрями растерянно провожала облака – никто не задерживался возле подолгу, никому всерьёз не было дела.

Оторвав взгляд от неба, Лавиния посмотрела под ноги. Стайка голубей подбирала с влажного асфальта хлебные крошки. Кружилась голова. Лава осторожно поднялась со скамьи, и голуби, воровато оглядевшись, вспорхнули ввысь. Потирая виски, девушка вспомнила об орнитологе или враче: был или нет? Кто-то же довёз её до метро. В кармане джинсов Лава нащупала карточку, должно быть, на проезд, а за ней – другую, с рельефным тиснением. Выходит, был Витольд Колокольцев, академик, ветеринар-орнитолог, о чём ясно свидетельствовала материализовавшаяся из смутных воспоминаний визитка. Что он сделал? Вырубил её, вколов что-то в шею? Она потрогала затылок – место укола легко прощупывалось. Она машинально стала проверять карманы и вдруг опомнилась: при ней ни копейки не было, как и документов. Откуда им взяться, когда Юра вышвырнул её на дорогу ни с чем? Только карта на проезд. «А академик и визитку свою оставил – не боится, что сообщу куда следует… Зачем? Бессмыслица…»

Тщетными оказались всякие попытки осмыслить события последних часов. Онемевшие пальцы в хлюпающих туфлях торопили домой. В потоке пассажиров вечерней подземки Лавиния прошла через турникет и впрыгнула в подошедший состав по направлению к центру.

Выйдя из метро, тихим переулком она добралась до подъезда дома в одном из уютных старых двориков на Таганке. Набрала код и вскоре поднялась на верхний этаж. В отсутствие ключей пришлось звонить в дверь. Томительно длилось ожидание… Долго шёл Юра – похоже, не ждал. Открыл. Впустил, не говоря ни слова. Лава не умела читать по лицам, но человек, в той или иной степени обладающий таким навыком, охарактеризовал бы лицо мужчины не иначе как каменное: суровое и неподвижное.

– Я ждала, что ты за мной вернёшься, – сказала Лавиния. – Я даже телефон не взяла. Без связи, без денег…

– И как ты добралась? – перебил Юра.

– Подвезли. На попутке. Академик один.

Юра отвёл руки, как бы отгораживаясь, потёр виски.

– Какой ещё академик? Опять чушь городишь! Как же я от тебя устал…

Он прошёл в комнату, показательно с шумом захлопнув дверь. Пренебрежительные слова жениха, его безучастность нисколько не ранили – Лава не ведала чувства обиды.

Да, он поступил подло, оставив её одну на дороге ливням на расправу. Но поступил он так из-за обиды – в отличие от неё, это чувство было ему не чуждо. Она снова сморозила лишнего. Наверное, что-то оскорбительное, непростительное… Помнится, по поводу его работы в отряде МЧС. О чём они говорили в машине? Если ей не изменяет память, Юра жаловался на то, что вместо него начальником отряда назначили, как он выразился, мальчика – вчерашнего студента, который теперь ему, многоопытному зубру-спасателю, раздаёт приказы из кабинета, который Юра давно мечтал занять сам. Где справедливость? На что Лавиния, как случалось не раз, совершенно без задней мысли с ходу заявила, что со «вчерашним студентом» она, разумеется, не знакома, зато хорошо знает Юру, который необразован, безграмотен и косноязычен и которого трудно представить за работой с документами, а у молодого как минимум за плечами «вышка», что вполне себе объясняет выбор руководства в его пользу.

Сколько раз она зарекалась не выдавать своего мнения, особенно если не просят, но дурной язык, скорый на правду, предательски подводил. Как только Юра её терпит? Он устал от неё и говорит об этом честно. Главное, что не гонит. Значит, между ними всё по-прежнему. И свадьбе быть. И для родителей не придётся выдумывать оправдания. Что ж… Конфликт разрешился не худшим образом, и можно выдыхать. И снять наконец промокшие туфли, после – прямиком в душ и переодеться в сухое.

Уже стоя перед зеркалом в ванной, глядя на свалявшиеся в мочалку кудри, Лава вдруг почувствовала, как подкралась к сердцу тугая безотчётная тоска и неодолимой тяжестью легла на плечи. Быть может, разум не знал обиды, но что-то за пределами его знало, посылая сигналы телу необъяснимой дурнотой и ощущением безысходности. «Почему люди вместе?» – задала она зеркалу неизвестно откуда взявшийся вопрос. Зеркалу нечего было ответить, и она плеснула на него водой, размывая в отражении собственные черты.

Расчёсывая слипшиеся кудри, она случайно коснулась болезненной точки на затылке. Заметила небольшую припухлость, как бывает после укуса осы. «Неприятность, – подумала Лава, – но мелкая». Оставалось надеяться, что не вырастет в большую. Тогда волей-неволей придётся кому-нибудь рассказать, но так случилось, что она не знала ни одного человека, с кем бы могла поделиться личным. А то, что произошедшее на трассе было сугубо личным, она ни капли не сомневалась.

После ванны Лавиния прошла в спальню. Осторожно, чтобы не тревожить сон Юры, привалила к спинке кровати подушку и, как всегда по обыкновению перед сном, устроилась, положив на колени графический планшет. Себе и если бы кто спросил говорила, что дорабатывает заказы: логотипы визиток и прочий визуал, но на деле как таковое выполнение заказа не занимало и десятка минут. Основное время на грядущую ночь она рисовала, делала наброски всего что угодно, – воспроизводила в графике всё, что приходило на ум.

В эту ночь её рука стилусом старательно выводила птицу с чёрным, гладким до блеска оперением и острым загнутым клювом. Птица была запечатлена готовой вот-вот взлететь с ветки, как будто в продолжение истории, следующим кадром из жизни того дрозда с визитки странного орнитолога. Лавиния сочла забавным и приятным засыпать, думая о продолжении истории вымышленной птицы, нежели переосмысливать историю свою, от которой уж точно не уснуть.

Наступившее утро встретило Лавинию скользящими по занавескам лучами майского солнца. Утро застало её в опустевшей кровати, она и не слышала, как Юра ушёл: необычайно крепок был сон.

День, как и любой другой, был чётко расписан. Без расписания Лава надолго «зависала», терялась во времени не в состоянии решить, к чему приступить, за какое дело в первую очередь взяться, да так и могла проводить часы, не сходя с места, точно в параличе. Расписание висело на холодильнике. Можно было не смотреть – она знала его наизусть: завтрак, уборка, работа над заказами. Но иногда в однообразном графике из чёрных клеточек появлялись светлые окошки, которые она весело помечала звёздочками. Именно такая звёздочка сияла ярким в квадратике с календарной датой наступившего дня. Под звёздочкой – рукой Лавы нарисованная улыбка и подпись «Ника». Так звали школьную подругу, с которой на вечер у Лавы была запланирована встреча. Всей душой Лавиния любила эти встречи. Ведь Ника служила своеобразным мостиком между домашним застенком и внешним миром, который с давних пор отверг её, вытеснил из своих рядов, выплюнул, как из горла кость. Но, при всей враждебности, мир был, и Лаве было интересно о нём знать.

Репликами невпопад, бесконечными неуместными вопросами, беспорядочными хождениями во время урока она заслужила стойкую неприязнь от учителей. Сменила несколько школ, вынужденно: отовсюду её выгнали. Пришлось доучиваться экстерном. Но Ника подругу не забывала и охотно делилась новостями, вначале из жизни одноклассников, потом – из того, что происходило в офисе крупной сети модной одежды, где Ника работала помощником одного из замов, а также историями из личной жизни, на десерт.

Время тёплого майского вечера как раз приближалось к «десерту». Девушки гуляли по бульвару и остановились на летней веранде кафетерия. Ника только закончила рассказ о «дурах в фирме», которых, по её словам, начальник отбирает не тем местом, не преминув озвучить свой личный компетентный прогноз о том, что в компании всё закостенело, и фирма скоро развалится, и пора, дескать, подыскивать другое место.

Однако, вместо того чтобы продолжить по привычке о своём, о личном, Ника, пристальнее всмотревшись в лицо подруги, спросила:

– Какая-то ты бледная. Ты точно замуж выходишь?

– Наверное… – ответила Лава, по её мнению, чётко и исчерпывающе.

– Наверное?! Это как? У вас всё в порядке? Свадьба будет?

– Через два месяца. Ему трудно со мной. Всё время ссоримся.

Лава вспомнила вчерашний день и поняла, что совсем не настроена обсуждать подробности своих злоключений.

– У вас нет свободных вакансий? – неожиданно спросила она.

Ника, не переставшая за годы общения удивляться резким переключениям подруги в разговоре с одной темы на другую, в этот раз с особым неприятием встретила такую перемену. Тема была щекотливой, и Ника скривила лицо, будто съела лимон.

– Лава, дорогая, только не говори, что ищешь работу для себя! Ты же знаешь… Как мне тебя рекомендовать? Ну… с твоими-то особенностями?

– Знаю. А если я пообещаю, что ни с кем не стану вступать в разговор? Буду сидеть за компьютером – тише воды ниже травы. А лучше за шкафом или в шкафу вместе с тряпками и вёдрами!

Лавиния так живо представила себе, как уборщица открывает шкаф, а там она сидит, рисует себе на планшете, подсвечивая карманным фонариком! Лавинию дико рассмешила воображаемая сценка. На её взрывной хохот оборачивались люди.

– Ты можешь ржать тише?! – Ника стыдливо оглянулась. – Об этом я и говорю. Как мне за тебя поручиться, чтоб самой потом не огрести от начальства, а?

– Курьером, – угомонив смех, проговорила Лава, в мгновение ока сменив шутовскую маску на «саму серьёзность», будто и не было ей весело или смеялся взахлёб кто-то другой. – Устроишь меня курьером? Принял товар – сдал товар, и минимум контакта.

– Тебе точно нужна такая работа? Ты образованный человек. Тебе вообще нормально будет? – Вопрос напрашивался сам, и Ника озвучила его, пытаясь походя сообразить, как бы покорректнее отказать.

Но ответа так и не дождалась. Подруга ни с того ни с сего переменилась в лице, сделалась ещё бледнее, когда, казалось, дальше некуда, да ещё к бледности добавилась выступившая на коже испарина. Девушка, очевидно, не слушала Нику.

– Мне плохо, – на выдохе произнесла Лава и сорвалась с места.

Завернув за угол, скрылась за дверью уборной. Потом долго не выходила. А когда всё же показалась на глаза уже терявшей терпение подруге, та не смогла найти подходящих слов – так поразил её до возмущения болезненный вид Лавы: осунувшееся лицо с какой-то полупрозрачной желтушной кожей в свете уличных фонарей, сутулые плечи, и шла она, будто всем телом дрожа.

– Наверное, отравилась чем-то, – сказала Лава, проходя мимо. – Я домой.

Ника предложила вызвать такси, но подруга только отмахнулась и быстро той же дёрганой походкой затрусила к метро. Никогда раньше она не чувствовала себя так скверно. Впрочем, Лавиния никогда и не болела всерьёз, при всех ментальных проблемах отличалась завидным физическим здоровьем. Благоприятное самочувствие было привычным делом, и тем сложнее переносилось недомогание, тем более возникшее нежданно-негаданно, без явных на то причин.

Облегчение, наступившее после того, как её вырвало, оказалось кратковременным. Еле доковыляв до квартиры, Лава закрылась в ванной. Когда вышла, поняла, что закрываться не от кого. Невзирая на поздний час, Юры не было дома. Не сказать, что его отсутствие её сильно огорчило. Её мутило снова и снова, и свидетели её состояния были совсем ни к чему.

«Надо скорее лечь спать, и всё пройдёт». С этой мыслью Лава добрела до спальни. «Но всё-таки, что такое я могла съесть? А вдруг это инфекция навроде ротавируса? И вчерашняя прогулка под дождём явно не была на пользу». Тут она вспомнила про укол, должно быть впервые за день. Прощупала затылок – никаких болезненных ощущений. Не доверяя памяти, вновь усомнилась в существовании вчерашнего попутчика. Достала из сумки визитницу. Перламутровая карточка и птичка чёрная на ветке – всё как ей помнилось, вот только теперь она обратила внимание на надпись от руки на обороте. Что характерно: она могла поклясться, что, когда рассматривала карточку в машине, никакой надписи чернилами на ней не было: «Будут проблемы – звоните!»

Сию же секунду загудело в голове. И снова сделалось дурно. Гул в голове не был худшей мукой. Хуже были мысли, что он пытался заглушить. Мысли о том, что проблемы будут. И откуда-то из самой кромешной тьмы чей-то недобрый свист царапал виски: «Началось…»

Уснуть не посчастливилось. Лавинию трясло в нескончаемой лихорадке, на градуснике – сорок. Рвать было нечем, но спазмы продолжались, изнуряя внутренности болью. Она перерыла все ящики в доме в поисках жаропонижающего – не нашла ничего лучше блистера с просроченным парацетамолом. Проглотила. Откопала где-то старую пижаму с длинным рукавом, укуталась в неё, прекрасно сознавая, что этим она лишь способствует повышению температуры. Но ей было плевать, когда кожа холодела до жути, лихорадка туманила разум, и в наступивший рассвет она продолжала двигаться на ощупь, не разбирая куда и зачем, по комнате, ощущая себя в сонном дурмане, на деле – без сна ночь напролёт.

Под утро озноб ушёл. Температура снизилась всего на градус. Но этого оказалось достаточно для того, чтобы Лава почувствовала заметное облегчение.

Pulsuz fraqment bitdi.