Kitabı oxu: «Девять кругов рая. Книга вторая. Вверх и вниз», səhifə 2
Читая стихи, он то и дело заламывал руки, вспоминая сцену из «Макбета» или «Укрощении строптивой», а то вдруг вскидывал голову, читая дактили, или замирал, как вкопанный возле кондиционера, обдуваемый холодным бризом и бормоча очередной монолог. Закончив с Бьянкой, которая, кажется, опьяняла его не хуже одноимённого вермута, он, бросившись вдруг на соседнюю с моей кровать, заявил, что восхищается королём Генри, который убил эту проститутку Анну Буллен. Полежав немного, он зачем то опять решил вернуться к Макбету, для чего, вскочив, подбежал к окну и, обмотавшись занавеской, стал цитировать:
«Ты женщиной рожден. Каким мечом
Ни угрожал бы женщиной рожденный,
Я буду цел без всякой обороны!»
(«Макбет», акт 5, сцена 7)
Затем, пробормотав: «ну, это слабо. Вот сильное место из «Как вам это нравится?»»:
« …В мужское платье я переоденусь!
Привешу сбоку я короткий меч
(тут он показал рукой на свой «меч», отчего я нервно хихикнул)
Рогатину возьму: тогда пусть в сердце
Какой угодно женский страх таится-
Приму я вид воинственный и наглый,
( в этом месте Тарас срывал с себя занавеску)
Как многие трусливые мужчины,
Что робость прикрывают смелым видом.
(«Как Вам это понравится?» акт1-й, сцена 3»)
Надо ли говорить, как он мне надоел? Кроме того, я изнывал от жары. Уже было окончательно ясно, что американский кондиционер не может справиться с накалом английских страстей в этой старой гостинице, построенной то ли в конце 18-го века, то ли в начале 19-го.
Солнце над Нью–Йорком начало клониться к закату, а мы с Тарасом все никак не могли приступить к супу, который я успел сварить между королём Ричардом и Генрихом Восьмым. Устав от готовки, я снова разделся и лёг на кровать. Тарас будто только этого и ждал.
Одевшись, а потом снова раздевшись, он с готовностью присел на соседнюю кровать. Я посмотрел на радостное выражение его лица и понял: нет, лучше мне не раздеваться до трусов. Кто знает, что у этого парня на уме.
Но потом, в забывчивости я встал и начал переодеваться к обеду и Тарас, едва увидел меня без брюк, тут же бросился ко мне со словами: «постой! Ты просто должен послушать это!..» Я быстренько натянул первые попавшиеся штаны, торчащий из чемодана, сделал посильнее ветер из кондиционера и устроившись поудобней на кровати, стал проклинать своего школьного преподавателя по литературе, которая учила меня любить талант в других, а не в себе.
Занавески в нашей комнате, тем временем, уже стояли колом. Должен признаться, за Тарасом было интересно наблюдать. Декламируя, он ни секунды не оставался на месте: ходил, прыгал, ползал, приседал в поклонах. Во время монолога из «Макбет», он побежал на кухню, схватил там морковь и стал вращать ей на манер клинка. При этом он бросал на меня такие хищные взгляды, да так, что мне сделалось не по себе. Вначале я был не очень обеспокоен этим его поведением. Мало ли, что? Во –первых, перелёт был долгим. И опять же, мы много выпили в дороге. Кроме того, человек, может, вышел и перегрелся под западным солнцем! С кем не бывает? Но постепенно я стал приходить к выводу, что «вечер перестает быть томным», как бы сказал герой Алексея Баталова в фильме «Москва слезам не верит».
Глядя на напоминающего одетого в плащ призрака отца Гамлета занавес, болтающийся в воздухе, я уже начал завидовать Полонию, который хотя бы вовремя умер, посоветовав перед этим сыну, чёрт бы его побрал: «всем жалуй ухо, голос лишь немногим»!
Украдкой я иногда поглядывал на часы, мечтая отправить эту сумасшедшую Офелию в мужском обличье куда-нибудь подальше. Но она категорически не хотела идти никуда одна, и я, стиснув зубы, был вынужден продолжать слушать всё новые отрывки из трагедий, которые мне уже, если честно, порядком осточертели.
Наконец, когда шекспировед стал повторяться, я не преминул ему об этом заметить. «Нет! Этого не было!», горячо начал возражать он. «Это был другой отрывок!». «Да? Ну, ладно», миролюбиво соглашался я. Портить отношения с соседом в первый же день мне не хотелось. Так мы играли в театр примерно до десяти вечера по местному времени.
В одиннадцатом часу, когда я понял, что Тарас не оставляет попыток меня любым способом соблазнить, я сделал вид, что не понимаю, чего он хочет. Уловив мое настроение, Тарас стал как –то нервничать, перескакивать с акта на акт, запинаться, запас цитат у него заметно уменьшился. Было ясно, что он вложил в свою первую попытку, все, что у него было, и теперь его машина совращения стала буксовать и давать сбои. Однако он не торопился выбрасывать белый флаг:
– Что еще? – Закидывая голову, как заправский поэт Серебряного века, спрашивал он, кладя руку тыльной стороной себе на лоб.
– Ты еще «быть или не быть» не читал, – с усмешкой напомнил я ему.
– Ненавижу Гамлета! – Взвился вдруг он.– Чудовищная по своей бездарности вещь! Нет, сначала я ее любил, -поправился он – как все, пока вдруг не понял ее истинную подоплеку. Конечно, Гамлет и Гораций были любовниками! Это увидит любой, кто хоть раз внимательно прочитает книгу. Гамлет – кровавый, ужасный, отвратительный урод! Он не мог любить женщин, он ненавидел мать! Тарас принял театральную позу и тут же процитировал:
Еще и соль ее бесчестных слез
На покрасневших веках не исчезла
Как вышла замуж. Гнусная поспешность-
Так броситься на одр кровосмешенья!
(«Гамлет». Сцена вторая.)
Все, все там проникнуто ядом кровосмешения! Ты помнишь? ( я, кстати, не помнил) Офелия…бедная девочка! Ясно же, что Лаэрт с ней спал!
– По-моему, в пьесе об этом ни слова…-попытался возразить я.
– Еще бы! Средневековая Англия, в театре на сцене только мужчины: сильные, мускулистые атлеты с красивыми, как у богов телами! Трико, делающие выпуклыми напряжённые гениталии! О, об этом невозможно сейчас говорить открыто! Тема женщин под запретом, как и их тело…А инцест – о, ужас! Что ты! Даже намек на это невозможен – сожгли бы театр! Но я тебе точно говорю, она с ним совокуплялась! Это видно из характера монологов. Я к сожалению сейчас не помню на память, но если ты приедешь ко мне домой, когда мы вернемся в Москву…
Тут он бросил на меня такой томный и выжидающий взгляд, полный затаенной надежды, что я чуть было не расхохотался.
– Как ты красиво улыбаешься, – сказал он вдруг нежно.
– Так что там Гамлет? – Увёл я разговор с опасной темы, отведя я глаза в сторону.
– Ах, да, Гамлет…-сказал он. – Господи, да что о нем говорить! Разборка педиков в маленьком Лондоне!
– Точнее, в Роскилле, – поправил его я, проявив эрудицию.
– Нет, именно в Лондоне! – Тарас хохотнул своей, как ему показалось, удачной шутке. – Шекспир, конечно, все это не с потолка все взял. Он из этих…-здесь сосед скосил в сторону глаза, отгрыз половину грязной морковки и стал нервно жевать, беспокойно бегая глазами по полу. – Я имею в виду по духу. – Продолжил он. – Закрытое театральное сообщество, вокруг одни мужики…Это мое открытие!
Тарас опять сбегал и взял на кухне морковку. По-моему, последнюю. С ней он опять победоносно проследовал, как с жезлом к окну. Там он снова накинул на себя занавеску: «To be or not to be. That is the question!» Хи – хи! На самом деле он думал не «быть или не быть», а с кем быть! Вот в чем вопрос! Не понимаю, как до этого не додумались все эти шекспироведы, все же очевидно. Когда–нибудь напишу об этом книгу. Назову ее «Гамлет, как изнанка Шекспира».
– А наш борщ уже готов? – Без перехода спросил он, подчеркнув "наш".
– Давно, – кивнул я, вставая и делая шаг в сторону кухни. – Поедим?
– Нет, я ещё не проголодался, – отрезал Шекспировед, заставив меня разочарованно сесть обратно. – Ха-ха, кому сказать, что в Америке проблема купить обычную капусту! Не поверят…
В самом деле, по дороге в гостиницу, как я уже говорил, мы остановились возле уличного развала, чтобы купить продукты. Пока я выбирал овощи, шекспировед, с выражением непередаваемого умиления на лице, наблюдал за тем, как я покупал для нас картофель, капусту, зелень, овощи, мясо… Лишь потом я сообразил, откуда возникло это выражение: ведь я это покупал, чтобы мы должны съесть это вместе! Это его умиляло! То, о чём он в России возможно мог только мечтать, происходило в Америке, в стране, где мечты становятся явью.
Так вот, с капустой у нас действительно произошла некоторая заминка. Вместо привычной для нас савойской капусты, нам несколько раз пытались всунуть обычный кочанный салат.
– Послушайте, как называется ваш русский суп? – Измученный нашими туманными объяснениями на английском, обратился ко мне пуэрториканец -продавец в овощной лавке.
– Schi, – сказал я.
– Shit? – Удивленно переспросил он.
– Сам ты «щит»! – Грубо обругал его шекспировед, выхватывая из бушующего зеленью овощного ряда нужный обощ и засовывая его себе в пакет.
Потом мы ещё долго смеялись над этим случаем и, каждый раз, когда это делали, Тарас смотрел на него влюблёнными глазами и говорил: «боже, какая у тебя красивая улыбка!», чем, по правде сказать, сильно смущал меня.
В конце концов, мы пошли на кухню и сели за стол. Пока я наливал нам двоим суп, шекспировед всё также не умолкал ни на минуту. Кастрюля получилась огромная и мне вдруг пришла в голову идея, которую я сразу озвучил:
– Слушай, а что если нам пригласить двух сибирских журналисток из соседнего номера? – Предложил я. – Ну, помнишь тех симпатичных, с которыми мы познакомились в самолёте, Дину и Вику? Мне кажется Вика…
Но не успел я объяснить, что имел в виду, сказав о Вике, а я лишь хотел сказать, что по-моему, она ему должна понравиться, у шекспироведа вдруг отвисла челюсть. Ей богу, я не имел в виду ничего плохого, напомнив про девушек, поэтому очень удивился, когда после моих слов у Тараса вдруг задрожал подбородок, а его глаза наполнились слезами. Бросив на стол ложку, он, с непередаваемым выражением оскорблённого самолюбия на лице, вскочил и опрометью бросился из кухни. Я удивлённо посмотрел на его тарелку, из которой он ничего не успел съесть.
– Слушай, ты чего? – Встал я из-за стола, чтобы пойти я за ним следом.
– Ничего, – буркнул он, вставая у окна, скрещивая руки на груди и обливая ненавистным взглядом улицу.
Видимо, он думал, что я брошусь успокаивать его, но я, уже поняв, что надо принимать меры, вместо этого взял и демонстративно позвонил одной из девушек по телефону, номер которого успел взять на рисепшне. Мы приятно побеседовали с Диной и в конце разговора я пригласил её и её подружку Вику на суп.
Когда Тарасу окончательно стало ясно, что не будет пира в духе короля Эдуарда, а будет унылая вечеринка в классическом пуританском стиле, Тарас ещё раз встал под душ, затем оделся и ушел, едва не сбив с ног в дверях удивлённых такой хамской их встречей, двух премилых журналисток из Сибири.
Удивившись этому приёму, девушки, обратив на меня до боли родные советские глаза, спросили одними глазами: "что это было? Нам не рады?».
– Ничего-ничего, не обращайте внимания, – пробормотал я, увлекая их в номер – долгий перелёт и всё такое.
– А, ясно, – понимающе закивали девушки, хотя по их лицам было ясно, что ничего им не ясно.
Девушки, надо сказать, оказались просто фантастическими. Одна, Дина, была крашеной блондинкой с красивой фигурой и голубыми глазами, другая, Вика, полненькой шатенкой с добрым лицом и по-детски пухлыми губками. Обе были именно такими, какие мне очень нравятся! Глядя на них, я понял верность еврейской поговорки, если ты отказываешься в хорошем доме от не понравившегося угощения, тебе тут же предложат другое. Мы чудесно провели время. Перед тем, как уйти, девушки по очереди нежно меня поцеловали. Исполненный величайшей благодарности к судьбе, я принял душ, почистил зубы и лёг спать.
Ночью я проснулся от страшного грохота. Ничего не понимая, я проснулся, заспано моргая глазами. Было впечатление, что в мой номер ломится конница. Входная дверь ходила ходуном. Подскочив с кровати, я открыл её. На пороге стоял Тарас, пьяно улыбаясь. В руках у него была недопитая бутылка виски.
– Что, проводил своих дешёвок? – Заплетающимся языком спросил он, в шутовском полупоклоне заглядывая в номер. Я промолчал. В конце концов, его можно понять: такое разочарование! Я думал, он скажет и успокоится, но его несло всё дальше и дальше:
– Предал нашу чистую мужскую дружбу, переспав с этими шлюшками? – Повысил он голос.
– Слушай, ты, Лжефальстаф из Останкино, давай-ка потише, а то все спят уже, – выглядывая в коридор и глядя с опаской направо и налево, попытался утихомирить я его. Не хватало ещё, чтоб нас увидели!
– Измазал женскими секретами наши чистые постели? – Не унимался Тарас. – Осквернил мужское ложе, переспав с гризетками? Интеллигентному человеку можно зайти и лечь спать?
– Заходи, печальный странник, в нашу мирную обитель, – решил я немного подыграть ему, открывая дверь шире, делая театральный поклон и гостеприимно приглашая его войти. – Ложись и отдыхай, раз тебе нужно.
Показав соседу, таким образом, свои мирные намерения, я прыгнул на свою кровать, растянулся и закрыл глаза, сделав вид, что сплю.
Но мой сосед, кажется, не собирался спать. Он встал возле моей кровати, подбоченившись одной рукой, а в другой держа бутылку, как это делают несчастные домохозяйки во всем мире, когда им изменяют, затем прикончил бутылку, глотнув прямо из горлышка и сказал:
–Может, объяснишь, почему мною побрезговали? Я что тебе не нравлюсь?
– Не нравишься, – не открывая глаз, честно признался я ему и потом, повернувшись на бок, закрыл лицом подушку, чтобы не расхохотаться.
– Да ты на себя посмотри! – Обрадованно сказал Тарас.– Я то думал…А ну, вставай! – Тарас вдруг подскочил со своего места, сдернул с меня одеяло, которым за миг до этого я накрылся и крикнул:
– Отвечай, как мужчина!
Я немного полежал, затем, поняв, что он это серьёзно, встал, надавал ему, как настоящий мужчина оплеух и выставил за дверь.
Через минуту из коридора послышался грохот, а затем громкие крики. Это Тарас бегал по этажу, колотя ногами во все двери, которые ему попадались на глаза.
– Вставайте! – Кричал он. – Меня избили! Есть в этой долбанной Америке закон или нет?! Или отправьте меня, к такой-то матери, домой!
Я решил помочь Тарасу с его отправкой на родину. Вытащив из под кровати его чемодан, я открыл дверь, чтобы с размаху передать его соседу. Но то ли из –за того, что замах оказался чересчур сильный, то ли из –за тяжести чемодана, ручка его внезапно оторвалась, оставшись у меня в руке и неуправляемый багаж полетел прямо в шекспироведа. От удара он рухнул на пол, и даже, кажется, слегка протрезвел, а потом, заломив руки, как датская Гертруда, вдруг заплакал:
– Ненавижу, ненавижу вас всех! – Трясясь жалким волосатым телом, хныкал он. В этом явно шекспировском месте должны были наверно последовать аплодисменты. Но никто, конечно, не зааплодировал. Народ, который Тарас разбудил, безмолвствовал, стоя заспанно в дверях и с жалостью, я бы даже сказал потрясённо, наблюдал за ползающей по полу Гертрудой.
Мне вдруг тоже стало его жалко. Он меня полюбил, а я…. Короче, я подошёл к нему и сказал: «Не шуми, Тарас. Всех перебудил! Давай, ползи обратно в номер и ложись спать». Но он распустил нюни уже нешуточно, а может, ему и впрямь пригрезилось, что он несчастный Король Лир, которого жестокие дочери выставили за порог дома. Бормоча: «Как больно бьётся сердце! Тише, тише…», шекспировед пополз на карачках к черной лестнице, где, как образцовый крупнопородный щенок, он лёг, свернувшись калачиком, на коврике и уснул. Я не стал его тревожить, а показав всем жестами, что человеку плохо и пусть он спит, где спит. Затем я отправил всех по кроватям, и пошёл спать сам.
Беда случилась на следующее утро. Придя на работу в гостиницу горничная, найдя Тараса на коврике, подняла тревогу и вызвала всех ответственных за наше пребывание в Штатах лиц.
Надо ли говорить, что означает в Америке обвинение в дискриминации по сексуальному признаку? На завтраке все переводчицы от меня шарахались, а после обеда ко мне в номер пожаловала делегация в составе пяти человек и стала проводить форменное дознание.
Первый вопрос, который мне задали: «было проникновение или нет?». Спрашивали по-английски. Я так обалдел от всей этой внушительной процессии, что долго не мог вспомнить, что это за слово такое «penetration». Потом, когда вспомнил, меня чуть не прорвало: боже мой, так вот чего они хотят от меня узнать! Занимался ли я с ним сексом! Поняв это, я едва ли не заорал – no! no! no penetration at all! Я надавал ему оплеух за одно лишь намерение такой penetration сделать! Американец, который назвался Майклом, выслушав это, сделал серьезное лицо, с каким обычно выступают в Сенате, затем встал, поправил галстук и заявил:
– К нашему огромному сожалению, вы оскорбили человека, который принадлежит к сексуальному меньшинству. Здесь в Америке закон не на вашей стороне. Вы действовали грубо. Вы ударили представителя секс –меньшинства его же чемоданом, нанеся ему побои. Это недопустимо! Нам придется вас депортировать. Ваше поведение несовместимо с той задачей, которую мы возложили на себя, как проправительственный фонд. Скорее всего, вам никогда не разрешат больше приезжать в Соединенные Штаты Америки. Очень жаль! Прощайте.
После этого заявления, американцы встали и в полном составе покинули мой номер. Вместе с ними убежала испуганная переводчица, которая долго искала мои апартаменты и пришла, когда наш разговор был почти уже закончен. Едва все ушли, я, упав без сил на кровать, подумал: вот и съездил в Америку. Тут я вспомнил про Лолиту в аэропорту, которая, пройдя мимо меня, сделала вид, что меня не узнает. Теперь я понял, что это точно было плохим знаком. Как началось, так и закончилось, подумал я. Ничего еще не видел, а уже придется лететь обратно домой. И все из – за безумного шекспироведа, любителя запретных страстей.
Некоторое время после этого я ходил из угла в угол своего номера, безумно жалея себя. Потом мне вдруг пришла в голову идея позвонить в российское консульство, и попросить совета. В конце концов, что я теряю? Случай был не из лёгких, и я не знал, как поступить. Мне нужно узнать, что следует себя вести в подобных ситуациях.
Кое-как найдя телефон, я позвонил в российское консульство в Нью-Йорке и попросил, чтобы меня связали с консулом. Консула на месте не было, трубку взял кто –то другой, может, его помощник, а, может, вообще кто –то ещё, кто их там знает. Он внимательно выслушал меня, да потом как заржёт! Слушай, говори, не принимай ты всерьёз этих шутов гороховых!
– Как это, говорю, возможно не принимать всерьёз? Они же серьёзно! А он мне:
– Да ни фига! Они пугают. И никуда они тебя не депортируют! Эти американцы, они обожают всякие расследования, им везде преступления мерещатся! А уж в белье чужом покопаться – это вообще одно удовольствие. Так что сиди спокойно и не рыпайся. Участвуй в их расследовании, раз надо. Они это обожают, когда с ними сотрудничают. Это тебе плюс. И со всеми их требованиями соглашайся. Они так себя хотят обезопасить. Только не подписывай ничего ни в коем случае! Не признавайся ни в чём, не делай заявлений и ничего не обещай. Просто скажи: хотите депортировать – депортируйте! И все!
– И все? – Засомневался я.
– Да. И все! – Заржал он. –Вот увидишь, они походят к тебе, потом отстанут.
Так я и сделал. На следующий день с утра ко мне снова пожаловала комиссия, ещё больше и внушительней. Переводчица на этот раз успела вовремя.
Глава делегации Майкл, первым делом положил на стол бумагу и попросил её подписать.
– Что это? –Спросил я.
– Это бумага, в которой вам нужно расписаться за причиненный ущерб. – Сухо перевела переводчица.
– Какой ущерб? – Не понял я.
– За чемодан. – Пояснила девушка. – Вы чемоданом в своего приятеля бросали? Бросали. У чемодана оторвалась ручка. Такой чемодан здесь стоит 45 долларов.
Ну, соображаю про себя, это справедливо. Не будешь, дурак, бросаться в людей чемоданами. Вынимаю все те немногие наличные, что у меня были с собой и кидаю на кровать. А они не берут. Сначала говорят –распишитесь за причинённый ущерб вот здесь и кладут передо мной вторую бумагу. Я им говорю, как меня по телефону научили: не буду я нигде расписываться! Хотите взять деньги –берите, а подписывать я ничего не буду.
Посмотрели они на меня, посоветовались, но деньги не взяли. Оставили их лежать на кровати. Только какая –то симпатичная тётенька американка наклонилась и пересчитала все купюры. Зачем ей это только надо было, не понимаю?
Потом опять давай меня спрашивать – был penetration или не был? Я говорю: да не было у нас никаких пенетрейшенов, не выдумывайте! Они опять: тогда распишитесь. И новую бумагу суют. Я говорю: не буду ничего подписывать, хоть убейте!
Этот Майкл мне снова вдруг говорит: ну, раз вы не хотите ничего подписывать, завтра поедете домой. Мы вас депортируем. Вы понимаете, что это значит? Вы никогда больше не сможете приехать в Америку. И ждёт, что я скажу на это. У меня на душе от тих слов, конечно, гадко, но я им всё равно говорю, как меня в консульстве учили: депортируйте, раз надо. Они мне опять суют какую –то бумагу: хорошо, тогда подпишите вот здесь. Я опять говорю: ничего я подписывать не буду!
Потом взял полотенце с кровати и говорю:
–Извините, мне надо в душ, я вспотел. Понимаете? Помыться хочу! Для этого мне надо раздеться.
И, чтобы доказать, что не шучу, начинаю расстёгивать на себе рубашку. Они так на меня посмотрели все, как на сумасшедшего, а потом с разочарованным видом собрали все свои бумаги и ушли.
И больше ко мне не приходили. Ни разу. До самого конца поездки.
С этого момента моя поездка в Америку начала приобретать более или менее очевидные формы. Мы ездили по разным городам и Штатам, слушали лекции, как нужно делать бизнес. Посещали музеи, выставки и частные предприятия… Внутри нашей группы стали завязываться отношения.
Случай с Тарасом научил меня одной вещи, а именно: свобода в Америке вещь обоюдоострая, то есть, свобода одних вполне может стать несвободой других. Такое положение меня категорически не устраивало. В душе я моментально разлюбил Америку. То есть, понял, что не смог бы жить в Америке никогда. Таким образом, вопрос о возможной эмиграции сюда для меня сразу отпал. Навсегда.
Мои «он» и «Я», кстати, от которых я уставал в России, в Америке вдруг поутихли. То есть, вообще, никак себя не проявили. Может, они так до конца и не могли понять, где оказались. Мне это было на руку. Америка стала для меня типа каникулами. И как на любых каникулах, всё, что было в Америке, воспринималось мной, как развлечение без каких либо угрызений совести. Это означало, что я не чувствовал здесь своей обычной раздвоенности, а просто радовался тому, что живу на свете.
Однажды, дней через пять после истории с Тарасом, я подумал: почему бы не завести себе подружку? Ведь мы тут надолго, месяца на два. В конце концов, кому от этого будет хуже? И буквально в тот же день одна из журналисток, тех самых из Сибири, блондинка Дина, согласилась составить мне пару.
Вместе с Диной мы теперь сидели в автобусе, когда ездили на экскурсии в музеи, зоосад, аквариум или к статуе Свободы. Вместе мы купались в бассейне при гостинице, вместе выпивали, вместе кормили друг друга мороженым, пили кока –колу из одного стакана и, разумеется, вместе спали. Теперь, когда Тараса от меня отселили, я стал жить один и мог делать, что хотел.
Тарас, как оказалось, тоже не остался в накладе. Он познакомился с неким белокурым и нежным на вид молодым человеком, как позже выяснилось журналистом из Стерлитамака, этаким Крошечкой –Хаврошечкой, который едва доставал Тарасу до плеча, и они, заключив союз, стали гулять вместе.
Америка, которую я поначалу невзлюбил за её грубые, как мне казалось, попытки влезть в мою личную жизнь, стала выглядеть вполне гостеприимной и дружелюбной. Я дышал воздухом свободы и был в восторге от того, что осуществил давнюю мечту.
Правда, как потом выяснилось, местный дух свободы, помогший не одному поколению американцев раскрыть свои таланты и осуществить американскую мечту, на нас русских, привыкших держать себя в определённых поведенческих рамках, оказывал далеко неоднозначное влияние.
Этот дух Свободы, как потом выяснилось, так раскрепостил многих среди нас, что они, скинув себя привычные вериги скромности, предстали друг перед другом, образно говоря, в голом виде. Но об этом ещё дальше.
Дину, с которой мы сошлись, как и остальных, отправила в Америку её телевизионная компания, базировавшаяся в одном из крупных Сибирских городов. Не буду говорить, каком именно, чтобы не портить ей жизнь.
К сожалению, программа у Дины отличалась от моей и вскоре её отправили на стажировку в одну Балтиморских отделений Эй Би Си. Таким образом, на целых восемнадцать дней я остался один. Её подружка, брюнетка Вика, тоже куда –то уехала.
Я остался в своём большом номере совершенно один. От скуки я решил подыскать себе кого-нибудь ещё. Очень скоро выяснилось, что почти все женщины из нашей группы были не против завязать отношения, причём исключительно на время поездки. Более того, поскольку эти отношения ни к чему не обязывали, большинство женщин из нашей делегации, этих отношений откровенно искали.
Но из –за того, что мужчин в группе было меньше, а точнее, учитывая, что Тарас и Хаврошечка были геями, я один. Поэтому за весьма короткий срок, примерно неделю, мне пришлось близко переспать с пятью женщинами из разных областей России.
Надо сказать, что подобный факт, если и будирует некие сексуальные фантазии, то лишь на слух. На практике же всё это выглядит на так приятно. Заглянем, так сказать, в самый корень проблемы. Во-первых, когда ты можешь остаться с женщиной, просто постучав в её номер, это расслабляет. Во -вторых, подобная вседозволенность делает человека крайне безответственным. В конце концов, я за это поплатился и поделом мне!
Однажды, к примеру, поехав вместе с одной из моих временных пассий, журналисткой из Комсомольска –на-Амуре по имени Таня на машине, девицей, как оказалось, весьма претенциозной и резкой, не терпящей возражений, да к тому же имевшей деньги и ошалевшей от того, что она сама ездит по Америке на взятом в аренду «Додже», я в какой –то момент, возмущённый её фанаберией, грубым тоном и, главное, тем, что она, не слушая меня, сидевшего с картой на коленях, и говорившего, куда нужно ехать, пропустила нужную развязку и мы заблудились. После этого она ещё обвинила меня в том, что во всём этом виноват один я. Своим заявлением она настолько восстановила меня против себя, что, не дожидаясь, пока мы поубиваем друг друга, я выскочил на одном из светофоров из машины и, хлопнув дверью, пошёл дальше пешком.
Выйти -то я вышел. Проблема оказалась в том, что разгорячённый, я не заметил, что покинул авто за городом, на шоссе, вдали от даун-тауна. Примерно час я довольно резво шёл по направлению к городу, уверенный в том, что скоро приду. Небоскрёбы столицы штата казалось были очень близко. Однако вскоре я пожалел, что это сделал. Высотки, выглядевшие такими близкими, на поверку оказались весьма далеко – примерно километрах в десяти или пятнадцати от меня.
Прошло много времени, а я всё брёл и брёл по обочине, проклиная свой вспыльчивый характер, а небоскрёбы ничуть не приближались, оставаясь на том же расстоянии, что и час назад. Палило солнце. Мне хотелось пить. Ни одного магазина или кафе вокруг не было. Устав до полусмерти, я еле двигал ногами.
Хуже всего, что как я ни голосовал, никто из водителей не остановился. Ещё через полчаса бесплотных попыток остановить кого –то, я уже проклинал журналистку Таню из Комсомольска, её дурной характер и близость, которую я опрометчиво с нею себе позволил!
Когда я окончательно понял, какую ошибку сделал, выйдя из машины и отправившись пешком до города, рядом со мной, заметив поднятую руку, вдруг притормозил пикап, который, судя по рисунку на боку кузова, вёз овощи в один из ресторанов города.
Честно говоря, остановка машины рядом со мной меня удивила. Это совершенно не вязалось с моими представлениями об Америке. Наверно фермер просто не смотрел «Попутчика» с Рутгером Хауэром. В любом случае я очень обрадовался приглашению сесть в машину и великодушным предложением меня подвезти.
Всю дорогу я молчал, думая, почему он меня взял. Наверно этот молодой американец, судя по его спокойному лицу и сдержанным манерам, был набожным человеком и не захотел оставлять на дороге прилично выглядящего человека.
Поинтересовавшись, откуда я, и услышав «Moscow, Russia», он поднял бровь и закивал. Но больше ничего не спрашивал. В конце концов, его можно было понять. Америка страна эмигрантов и чужестранец здесь не может быть долгое время большой сенсацией.
Добравшись до своего номера в гостинице, я, по привычке рухнул ничком на кровать и дал себе слово быть осторожней в выборе партнёрш. Только я закрыл глаза, чтобы вздремнуть, как в мою дверь кто -то громко постучал.
– Кого там ещё несёт, – проворчал я, с трудом поднимаясь на ноги.
На пороге стояла другая знакомая журналистка из Сыктывкара, с которой мы тоже познакомились в самолёте. Как выяснилось потом, она проживала в номере по соседству с номером Тани из Комсомольска –на-Амуре, от которой узнала всю историю.
Оказывается, вернувшись из нашей наполовину совместной поездки, Таня, удивлённая моим поступком, в довольно ироничной манере рассказала своей коллеге из Сыктывкара, что между нами произошло, и та немедленно решила воспользоваться этим.
Пропев с улыбкой: «Таги-ил!», журналистка из Сыктывкара, подняв вверх руку со сжатым кулаком, предложила помочь ей что –то передвинуть в номере. Нехотя я пошёл за ней. Как можно сразу взять и отказать женщине, к тому же коллеге?
Звали журналистку Тая. На одну букву меньше, чем в имени предыдущей девушке. Это развеселило. Значит, третьей у меня должна быть какая- нибудь «Та», или «Ая», весело думал я.
Как я уже сказал, журналистка, тоже была родом из Сибири. Но только восточной, то есть, это примерно шесть тысяч сто километров от Москвы. У Таи была странная причёска со вздыбленным будто взрывом коком невыразительных волос сверху, тщедушная фигура и размашистая походка. Лицо у неё было похоже на заветренный сыр и забытые возле костра старые мокасины одновременно. Смотреть на Таю было неприятно, ложиться с ней в постель тем более.
Если честно, я пошёл за ней лишь потому, что так бы поступил любой воспитанный человек. Нельзя же отказывать тому, кто первый раз к тебе обратился за помощью. Кстати, «Тагил» на жаргоне означал в тех местах, откуда Тая была родом, «замечательно» или «победа!». Ну, и прекрасно, думал я, передвину, что ей надо и пойду снова спать.
