Kitabı oxu: «Иван Царевич и серый морг»

Şrift:

Предисловие

В мутной воде у самого берега проплывало корыто. Обыкновенное деревянное корыто, треснувшее сбоку, слегка разбухшее. Всё в нём было бы обыкновенным, если бы не лежавший там человеческий палец…

* * *

В тот день пары в меде закончились до обеда. Заскочив домой перекусить, я отправился на Центральный рынок. В подвале трёхэтажного здания находилась сапожная мастерская, куда меня привело давно данное деду Юре обещание отнести в ремонт его ботинки. В ноябре он всегда вспоминал о зимней обуви и начинал по-деревенски основательно готовиться к холодам. Лично я холода не любил, но конец осени в этом году выдался настолько серым, что скорое наступление зимы совсем не расстраивало.

Получив квитанцию, я вышел на улицу, огляделся и издалека заметил знакомую рожу. Лопатин по кличке Лопата жил со мной в одном дворе. Был он рыжим и вечно каким-то грязным. Хотя ему уже перевалило за двадцать, выглядел подростком-переростком. Его родители нещадно выпивали, и тот с детства выживал как мог. Лопата стрелял у меня сигареты, оттого на улице мы здоровались, перебрасываясь парой слов.

Подойдя ближе, я увидел, что он стоит на углу не просто так. Перед собой он выставил картонную коробку с копошащимися в ней щенками.

– Покупаем! Питбули! – орал он. – Самая модная порода. Перегрызут горло вашим врагам! Лучший охранник – не надо тратиться на сигнализацию.

– Кто ж возьмёт такого волкодава домой, к детям! – бабулька, торгующая рядом вязаными рукавицами и носками, укоризненно покачала головой.

– А ты не каркай, старая. Курить есть, Иван-карман? – по привычке спросил Лопата, пожимая мне руку.

Я полез в карман, нащупал пальцами в пачке две последние сигареты и угостил его. Сам я попробовал курить лет в десять, как все мальчишки девяностых, наверное. Помню, нашёл сигареты у деда: такие, что вырви глаз. В старших классах все курили, чтобы казаться взрослее. А теперь это было просто дурацкой привычкой. Я курил, когда был в компаниях, но легко обходился и без сигарет, если рядом не было провокатора.

– Не знал, что ты собак разводишь.

– Да какое развожу. Это так… – махнул рукой Лопата. – Короче, хорошие люди попросили продать.

Все на нашем районе поговаривали, что Лопата трётся с парнями, контролирующими рынок. Я не знал и не хотел знать, чем они там торгуют, кого прессуют и кто всё это покрывает. Кажется, такие вещи в нашем городе были вполне естественными, но находились как будто за стеклянной перегородкой: занимались этим какие-то особенные маргинальные личности, а себя я считал парнем из хорошей семьи.

От погибших много лет назад родителей мне досталась не только квартира, но и объёмная библиотека, а дед пристрастил меня к чтению. Конечно, я не был прилизанным интеллигентом со скрипочкой под мышкой, но выразиться книжно мог и любил. У меня и братья были такими же книжными червями.

Лопата не знал, что прерывает мои мысли, потому продолжил:

– Сегодня на рынок какой-то бессмертный сунулся. Хотел на нашей точке собаками своими торговать. Ну, ему объяснили, что так нельзя. А этих, – он брезгливо кивнул на лысых щенят, похожих на крупных крыс, – в качестве извинения оставил. Я бы их выкинул с удовольствием. Двоих уже купили, а эти…

– Почём щенки? – раздалось сзади, я обернулся и увидел складчатого даже лицом мужика с борсеткой. Он принялся дотошно выяснять, подойдёт ли такая собака для охраны загородного дома. Лопата не выглядел знатоком собак, и я вмешался. Постарался расписать породу в лучших красках. У меня дома справочник по породам, и в детстве я любил рассматривать в нём картинки. Если честно, мне просто стало жаль этих крысят. Зная Лопату, я бы не удивился, вышвырни он их в первый попавшийся мусорный бак.

Моя речь произвела впечатление на потенциального покупателя. Щедрый борсеточник достал купюру и ухватил за загривок тигрового кобелька, который жалобно заскулил. Бросив «сдачи не надо», он растворился в толпе.

– Ну и лады! Спасибочки. А что делать с этой бракованной? – озадачился Лопата, любовно пересчитывая деньги и с недовольством поглядывая на последнего щенка.

– Чего она бракованная?

Лопата задумался, но быстро нашёл ответ:

– Ухо рваное, и вообще, вялая какая-то. Наверное, больная. Помрёт скоро, зуб даю. Выкину-ка я её, как думаешь? Скажу, что она того, – Лопата закрыл глаза и скривил лицо, высунув язык вбок. – Пошли, обмоем продажу.

Я глянул на дрожащего грязно-белого щенка и достал из кармана заначку на новые кеды:

– Давай её сюда.

Через полчаса мы сидели на берегу реки, молча пили пиво, наблюдая, как по воде скользят деловитые селезни. Глядя на них, становилось спокойнее: хоть кто-то точно знал, что надо делать и куда спешить. У меня за пазухой щекотно шевелился собачий крысёныш.

– Наверное, есть хочет. Надо идти домой, – заметил я.

– Ага, – равнодушно отозвался Лопата. Он никогда не спешил домой, потому что там его не ждала еда. Его вообще там не ждало ничего хорошего. При этом он непроизвольным жестом потрогал свой карман, и я понял: у него там кое-что припасено. Делиться он не хотел, да я бы и не согласился. Мой максимум саморазрушения ограничивался сигаретами и студенческими пьянками в общаге.

Я спустился к воде и вот тогда увидел корыто.

– Антоха! Гляди, что это? – крикнул я.

Лопата отставил бутылку и лениво спрыгнул ко мне. В следующее мгновение от его ленцы не осталось и следа. Он облегчил душу известным матерным словом и полез за сигаретами.

– Это же ч… человеческий палец? Надо в милицию… – неуверенно начал я, не в силах отвести глаза от ужасной картины.

– Ты больной? Валим отсюда. У меня в кармане статья на пару лет лежит, мне это ни к чему. Вцепятся сразу же и навешают по самое не хочу.

– Что, так просто свалим? – не верилось мне.

– Я уже начал. Ты хошь – оставайся. Вызывай ментов, рассказывай, что ты тут делал. Палец, вон, уже уплывает.

Корыто, уносимое течением, действительно уже порядочно отдалилось от берега. Мобильника у меня пока не было. Старую Васькину «моторолу» я разбил, а новый сотовый братья обещали подарить на Новый год – презент за поступление в медицинский. Но пока родственнички не приехали, я ходил без связи.

– Пока сбегаешь позвонить или добежишь до отделения, лоханка уже до Москвы доплывёт, – ехидно заметил Лопата.

– Так дай телефон! – я видел, что у него есть трубка – старая, перемотанная скотчем, но вполне рабочая. Наверное, её выдали Лопате «работодатели».

– Щас! Сказал же, мне эти проблемы ни к чему. Всё, считай, мы не виделись.

Он запахнул куртку и, забыв про недопитое пиво, деловито заспешил прочь. У меня под ветровкой снова завозился щенок.

– Хорош вошкаться, – пробурчал я, застёгивая куртку на замок. И пошёл догонять Лопату.

Он решил срезать свой путь через кладбище – огромное тихое поле, покрытое опавшими листьями. Пёстрое, даже нарядное. Все знали, что тут похоронены невостребованные тела. Сюда не добирались не то что дворники с метлой – сюда вообще почти никто не добирался. Вокруг не было ни души – только следы каких-то животных на тропинке. И много свежих ям. Горбатые и неаккуратные, они были похожи на захоронения, что выкапывают после особенно кровопролитного сражения.

Я вдруг подумал, что все эти невостребованные могилы – острова человеческого одиночества. Горького, некрасивого. Лопата, кажется, вообще ни о чём не думал. Да и не замечал ничего вокруг. Равнодушно и быстро удалялся от реки, игнорируя моё присутствие.

– Тебе даже неинтересно, что это за… палец? – попытался я подобрать приличное слово.

Он фыркнул:

– Ясно – какой-то криминал. Должника, небось, пытали. Палец мужской. Если б женский – можно и на маньяка подумать. А так…

– Офигеть…

– А ты что думал, в сказке живёшь? Мне рассказывал Тетерь, что раньше в группировке Уткина, когда они только начали с наркотиками…

– Кто такой Уткин? – перебил я его.

– Неважно. Был у них там один, типа курьера, товар стал подворовывать. Так его вывезли на окраину и пальцы отрезали по одному, пока не признался. Ну и битой избили до полусмерти, но это так. Короче, не лезем в эти дела. Усёк, Иван-карман?

Возвращались мы той же дорогой, какой шли к реке. Я чувствовал себя трусливым пацаном, который годится только на то, чтобы цедить пиво и убегать от ответственности. Возле рынка мне бросился в глаза бомж, прилёгший на картонке. Рядом с ним сидела слепая старуха. Тихая, обречённая. Сегодня мне как никогда везло видеть неприглядную сторону мира, мрачную его изнанку, на которую обычно стараешься закрывать глаза, спеша утром на автобус или вечером с работы.

Я кинул бомжу последние монеты из кармана.

– Зря ты их жалеешь, – равнодушно бросил мне Лопата.

– Это ж бомж, у него и дома-то нет.

– А он, может быть, счастливее тебя. Не веришь? Батя рассказывал, в его родном городе как-то затопило подвал. Почти что кипятком. И бомж какой-то стал там плавать, как в джакузи. Аж пищал от радости. Бабки бдительные вызвали ментов да в больничку звякнули. Думали, обварился. Его забирать, а он кричит: «У меня всё хорошо, я тут плаваю!» И вообще, говорит, я моряк дальнего плавания. Учись, как надо жить! С огоньком!

– Да…

– Мы так не умеем.

Я молчал и думал, что, может, в бомжевании и есть какая-то романтика, но это не столько свободные люди, сколько несчастные. Не прижившиеся. Не принявшие условий игры девяностых. Именно тогда у мусорников стали появляться люди, и это было по-настоящему страшно.

Во дворе Лопата хлопнул меня по плечу и нырнул в подъезд. А я, полный новых впечатлений, направился в свою одинокую двушку. Мне предстояло отмыть, накормить и социализировать бракованную питбулиху. А ночью я снова отправлялся на ставшие уже почти привычными переговоры с мертвецами.

Иногда даже мёртвые говорят

За два месяца до…

Утро было чистое, сухое. Хотя листву уже потихоньку забрызгивало осенней краской – сентябрь разминался. Возле морга сегодня было многолюдно. Двухэтажное строение из кирпича с решётками на первом этаже казалось тюрьмой. Как будто покойники могли сбежать. Или решётки рассчитаны на работников, которым хочется улепётывать отсюда сломя голову?

Я не знал, как обычно бывает возле морга, но почему-то это место казалось мне приютом молчаливой тишины. В это же утро жизнь у железной двери кипела: кто-то требовал зажигалку, кто-то спрашивал номер Савельича, пробегавшая мимо дама в шапочке толкнула меня острым локтем и буркнула: «Ходят тут посторонние». Только сейчас я заметил, что стоявшие у двери мужики держат носилки, накрытые простынёй. Один из этих мужиков, с мясистым лицом, и домогался огонька, мечтая закурить.

Я окликнул его и кинул зажигалку.

– Ты кто? – видно, он заметил мой растерянный взгляд.

– Я Иван Царёв. Насчёт работы. Где найти Марину Геннадьевну?

– Жабу? – переспросил мужик, блаженно затягиваясь.

– М-м-м… не знаю. Может, и жабу. Я её не видел.

– Хрен его знает, Иван Царёв. Сегодня в больнице проверка, все на ушах. Бегает где-то… Или прыгает.

Он заржал, довольный своей шуткой, но его окликнул хиловатый товарищ, намекая, что сигаретой не худо бы поделиться. Мужики отошли в сторону и заговорили о своём.

– Хрень какая-то, ну и к кому здесь обратиться? – сказал я сам себе, усевшись на каменный выступ в полной уверенности, что сегодня не мой день.

– А что тебе надо?

– Уже сам не знаю. Утром собирался тут работать.

Сначала я ответил, и только потом до меня дошло, что это не мой внутренний голос. По крайней мере, раньше мне с самим собой общаться не приходилось. Тем более женским голосом.

Я вскочил и огляделся. Мужики стояли ко мне спиной, окно сзади было закрыто, и поначалу я ничего не заметил. Пока взгляд мой не упёрся в носилки, сиротливо брошенные у крыльца слева от меня.

– Ты пришёл в нужное место, – снова донеслось оттуда. А сердце моё со всего разбегу ударилось о рёбра. Первым порывом было подойти к носилкам и поднять простынь. Неужели это какой-то розыгрыш? Там что, живой человек?

Внутри бушевали противоречивые мысли. Это я вчера перебрал или просто начал сходить с ума? Слуховые галлюцинации? И тут же пришёл ответ – друг мой, Суслик! Это он, паскуда, притащил на вечеринку стыренную у отчима водку. Всем известно, что тот алкаш: пьёт всё, что горит. А вдруг палёная попалась? Сам Суслик не пил, а нам предложил, гад. Может, я вообще сижу дома на диване, а мне всё это мерещится?

Я попробовал пощипать себя за руку, но не пришёл ни к каким определённым выводам. И решил всё-таки поинтересоваться:

– Ты кто?

– Труп.

– А, ну если так… И как дела? – осторожно спросил я, не придумав ничего лучше. Раньше мне не доводилось болтать с покойниками, так что начать решил с нейтральных вопросов.

– Ещё спрашиваешь! Разве не видно, что дела мои совсем плохи?

– В смысле, ты в раю или в аду? – поспешно конкретизировал я.

– Ещё не знаю, – уже спокойнее ответила покойница. – Просто все эти мысли меня уже заколебали. И поговорить не с кем. Оказывается, после смерти тебя никто не слышит. Ты первый, кто отозвался.

– Отозвался? Вообще-то, я думал, что просто перебрал…

– Почеши пятку, будь другом. Левую. Я ноги натёрла. Знала же, что не надо новые босоножки обувать, но они ж красивущие, сил нет! У Шурки, кстати, за полцены урвала. Вот и надела – теперь мозоли на всю ногу, а между пальцами и на пятках жутко чешется.

Словно заворожённый, я сделал шаг к носилкам. В животе скрутился тугой узел, я всё ещё плохо соображал. Белая кисть руки с поломанными ногтями была вывернута ладонью вверх, и я увидел на ладони едва заметный отпечаток. Словно что-то долго вдавливали в кожу. Как будто бы две палочки, образующие крест. Приподнять простыню? Глянуть?

Покойница торопила меня визгливым голосом, и я уже почти поддался на уговоры, когда на плечо мне опустилась тяжёлая рука. Вздрогнув, я обернулся.

– Иван Царёв, ты что, больной? С кем ты тут болтал? – спросил мужик, что хохмил про жабу.

До меня дошло, что санитары уже какое-то время разглядывали меня с нескрываемым любопытством. Наверное, я говорил вслух.

– А… а кто там?

– Ты про тело? Девушку нашли около леса. Кто-то её задушил, у дороги бросили, – тут он указал на хилого товарища, докуривающего его сигарету: – Оказалось, Колькина бывшая одноклассница. Тесен мир. Говорит, красивая была в школе девка. Во судьба, да, Колька? А ты давай, Иван, топай отсюда.

Я послушно развернулся, мужики ухватились за носилки, но задушенная не собиралась сдаваться так просто:

– Иван, постой! У меня была назначена встреча с клиентом. А этот козёл меня задушил. У меня дома дочка, маленькая совсем…

– Ты знаешь, кто тебя задушил? – всё-таки не удержался я от вопроса, осознав, что мог бы прямо сейчас раскрыть заведомый висяк. Но дверь в морг уже закрывали.

– А-а-а-пчхи…

Неприятное чувство в животе теперь перекочевало в область горла. Я сглотнул комок жалости и сильно стиснул документы, которые держал в руке.

Pulsuz fraqment bitdi.