Kitabı oxu: «Приключения человека в шляпе»

Şrift:

Например, если кто-нибудь расскажет историю странствований Одиссея, Менелая или Иасона, то не следует думать, что он поможет этим практической мудрости своих слушателей (к этому и стремится практический деятель), разве только присоединит к своему рассказу полезные уроки, извлеченные из несчастий, которые эти герои претерпели.
Страбон. География

ISBN 978-5-4483-9144-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая

Глава первая

Меня много раз просили рассказать, как же все это начиналось. Ну что ж. Слушайте…

– И на этом замечательном моменте, разрешите мне… – сделав паузу, я обвел взглядом притихшую аудиторию, – завершить сегодняшнюю лекцию. Приятных каникул, и до встречи тем, кто в следующем семестре пожелает продолжить знакомство с курсом сравнительно-исторического языкознания.

Я захлопнул кожаную папку с материалами и стал неторопливо удалять с доски меловые следы древних языков, ожидая пока лекционный зал опустеет, и я смогу спокойно отправиться в свой, с позволения сказать, кабинет, штудировать очередной том «Сравнительной грамматики нордических наречий». Никаких других планов на начинавшееся лето у меня не было.

– Господин доцент?

Я обернулся. Это был Отто, бессменный швейцар и привратник нашего флигеля.

– К вам профессор Карл.

Однако отличная новость. Старик был моим учителем еще до войны и именно его стараниями после ее окончания я стал, как говаривала моя родня «приличным человеком с уважаемой профессией». Впрочем, не стоит о грустном.

Он уже ждал меня внизу. В том закутке между лестницей и шкафом, который носил гордое звание моего личного кабинета. И к моему немалому удивлению ждал не один. Декан филологического факультета был последним, кого бы я хотел сегодня видеть. Не хватало еще одной «маленькой услуги»… И откуда только его знакомые и родственники извлекают эти орды великовозрастных оболтусов, срочно нуждающихся в частных уроках латыни или древнегреческого? А ведь у меня законный отпуск начинается. Определенно сегодня я скажу ему твердое «нет». Ну или в крайнем случае попытаюсь сказать… Однако декан меня опередил.

– Послушайте, э-э-э… у меня к вам деликатная просьба… так сказать, о небольшой личной услуге.

Проклятье, и вот почему я всегда угадываю?

– Опять латынь? Или для разнообразия санскрит? Герр декан, у меня отпуск с завтрашнего дня.

– Нет, на этот раз дело несколько иного свойства. Впрочем, у моей племянницы как раз дочурке нужно помочь с древнегреческим… Но не буду Вас этим беспокоить. М-м-м. В общем, я хотел вас попросить, как я уже сказал, о небольшой услуге.

На лице стоявшего позади Карла было хитро-довольное выражение. Он определенно что-то замышлял.

Именно в этот момент я испытал то странное чувство надвигающейся опасности, какое люди, не слишком отягощенные аристократическим воспитанием, отчего-то связывают с частью тела, обычно используемой для комфортного сидения. Нет, исключительно в переносном смысле. Вы можете как угодно пренебрежительно относится к подобным суевериям, но я хорошо помню, как под Бухарестом именно это чувство выгнало меня из блиндажа ровно за десять минут до прямого попадания туда 13-дюймого русского «чемодана». С тех пор я склонен относится к предчувствиям крайне серьезно… Но вернусь к повествованию.

Логика подсказывала мне, что ничего страшного случиться не должно, и вместо того, чтобы бежать этих ученых мужей как огня, я лишь спокойно осведомился:

– Что вы имеете в виду?

– Вы, кажется, не читаете никаких лекций в ближайшие пару месяцев.

– Именно, герр декан, и я положительно не склонен менять эту ситуацию.

– Отлично, значит ничто не помешает вам совершить небольшое путешествие…

– М-м-м… – прямо скажу, я был крепко озадачен таким поворотом разговора.

– Естественно все расходы будут оплачены университетом.

– М-м-м… – мой второй ответ оказался столь же содержателен, как и предыдущий.

– Вкратце дело таково, – продолжал декан, явно воодушевленный моим мычанием, – один из наших коллег сообщил нам, что некие египетские грабители гробниц распродают коллекционерам крайне интересные манускрипты первого века от Рождества Христова. Конечно, официально университет не может иметь никаких дел с подобной публикой…

– И вы решили послать меня? – я постарался придать своему лицу максимально невинное выражение.

– Посудите сами, вы молоды, достаточно крепкого сложения, отлично знаете древние языки и кхм… довольно многоопытны… если Вы понимаете о чем я?

Еще бы я не понимал. Тем не менее, в ответ я лишь промолчал. Не люблю ворошить прошлое.

– Не можем же мы послать профессора Клюге?

Это да, Клюге один из лучших специалистов по древним языкам, но я бы его без надзора и на курорт бы не отпустил. Ходячее воплощении понятия «рассеянный профессор».

– В конце концов, у нас не так уж много специалистов способных отличить подлинные папирусы от поддельных, и, думаю, не стоит говорить, что потеряет наука вместе с этими манускриптами?

Я вздохнул, что было расценено как согласие.

– Вот и ладно, профессор Карл введет вас в курс дела, – с этими словами декан буквально выбежал из кабинета и скрылся в полумраке университетских коридоров.

– Ну что ж, садись, – довольно потирая руки, сказал Карл, – не буду скрывать, именно я добился того, чтобы тебя привлекли к этой авантюре.

– Зачем?

– Посмотри сюда, – Карл протянул мне фотографию, ты знаешь что это?

На карточке была запечатлена обсидиановая статуэтка, изображавшая странного зверя – не то медведя, не то гиену, с длинным телом, короткими лапами и несоразмерно огромной головой на мощной как у бизона шее. Лапами зверь попирал человеческую фигурку с заплетенными в мелкие косички волосами и бородой.

– Естественно знаю, она стоит у меня над кроватью на полке… Но как…

– Ты не понял, это вторая!

Карл посмотрел на меня и рассмеялся.

– Ты сейчас похож на сеттера почуявшего утку…

– Где она, откуда, кто ее выкопал? На ней есть надписи? – я пропустил его замечание мимо ушей…

– Не гони лошадей. Это фото – все, что у нас есть. А за подробностями я тебя и посылаю в Африку. Статуэтку предложили на продажу на черном рынке древностей Каира. Вместе с теми манускриптами. Кстати, очень интересные тексты. Если они подлинные, то они вполне стоят того чтобы за ними съездить. Ну что? Ты в деле?

Эх, знал бы Карл, во что ты нас втягиваешь… Но ни он, ни я этого не знали, и я без разговоров согласился.

Я позволю себе опустить события последовавших дней, ибо ничего примечательного они собой не представляли. Обычные сборы и хлопоты, вокзалы, паровозы, таможенники и пограничники…

Так или иначе, но где-то неделю спустя я стоял у причальной мачты столичного аэропорта, лениво разглядывая как швартуется прибывающий из Кенигсберга «Виллем Оранский», которому предстояло в ближайшие дни пронести мою скромную персону по маршруту Франкфурт – Париж – Рим – Александрия. Старый Карл каким-то неведомым мне способом смог уговорить попечительский совет раскошелиться на цеппелин, вместо банального парохода. Впрочем, резон в этом действительно был. Все эти революции и прочая политика сделали восточное Средиземноморье достаточно малогостеприимным и плыть в Египет теперь приходилось кружным путем через Францию и Алжир. Учитывая неизбежные задержки с паспортами и прочей бюрократией на нескольких границах, успеть в Каир в этом случае можно было бы лишь к шапочному разбору.

Все ж таки «аэронавтика – великий шаг человечества», как говорил, наш лейтенант, и добавлял – «главное не попасть ему под ноги»… Слова оказались пророческими – буквально за полгода до перемирия его накрыло авиабомбой. Но что-то я слишком часто стал вспоминать о войне, хотя обещал рассказать совсем о другом.

Цеппелин закончил швартовку точно по расписанию, и я направился прямиком в отведенную мне каюту. Соседом оказался блондин в офицерском мундире польской армии.

– Полковник Эрык Левинский, – представился он с довольно заметным остзейским акцентом.

– Летите в Париж? – надо было проявлять хотя бы формальную вежливость.

– Да, – с некоторой горечью в голосе отозвался офицер…

– Эмиграция? – сочувственно заметил я.

– Она самая… новое правительство республики сочло необходимым «освежить силы Войска Народова»…

– Честно говоря, не очень слежу за событиями на востоке, но всегда полагал, что армия вне политики? – параллельно с разговором я пытался закрепить чемодан на верхней полке.

– Если бы… увы, руководство посчитало, что армия должна соответствовать лозунгам победившей партии, и уволило в отставку всех «неблагонадежных». Вы просто не представляете, сколько грамотных офицеров стали жертвами этой «чистки». Взять хотя бы командира моего полка – Антона Ивановича…

– Полагаю, вам с благонадежностью как раз не повезло? – чемодан упорно не желал занимать предписанное ему место.

– Хуже того. Я неблагонадежен дважды – не поляк, и потомственный аристократ, – полковник снова вздохнул, – пришлось вербоваться в Иностранный легион.

– А вас не пугает новый политический курс французского правительства? Их, скажем так, нелюбовь, к северным соседям, давно уже секрет Полишинеля.

– Но я ведь не тевтонец.

– Все же германец? В смысле принадлежности к германским народам? – увидев на его лице некоторое замешательство, я спешно поправился, – по профессии я лингвист, поэтому иногда злоупотребляю научной терминологией, не удивляйтесь. С научной точки зрения остзейцы, тевтонцы и остмаркцы – единый народ, разделенный четыреста лет назад исключительно религиозными причинами…

– Да, конечно, но французы прагматичны и ценят хороших солдат. Впрочем, если не выйдет, можно будет попытать счастья на русской службе. Антон Иванович, о котором я Вам уже говорил, как-то предлагал мне пост в гарнизоне крепости Севастополь. Это в Крыму.

– Ну что ж, хоть не на северной Балтике, не люблю сырость – заметил я, – желаю удачи в Ваших начинаниях.

Полковник остался в каюте, читать последний номер какого-то военного обозрения, а я направился в кают-компанию. Стоило познакомиться с теми, с кем волею обстоятельств я оказался связанным на предстоящие несколько дней полета.

«Виллем Оранский» был цеппелином новейшей по тем временам конструкции, с жестким каркасом, газотопливными двигателями и по праву считался гордостью пассажирского воздушного флота Тевтонии. Его более чем трехсотметровый корпус представлялся живым олицетворением научной и промышленной мощи ведущей европейской державы. Пожалуй, только британская серия цеппелинов «Куин Джейн II» могла поспорить с ним по размерам и производимому впечатлению.

Отделка кают-компании вполне соответствовала традиционному тевтонскому дизайну. То есть напоминала что-то среднее между жестяной коробкой для гвоздей и армейским ранцем… Нет, я абсолютно ничего не могу сказать в упрек тевтонской добросовестности и надежности, но эстетика никогда не была их сильной стороной. Как минимум со времен Реформации точно. Все эти геометрически ровные и конструктивно безупречные ряды заклепок в дюралевых стенах, рифленые каучуковые плитки на полу и пухлые бежевые кресла никак не вызывали ассоциаций с чем-то художественно ценным, что бы по этому поводу не говорили сторонники конструктивизма и прочих новомодных течений. Я консерватор и ценю старые добрые изящество и стиль.

К счастью, собравшаяся в кают-компании публика в достаточной степени украшала собой это невзрачное помещение. Когда я туда вошел, в центре всеобщего внимания был средних лет человек, судя по акценту богемец или венец, горячо споривший с более молодым собеседником.

– Вы просто не представляете себе всех возможностей синематографа. Это полноценное искусство сопоставимое с такими его классическими формами как театр или живопись. А с появлением звука он получает буквально неограниченные возможности.

– Нет, нет, Рудольф, – темпераментно возражал ему собеседник, сначала показавшийся мне южанином, но приглядевшись, я понял, что это лишь загар, – синема никогда не станет чем-то серьезным. Это легкий, развлекательный жанр…

– Хеммет, я понимаю твою ревность как репортера, но признай, что синематограф уже вышел из пеленок…

Надо заметить, что те времена были действительно революционными в жанре синематографической съемки. Совсем недавно в ней появился звук, и уже снимали первые фильмы в цвете. Впрочем, я тогда не был поклонником этого вида искусства, да, пожалуй, глядя с сегодняшней точки зрения, его вполне можно так назвать. В общем, я не стал прислушиваться к их спору, а обратил непосредственное внимание на двух, надо сказать весьма симпатичных, спутниц поборника синематографа. Не сочтите, что я рисуюсь или приукрашиваю события, но я тогда был моложе, а перебитую бровь многие находили весьма пикантным дополнением к моей внешности. Особенно когда я пускал в ход старую байку о том, что якобы получил эту отметину от казачьей шашки. Не верьте, все было намного банальнее… К тому же я знаю, что такое удар холодным оружием по незащищенной голове, если это оружие в руках человека пользующегося им с детства. После этого так просто не выживают.

Ну вот, я опять ухожу от темы. Итак, я приступил к планомерным действиям по привлечению к себе внимания спутниц синематографиста, и довольно скоро достиг первых результатов. Блондинку звали Мария Магдалена, брюнетку – Берта Хелена. Они вместе с Рудольфом летели в Венецию на художественную выставку, где должны были представлять его новый фильм, в котором обе играли заметные роли. Мы довольно мило беседовали, но тут спор о синематографе закончился, и режиссер увел актрис обсуждать какие-то их профессиональные вопросы, и мне ничего не оставалось, кроме как познакомиться с его собеседником.

– Хеммет Синклер, – представился тот, широко улыбаясь, – репортер, охотник, искатель приключений. Вообще-то мое имя Хамнет, его мне дали увлекающиеся английской историей родители, но я почти не встречал людей способных это выговорить.

– Вы англичанин?

– Почти, новоангличанин, из Бостона. Но последнее время больше живу в Испании и работаю на Лондонскую прессу. Так что при желании можете считать меня испанцем или британцем.

– Летите во Францию, Италию или Египет?

– В Александрию. Редакционное задание. А Вы?

– Я тоже. Но уже по делам науки.

– Вы ученый?

– Скорее учитель, – я не очень рвался посвящать случайных попутчиков в детали своей миссии, – преподаю древние и восточные языки.

Наш разговор прервал хрипловатый голос капитана, искаженный репродуктором.

– Спешу уведомить уважаемых пассажиров, что «Виллем Оранский» вошел в воздушное пространство Франции.

– Вот за что ценю цеппелины, – заметил Хеммет, выглядывая в иллюминатор, – никакой многочасовой мороки на каждой пересекаемой границе. При моей профессии это экономит просто кучу времени…

Я рассеянно кивнул, разглядывая медленно проплывавшие под серебристым брюхом цеппелина лесистые вершины Арденн и пребывая в совершенно расслабленном и философском расположении духа.

К Парижу мы подлетели только вечером, а поскольку таможня оказалась уже закрыта, то пришлось ждать до утра. К счастью «Виллем Оранский» предоставлял пассажирам достаточно комфорта.

Вернувшись в каюту, я застал полковника Левинского за подробным разбором какой-то из статей. Он что-то бормотал себе под нос и поминутно выписывал особо заинтересовавшие его моменты в блокнот. Увидев меня, он оторвался от конспектирования и поспешил поделиться впечатлениями.

– Вы просто не представляете какие неожиданные идеи выдвигает этот англичанин…

– Неужели? – меньше всего меня в этот момент интересовали идеи очередного гения-теоретика предлагавшего какие-нибудь «лучи смерти» или «ныряюще-летающие миноноски». Куда как больше я мечтал добраться до подушки. Но остзеец не сдавался.

– Что Вы думаете о панцервагенах, тех, которые Вы по какому-то странному недоумению назвали танками?

Я пытался не поддаваться на провокации и решительно направился к койке.

– А что о них думать, сундук на гусеницах…

– Ну а все же?

Я остановился на полпути к вожделенному отдыху, и пояснил:

– Все зависит от того с какой стороны фронта. Если с нашей, то чертовски полезная штука, а если с чужой, то такая заноза в…в этой самой… в общем, ничего хорошего.

– Нет, я не о том. Понимаете, все считают танки лишь средством преодоления полосы обороны, а ведь это совсем не так. Я и сам много об этом думал.

Стараясь не обидеть полковника, я по возможности симулировал глубокую заинтересованность в его танковых фантазиях, но бочком и аккуратно добрался таки до койки, и начал готовиться ко сну. А он тем временем развивал свою мысль дальше.

– А на самом деле танки это средство глубокого маневра. Только представьте себе эту картину: аэропланы обрушиваются на вражеские центры связи и управления, парализуя любые сообщения, пехота взламывает оборону, а колонны скоростных танков врываются в его тыл, действуя по заранее намеченным линиям наступления, эдаким «танкоулицам», рассекая его боевые порядки, парализуя волю к сопротивлению и сея панику. Я почти уверен, что таким образом можно делать по десять – двадцать миль в сутки, да что там, все пятьдесят!

Я оторвался от расстилания постели и с сочувствием посмотрел на увлеченного стратега. Его глаза пылали, на лице застыло восторженное выражение, казалось, он уже видел себя на головном панцервагене, врывающемся в глубокий тыл противника и захватывающем мосты и города… Но предложить ему принять успокоительное, было бы явно не вежливо. Бедняге положительно стоит обратиться к доктору. До войны в Вене я знавал несколько прекрасных специалистов… Ну да ладно.

– Нет, вы не понимаете, – продолжал развивать охватившую его идею Левинский, – в прошлой войне проблема была не в прорыве обороны, как всем кажется, а в том, что обороняющийся успевал построить новую быстрее, чем наступающий ее прорывал…

Тут я уже не выдержал.

– Поздно уже, давайте-ка лучше спать, полковник.

Конечно, это было не очень-то по-джентельменски так прозаично обрывать полет его фантазии, но он задел больную тему. Напрорывался я обороны в ту войну… до сих пор, ощутив запах прелого сена, вздрагиваю и начинаю судорожно хвататься за правую ягодицу, где по уставу должна была находиться сумка с противогазом… А уж что иногда по ночам снится, лучше и вовсе не вспоминать.

– Да, да конечно, извините, – спохватился полковник, – просто это давний спор с товарищами по оружию, вот я и увлекся.

– Да ничего, я тоже погорячился, – перспектива, наконец-то лечь спать, придала мне добродушия.

На следующее утро Эрык Левинский удалился навстречу своей судьбе, а на борт поднялось несколько новых пассажиров. Одного из них я узнал сразу – высокий худой шатен с моноклем в правом глазу и в безупречном темном костюме в тонкую полоску. Жиль Гастон дю Понт. В определенной степени мой коллега… И один из идейных врагов. Охватившее после великого кризиса Францию поветрие везде и всюду видеть римское влияние сказалось и в науке. Возможно, тут есть и что-то личное. Слишком уж упирали итальянцы на эту идею, когда разваливали Тройственную монархию. Нет, я не в восторге от того, что представляла собой Апеннино-Дунайская держава Виттельсбахов накануне своей гибели, но я все же там родился…

Но не буду морочить Вам голову всеми этими научными и политическими дискуссиями. Скажу кратко – наши с дю Понтом разногласия носили глубоко принципиальный характер и частенько сопровождались бурной полемикой в специальных изданиях… В общем, я не имел ни малейшего желания находиться в его компании.

Париж в то утро был восхитителен. Его не смогли испортить даже грандиозные небоскребы, массивными глыбами возвышавшиеся вокруг исторического центра. Пока цеппелин маневрировал над мировой культурной столицей, практически все пассажиры прильнули к иллюминаторам. И скажу вам честно, там было на что посмотреть…

Когда город окончательно скрылся на горизонте, все вернулись к обычным занятиям – разговорам обо всем и одновременно ни о чем конкретном. Мы с дю Понтом заняли стратегически выбранные места на противоположных концах кают-компании и демонстративно расположились спиной друг к другу. Но долго это продолжаться не могло. Жиль был слишком известен среди широкой публики и не прошло и получаса как вокруг него завязалась дискуссия о великой цивилизаторской роли римлян среди «диких северных варваров». Я пару раз порывался сделать несколько язвительных комментариев, но каждый раз сдерживался, отчего настроение у меня стало донельзя желчным.

– Эти французы стали такими скучными, – прервал мои размышления женский голос, это была вчерашняя актриса, Берта Хелена.

– Да что вы, по сравнению со шведами…

– Я не о том. Все эти рассуждения про национальную и расовую политику так утомляют…

– О, вы еще не слышали Муссолини, – я усмехнулся.

– Слышал, слышал, – к нам присоединился Хеммет Синклер.

– Ну, вот он то как раз потрясающе киногеничен, – заметила Берта.

– Что?

– Ну, идеален для кинематографа, харизматичен, прекрасно смотрится в кадре – пояснила девушка. Она произносила «кинематограф» вместо «синематографа», тогда это было признаком своего рода близости к этому занятию, неким профессиональным шиком.

– Я вижу, вы неплохо разбираетесь в режиссуре, – продолжал внедряться в наш разговор Хеммет.

– Вы мне льстите, – она смутилась, – честно говоря, я мечтаю снять собственный фильм, но пока мне еще многому надо научиться…

– Только держитесь подальше от политики, – заметил Синклер, – Вы даже не представляете, насколько это неджентльменское занятие. И от политиков тоже…

– Вы преувеличиваете, – она засмеялась, – они совершенно безобидны.

– Нет, нет, не обольщайтесь, – горячо возразил Хеммет.

– А вы что думаете о политиках? – девушка попыталась найти поддержку у меня.

Я несколько растерялся. Значительную часть того, что я думал о политиках, было решительно невозможно произнести при дамах.

– Ну… Среди них есть самые разные люди…

– Но крайне мало приличных, – улыбнулся Синклер.

– Вы на редкость язвительны, – она обиделась.

– Ну что вы, – он словно не заметил ее раздражения, – я просто само обаяние. Но надо же как-то компенсировать глубокомысленное молчание нашего ученого друга.

Ну да, я не всегда могу блеснуть красноречием, особенно в разговорах о политике… Но с другой стороны, Хеммет был уж слишком назойлив.

– А вы, часом, не коммунист? – теперь язвила уже Берта.

– Нет, но если честно, левые мне симпатичнее разнообразных фашистов, ничего не могу с собой поделать, – Синклер развел руками.

– Давайте лучше поговорим о чем-нибудь еще, – сдалась девушка, потом обратилась ко мне – Вы ведь остмаркец?

– Сложный вопрос, честно говоря, я и сам не знаю, кто я такой… Уроженец несуществующего государства, «профессиональный иностранец» как сказал обо мне один из коллег. В данный момент я числюсь гражданином Великого Герцогства Силезского… Но не будем о грустном, так вы говорили, что хотели снять собственный фильм?

За разговорами день прошел быстро. А поскольку нового попутчика вместо польского танкофила в каюте у меня не оказалось, то я смог перед сном детально порыться во взятых с собой бумагах и как следует заняться подготовкой к предстоящей в Египте миссии.

Манускрипты меня волновали умеренно. Крайне маловероятно, что удастся найти что-то действительно оригинальное. Скорее всего, еще некоторое количество стандартных античных текстов, вряд ли это будет полное собрание всех сорока книг Полибия или еще что-то столь же ценное. А вот фото статуэтки это другое дело. По сути, самая интересная задача в моей карьере.

Ту обсидиановую фигурку я нашел совершенно случайно и в совершенно немыслимом месте. В самом конце войны, когда боевые действия окончательно приобрели хаотический характер, и нормальная (если к войне вообще применимо это слово) война между государствами определенно стала перерастать в гражданскую, мой батальон занесло в Анатолию. Турки, столетиями наши исконные враги, как-то незаметно оказались вдруг союзниками, и несколько месяцев мы дрались плечом к плечу с ними. Один из турецких аскеров и передал мне эту статуэтку перед смертью. Насколько я смог понять из его сбивчивых объяснений, он просто обязан был вручить эту вещь «знающему и сведущему человеку», а поскольку вокруг никого кроме меня не оказалось… в общем, вот таким, приличествующим скорее приключенческому роману образом, я и стал обладателем того, что поначалу посчитал обычной безделушкой.

Уже потом, я обнаружил, что ничего подобного ни в одном музее нет, причем вещь явно была достаточно древней, и мало походила на современную подделку. Да и подделку чего? Где оригинал?

Еще больше меня заинтересовали надписи. Вокруг основания статуэтки тянулась цепь орнаментальных значков, вполне похожих на письменность, но опять же начисто лишенную каких-либо аналогий. На нижней же стороне было грубо нацарапано несколько слов греческими буквами.

Одно из них – Стимфалополис – было похоже на название города. Мне стоило нескольких лет разысканий выяснить, что это название носил один из небольших гарнизонов в Верхнем Египте эпохи Птолемеев. Остальная часть надписи сохранилась очень плохо, и читались лишь отдельные слова «намант… дусиос… брива», скорее всего, были галльскими, а не греческими «враг… демон… мост». Понять, что именно соединяло заштатный египетский гарнизон с Галлией, мне пока не удавалось. Равно как и то, откуда вообще взялась эта фигурка, и с какой древней культурой она могла быть связана.

Вернувшись, я показал вещь Карлу, и его она заинтересовала еще больше. В отличие от меня, человека довольно ленивого и не слишком любопытного, профессор был настоящим ученым с мертвой хваткой. Несколько лет он посвятил собственным изысканиям, но даже они не привели ни к какому осмысленному результату. Много раз Карл сокрушался, что был бы он лет на двадцать моложе и не случись гражданской войны на Ближнем Востоке, он лично бы отправился в Турцию разбираться в происхождении статуэтки… Не удивительно, что обнаружение парной вещи нас так взволновало.

Тут меня отвлек от размышлений некий звук. Не то скрип, не то скрежет, как будто отвинчивали ржавый болт. Я выглянул из каюты. Снаружи было пустынно и тихо. Звук смолк. Я притворил дверь и продолжил разбирать бумаги. С той стороны отчетливо прозвучали удалявшиеся шаги. Моя каюта располагалась в самом конце прохода, и могу поклясться – только что в коридоре никого не было. Для того чтобы пройти мимо моей двери обладателю шагов нужно было сперва материализоваться из воздуха. Я отложил бумаги, прихватил на всякий случай увесистое пресс-папье, лежавшее в ящике стола, и выглянул в коридор. Не успел. Дверь в кают-компанию, расположенная в дальнем конце прохода, закрылась, так и не дав мне разглядеть неизвестного.

Я еще раз оглядел проход между дверями кают и внешней стеной гондолы. Он определенно был пуст. Даже поднял глаза к потолку и вот тут-то и заметил нечто странное. Приглядевшись, я понял, что одна из панелей обшивки пригнана неплотно. Естественно я ее ощупал и немедленно обнаружил, что она вообще не закреплена.

Хоть я и несколько располнел за прошедшие годы, но кое-что из старых навыков сохранил, и менее чем через полминуты был уже наверху.

Как раз над гондолой располагалась несущая конструкция, собранная из ажурных балок и перемычек, внутри которой я и оказался. С боков нее шли две служебные галереи, снабженные небольшими иллюминаторами, через которые внутрь проникал хоть какой-то свет. Над головой тянулись через все многосотметровое чрево цеппелина пучки каких-то труб. Пахло бензином и солидолом.

Я огляделся. Вокруг располагалось нагромождение планок, реек, лееров, кабелей и еще каких-то деталей. Ничего странного или подозрительного… Откуда взялся человек в пустом коридоре, мне стало более или менее понятно, но что он здесь делал? Я спустился и прошел в кают-компанию. Как я и предполагал, она была пуста. Неизвестный не стал тут задерживаться и растворился где-то в недрах служебных и технических помещений расположенных дальше к носу гондолы.

Так ничего толком и не выяснив, я вернулся в каюту, и для надежности запер входную дверь. Мало ли что. Какие бы темные игры не велись на цеппелине, ко мне это не относилось, а заняться и так было чем. Я вернулся к изучению того, что нам было известно о найденной мной статуэтке.

Как я уже говорил, единственной зацепкой относительно таинственной фигурки было название городка Стимфалополис. Вполне логично, что мы с Карлом попытались собрать всю информацию о нем. Увы, ее оказалось на редкость мало. Впервые город упоминался в связи с войной императора Аврелиана против царицы Зенобии в 273 году. Тогда эта честолюбивая супруга Пальмирского царя Одената попыталась выкроить себе собственное государство из римских и персидских владений. Однако военная удача сопутствовала римлянам. Армия Зенобии была разбита, а сама царица попыталась спасти бегством в Персию, но была захвачена римской кавалерией, и несколько лет спустя проведена торжествующим победителем по Риму закованная в золотые цепи.

Что же до Стимфалополиса, то в большинстве источников про него вообще не было написано ни слова. Но пару лет назад мы с Карлом смогли на пару недель получить доступ к хранилищам Венской коллекции древних манускриптов. Туда в свое время вывозили все, что наши бравые солдаты, скажем так… обнаруживали в ближневосточных колониях в ходе их присоединения к Тройственной монархии. Война и последовавший развал империи привели хранилище в полное запустение, и множество находок по сей день пылятся в хранилищах, ожидая изучения и публикации. Среди них нам с профессором и удалось обнаружить средневековый список знаменитой «Истории Августов» содержавший не дошедшие в других вариантах рукописи фрагменты.

И посланные царицей наемники должны были вывезти часть золота, пурпурных тканей и иных ценностей из Египта, и доставить их в Пальмиру. Но предупрежденный Аврелиан направил в Египет верных людей с достаточным количеством воинов. И когда поставленный Зиновией над наемниками предводителем некий Акроком узнал об этом, то бежал со всеми своими людьми на юг, в Стимфалополис, где был настигнут и…

К сожалению, как раз на этом месте найденная рукопись обрывалась, и подробности тех событий так и остались неизвестны.

Вообще интересно было само имя города. Его египетское название источники не упоминали. Греческое же было дано в честь тех самых стимфалийских птиц. Все мы в школе читали и разбирали мифы античности. Среди них и третий подвиг Геракла по истреблению этих весьма агрессивных пернатых, нападавших на жителей аркадского города Стимфала и его окрестностей. Обычно считается, что герой перебил всех хищниц. Однако многие авторы полагали, что он лишь прогнал их, подняв жуткий шум с помощью сделанных лично богом Гефестом медных тимпанов. О том, куда именно делись птицы, до смерти напуганные исполнением Гераклом этой музыкальной партии, мнения античных авторов разделились. Географ Павсаний размещал их в Аравии. Писандр предполагал, что они улетели на Черное море, где в дальнейшем доставили ряд неприятностей искавшим там Золотое Руно аргонавтам.