Скифы

Так вот. Рома, продолжил он мысль, возникшую совсем не случайно – у него почти никогда случайностей не бывает, – время от времени посещавший их подъезд на предмет покурить и погреться, однажды заявился с канистрой бензина, намереваясь устроить кошечкам (а заодно, видимо, и бабке) Окончательное Решение Вопроса. До дела, правда, так и не дошло: взрослые Ромку таки поймали, скрутили и от избытка чувств надавали, потому как плеснуть бензинчиком под бабкину дверь он все-таки успел. Кто-то даже побежал звонить в милицию, однако Ромка умудрился, царапаясь и кусаясь, вырваться и убежал в неизвестном направлении – не факт, что домой.

На том дело и кончилось. Интересно, однако, то, что бабка свою миску выставлять под дверь перестала. Кошечки, правда, продолжали приходить, гнусно орали, требуя жратвы. Но население подъезда осмелело. Кошечек стали гонять. И теперь уже папаши выкручивали ухи пацанам за попытку погладить котеночка: все как-то сразу вспомнили, что кошки помойные, опасные и что они «разносят заразу» (какую «заразу», никто толком не знал, но это было уже и неинтересно).

История, что ни говори, банальная. Однако время от времени озадачивает вопрос: а почему это мы должны были терпеть кошачью вонь? В общем, по всему выходило, что не должны. С другой стороны, было точно так же ясно, что бабусю трогать было… не то чтобы вообще нельзя, но совершенно непонятно как. Говоря языком возвышенным и научным, отсутствовала конструктивная легитимная процедура приведения бабки в порядок. Существовавшая тогда моральная система допускала только два возможных метода воздействия: увещевания (по нарастающей – брань, ругань и скандал) и жалобы по начальству. Против первого бабка была защищена своим норовом, а против второго – статусом бабки (надо признать, что в позднесоветское время это был именно что статус: с бабками всякие мелкие местные власти старались не связываться, ибо хорошо знали, что выйдет себе дороже).

Более того: бабкины увлечения кошечками имели, как ни странно, некое оправдание. В самом деле, кошечек было «жалко», а те, кому их жалко не было, старались на это не нажимать, потому как это считалось «нехорошо». Слабых, сирых, обиженных судьбой и по-всякому неудачных полагалось жалеть – за одно только это. И тощенькие помойные кошечки идеально вписывались в парадигму.

Крылову захотелось хлопнуть себя ладонью по лбу. Ага, вот почему это воспоминание лезет в голову так настойчиво! Ситуация та же, только уже в масштабах страны. Только вместо кошечек – эти вот всякие дебилы, наркоманы, гомосеки, спидоносцы. А он уже тогда начинал догадываться, что кончится все это очень плохо. Потому что при таком раскладе единственным способом решить проблему оставался… и остается – Рома!

Получалась очень нехорошая схема. Вот имеет место быть какое-то явление, которое всем мешает и всех раздражает. То ли стремительно растущее поголовье дебилов, то ли гомосеки-спидоносцы на каждом шагу, которые протестуют против всяких ущемлений прав, – неважно. Однако никакого нормального способа его прекратить не существует, ну и к тому же не связываться же! В конце концов появляется какой-нибудь отморозок Рома, который, конечно, гад и сволочь, но который «решает дело». После чего все снова приходит в норму. Зато никто не брал греха на душу. Рома виноват. Он такой. Отморозок. Правда, его тоже можно пожалеть: у него ведь действительно плохие родители…

Грубо говоря, оказалось, что хороший человек (точнее, человек, желающий быть и называться «хорошим») решительно ничего не может сделать со всякими обидными явлениями жизни, разве что ныть. Из чего следовал железный вывод: дееспособно только зло.

Начиная с третьего этажа снова окунулся в тучу миазмов, вони, смрада, а на первом едва-едва не вляпался в широкую лепешку, что как жирная медуза сползает со ступеньки на ступеньку. К этому времени разогрелся так, что на спине взмокла рубашка. Словно не сбегал с десятого этажа, а взбегал. Да нет, так мощно не разогрелся бы все равно, это от злости… И теперь весь пропитывается этой вонью, этими запахами жидких экскрементов, снова пришлось задержать дыхание, пробирался уже медленнее, а на первом…

На первом и через подъезд шел, как по минному полю. Здесь кучи как старые, засохшие, с вызывающе торчащими кверху черно-коричневыми вершинками, так и широкие коровьи лепешки, еще свежие, исходящие паром, невыносимо смердящие, глаза лезут на лоб, но смотреть надо, чтобы не вляпаться, воздух уже не воздух, а желтый неподвижный туман, в котором должно гибнуть все живое… но нет: жужжат рои крупных зеленых мух, радостно набрасываются, ползают по лицу, пока ты хватаешься за перила, лезут в глаза, пытаются раздвинуть губы и протиснуться в рот, где влажно, где можно отложить яйца, из которых выведутся крупные жирные личинки…

С разбега толкнул дверь, но проклятая, помня о своем магнитном устройстве, подалась с неспешностью стотонной банковской двери. Все запоры на входе в дом для удобства семьи дебилов отключены, и теперь в подъезд заходят и окрестные бомжи, чтобы погадить, посидеть на подоконнике и выпить в безветрии, поджечь все, что в почтовых ящиках, облаять сволочей, что живут в теплых квартирах…

Глава 8

На улице он долго жадно хватал широко раскрытым ртом воздух, словно вынырнул со дна океана. Живительный чистый воздух, пропитанный запахами бензина и масел – жильцы моют машины прямо под окнами, ароматом огромной мусорной кучи в пяти шагах, где не убирали уже две недели и мусорных баков не видно под грудами гниющих отбросов.

– Дееспособно только зло? – прошептал он. – Дееспособно только зло?.. Да, так думаю даже я… временами. Но как же насчет добра с кулаками?

Он отклеился от двери, потащился вверх по земляным ступенькам: дом одной стороной как бы в яме, но с другой стороны уже второй этаж, что значит – построен на склоне Воробьевых гор.

Придет Рома, мелькнула трусливая мысль. Придет Рома и все исправит… Решит и проблему дебилов. По-своему решит. Понятно, как. А мы на кухнях будем втихую радоваться, ликовать, но вслух наперебой друг другу будем говорить, что вот какой он нехороший, что нельзя же так, это ж чересчур грубо, ведь дебилы тоже люди, с ними тоже надо как с людьми… или почти как с людьми. Да, прошлое правительство чересчур много дало дебилам, но нельзя же так, как поступил Рома, ведь надо сперва все было просчитать, подумать, семь раз отмерить, чтобы ни одна слеза невинного ребенка не упала, ведь одна-единственная слезинка невинного ребенка на чаше весов перетянет все-все на свете, а кто дал право Роме решать: кто дебил, а кто не дебил, это же такая тонкая грань, да и есть ли она, ведь ее можно проводить произвольно в любом месте, а значит – вообще нельзя проводить, ибо в некоторых случаях лучше умереть самому, чем совершить несправедливость к другому…

А вот хрен вам, ответил он мстительно. Хрен я вам сам лягу в гроб! Да еще и крышкой накроюсь сам. Ждите! Я сперва вас всех уложу. А сам постараюсь остаться по другую сторону гроба. Со всеми своими друзьями, приятелями и вообще со всеми нормальными людьми!

Перебежал по мостику, через улицу. Дальше открывалась площадь с памятником посредине. Сверху движение вокруг памятника напоминает богатый украинский борщ, который хозяйка энергично перемешивает невидимой поварешкой. Тысячи разноцветных машин, иномарок и отечественных, красные, как бурак, зеленые, как всевозможная зелень, оранжевые, как морковь, и бледные, как пастернак, двигаются по кругу, иной раз делают несколько кругов, пока удается прижаться к самому краю.

Впереди мужчина, хорошо и со вкусом одетый, остановился на тротуаре, расстегнул ширинку, долго и со вкусом мочился под дерево, совершенно не обращая внимания на проходящих мимо мужчин и женщин. Какой-то старик ругнулся, но останавливаться не стал: все, как утверждает нынешняя мода, что естественно, – не позорно.

Еще за два квартала Крылов видел, как точно так же один остановил машину, вышел и помочился на стену. Желтая моча потекла на тротуар. Не успел снова за руль, как появился милиционер, вытащил на место преступления, оштрафовал крупно, жестоко, по самой высшей ставке.

В самом деле, одно дело помочиться под дерево, там земля, а не асфальт, другое – на стену: законопослушным людям приходится переступать через его мочу, нюхать вонь. К тому же пусть тут рядом нет деревца, но на машине мог проехать дальше, вон целая стайка деревьев…

Оштрафованный сперва жалко лепетал, пытался выскользнуть из-под штрафа, а когда вынужденно расстался с половиной содержимого кошелька, орал и возмущался. Милиционер что-то сказал вполголоса, Крылов не слышал, но явно о сопротивлении властям, и оштрафованный сразу уменьшился в размерах, уполз в машину.

Правильно, подумал Крылов сочувствующе. Как бы круто ни менялась мораль, моды, взгляды – но всегда должны быть четко обозначены границы, через которые нельзя переступать. Это одна из основ благополучия умов… Эх, так бы просто все решалось на более серьезном уровне!

Ближе к метро «Пушкинская», откуда в свое время перетащили дом Сытина, площадь цвела широкими тентами. Бойко работали торговые точки, народу не то чтобы людно: напротив через дорогу лакомый для приезжих «Макдоналдс», но все же здесь всегда пьют пиво, едят мороженое, жадно глотают пирожки и пирожные, снова вскакивают и бегут, бегут…

На самом краю расположилась группка любителей пива. Он издали узнал могучую фигуру Тора, у него еще одна яркая примета – огненно-рыжая голова, рубашка дикой расцветки, возле него нечто мелкое… ну да, Откин, вон и Черный Принц…

Вообще-то можно бы засесть в кафе, они все пустые, только вечером начнут появляться парочки и самодовольные придурки, считающие себя интеллигентами, но эти уже в печенках, достали тупостью и претензиями. Постоянно и велеречиво талдычат о свободах, но попробуй в их присутствии шаг вправо или влево от «правильной линии»! К примеру, можно сколько угодно пинать и поносить фашизм, но оброни хоть одно неодобрительное слово о евреях, «общечеловеческих ценностях», Малевиче или Кандинском! Не только истошный вой, но и будут призывы уничтожить красно-коричневую сволочь, мол, я разделяю общечеловеческие ценности о сверхценности жизни, но Есть Вещи, Которые Терпеть Нельзя!

Он уже завелся, но, когда подходил к площадке, злость улетучилась, как пары эфира. За широким столом, уставленным кружками пива, расположились Тор, Черный Принц, Lordwolf, Бабай-ага и Откин. Креветок еще не было, как и пустых кружек. Только начали, но ор уже такой, что музыки не слышно… Ах да, здесь ее вообще нет, как хорошо, только шум проезжающих автомобилей… да едва слышное подрагивание почвы под ногами: там трехуровневая развязка метро.

Он невольно обшарил взглядом всю площадь зала, но Яны нет, мир пуст, и вообще здесь только корчмовцы да пара гостей столицы, что жадно поглощает мороженое, такое лакомое в Москве и невкусное в родном городе.

Черный Принц приветственно помахал рукой еще издали:

– Еще подойдут!.. Долго ты добирался.

Крылов сел, ему придвинули кружку. Пенистая шапка покачивалась, грозя вот-вот пойти блестящим селевым потоком по толстому стеклу.

– Придет Рома, – сказал он, – и все устроит… Ребята, а ведь в самом деле, дождемся!

– Ты о чем? – спросил Черный Принц.

А Бабай-ага, которому всегда все было понятно и непонятно, сказал задиристо:

– А мы что, сами не ромы?.. Да мы такие ромы, что всем ромам по роме, а потом еще и кое-что в зад, чтоб голова не качалась! Ты че, Костя? Ты чем не Рома?

Крылов жадно отпил, но удержаться не смог, осушил до дна. У дальней стойки сразу пришло в движение, вскоре из-за спины выдвинулись белые руки, официантка умело переставила с подноса тяжелые кружки из толстого стекла. Янтарное пиво, белоснежные шапки пены, где пузырьки лопаются медленно, неспешно, разжигая жажду.

– Журавлев и Лилия не придут, – сообщил Принц, – еще Барон и Локи вынуждены отбыть на дачи. Родня достала, зато напросились Кулебякин и Зомбоид. Ты знаешь их по сайту. Умные мессаги забрасывают.

– Уже знают, – спросил Крылов, – о чем речь?

– Я им рассказал, – ответил Принц. – Они в восторге…

Но сам, судя по его лицу, сам был вовсе не в восторге от хулиганской затеи. Да и самому Крылову при свете солнечного дня казалось смешным и нелепым все, что говорилось в пьяном угаре. А тут еще вот-вот подойдет Яна, появится ее роскошное тело, от него такой с ног сшибающий и в то же время неслышный запах, не поймать никакими приборами, но сердце трясется, внизу живота жилы начинают судорожно напрягаться, а железы внутренней секреции обильно выделяют слюну. Про гормоны вообще молчок, и так из ушей выплескиваются, будто в черепе кто-то с силой бьет ногой по лужам..

– А я как раз с тусовки эльфистов, – сообщил Бабай-ага. – Вот уж поистине доброжелательные люди!.. Не чета нашим патриотам, что в каждом видят врага!

Крылов сказал с неохотой:

– Патриоты вообще-то не доверяют никому и ничему, даже себе, ибо свято убеждены в коварстве и могуществе противника. В этом они и усматривают собственную патриотичность. И если завтра на место нынешнего президента сядет их Барклаев, они тут же объявят его агентом мирового сионизма, а называть будут не иначе как Симон бар– Клае.

Подошел Матросов, издали вскинул руки в приветствии. Уловил обрывок фразы, покраснел, обиделся, притащил от соседнего стола стул и спросил почти враждебно:

– А ты кто?

Крылов мягко поинтересовался:

– Ты имеешь в виду национальность?

– О национальности лучше не надо, – отрезал Матросов подозрительно. – Ты вон какой-то рыжий больно, а среди пархатых рыжих больше, чем среди ирландцев. Ты лучше скажи о своих убеждениях. Это надежнее.

Крылов двинул плечами:

– Да всегда пожалуйста! Мои убеждения полностью совпадают с моей национальной принадлежностью: «национальность и убеждения – русский». Правда, это не предельно точно. Я скорее патриот, нежели националист. В строго державном стиле: я люблю свою страну больше, чем «свой народ».

Матросов при общем молчании спросил еще подозрительнее:

– Это как?

– Под «моей страной», – ответил Крылов ровно, – я понимаю отнюдь не территорию. У меня как-то не захватывало дух при мысли о родных осинах. Если Россия захватила бы Францию или Индию, я бы не огорчился. Я понимаю Россию как «нашу власть», а не как «нашу землю». Честно говоря, я презираю саму идею «почвы» и именно поэтому считаю идею «суверенитета» глупой и гадкой. Когда кучка людей на кусочке земли вдруг начинает крыситься, хочется надавать им по раззявленным рожам. Как бунтовщикам и предателям. Ты уж прости, но я решительно не понимаю идеи типа «Для нас Россия должна быть важнее всего». Мне, разумеется, не нравится тут это самое «для нас». Потому что в таком случае и для эстонцев превыше всего их поганая Эстония, и для чеченцев, прости Господи за плохое слово, «Ичхерия».

Его слушали молча, он всегда умел говорить убедительно, но на лицах напряженное непонимание и вопрос. Матросов вообще смотрел исподлобья. Он в самом деле из тех, кто перед решительной схваткой с внешним врагом готов чистить собственные ряды до бесконечности, пока не останется один. А потом начнет копаться в себе.

– Поясни, – потребовал он.

– Нет такой самостоятельной идеи – «Россия превыше всего», – ответил Крылов. – Это просто вариант идеи «Каждый народ должен любить себя паче всех прочих». То есть все остальные тоже «право имеют». Но согласиться с этим никак нельзя. Не имеют они никакого «права», как, впрочем, и никаких «прав» вообще. Собственно говоря, все разговоры о «русской идее» упираются не в «идею», а в «Россию». Потому что непонятно, что такое «Россия» и на что она похожа. Условно говоря (тут со мной можно очень и очень поспорить, можно даже разгромить в пух и прах, но тем не менее определенную сторону дела я тут все же попытаюсь хотя бы обозначить), в каждой стране есть нечто главное, вокруг чего вращается все остальное. Типа того, что Израиль – это прежде всего «наш народ». Америка – «наш бизнес». Франция – «наша культура». Англия – «наши обычаи». Германия – «наши порядки». Разумеется, все эти соответствия весьма условны, но что-то такое в них есть.

Бабай-ага спросил веселым голосом, он везде старается сгладить напряжение:

– А что Россия? Квас и матрешки?

– Россия, – ответил Крылов с нажимом, – это «наша власть»! Можно долго спорить о том, что такое «власть» и «наша» ли она, и все эти споры будут правильны и уместны, но уже внутри этого. Понимаете? Внутри. Потому что из этого надо исходить. Если мы не принимаем этого утверждения или заменяем его другим, то мы промахиваемся, оказываемся вне всей патриотической проблематики. Я желаю себе и своей стране не столько полных магазинов, свободы или еще чего-нибудь этакого-такого. То есть это все очень хорошие вещи, и, разумеется, очень хочется, чтобы все это было. Но тем не менее в первую очередь я желаю себе и своей стране не этого. Во всяком случае, не прежде всего. Нет, прежде всего – победа над врагами и, разумеется, власть. Наша власть. Потому что без этого ничего не будет. По крайней мере, для нас.

Матросов подумал, буркнул полуодобрительно:

– Хоть ты и в очках, но сейчас брякнул в самую точку.

– В этом и состоит суть патриотизма, – продолжал Крылов. – Патриот желает своей стране (и своему народу) не столько «добра» и вкусной кормежки, сколько превосходства. Демократ, разумеется, добавит «…без штанов» и вспомнит про Верхнюю Вольту с ракетами. И будет не прав. Штаны обязательны, потому что без них превосходства не получается. Чего Совок вовремя не понял, а потом советские удивлялись, почему это их негры держат за своих, а не за людей (а какие-то французишки, у которых атомных фугасов в сто раз меньше, пользуются полным решпектом). Демократы не всегда желают России зла. Но они обязательно жаждут ее унижения. Демократ может быть не против богатой России. Но Россия как государство должна быть, по их мнению, жалкой, всеми презираемой, неагрессивно-безвредной, не страшной и не опасной (и, соответственно, не интересной) ни для кого. Может быть, нас даже будут кормить за безвредность, и чечевичная похлебка будет сытной и наваристой. Но мне не хотелось бы вступать в дискуссии относительно того, положат ли нам в миску достаточно гущи и будет ли сей супчик сварен в полевой кухне натовских частей, расквартированных под Владимиром, или в закопченном ваххабитском котелке на развалинах дагестанской деревни.

Черный Принц грохнул пустой кружкой о стол. Лицо его, почти не тронутое солнцем, враз потемнело. Черных он ненавидел люто, черные – это все кавказцы, а не какие-то там негры, которых вообще не существует. На втором месте после черных у него стояло НАТО.

Крылов отхлебнул пива, сказал уже упавшим голосом:

– При этом я отдаю себе отчет в том, что массовый патриотизм сейчас (и долгое время спустя) в современной России почти невозможен. Времена Минина и Пожарского прошли, а время «нового патриотизма» еще не пришло. Демократы преуспели, а патриоты проиграли борьбу за массы. Массы предпочли даже не пепси (это было бы еще что-то внятное), а «Санта-Барбару» с «Просто Марией». То есть поглядение на чужую красивую жизнь; красивую не в последнюю очередь потому, что чужая.

Матросов выругался, Крылов чуть повысил голос, ибо Бабай-ага и Lordwolf уже не слушали, переговаривались:

– Из этого, кстати говоря, совершенно не следует, что патриотизм обречен! Если говорить серьезно, патриотизм нигде и никогда не был «массовым». Патриотическое мировоззрение – привилегия и обязанность, которую могут на себя брать далеко не все, особенно в России. Собственно говоря, для обычного человека патриотические эмоции – это нечто экстремальное, нужное и уместное только в особых ситуациях (скажем, на войне). Патриотизм должен быть интегрирован в культуру, составлять ее часть, может быть, «активное начало», но не в голом и явном виде. Одна из проблем с русской культурой состоит, кстати, в том, что там этого нет или почти нет. В таком случае «патриотическую идеологию» и надо создавать именно как мировоззрение «немногих лучших», а не как общенациональный клистир немедленного применения. Это не значит, что на «немногих лучших» надо остановиться и закончить дело кружковщиной. Но, по крайней мере, это правильное начало.

Глава 9

Матросов смотрел угрюмо. Крылов не понял его тяжелого взгляда, затем губы Матросова задвигались, он говорил свистящим шепотом, но Крылов чувствовал, что Матросов кричит во весь голос, кричит, надрывая связки, вон жилы надулись на шее, на лбу, а лицо побагровело, как переспелый помидор:

– Вы что же?.. Вчера такие орлы, мир переворачивали, а сегодня… в самом деле поверили… этим гребаным ящикам, этим писакам… что миром правят те жирные свиньи, которых мы выбираем? Они рулят? Вершителей судеб? И наших судеб?.. А нам позволено только выбрать из этого стада свиней… нет, даже не так! Нам позволяют исполнить ритуальный танец всеобщих и демократических выборов… но все-таки мы должны избрать именно тех, на кого нам укажут?.. Да еще быть по самые помидоры счастливы исполнением «своего гражданского долга»! Поверили?.. А вот хрен им!!! Ребята, у нас есть головы, а эти головы не только для того, чтобы носить шляпы или колоть лбами кирпичи на потеху этим свиньям!.. От нас зависит, каким будет мир… В каких странах и народах будут жить через сто лет! И какие страны будут, а каким не быть. И какие границы… и будут ли они вообще. И какие народы!.. Поймите же, мы можем!.. Мир можно менять и поворачивать каждое мгновение, что утекает, утекает, утекает! Но если можем, какого хрена нам оставаться статистами?

Крылов чувствовал себя неловко. Он только что вкусно и правильно порассуждал на тему национализма. Порассуждал оригинально, совсем не так, как говорят о нем правые или левые. Высказал парадоксальные свежие взгляды. Его слушают с вниманием, уважительно, восторгаясь блеском его логических построений…

Долго молчавший грубый Тор брякнул:

– А что? Щас мы и есть тилигенты, над которыми смеемся. Потрепать языками – ого, еще как можем. Да еще под пивко, водочку, соленые огурчики. А вчера мы в самом деле клевое дело затеяли… было.

Крылов чувствовал себя неловко. Вчера перебрал, это темное пиво – коварная штука, захмелелость подбирается незаметно. Что-то там говорили о скифах, он сам выдвинул парадоксальную идею построения скифского государства… ну да, подошла Яна, срочно надо было чем-то блеснуть… потом эту идею углубляли, расширяли.

А сейчас вот с самого начала не удалось сесть так, чтобы держать взглядом ту сторону улицы, откуда покажется Яна: все мужчины стараются сесть именно так, чтобы зад был защищен стенкой, а мордой ко входу, это называется «собака в конуре».

Подошел Klm, за ним – Раб Божий, еще пара незнакомых, они назвали свои имена вместо ников, Крылов их тут же забыл. Да и они сели скромненько, рты не открывали, заказали пепси.

Klm и Раб Божий сами сходили к буфету и вернулись с пивом и креветками. Крылов не утерпел, выдвинул стул, сел к столу боком, глаза косил, заговорил громко, убедительно:

– Да нет, я не отказываюсь от идеи… идеи Великой Скифии! Просто… я просто медленно подвожу базу под эту идею. Ведь это выбор пути! На самом же деле, сколько бы ни говорили о бесконечности дорог развития, на самом деле, повторяюсь, выбор крайне узок. Это либо режим щажения, либо – тренировки. Третьего просто нет. Первый путь: это работать по минимуму, стараться не перетрудиться, работу искать такую, чтобы платили больше, а спрашивали меньше, после работы сразу же отдыхать, расслабляться, балдеть…

Матросов фыркнул:

– А кто живет иначе?

– Второй, – сказал Крылов невозмутимо, – это и после отработанного минимума добавить нагрузки: в учебе ли, в спорте, диете… Можно порасслабляться, жалея себя, но можно даже в усталости встать и покачать железо, наращивая мускулатуру. Можно сесть и до поздней ночи грызть гранит науки. Можно следить за своей фигурой, сгоняя складки жира с брюха и боков, выпрямляя спину, можно изнурять себя тренажерами, проливать реки пота… Оба этих человека… щадильщик и тренировщик, получают равное удовольствие, но – разное! Один тем, что не утруждается, другой – что ходит с мощными мускулами, знает ассемблер и яву. Понятно, что первых, я говорю о щадильщиках, девяносто девять процентов в любой стране. И если начинать создавать новый народ… ну, пусть возрождать старый древний, то надо не просто ориентироваться на этот один процент, а надо сделать его обязательным…

– Как это?

– Ну, у всякого наступает такой момент, когда устает качать железо. Не потому, что мышцы трещат, это терпимо, а как бы… ну, другие не качаются, а счастливы. Так вот, качание железа для скифа должно быть обязательно.

Тор инстинктивно раздвинул плечи, напряг и распустил пласты мышц, лишь затем переспросил непонимающе:

– Качание железа?

Крылов поморщился:

– Я фигурально! Ты что, других фигур, кроме фиги, не знаешь? Качать железо – это идти через усилия. Только человек может качать железо! Никакое животное, пожрав, не станет трудиться сверх необходимого. И человек, который при первой же возможности старается отдохнуть, расслабиться, побалдеть, – это уже не человек… с точки зрения скифа.

Klm сказал предостерегающе:

– Э-э, полегче! А то мне слышится что-то не то нацистское, не то расистское. Мне, как еврею…

– Для скифскости нет ни эллина, ни иудея, – сказал Раб Божий торжественно.

Klm удивился:

– Да что же, скифство – это вроде новой религии?

Матросов с явным сожалением покачал головой:

– Нет. Религии все обгадились здорово. В них все еще идут, но уже только идиоты. Некоторые еще из моды, из желания чем-то поживиться… Но древние узы крови говорят сильнее! Так что удобнее делать это национальностью. Ну, пусть пока народом или даже народностью. А потом, если выживем, то переведем и в национальность.

Откин пожаловался:

– У меня это пиво уже начинает из ушей выплескиваться!.. Нельзя ли перейти на что-то другое?

Тор заявил знающе:

– Чем больше выпьешь пива, тем красивее наши женщины! А что ты хочешь?

– Например, – сказал Откин сердито, – кофе.

– Нельзя, – ответил Бабай-ага сожалеюще.

– Почему?

– Сочтут интеллигентами. А то еще интеллектуалами в придачу. Нет, надо держать марку людей сильных и напористых.

– Это пивуны-то напористые? Да они только пузы отращивают! Только сопят, рыгают да гогочут перед телевизором. К тому же, кроме матчей по футболу, ничего не смотрят.

– Хоккей еще смотрят, – возразил Раб Божий с укором. – Я, к примеру, хоккей смотрю… Ну, смотрел раньше. Но Матросов прав, я тоже перейду на джин с тоником. А немного интеллигентности тоже не повредит. Кофе – исконно-посконно скифский напиток! Он рос в Аравии, просто куст тебе и куст, но как-то раз один скиф заметил, что козы, поев листьев кофейного дерева…

– Я эту легенду слышал, – прервал Принц, – но там было сказано, что заметил араб.

– А что еще было сказать? Скифы уже как тысячу лет ушли с Аравийского полуострова. А до этого двадцать девять лет оккупировали всю Азию, Палестину, Мидию…

– Знаю-знаю. Теперь это я назубок знаю. Так, говоришь, скиф кофе открыл?

– Скиф!

– Ладно… Эй, девушка! Смели тогда и на мою долю, хорошо?

– Эксплуататор, – укорил Бабай-ага. – Не по-скифски утруждать красивых женщин.

– А некрасивых?

– Некрасивых нужно, – сказал Бабай-ага с убеждением. – При чем здесь дискриминация? Пусть все стараются быть красивыми. Красивой стать может любая, стоит только постараться. А кому лень, той лом в руки, и пусть асфальт долбит… Это я теперь знаю. Я вчера сбросил лишние восемьдесят килограммов!

Принц открыл рот, смерил его взглядом, не настолько уж Бабай-ага и был толстым, спросил недоверчиво:

– Это как?

– Развелся, – объяснил Бабай-ага, – так что теперь свободен, располагайте мной!

– Это в каком смысле?

– Я те дам смысл! Просто решил, что это слишком дорогая плата за то, чтобы мне иногда стирали носки.

По спине пробежала сладостная дрожь. Мышцы напряглись, плечи разошлись в стороны, а грудь выгнулась вперед, словно изнутри надували, как жабу через соломинку. Он еще не понял, на что так среагировали его рефлексы, но сердце подпрыгивало, кувыркалось, ходило на ушах, а душа внезапно потребовала, чтобы он встал и запел – громко и возвышенно.

Из далекого подземного хода вынырнула Яна. Там еще двигались в разные стороны люди, среди них мелькали обнаженные до пояса тела молодых женщин, но Крылов видел только блистательную Яну: божественную, в легкой шляпке, спасающей от солнца, в легкой блузке, закрывающей ее от горла и до запястий. Юбочка, правда, микро, скорее – широкий поясок, белоснежные трусики выглядывают дразняще, длинные ноги несут уверенно и красиво…

– Классную девку отхватил этот хмырь, – послышался рядом завистливый голос Черного Принца.

Сердце Крылова оторвалось и, брызгая кровью, рухнуло в пропасть. Рядом с Яной шел разбитной и свойский Алексей, улыбающийся, круглый, румяный, благожелательный, с крупными буквами на лице: «Smile!» и надписью на Т-майке: «Make fuсk, no make war!»

Яна светло улыбнулась, Алексей помахал рукой. Он лучился радостью, безмятежным счастьем и благодушием. В воображении Крылова пронеслось, как он сладострастно изничтожает соперника, выламывает руки и разбивает камнем голову… просто за то, что тот идет с этой женщиной и владеет ею… изничтожает и нисколечки не чувствует себя виноватым…

Он встал, радушно раскинул руки:

– Прекрасно! А то мы уже начали переходить с пива на мороженое. Здравствуй, Алексей. Здравствуйте, Яна.

Алексей зябко передернул плечами. Сказал с отвращением:

– Мороженое после благородного пива? Какая гадость!

Яне со всех сторон выдвигали стулья. Она царственно присела, в ней чувствовалось смущение девушки из глубинки, где даже с самыми красивыми обращаются, как с коровами, без особых церемоний, а здесь надо учиться не отпрыгивать с визгом, когда тебе подают зонтик, и не выдергивать с воплем руку, когда ее пытаются поцеловать.

Алексей сел рядом с Крыловым. Безошибочно вычленяет лидера, вспомнил Крылов, старается произвести впечатление и завязать полезные контакты. Далеко пойдет, если милиция не остановит… Да какая к черту теперь милиция, одни чучела для насмешек!

– О скифах? – поинтересовался Алексей. Перед ним поставили пиво, он поблагодарил кивком, признался: – Хорошо вам… Говорить о скифах все равно что спорить о форме ушей эльфов. Значит, все у вас хорошо. А вот мне хреново. Черт, даже туфли купить не на что! Там трещина в подошве, вроде бы не видно, но когда дождь, то вся грязь почему-то пролезает и собирается, зараза… А назад ни в какую…