Болотница

Мама медленно, не меняя позы, повернула ко мне лицо. Она улыбалась. Но это была не ее улыбка, не мамина. Словно кто-то растянул ее губы, но глаза оставались пустыми. Я ни разу не видела, чтобы она вообще кому-то так улыбалась. В этом застывшем лице было что-то жуткое, и мне даже пришлось мысленно одернуть себя: это же моя мама! Она молчала и улыбалась.

требовало жертвоприношений. Иногда ему было достаточно какой-то вещи, хранящей в себе тепло человеческого жилья, но в виде регулярного подношения, иногда оно заглатывало

Как здорово, что на каникулах можно валяться в постели сколько угодно и никто тебя не подгоняет вставать!

спутать с изображением горелого унитаза.

Заметки то и дело прерывались какими-то математическими расчетами и схемами непонятных сооружений, а также народными рецептами зелий

кухне, потрескивает дом, трещат сверчки на улице, то и дело неожиданно и громко гудит холодильник. Только папа храпит в родительской комнате привычно и успокаивающе. Поэтому когда я среди ночи проснулась, то не сразу

в его привычном гуле, наоборот, есть что-то успокаивающее, будто я не совсем одна, будто это какое-то связующее звено с внешним привычным, обычным миром. Смешно, конечно: холодильник – связь с миром. Залезть в него и сидеть там, как пингвин, закусывая колбасой и никого не боясь

внезапная плеть вьюна, перегородившая путь, словно

Татьяна Мастрюкова Болотница. роман

ни про свою мать, ни про мою. Обе ушли рано, не помню их. На себя забирали, не жалели.