Kitabı oxu: «Чистильщик», səhifə 3
И при утвердительном ответе они отваливают спокойно в аэропорт.
Если только….
Но об этом думать не хотелось.
…Оставив Петровского в машине, Маара с чемоданчиком поднялась на последний этаж.
Отомкнув лифтовую дверь, она прошла по паттерне и открыла вторую дверь, ведущую на крышу.
Здесь гулял свежий вечерний ветер. Незначительная девиация её не беспокоила, она подошла к краю крыши. Они с Микелем заранее натащили сюда ящиков и пустых коробок и устроили из них нечто вроде лежака. Маара достала оружие, вставила магазин и отщёлкнула сошки.
До приезда Лучиано оставалось не более пяти минут.
Она легла, разбросав худые ноги в стороны, загнала патрон в патронник и приникла к окуляру прицела.
Вход в казино был ярко освещён бегущей рекламой и фонарями. Подъехала машина, и из неё вышла какая-то шикарно одетая блондинка.
Маара достала телефон.
– Я на месте. Всё нормально.
Через минуту появился лимузин дона Лучиано и машина сопровождения. Первой вышла охрана – они осмотрели всё вокруг и заняли места по обе стороны от входа. Только тогда вышел сам «капо ди каппи», в сером плаще нараспашку.
Маара не спеша поймала его в перекрестье прицела. Она целилась в грудь – пуля такого калибра никаких шансов не оставляла.
Лучиано поднялся по ступеням к швейцару и остановился, что-то говоря ему.
Маара нажала на спуск.
***
Микель выруливал на улицу.
– Ну что?
– Получилось. Гони в аэропорт, быстро, – Маара набрала номер своего банковского клерка.
– Это я, синьор Джованни… Ничего? Я перезвоню. Когда? Хорошо…
Они выехали на центральную улицу. Час пик набирал силу, и Микелю приходилось лавировать, чтобы не потерять взятый темп.
До отлёта оставалось меньше часа.
– Что, что он сказал?
– Что если деньги поступят…. В общем, минут через десять, не раньше.
Через десять минут она позвонила. Перевода не было. Они уже миновали Торрикола и выехали на трассу, ведущую к Санта-Мария-Делле-Моле.
– Маара…
– Сейчас я ещё раз позвоню.
– Маара, не надо. Они не заплатят.
– Заплатят.
– Я так не думаю. Посмотри сама.
Он указал вперёд. Прямо по трассе стал заметен пост карабинеров – там стояло несколько полицейских машин.
– Святая Мария! Господин Томагава решил разделаться с нами руками комиссара?
Петровский выругался и вынес машину на запрещённую среднюю полосу. Вся дорога была перекрыта, и основное движение встало. Тотчас позади них появился полицейский автомобиль. Назойливо завыла сирена.
– Держись.
Стрелка спидометра пошла вправо – он разгонял машину.
– Микель, мы разобьёмся.
– Не мочись в бокал с дешёвым фалернским.
Машина понеслась на заслон со страшной скоростью. Он правил в метровый просвет между двумя полицейскими «джипами». Это было самоубийство.
– Я люблю тебя…Боже…
Удар пришёлся на оба крыла одновременно. Капот согнулся «в домик», лобовое стекло треснуло, но не разбилось. Чудо всё же произошло. Они проскочили заслон!
Маара перелезла на заднее сиденье.
– Что ты делаешь?
– Отрываюсь.
Она достала из сумки автомат, и, упёршись ногами в сиденье, высунулась в окно.
– Сбавь скорость, я их отсеку.
Очередь пришлась по первой машине преследователей. Она вспыхнула, как факел, вторая машина на полном ходу налетела на неё …
Они свернули в сторону Субьянко. Дорога стала узкой.
Маара выбросила все документы и телефоны в окно.
– Ты что сделала?
– Избавилась от хвостов.
– И что теперь?
– Микель, как ты там говорил? Не мочись, так кажется? Я сделала другие документы, у старика Джузеппе. Ещё три дня назад.
Микель рассмеялся.
– И не сказала мне? Маара, ты…кто после этого?
– Теперь мы с тобой брат и сестра, русские, Петровы.
– А ты знаешь русский язык?
– Ни слова!
…Через три часа они уже сидели в самолёте.
Рейс «Неаполь-Варшава-Берлин» выполняла компания «Люфтганза».
Микель сидел у окна с рюмкой бренди.
– Куда теперь? Ты и вправду хотела в эту жуткую Россию?
– Не знаю. Давай не будем загадывать?
Она уронила голову ему на плечо и заснула – почти мгновенно.
От смертельной усталости.
***
…Мария сидела в дворницкой и сжимала в руке блокнот Петровича. Тот самый, в который он всё время писал свои рассказы. Она листала страницы, и аккуратные строчки плыли перед глазами, сливались в синие полоски.
Петрович пропал ещё третьего дня.
Двор занесло снегом, и она совершенно выбилась из сил. А сегодня, сегодня она с утра сидела в подвале, и не находила себе места. В утренних новостях сказали, что…
Мария даже не могла себе представить такое в самом диком сне.
***
«Пресс-секретарь МВД сообщает, что расследование перешло в рабочую стадию. Как известно, страну потрясла серия убийств видных политических деятелей и крупных бизнесменов. За последние шесть месяцев от рук маньяка погибли шесть человек. Среди жертв – Александр Миллер и Вячеслав Прохоренко. Сейчас можно сказать о личности подозреваемого. Это некий Михаил Маркони, работающий дворником в одном из ЖЭУ Москвы…»
***
На экране мелькали кадры – та самая дворницкая, изъятое оружие – винтовка СВД, оптика, патроны, фото…
Фото Петровича.
Слёзы застилали глаза Марии.
Глава4
ИК-5 (ОЕ-256/5), или «Вологодский пятак».
Бывший Кирилло-Новоезерский мужской монастырь, расположенный на острове Огненный Вологодской области. К острову ведёт деревянный мост, по которому когда-то шагал Егор Прокудин, герой фильма Василия Шукшина «Калина красная».
Заключённые здесь содержатся в камерах по двое. Во время прогулки, посещения бани, туалета контакты с другими сидельцами запрещены. Любое мероприятие проходит под надзором не менее троих сотрудников. Спортивные соревнования, просмотры кинофильмов, обучение не проводятся вовсе. В камерах осужденный не может сидеть, лежать, его ежедневно обыскивают, свидания разрешены только краткосрочные – несколько часов. Выход из камеры, даже на беседу с психологом, написание тестов, писем – в наручниках.
Повсюду – телекамеры.
За малейшее нарушение – карцер и снижение пайка. За пятнадцать лет существования «Вологодского пятака» не было ни одного случая побега.
Что же совершили эти люди, чем заслужили столь строгое отношение к себе общества?
Здесь, на Огненном, содержатся «шакалы», как их называет охрана. Детоубийцы-педофилы, террористы, каннибалы. За ними – сотни трупов, и все они приговорены к пожизненному заключению. Благодаря мораторию, теперь на содержание каждого из них государство тратит тысячу долларов в месяц. А всего их только на «Вологодском пятаке» – около двухсот.
Это одна из пяти колоний, где осужденные отбывают срок по высшей мере.
***
…На зоне новости иногда узнают ещё до того, как они становятся новостями. Это очень важное условие некоторым спасает жизнь.
Петровичу была уготована ходка на «Вологодский пятак», но перед самой отправкой место заключения изменилось неожиданным образом на колонию строгого режима.
Почему так случилось, он понял позже.
Следствие по делу длилось почти год. В конце второго года состоялся разговор Петровича с авторитетом Тверской колонии Грачом.
Ему сообщили, что Грач имеет к нему базар.
…Они сидели у окна за столом.
– Ты, Михал Петрович, честный фраер. Не скажешь, почему у тебя нет кликухи? Ты мотаешь уже год, а кликухи нет. Отмазки на штемп уже не прокатывают, нары ты уже достаточно понюхал.
Грач вовсе не походил на вора в законе. Тщедушный мужичок за шестьдесят в чистой тюремной робе, хиляк. Узкое лицо и выдающийся горбатый нос делали его похожим на птицу. Однако клички на зоне редко дают по внешности, Петрович знал это.
– Дак я разве против, Грач? Ты у своих кентов спроси.
– Спрошу, спрошу. Я не затем тебя позвал. Угощайся.
Грач кивнул на стол. Угоститься было чем – дорогая колбаса, коробка конфет, чифир, печенье, свежий хлеб, даже баночка красной икры.
– Ты слышал, как на прошлой неделе ходок один кони шаркнул? – Грач говорил тихо, еле слышно. Но его очень хорошо слышал любой на зоне.
– Слышал.
– Не удивляешься, что я его ходоком назвал?
– Тебе виднее, Грач.
– Да уж виднее. Покойный Циркач в натуре не гнал колёса, и не имел долга в шпиль. Он был именно ходок к тебе, Петрович. И он бы замочил тебя за нефиг делать, если бы не мои кенты.
– Вот как?
Грач отхлебнул из кружки.
– А сегодня ещё один жмур нарисовался. За складами нашли его. Некий Китаец. Не знаешь такого?
– Нет.
– Хм… Кто-то на воле очень хочет тебя замочить, так думаю. Но тебе масть попёрла, да…
– Ты хочешь сказать…
– Ты не какой-нибудь шалявый, я сказал. Не будем толкать фуфло – должок за тобой.
Теперь помолчал Петрович.
– Хорошо, Грач, я понял тебя. Как ты хочешь разрулить?
– Мы позже об этом поговорим. Не торопись с ответом, Миша. Я слышал, что через неделю к нам придёт конвой с новичками. Возможно что там будет третий ходок. Вот и подумай, как башлять будешь.
– Грач, я человек небогатый.
– Не тарахти, как бык в загоне, Миша. Я читал твоё дело, а ты дурку включаешь. В общем думай, сколь твоя жизнь стоит.
А не надумаешь, я тебе подскажу.
***
Когда человек выпадает из суеты по тем или иным причинам, у него появляется время для воспоминаний. Он как бы останавливается на бегу и начинает оценивать свои прошлые поступки. Иногда это приводит к ощущению долга – что-то упущено, не сказано, не сделано. Не отдано тепло, когда в нём нуждались те, кого ты встречал на своём пути. Не проявлена принципиальность, упорство, сила – когда всё это нужно было проявлять…
Иногда в сердце прорастает боль. Она есть следствие ощущения несоответствия между двумя людьми. Один – это ты, состоящий из реальных поступков, из мнения о тебе окружающих, которое никогда не было озвучено. Второй – это твой образ, созданный тобой же, полный приукрашиваний, лжи, пустых мечтаний и фантазий.
Через неделю у Грача случился сердечный приступ, аккурат в тот день, когда пришёл конвой. Его поместили в тюремную больницу. Он пролежал там месяц с небольшим и скончался.
Ещё два трупа – приближённых Грача, спустя несколько дней охрана обнаружила у дальних ворот.
…После ужина Петрович сидел в общей комнате и смотрел телевизор. Шли предвыборные дебаты. Зэки вяло отпускали матерные комментарии в ожидании вечернего боевика, который должен был начаться через несколько минут.
В дверях появился охранник.
Его вызывал начальник колонии. Блок охраны был пристроен к проходной и находился метрах в ста от первого барака. Двухэтажная проходная имела округлую форму и возвышалась над крышей комендатуры на несколько метров.
Площадку перед входом и сами ворота освещались прожекторами.
Охранник проводил Петровича до дверей, возле которых стоял большой чёрный джип. Там он сдал осужденного внутренней охране, которая доставила его уже в кабинет начальника.
Петрович постучал в дверь, как положено, услышал голос и вошёл в кабинет.
– Осужденный номер такой-то по вашему приказанию прибыл, – отчеканил он.
Но в кабинете самого начальника не оказалось. За его столом сидел лощёный тип лет тридцати пяти, с зализанными назад волосами и выдающейся вперёд челюстью, как у неандертальца, в чёрном костюме. Из всего освещения горела только настольная лампа а-ля «кремлёвская».
Петрович поначалу удивился.
– А где ж Иван Ильич? – произнёс он, сделав неопределённый жест рукой.
Вместо ответа незнакомец показал Петровичу на стул, стоящий посреди комнаты.
– Присаживайтесь, господин Маркони.
Спорить не было нужды, Петрович сел. Краем глаза он заметил присутствие ещё одного присутствующего.
Тот сидел у окна, боком к столу.
Неандерталец листал бумаги, лежащие на столе. Там было личное дело Михаила – он знал эту свою папку в лицо.
Прошла минута или две.
Наконец незнакомец заговорил.
– Итак, Михаил Петрович Маркони, хм… Интересная у вас фамилия. Вы русский?
Петрович помял край ватника.
– Извиняюсь, вы кто будете?
– Ах, да. Я не представился. Я адвокат по вашему делу, Иван Иванович Ситников.
– Но я…не просил никакого адвоката, вроде как.
– Назначено доследование вашего дела и прокурор счёл необходимым ввести адвоката уже на этой, предварительной стадии.
– Эээ, а пошто нужно делать доследование? Приговор-то был оглашён, и срок уже идёт.
– Появились некоторые новые факты, – Иван Иванович раздражённо затушил окурок в массивной бронзовой пепельнице, – и в связи с этим я хочу задать вам несколько вопросов. Так надо, понимаете?
Петрович покосился на пачку сигарет, лежащую на столе.
– Надо так надо. Кто же спорит? Ежели все будут спорить… Нам не положено.
– Ну вот и отлично.
Ситников открыл ближайшую к нему папку.
– Следствие установило вашу вину по шести убийствам, Михаил Петрович. Причём вот что странно – мотивы преступлений чётко прослеживаются только в четырёх из них.
– Дык, там всё и сказано, гражданин адвокат. Мне ссуду не дали – это про банкира Сахарова, и ишо этот мне насолил шибко – Прохоров, а точняк евонный шофёр. Мы с ним во дворе полаялись, я…
Ситников встал.
– Михаил Петрович, это я всё читал. Скажите мне просто, без этих бумаг? А? Зачем вам это было надо – убивать?
Петрович почесал бороду, глядя в пол.
– Записывать на звук будете, что я скажу?
– Нет.
– А хотя и будете, уже всё одно. Ненавижу я их, кровососов этих. Народ бедствует, а эти упыри миллиардами ворочают. Знаешь, Иван Иваныч, сколь денег народных мимо казны идёт-плывёт? А людям оставлено только чтоб не умереть, и снова из его кармана качать, качать… Куды качать-то? Вона, Прохоров ваш, два острова купил. А сынок евонный четыре Хаммера имеет, и все – одинаковые. На кой чёрт ему одинаковые-то? Одной задницей на всех не усидишь. Базарят, что он с глузду двинулся от долларов этих.
Вот на западе энтом гнилом богатеи любят благотворительностью заниматься. Дорют, значит, миллионы они свои бедным неграм. А про наших не слыхать, чтоб они хоть одного сироту пригрели. Удавятся за копейку, ироды.
– Хорошо, я понял. Значит, вы это делали по политическим мотивам?
– Да какой по политическим. Мы в политике мало что смыслим. Веришь, Иван Иваныч, просто душа кипит в ином разе! Вот, к примеру, Брынцалова взять….
– Михаил Петрович, у меня ещё есть вопрос.
– Какой ещё вопрос? А сигаретку можно я возьму, а то…
– Да, конечно. Курите.
Петрович чиркнул зажигалкой и затянулся, разглядывая второго гостя, насколько позволяло освещение. Единственное, что бросилось в глаза – тот был крупнее, с короткой шеей, одет в пуловер и джинсы.
– Михаил Петрович, вами были произведены выстрелы с дистанции не менее пятисот метров во всех шести случаях. И лишь один раз вы промахнулись, ранив свою жертву. Ошибка составила всего несколько сантиметров. И это при сложных погодных условиях. Скажите, вы раньше учились стрелять из винтовки такого класса?
– Да где там учился. Ну, в кино видел, как всякие Рэмбо стреляют. И ещё это, Гольф Лунгрем мой любимый, эх какой мужик! Кино с ним про снайпера, это…
В этот момент тот, второй, что сидел у окна, произнёс громко:
– Достаточно, Пётр Евгеньевич.
Он встал и медленно подошёл к столу, где был более яркий свет. Одутловатое лицо его показалось Петровичу знакомым. Этот тяжёлый взгляд, мешки под глазами, большая лысина?
Незнакомец сделал жест, словно умывал руки.
– Пётр Евгеньевич Сотник, сорок шесть лет. Закончил Высшее Военное Училище имени Баумана с отличием. Затем служба на дальнем востоке, в горячих точках – Алжир, Намибия, Сирия, Афганистан. Служил в составе спецподразделений «Смерч», «Караван», «Гамма». Владеет всеми видами холодного и огнестрельного оружия, боевыми единоборствами. В Афганистане был в плену, бежал. Позже работал в Китае при военном представительстве, в качестве кого – нами не установлено. Комиссован по ранению. Вернувшись в Москву в 20…году, стал пить, вёл разгульный образ жизни. Убит в пьяной драке в ресторане «Везувий» в 20…году. Кто бы мог подумать, а, Михаил Петрович?
Петрович молча курил, глядя на лампу и пуская струйки дыма.
– Липу шьёте, начальник.
– Всё это так бы и осталось законченной историей, если бы не одно «но», Пётр Евгеньевич. Тест на ДНК, который каким-то чудом обнаружился в архивах ФСБ. Ваш тест здесь мы провели во время медосмотра месяц тому назад. Они совпадают.
Глаза Петровича превратились в две узкие щелки.
– Ну и что? Что это меняет? Мне сидеть тут ещё четвертак – это к слову вам, ребята.
– Нет, не четвертак. Завтра вы будете на свободе.
– Это как?
Тот, что говорил, подошёл к Ситникову и что-то шепнул ему. Что именно – Петрович не расслышал.
– Сегодня вы попроситесь в ночную смену. Вам разрешат. Около пяти утра у второго склада будет стоять машина с мусором. Опилки, стружка. Зароетесь, накроетесь брезентом. На КПП обычной проверки не будет. На пятом километре пересядете в джип с нашими людьми, они доставят вас на аэродром.
– Зачем?
– Инструкции получите в Москве. Жить будете в гостинице, в одной из лучших. Деньги, питание, лучшая одежда – всё это вам будет предоставлено.
Петрович покрутил головой.
– А если я откажусь?
– Ну, тогда вряд ли вы доживёте до следующего воскресенья. Вот, и Грач не дожил.
– Умеете уговаривать, сукины дети. «На святое дело идём – товарища выручать».
– Что?
– Да нет, это я так. Там, у Ивана Ильича в столе, коньяк был. Если не трудно, плесните в рюмку.
Ситников достал бутылку, налил полстакана. Петрович выпил залпом.
– Ну, с богом тогда!
***
…Ещё до рассвета с запасного аэродрома поднялся десантный АН-12 и взял курс на Москву.
Петрович сидел на куче брезента и думал.
Обыграть этих благодетелей пока не получалось. Как только он вылез из-под мусора, на него надели браслеты двое крепких парней. Сейчас они сидели напротив и не спускали с него глаз.
Мир катился к чёрту.
Не осталось морали, её заменили пачки денег – капуста, котлеты, башли, бабки, лавэ, баксы… Над нравственностью смеялись, даже в словарях путали определения. Честь выражалась в количестве нулей суммы, а любовь давно продавалась, и не очень дорого.
«Настоящее оружие хранится не в арсеналах безмозглых военных, а в моих банках» – сказал Яков Ротшильд. А Гейне добавил: «Деньги – это бог нашего времени, а Ротшильд – его пророк».
Жертва бога-сына оказалась напрасной. Мир повернулся в своём движении на 180 градусов, назад, и эволюция сменилась энволюцией. За деньги или за их эквивалент можно было продавать и покупать всё, что угодно. Материнскую любовь, дружбу, браки и разводы, здоровье и саму жизнь.
Душу.
***
Москва встретила Сотника мелким дождём и километровыми пробками. Его везли через Садовое Кольцо, почти к центру. В районе Фрунзенского выехали на набережную – Москва-река была покрыта рябью, ветер рвал перетяги. К гостинице подъехали уже в сумерках.
Сопровождающий сказал, что инструкции он получит утром, и пожелал спокойного отдыха.
Номер действительно был шикарный.
«Ну хоть что-то с них взять», – подумал Сотник.
Он хотел уже заснуть, но явилась горничная.
Глава 5
Есть системы с тремя, четырьмя и более степенями свободы. Говоря о свободе в социальном смысле, мы подразумеваем реализацию неких декларируемых прав. Говоря о свободе в духовном смысле, мы подразумеваем степень развития интеллекта.
Нельзя, видимо, говорить о свободе вообще, о какой-то тотальной свободе, ибо эти смыслы не связаны между собой качественно.
Не об этом ли говорил Аренский, когда писал о преображении человека разумного в человека совершенного?
Человек для человека всегда останется богоподобной загадкой. Ибо как можно возлюбить самого себя, тщетно стремящегося к совершенству?
***
В каком-то смысле женщина – человек в меньшей степени. Правы были древние теософы. Как социальный тип, она не обременяет своё сознание моральными нормами, нравственными барьерами, если это сопряжено с достижением некоей цели. Это происходит на инстинктивном уровне, то есть женщина руководствуется не разумом, а инстинктом сохранения вида. В этом она и мудрее мужчины.
Она может предать, солгать, совершить клятвопреступление… При этом она не считает эти действия чем-то антисоциальным. Это для неё так же естественно, как пить, есть, дышать. Мужчина же, даже самый отвязный, всегда ограничен некими писанными и неписанными законами.
Вопрос этот не такой простой, как может показаться. Ибо что есть подлинная свобода? Свобода от социальных рамок, или свобода от инстинктов? И то, и другое ограничивает. И то, и другое отдаёт приказы сознанию, стискивая его вполне определёнными ограничениями.
****
Эта сука бросила его.
Ещё в самолёте у Микеля начался очередной приступ. Видимо, последний – кровь пошла горлом. В берлинском аэропорту его погрузили в «Ambulance» и увезли в клинику Фрайбург.
