Облунение

© Александр Ступников, 2016

Художник Валентин Губарев

ISBN 978-5-4483-2162-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Мы выросли из городских дворов…»

 
Мы выросли из городских дворов.
И даже не успели удивиться,
Как быстро изменились наши лица.
И Родина. И Вера. И Любовь.
И то, что не случилось. Но творится.
 
 
Бессмысленно соженные мосты.
Ослепшие в прозрениях невежды.
И клочьями разбросанной одежды,
Возложенные к женщинам цветы,
Валяются на дальнем побережье.
 
 
И многие, как Спасы на крови,
Возвысились в построенных притонах,
Чтоб с бубнами толкаться под амвоном
Без Родины. Без Веры. Без Любви.
Зато с татуированной иконой.
 
 
И, ставшая бутылочной, вода
Повсюду освящает позолоту.
А наши дети, выйдя за ворота,
У отпрысков стареющих кидал
Уже стоят в надежде на работу.
 
 
Смешно и грустно видеть, как опять
Царями восхищаются плебеи.
И снова перед именем робеют
И тычутся, куда поцеловать
Хозяина карман и портупею.
 
 
Но мне плевать на выгодный расчет.
И злобную обиженность баранов.
Во мне всё так же, как это ни странно,
И Родина. И Вера. И еще
Любви благословенная осанна.
 
 
А время первобытное течет
С идиотизмом сломанного крана.
 

«Учителя учили нас тому…»

 
Учителя учили нас тому
Чему самих их, неучей, учили
Другие неучи.
Вот мы и получили
На каждого не столько по уму,
А сколько от ума недолечили.
 

«Один вагон. Один маршрут. Одна конечная…»

 
Один вагон. Один маршрут. Одна конечная.
А настоящим не живут.
Как-будто вечные.
 

«Закат похожий на рассвет…»

 
Закат похожий на рассвет.
Очарование Магриба.
За то, что не было и нет,
Чужая женщина, спасибо.
 
 
За обращенный силуэт
И безвопросие вопросов.
За горечь сладкой папиросы,
Которой не было и нет.
 
 
За одиночество пути
И многотичие за дверью.
За то, что я тебе не верю,
Чужая женщина, прости.
 
 
То запотевшее стекло
Произошло, но не случилось.
И ничего не получилось
И получится не могло.
 
 
Ночь, обращеннная вослед,
Проснется днем – какой бы ни был.
За то, что не было и нет,
Чужая женщина, спасибо,
 
 
Очарование Магриба.
Закат похожий на рассвет.
 

«Переболит… Переболеет…»

 
Переболит… Переболеет..
Счастливым некого винить:
Кому даровано любить,
Того Господь не пожалеет.
 
 
А пожалея, не простит.
И приревнует, чтоб размазать.
И хрупкость созданной им вазы
В слепых осколках заблестит.
 
 
Где обитала пустота,
Так и останутся пустоты.
Любовь же плещется, как ноты
По беломорию листа.
 
 
И возгараемой до тла,
Ей, разноликой, все подвластно:
Она и в женщине прекрасна.
И в одиночестве светла.
 
 
На каждый день есть свой порог.
Свое рождение и рея.
И вновь рассветами алеют
Бинты ниспосланных дорог.
 
 
Любви неведома корысть
Где плыть. Где быть. Где оставаться.
Она везде увидит высь,
И не ослепнет удивляться.
 
 
Счастливым некого винить.
Их берега не обмелеют.
Кому даровано любить,
Того Господь не пожалеет.
А, значит, так тому и быть…
 

«Глубины прячет море подо льдом…»

 
Глубины прячет море подо льдом.
Зато на лужах мусора навалом.
Всю спину исплевали.
Поделом.
Не прижимай к груди кого попало.
 
 
У тех, кто очернять других привык,
Чем мельче ум, тем пакостней язык.
 

«Куда-то. Перед кем-то…»

 
Куда-то. Перед кем-то.
С кем-то. Как-то.
Всё, что угодно – кроме тишины.
Как много, убоявшихся себя.
 
 
***
Вздохнула проседью дождя
На солнце мокнущая осень.
Всё гуще серость за окном.
 

«О чем-то каркают вороны…»

 
О чем-то каркают вороны.
И поезд из железных стен
Скрипит колесами колен.
И окон свальные иконы
Плывут, глазея монотонно,
На нас за стеклами арен.
 
 
А я на паперти перрона
Стою, как одинокий член
В толпе отвязанных сирен
И вспоминаю, поименно,
Кому сдавался ночью в плен.
Кто подавал с утра патроны.
А после кофе и лимоны.
И полагал, что насовсем.
 
 
А насовсем есть только тлен.
Часы, карманники, вороны.
И уже фыркают вагоны
Вдыхая тягу перемен.
 

«Когда впотьмах ни охнуть, ни вздохнуть…»

 
Когда впотьмах ни охнуть, ни вздохнуть
И не нащупать верную дорогу,
Подвешенный,
Воистину от Бога,
Фонарь под глазом осветит твой путь.
 
 
Нет опыта и ярче, и мудрей,
Чем отсвет персональных фонарей.
 

«Из темной бренности веков…»

 
Из темной бренности веков
Иной дороги не дается:
Работа любит дураков.
А тот, кто любит – тот ведется
 
 
На увлеченность, на кураж,
На бескорыстие и смелость.
На гениальную умелость
И проб возвышенную блажь.
 
 
У умных нет других забот,
Как только пользовать работу.
Их дни – расписанные ноты
Где всё скрипично наперед.
 
 
И ежедневно, «от и до»,
В почасовой своей расплате
Они мечтают о зарплате
Или о выигрыше в лото.
 
 
Так повелось, но далеко
Не все на этом свете плохо:
Работа любит дураков
А я люблю её, дуреху.
 

«Никто не может знать наверняка…»

 
Никто не может знать наверняка,
Что прячут намалеванные лица.
Как Библию. В руках клеветника.
Или Коран. В кармане у убийцы.
Но кто-то же придумал облака?
 
 
Никто не может знать наверняка
Заоблачную роспись отражений
На силуэтах принятых решений,
Всплывающих из нас, издалека.
Но кто-то же придумал искушения?
 
 
Нам и не надо знать…
Наверняка
Есть только ты. И я.
И облака.
 

«Кто он такой, чтоб говорить мне о моём…»

 
Кто он такой, чтоб говорить мне о моём.
О долге и обязанностях.
Звезды
Наляпаны на плечи
Тускло днем.
Я их не вижу. У меня другие.
И небо, как живая ностальгия,
По времени, в котором не живем.
 
 
Кто вы такой, чтоб говорить мне обо мне.
Что делал, как молился.
Удивляюсь,
Чего вам надо?
Мне ли это знать.
Расплесканным рассветом умываюсь
И ночью снова им же укрываюсь.
Мне некого за это упрекать.
 
 
Проснусь с благодарением к судьбе:
Кто я такой, чтоб говорить не о себе.
 

«Владей, хоть половиной суши…»

 
Владей, хоть половиной суши.
Храни хоть в банке.
Хоть в носке.
Те, кто копаются в песке,
Все украдут.
А нет – разрушат.
Уже наточены ножи,
Как языки у скользкой лжи.
Не страшно.
Новый день разбудит.
С нас не убудет:
Будем – будет!